Вазочку с мороженым. Он стоял полуобернувшись и продолжал разговаривать с

Жюльеном. И вдруг увидел руку в расшитом обшлаге, которая протянулась к

вазочке рядом с его рукой. Это шитье, видимо, привлекло его внимание: он

Обернулся посмотреть на человека, которому принадлежала эта рука. В тот же

Миг его благородные и такие простодушные глаза сверкнули чуть заметным

Презрением.

- Вы видите этого человека? - тихо сказал он Жюльену. - Это князь

Арачели, посол***. Сегодня утром он требовал моей выдачи: он обращался с

Этим к вашему министру иностранных дел, господину де Нервалю. Вот он,

Поглядите, там играет в вист. Господин де Нерваль весьма склонен выдать

Меня, потому что в тысяча восемьсот шестнадцатом году мы передали вам двух

Или трех заговорщиков. Если меня выдадут моему королю, он меня повесит в

Двадцать четыре часа. И арестовать меня явится один из этих прелестных

Господ с усиками.

- Подлецы! - воскликнул Жюльен почти громко.

Матильда не упустила ни одного слова из этого разговора. Вся скука ее

Исчезла.

- Не такие уж подлецы, - возразил граф Альтамира. - Я заговорил о себе,

Просто чтобы дать вам наглядное представление. Посмотрите на князя Арачели,

Он каждые пять минут поглядывает на свой орден Золотого Руна. Он в себя не

Может прийти от радости, видя у себя на груди эту безделушку. Этот жалкий

Субъект просто какой-то анахронизм. Лет сто тому назад орден Золотого Руна

Представлял собой высочайшую почесть, но ему в то время не позволили бы о

Нем и мечтать. А сегодня, здесь, среди всех этих знатных особ, надо быть

Арачели, чтобы так им восхищаться. Он способен целый город перевешать ради

Этого ордена.

- Не такой ли ценой он и добыл его? - с горечью спросил Жюльен.

- Да нет, не совсем так, - холодно отвечал Альтамира. - Ну может быть,

Он приказал у себя на родине бросить в реку десятка три богатых помещиков,

Слывших либералами.

- Вот изверг! - снова воскликнул Жюльен.

Мадемуазель де Ла-Моль, склонив голову и слушая с величайшим интересом,

Стояла так близко от него, что ее чудные волосы чуть не касались его плеча.

- Вы еще очень молоды! - отвечал Альтамира. - Я говорил вам, что у меня

в Провансе есть замужняя сестра. Она и сейчас недурна собой: добрая, милая,

Прекрасная мать семейства, преданная своему долгу, набожная и совсем не

Ханжа.

"К чему это он клонит? - подумала м-ль де ЛаМоль.

- Она живет счастливо, - продолжал граф Альтамира, - и жила так же

Недурно и в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Я тогда скрывался у нее, в ее

Имении около Антиб. Так вот, когда она узнала, что маршал Ней казнен, она

Заплясала от радости.

- Да что вы! - вырвалось у потрясенного Жюльена.

- Таков дух приверженности к своей партии, - возразил Альтамира. -

Никаких подлинных страстей в девятнадцатом веке нет. Потому-то так и скучают

Во Франции. Совершают ужаснейшие жестокости, и при этом без всякой

Жестокости.

- Тем хуже! - сказал Жюльен-Уж если совершать преступления, то надо их

совершать с радостью: а без этого что в них хорошего; если их хоть

Чем-нибудь можно оправдать, так только этим.

Мадемуазель де Ла-Моль, совершенно забыв о том, подобает ли это ее

Достоинству, протиснулась вперед и стала почти между Жюльеном и Альтамирой.

Ее брат, которого она держала под руку, привыкнув повиноваться ей, смотрел

Куда-то в сторону и, дабы соблюсти приличия, делал вид, что их задержала

Толпа.

- Вы правы, - сказал Альтамира. - Все делается без всякого

Удовольствия, и никто не вспоминает ни о чем, даже о преступлениях. Вот

Здесь, на этом балу, я могу показать вам уж наверно человек десять, которые

На том свете будут осуждены на муки вечные, как убийцы. Они об этом забыли,

и свет тоже забыл [26].

Многие из них готовы проливать слезы, если их собачка сломает себе

Лапу. На кладбище Пер-Лашез, когда их могилу, как вы прелестно выражаетесь в

Париже, засыпают цветами, нам говорят, что в их груди соединились все

Доблести благородных рыцарей, и рассказывают о великих деяниях их предков,