Мая 1996 года, 7:30. 7900 метров

 

Кружась и кружась по растущему кругу,

Охотник и сокол не слышат друг друга;

Все рвется на части – центр больше не держит,

В пучину анархии мир весь повержен,

Преград больше нет для кровавой лавины,

Обряды невинности тонут в пучине.

Уильям Батлер Иейтс «Второе пришествие»

 

Когда в воскресенье 11 мая, около 7:30 утра, я приплелся назад в четвертый лагерь, то был просто подавлен фактами уже случившихся и еще только назревавших событий. Я чувствовал себя совершенно разбитым физически и эмоционально после того, как в течение часа прочесывал Южную седловину в поисках Энди Харриса; эти поиски убедили меня в том, что он мертв. Радиопереговоры с Робом Холлом, находящимся на Южной вершине, были перехвачены моим товарищем по команде Стюартом Хатчисоном, и нам стало ясно, что наш руководитель попал в очень тяжелую ситуацию и что Дуг Хансен погиб. Члены команды Фишера, которые, заблудившись, провели почти всю ночь на седловине, сообщили, что Ясуко Намба и Бек Уэзерс были мертвы. А Скотт Фишер и Макалу-Го, по всей видимости, погибли, или были близки к гибели, находясь на 360 метров выше палаток.

Столкнувшись с этими фактами, мой мозг погрузился в странное состояние отстраненности от происходящего, когда ты действуешь как автомат. Одновременно с четким осознанием действительности во мне возникла эмоциональная нечувствительность, словно я спрятался в бункере глубоко внутри своего черепа и смотрел на трагедию, происходившую вокруг меня, сквозь узкую щель. Когда я отупело всматривался в небо, мне казалось, что оно превратилось в неестественно тусклую тень слабо-голубого цвета, словно его отбелили. Зубчатый горизонт пылал похожим на корону заревом, которое мерцало и пульсировало перед моими глазами. С удивлением я понял, что круговерть спуска начинала затягивать меня в кошмарные владения безумия.

После ночи, проведенной на высоте 7900 метров без кислородной поддержки, я был обессилен и изнурен даже больше, чем в предыдущий вечер, после возвращения вниз с вершины. Я знал, что пока мы не получим хоть немного кислорода или пока не спустимся в нижний лагерь, состояние моих товарищей, так же как и мое, будет быстро ухудшаться.

Программа быстрой акклиматизации, которой следовали Холл и большинство других современных покорителей Эвереста, является очень эффективной: она позволяет альпинистам приступить к штурму вершины после относительно короткого четырехнедельного периода пребывания на высоте больше 5200 метров – включая только одну акклиматизационную вылазку с ночевкой на высоте 7300 метров^[58]. Кроме того, эта стратегия строится на предположении, что каждый будет иметь постоянную кислородную поддержку выше 7300 метров. Если же по какой-либо причине кислородная поддержка прекращается, то никто не поручится за безопасность альпинистов.

Разыскивая остатки нашей команды, я обнаружил Фрэнка Фишбека и Лу Кейсишка лежащими в соседней палатке. Лу бредил, кроме того, у него была снежная слепота, он ничего не видел и был не в состоянии хоть как-то себе помочь, только бормотал что-то несвязное. Фрэнк выглядел так, словно он был в состоянии сильнейшего шока, но все же заботился о Лу. Джон Таск и Майк Грум были в другой палатке; казалось, что оба они спали или были в бессознательном состоянии. Хоть я и чувствовал себя разбитым и слабым, но было совершенно очевидно, что все остальные, за исключением Стюарта Хатчисона, находились в еще более плохом состоянии.

Переходя от палатки к палатке, я пытался найти хоть немного кислорода, но все попадающиеся мне канистры были пусты. Надвигающаяся гипоксия вместе с тяжелой усталостью обострили ощущение хаоса и отчаяния. Из-за непрестанного шороха болтающегося на ветру нейлона было невозможно переговариваться из палатки в палатку. Батареи в нашем единственном оставшемся радиопередатчике были почти разряжены. Атмосфера предельного запустения и распада заполнила лагерь, усиленная тем фактом, что наша команда, последние шесть недель полностью полагавшаяся на своих проводников, вдруг осталась без лидеров: Роба и Энди не было с нами, а Грум хоть и присутствовал, но прошедшей ночью он прошел через ужасное испытание. Сильно обмороженный, он лежал бесчувственный в своей палатке и даже не мог говорить.

Поскольку все наши проводники вышли из строя, Хатчисон принял на себя роль лидера. Подтянутый, серьезный молодой человек из высших слоев англоязычного общества Монреаля, он был блестящим врачом-исследователем, принимавшим участие в больших альпинистских экспедициях раз в два или в три года, поскольку имел мало времени для занятий альпинизмом. Во время кризиса в четвертом лагере он проявил себя с наилучшей стороны.

Пока я пытался восстановиться после бесплодных поисков Харриса, Хатчисон организовал команду из четырех шерпов, чтобы найти тела Уэзерса и Намбы, которые остались лежать на дальнем краю седловины, там, откуда Анатолий Букреев привел Шарлотту Фокс, Сэнди Питтман и Тима Мэдсена. Поисковая группа шерпов, возглавляемая Лхакпой Чхири, отправилась впереди Хатчисона, который был так изнурен и одурманен гипоксией, что забыл обуть свои ботинки и чуть было не ушел из лагеря в легких вкладышах с гладкой подошвой. Только когда Лхакпа обратил внимание на его грубую ошибку, Хатчисон вернулся, чтобы обуть ботинки. Следуя в направлении, указанном Букреевым, шерпы быстро обнаружили два тела на сером ледяном склоне, усыпанном валунами, у самого края стены Кангчунг. Чрезвычайно суеверные в отношении умерших, что характерно для всех шерпов, они остановились в стороне, приблизительно в двадцати метрах, и ожидали Хатчисона.

«Оба тела были частично занесены снегом, – рассказывает Хатчисон. – Рюкзаки валялись в стороне, метрах в тридцати выше по склону. Лица и торсы были покрыты снегом; наружу торчали только руки и ноги. Ветер просто ревел над седловиной». Первое тело, к которому он подошел, было телом Намбы, но Хатчисон не мог различить, кто это был, пока, опустившись на колени и не обращая внимания на ураганный ветер, он не освободил ее лицо от трехдюймового панциря льда. Ошеломленный Хатчисон обнаружил, что она еще дышала. Обе ее перчатки были потеряны, и обнаженные руки были похожи на ледышки. Глаза были широко открыты. Кожа на лице была цвета белого фарфора. «Это было ужасно, – вспоминает Хатчисон. – Я был сокрушен. Она умирала. Я не знал, что делать».

Потом он подошел к Беку, который лежал метрах в шести от Намбы. Голова Бека была тоже покрыта толстой броней изморози. Шарики льда размером с виноградину покрывали его волосы и ресницы. Отчистив ото льда лицо Бека, Хатчисон обнаружил, что техасец тоже был все еще жив: «Бек что-то бормотал, но я не мог понять, что он пытается сказать. Его правая перчатка отсутствовала, и рука была страшно обморожена. Я попытался посадить его, но это было бесполезно. Он был едва жив, но все еще дышал».

Хатчисона страшно трясло, он пошел к шерпам и попросил совета у Лхакпы. Лхакпа, ветеран Эвереста, одинаково уважаемый как шерпами, так и сагибами, настаивал на том, чтобы оставить Бека и Ясуко там, где они лежали. Даже если удастся дотащить их живыми до четвертого лагеря, то все равно они умрут до того, как их смогут доставить в базовый лагерь, и попытка спасти этих двоих только подвергнет напрасному риску других альпинистов на седловине, большинство из которых сами были едва ли в состоянии благополучно спуститься вниз.

Хатчисон решил, что Лхакпа был прав – выбора не было, однако это было очень тяжелое решение: смириться с неизбежным концом Бека и Ясуко и сохранить ресурс группы для тех, кого реально можно было спасти. Это был классический акт отбора. Когда Хатчисон вернулся в лагерь, он с трудом сдерживал слезы и выглядел как привидение. По его настоянию мы растормошили Таска и Грума, а затем собрались в их палатке, чтобы обсудить, что делать с Ясуко и Беком. Последовавший разговор был мучительным и нескладным. Мы избегали смотреть друг другу в глаза. Все же через пять минут все четверо согласились с тем, что решение Хатчисона оставить Бека и Ясуко там, где они лежали, было правильным.

Кроме того, мы обсуждали вопрос о спуске в этот же день во второй лагерь, но Таск настаивал на том, чтобы мы не уходили с седловины, пока Холл оставался на Южной вершине. «Я не хочу даже обсуждать наш спуск без Холла», – объявил он. Нельзя было также не считаться с тем, что Кейсишк и Грум были в таком плохом состоянии, что, вне всяких сомнений, не смогли бы никуда идти.

«В тот момент меня беспокоило, чтобы с нами не повторилась история, случившаяся на К-2 в 1986 году», – говорит Хатчисон. 4 июля 1986 года семеро ветеранов Гималаев, в том числе и легендарный австриец Курт Димбергер, вышли на штурм вершины, второй по высоте после Эвереста. Шестеро из них взошли на вершину, но во время спуска на верхних склонах К-2 их застал сильный ураган, вынудивший альпинистов остаться в палатках в штурмовом лагере на высоте 8000 метров. Пока ураган бушевал без остановки в течение пяти дней, они становились все слабее и слабее.

Когда ураган, наконец, утих, только Димбергер и еще один человек смогли спуститься вниз живыми.

 

В то субботнее утро, когда мы обсуждали, что нам делать с Намбой и Уэзерсом и начинать ли спуск, Нил Бейдлман буквально выгонял команду Фишера из палаток, чтобы отправить их вниз с седловины. «Каждого было очень трудно растормошить после ночи, проведенной на этой высоте, и мне стоило немалых усилий, чтобы поднять их и вывести из палаток – практически, я должен был применить к некоторым из клиентов силу, чтобы заставить их натянуть ботинки, – рассказывает он. – Но я был твердо уверен в том, что мы должны уходить немедленно. На мой взгляд, оставаться на высоте 7900 метров дольше, чем того требуют обстоятельства, означает искать себе неприятности. Я видел, что предпринимаются попытки спасти Скотта и Роба, поэтому все свои усилия направил на то, чтобы увести наших клиентов с седловины и спустить их в нижний лагерь».

В то время как Букреев остался в четвертом лагере, чтобы дождаться Фишера, Бейдлман медленно вел свою группу вниз с седловины. На высоте 7600 метров он остановился, чтобы сделать Питтман вторую инъекцию дексаметазона, потом все остановились на длительное время в третьем лагере, чтобы отдохнуть и утолить жажду. «Увидев этих ребят, я был поражен, – вспоминает Дэвид Бришерс (он был в третьем лагере, когда прибыла команда Бейдлмана). – Они выглядели так, словно выдержали пятимесячные военные действия. Сэнди раскисла окончательно – сквозь слезы она рассказывала: „Это было ужасно. Я просто сдалась и легла, чтобы умереть!“ Все они, казалось, были в серьезном шоке». Когда уже почти стемнело и последние клиенты из группы Бейдлмана заканчивали спуск по отвесному льду в нижней части стены Лхоцзе, в 150 метрах от нижнего конца провешенных перил, их встретили несколько шерпов из непальской экспедиции, организованной для очистки горы от мусора. Эти шерпы поднимались, чтобы помочь клиентам. Когда они возобновили спуск, поток камней размером с виноградину с шумом обрушился на них сверху, и один из камней попал шерпу в затылок. «Камень только зацепил его», – рассказывает Бейдлман, наблюдавший этот инцидент сверху, с небольшого расстояния. «Это было отвратительно, – говорит Клев Шенинг, – звук был такой, словно его ударили бейсбольной битой». Камень ударил так сильно, что от черепа шерпа откололся кусочек размером с серебряную однодолларовую монету, шерп потерял сознание, у него остановилось дыхание и прекратилось сердцебиение. Когда он повис на веревке и начал скользить вниз, Шенинг прыгнул вперед и перехватил его, предотвратив падение шерпа. Но в следующий момент, когда Шенинг держал шерпа на руках, сверху свалился второй камень и снова попал шерпу в затылок.

Несмотря на этот второй удар, после нескольких минут жестокого удушья пострадавший начал снова дышать. Бейдлман спустил его вниз, к подножию стены Лхоцзе, где дюжина шерпов из непальской команды встретила их и доставила пострадавшего во второй лагерь. В тот момент, говорит Бейдлман, «мы с Клевом изумленно посмотрели друг на друга, словно хотели спросить: „Что здесь происходит? Что мы сделали, чтобы так рассердить эту гору?“».

 

На протяжении апреля и в начале мая Роб Холл не раз выражал свою озабоченность тем, что одна или несколько менее компетентных команд могут совершить грубые ошибки и попасть в беду и что нашей группе придется их спасать, из-за чего мы будем вынуждены отложить восхождение. Теперь же по иронии судьбы тяжелое несчастье случилось с экспедицией Холла, и другие команды оказались в ситуации, вынуждающей прийти нам на помощь. Не раздражаясь, три такие группы – международная экспедиция «Альпийские восхождения» под руководством Тодда Берлесона; экспедиция IMAX, возглавляемая Дэвидом Бришерсом, и коммерческая экспедиция Мэла Даффа – отложили немедленно свои планы восхождения, чтобы помочь попавшим в беду альпинистам.

Днем раньше, в пятницу, 10 мая, когда команды Холла и Фишера начали подъем из четвертого лагеря к вершине, экспедиция, возглавляемая Берлесоном и Питом Этансом, прибыла в третий лагерь. В субботу утром, как только они узнали о трагедии, разыгрывавшейся наверху, Берлесон и Этанс оставили своих клиентов на высоте 7300 метров на попечении их третьего проводника, Джима Уильямса, и двинулись вверх на Южную седловину, чтобы оказать помощь.

Случилось так, что Бришерс, Эд Вистурс и остальные члены команды IMAX были в это время во втором лагере; Бришерс немедленно приостановил съемки фильма, чтобы использовать все силы своей команды для спасательной операции. Сразу же он передал мне сообщение, что на Южной седловине в палатках экспедиции IMAX был припасен небольшой резерв батарей; около полудня я нашел их, что позволило команде Холла возобновить радиосвязь с нижними лагерями. Затем Бришерс предложил, чтобы кислород, с большим трудом доставленный на высоту 7900 метров для его команды, использовался на седловине для больных альпинистов и, возможно, для спасателей. Даже несмотря на то, что эти меры ставили под угрозу съемки его фильма, стоившего пять с половиной миллионов долларов, он без колебаний поделился кислородом.

Этанс и Берлесон добрались поздним утром до четвертого лагеря и немедленно начали раздачу кислородных баллонов экспедиции IMAX тем из нас, кто в них остро нуждался, затем стали ожидать, каков будет результат от усилий шерпов по спасению Холла, Фишера и Го. В 16:35, стоя возле палатки, Берлесон заметил кого-то, медленно шагающего по направлению к лагерю странной походкой. Неизвестный едва волочил ноги, не сгибая их в коленях. «Эй, Пит, – позвал Берлесон Этанса. – Посмотри вон туда. Кто-то идет в лагерь». Обнаженная правая рука неизвестного, беспомощная перед ветром и чудовищно обмороженная, была протянута в некоем подобии застывшего нелепого приветствия. Кто бы это ни был, он напомнил Этансу мумию из дешевого фильма ужасов. Когда эта мумия шатающейся походкой вошла в лагерь, Берлесон понял, что это не кто иной, как Бек Уэзерс, каким-то чудом восставший из мертвых.

«В предыдущую ночь, заблудившись вместе с Грумом, Бейдлманом Намбой и другими членами той группы, – рассказывал Уэзерс, – я замерзал все сильнее и сильнее. Я потерял правую перчатку. Мое лицо заледенело. Руки замерзли. Я чувствовал, что коченею все больше, было очень тяжело сосредоточиться, в конце концов, я просто провалился в забытье».

Всю оставшуюся ночь и большую часть следующего дня Бек пролежал на льду, незащищенный от нещадного ветра, оцепеневший и едва живой. Он не помнил, как Букреев приходил за Питтман, Фокс и Мэдсеном. Не помнил он и того, как утром его нашел Хатчисон и счистил лед с его лица. Он оставался в коматозном состоянии больше двенадцати часов. Потом во второй половине дня, по какой-то невообразимой причине, свет проник внутрь безжизненного мозга Бека и к нему вернулось сознание.

«Вначале мне показалось, что я сплю, – рассказывал Бек. – Придя в себя, я подумал, что лежу в кровати. Я не чувствовал ни холода, ни какого-либо неудобства. Я повернулся на бок, открыл глаза и сразу увидел свою правую руку, торчащую прямо перед лицом. Тогда я понял, что ужасно обморожен, и это вернуло меня к действительности. В конце концов я очнулся настолько, чтобы уразуметь, что попал в дерьмовую ситуацию и на помощь рассчитывать не приходится, а лучшее, что я могу сделать, – это помочь себе сам».

Несмотря на то, что Бек ничего не видел правым глазом, а левым был в состоянии различать окружающее приблизительно в радиусе метра, он начал движение прямо против ветра, сделав правильный вывод о том, что лагерь находится именно в том направлении. Стоило ему ошибиться, и он бы немедленно свалился вниз со стены Кангчунг, до края которой было всего десять метров в противоположном направлении. Приблизительно через полтора часа он наткнулся на «неестественно гладкие, голубоватые камни», которые оказались палатками четвертого лагеря.

Мы с Хатчисоном находились в нашей палатке, прослушивая радиопереговоры с Робом Холлом на Южной вершине, когда в палатку, запыхавшись, вошел Берлесон. «Доктор, нам очень нужна ваша помощь! – кричал он Стюарту еще из-за двери. – Хватит заниматься чепухой. Только что пришел Бек, и он в плохом состоянии». Онемевший от известия о чудесном воскрешении Бека, обессиленный Хатчисон выполз наружу в ответ на призыв о помощи.

Он, Этанс и Берлесон разместили Бека в незанятой палатке, затолкали его в два спальных мешка, положили туда же несколько бутылок с горячей водой и дали ему кислород. «В тот момент, – признается Хатчисон, – ни один из нас не думал, что Бек переживет эту ночь. Я едва смог нащупать пульс в его сонной артерии, это был пульс умирающего человека. Он был тяжело болен. И даже если бы он дожил до утра, я не мог представить себе, как мы будем его спускать вниз».

К этому времени три шерпа, которые ушли наверх, чтобы спасти Скотта Фишера и Макалу-Го, вернулись в лагерь вместе с Макалу; они оставили Фишера на выступе, на высоте 8300 метров, заключив, что спасти его нет возможности. Однако, увидев, что Бек вернулся в лагерь после того, как его оставили умирать, Анатолий Букреев не пожелал раньше времени считать Фишера мертвым. В 17:00, при усиливающемся урагане, русский направился вверх один, чтобы попытаться спасти Скотта.

«Я нашел Скотта около семи часов вечера, может быть в семь тридцать или в восемь, – говорит Букреев. – Было уже темно. Ураган был очень сильный. Кислородная маска была на лице у Фишера, но баллон был пуст. Рукавиц на нем не было; руки были полностью обнажены. Молния пуховика была расстегнута и плечи открыты, одна рука торчала наружу. Я не мог ничем помочь. Скотт был мертв». С тяжелым сердцем Букреев прикрыл лицо Фишера рюкзаком, словно саваном, и оставил его на том выступе, где он лежал. Затем он забрал фотоаппарат Скотта, его ледоруб и любимый карманный ножик, который позже Бейдлман отдаст девятилетнему сыну Скотта в Сиэтле, и начал спускаться в бурю.

Ураган, разгулявшийся в субботу вечером, был даже сильнее того, что накрыл седловину в предыдущую ночь. К тому времени, когда Букреев вернулся вниз в четвертый лагерь, видимость упала до нескольких ярдов, и он с трудом нашел палатки.

Впервые за тридцать часов вдохнув баллонный кислород (благодаря экспедиции IMAX), я впал в мучительный, судорожный сон, несмотря на шум, производимый свирепо хлопающими на ветру палатками. Вскоре после полуночи, когда мне привиделся ночной кошмар об Энди – он падал вниз вдоль стены Лхоцзе по свисающей веревке, требуя от меня ответа, почему я не удержал ее второй конец, – меня вдруг разбудил Хатчисон. «Джон, – кричал он сквозь рев урагана, – меня беспокоит наша палатка. Как ты думаешь, она выдержит?»

Я с трудом всплывал из глубин тревожного сна, подобно тому как утопающий человек поднимается на поверхность океана, и мне потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, почему Стюарт так взволнован: ветер разорил половину нашего укрытия, и оно неистово сотрясалось от каждого последующего порыва ветра. Несколько шестов были опасно наклонены, и в свете моего налобного фонаря было видно, что два основных шеста, казалось, были близки к тому, чтобы упасть и лишить палатку главной опоры. Сильные порывы ветра заполняли пространство внутри палатки мелкой снежной пылью, покрывая все изморозью. Никогда и нигде до этого я не попадал в такой сильный ураган, даже на ледяном щите Патагонии, имеющем репутацию самого ветреного места на планете. Если бы палатка развалилась раньше, чем наступило утро, нам было бы не избежать беды.

Мы со Стюартом собрали наши ботинки и всю одежду, а затем разместились с подветренной стороны палатки. Усевшись напротив поврежденных шестов, в последующие три часа, несмотря на предельную усталость, мы сопротивлялись урагану, поддерживая истерзанный нейлоновый купол так старательно, словно наши жизни зависели от этого. Я представлял себе Роба наверху, на Южной вершине, на высоте 8740 метров, без кислородной поддержки, совершенно беззащитного перед жестокостью этого шторма, не имеющего никакого укрытия, – это было так невыносимо, что я пытался не думать о нем.

Перед самым рассветом воскресенья, 12 мая, у Стюарта закончился кислород. «Без кислорода мне стало по-настоящему холодно, – говорит он, – я начал терять чувствительность в руках и ногах. Я боялся, что могу соскользнуть в пропасть при спуске, что буду вовсе не в состоянии спускаться вниз с седловины. Я боялся, что если не пойду вниз этим утром, то не спущусь уже никогда». Отдав Стюарту свой кислородный баллон, я перерыл все вещи вокруг нас, пока не нашел другой баллон с остатками кислорода, и тогда мы начали готовиться к спуску.

Когда я рискнул выйти наружу, то обнаружил, что по крайней мере одну незанятую палатку унесло ветром с седловины. Затем я заметил Энга Дорджа, стоящего одиноко на ужасающем ветру и безутешно рыдающего из-за потери Роба. После экспедиции, когда я рассказал его канадской подруге Марион Бойд о горе Энга, она объяснила, что «Энг Дордж считает своим предназначением в этом воплощении обеспечивать безопасность людей – мы с ним много говорили об этом. Это является самым важным для него в рамках религии, которую он исповедует, и определяет условия его следующей жизни^[59]. Даже несмотря на то, что Роб был руководителем экспедиции, Энг Дордж считал, что он несет ответственность за безопасность Роба, Дуга Хансена и остальных. Поэтому когда они погибли, то хоть он и не мог им помочь, но брал вину на себя».

Боясь, что Энг Дордж потерял рассудок настолько, что может отказаться идти вниз, Хатчисон умолял его начать спуск с седловины немедленно. Тогда в 8:30 утра, полагая, что Роб, Энди, Дуг, Скотт, Ясуко и Бек погибли, ужасно обмороженный Майк Грум заставил себя выйти из палатки, решительно организовал Хатчисона, Таска, Фишбека и Кейсишка и повел их вниз с седловины. В связи с отсутствием других проводников, я вызвался выполнять эту роль и шел заключающим. Когда наша унылая группа, выстроившись гуськом, медленно уходила из четвертого лагеря, я посчитал себя обязанным сделать последний визит к Беку, который, как я полагал, умер этой ночью. Я нашел его палатку смятой ураганным ветром, а обе двери были широко распахнуты. Однако когда я заглянул внутрь, то был шокирован, обнаружив, что Бек все еще жив.

Он лежал на спине поперек разрушенной палатки, судорожно дрожа. Лицо его отвратительно вздулось. Темные пятна тяжелых чернильно-черных обморожений покрывали его нос и щеки. Сильный ветер стянул с Бека оба спальника, оставив его беспомощным перед ураганом на ужасном холоде, с обмороженными руками, не способными натянуть спальник или застегнуть на молнию дверь палатки. Он непристойно выругался, когда увидел меня, его рот искривился в безумном страдании: «Найдется здесь кто-нибудь, чтобы немного помочь мне?» Он громко звал на помощь в течение двух или трех часов, но ураган заглушал его крик.

Бек проснулся в середине ночи и обнаружил, что «ветер наклонил палатку и разнес ее на части. Ветер завалил мне на лицо стену палатки с такой силой, что я не мог дышать. Это продолжалось секунду, потом следующий порыв ветра освободил мне лицо и грудь. Помимо всего прочего, моя правая рука распухала, а на ней были надеты эти идиотские наручные часы, и по мере того, как рука становилась все больше и больше, часы сжимали ее все туже и туже, пока не перерезали кровеносные сосуды на руке. И, несмотря на то, что вся рука была в крови, я не мог снять эти проклятые часы. Я звал на помощь, но никто не приходил. Это была долгая ночь сплошного кошмара. Парень, я был рад увидеть твое лицо, когда ты просунул голову внутрь палатки».

Обнаружив Бека в палатке, я был шокирован его ужасающим состоянием и нашим непростительным к нему отношением, из-за которого Бек все еще оставался на большой высоте. Я чуть не расплакался. «Все будет хорошо, – врал я, с трудом сдерживая рыдания и натягивая на него спальный мешок, потом застегнул на молнию дверь в палатке и попытался поправить повреждения. – Не беспокойся, друг. Теперь ситуация под контролем».

Как только я сделал для Бека все, что было в моих силах, то сразу же связался по радио с доктором Маккензи в базовом лагере. «Каролина! – умолял я ее в истерике. – Скажи, что мне делать с Беком? Он все еще жив, но мне кажется, что долго он не протянет. Он в очень плохом состоянии!»

«Постарайся сохранять спокойствие, Джон, – ответила она. – Тебе надо спускаться с Майком и остальной группой. Где Пит и Тодд? Попроси их присмотреть за Беком и иди вниз». Совершенно обезумевший, я поднял Этанса и Берлесона, и они немедленно направились в палатку Бека, прихватив с собой горячий чай. В то время как я поспешил из лагеря, чтобы присоединиться к моим товарищам по команде, Этанс сделал инъекцию четырех миллиграммов дексаметазона в бедро умирающего парня из Техаса. Это были действия, достойные похвалы, но трудно было представить, что они смогут облегчить состояние Бека.