Не только во время подъема, но и при спуске моя сила воли притуплена. Чем дольше я поднимаюсь, тем менее важной кажется мне цель, тем более безразличным я становлюсь по отношению к самому себе. Внимание притуплено, память ослаблена. Моя психическая усталость становится важнее физической. Так приятно сесть и ничего не делать, но это очень опасно. Смерть от изнеможения похожа на смерть от обморожения – это приятная штука.
Райнхольд Месснер «Хрустальный горизонт»
В моем рюкзаке было знамя журнала «Outside», маленький вымпел, украшенный причудливой ящерицей, которую вышила моя жена Линда, и несколько других сувениров, с которыми я был намерен позировать для серии триумфальных фотоснимков. Однако, памятуя о том, что мой запас кислорода на исходе, я оставил все лежать в рюкзаке и пробыл на крыше мира ровно столько, чтобы успеть наскоро сделать четыре снимка Энди Харриса и Анатолия Букреева, позирующих перед топографическим маркером вершины. Затем я начал спускаться. Приблизительно на расстоянии восемнадцати метров от вершины я разминулся с Нилом Бейдлманом и клиентом Фишера Мартином Адамсом, они были на пути к вершине. Обменявшись в честь победы рукопожатием с Нилом, я ухватил полную пригоршню мелких камешков с вычесанного ветром, открытого сланцевого пятна, спрятал эти сувениры в карман нижнего белья и поспешил вниз по гребню.
Минутой позже я заметил, что тонкие облака заполнили долины на юге, закрыв все, кроме высочайших пиков. Адамс, маленький задиристый техасец, разбогатевший на распродаже акций во время нашумевших восьмидесятых, был опытным пилотом самолета и провел много часов, оглядывая сверху верхушки облаков. Позже Адамс рассказал мне, что сразу после того, как дошел до вершины, он понял, что эти невинные на вид, клубящиеся водные испарения предваряли мощный грозовой фронт. «Когда ты видишь грозовой фронт с самолета, – объяснял он, – то первое, что хочется сделать – это убраться подальше от этого дерьма. Я так и сделал».
В отличие от Адамса, я не привык вглядываться вниз на кучевые облака с высоты почти 9000 метров и поэтому оставался в неведении относительно того, что внизу уже зародилась буря. Вместо этого, я был озабочен ослабевающей кислородной поддержкой из моего баллона.
Покинув вершину, через пятнадцать минут я достиг верхушки ступени Хиллари, где столкнулся с альпинистами, столпившимися у единственной веревки, по которой они могли подняться вверх. Последовала вынужденная остановка в моем спуске. Когда я ожидал, пока пройдет эта толпа, подошел Энди – он тоже спускался вниз. «Джон, – попросил он, – похоже, я не получаю достаточно воздуха. Можешь посмотреть, не обледенел ли впускной клапан в моей маске?»
Быстрая проверка обнаружила небольшой обледеневший кусочек заблокировавший резиновый клапан, подающий в маску воздух из окружающей атмосферы. Я отколол его кончиком своего ледоруба, а затем попросил Энди не остаться в долгу и выключить мой регулятор для того, чтобы сэкономить кислород, пока не освободится ступень. Однако Энди по ошибке открыл его на полную мощность, вместо того чтобы закрыть, и через десять минут весь мой кислород вышел. Мои возможности восприятия окружающего, которые уже и так были на пределе, тотчас же резко снизились. Я чувствовал себя так, будто по ошибке принял слишком большую дозу успокоительного.
Я смутно помню Сэнди Питтман, прошагавшую мимо меня к манящей вершине, затем через неопределенное время проследовали Шарлотта Фокс и Лопсанг Джангбу. Следующей материализовалась Ясуко, чуть ниже того опасного места, где я сидел в ожидании. Ей не давалась последняя, самая крутая часть ступени. Пятнадцать минут я беспомощно наблюдал, как она старалась вскарабкаться на верхний край скалы, но была слишком обессилена для этого. Наконец Тим Мэдсен, который нетерпеливо ожидал прямо под Ясуко, подставил руки ей под ягодицы и вытолкнул ее наверх.
Вскоре появился Роб Холл. Скрывая свою нарастающую панику, я поблагодарил его за то, что он привел меня к вершине Эвереста. «Да, похоже, это будет удачная экспедиция», – ответил он, потом упомянул, что Фрэнк Фишбек, Бек Уэзерс, Лу Кейсишк, Стюарт Хатчисон и Джон Таск вернулись обратно. Даже в моем тупом состоянии, спровоцированном кислородным голоданием, можно было понять, что Холл был глубоко разочарован тем, что пятерым из его восьми клиентов не хватило времени, чтобы дойти до вершины. Я подозревал, что такое настроение усиливал тот факт, что команда Фишера показалась на финишной прямой в полном составе. «Мне только хотелось, чтобы мы привели к вершине больше клиентов», – пожаловался Роб перед тем, как продолжить свой путь.
Вскоре после этого подошли Адамс и Букреев. Они тоже направлялись вниз и остановились чуть выше меня, чтобы подождать, пока можно будет двигаться дальше. Через минуту к толпящимся на верхушке ступени Хиллари альпинистам добавились поднявшиеся по веревке Макалу-Го, Энг Дордж, несколько других шерпов, а за ними следом Дуг Хансен и Скотт Фишер. И тогда наконец ступень Хиллари освободилась – но к этому времени я провел более часа на высоте 8810 метров без кислородной поддержки.
За время ожидания целые сегменты коры моего головного мозга, казалось, отключились полностью. С сильным головокружением, напуганный тем, что могу потерять сознание, я лихорадочно стремился к Южной вершине, где меня ожидал третий кислородный баллон. Преодолевая усталость и деревенея от страха, я начал спускаться вниз по закрепленной веревке. Чуть ниже уступа Анатолий и Мартин обошли меня и заторопились вниз. Я продолжал с предельной осторожностью спускаться по перилам, закрепленным вдоль гребня, но в пятнадцати метрах от тайного склада с кислородными баллонами веревка закончилась, и я не решился идти дальше без кислорода.
Находясь все еще выше Южной вершины, я увидел Энди Харриса, перебирающего множество оранжевых кислородных баллонов. «Эй, Гарольд! – завопил я. – Не мог бы ты принести мне свежий баллон?»
«Здесь нет кислорода! – прокричал мне в ответ проводник. – Все эти баллоны пусты!» Это была тревожная новость. Мой мозг изнемогал без кислорода. Я не знал, что делать. Как раз в это время меня нагнал Майк Грум, шагавший вниз по дороге с вершины. Майк поднимался на Эверест в 1993 году без кислорода, поэтому его не сильно заботил этот вопрос. Он отдал мне свой кислородный баллон, и мы быстро спустились к Южной вершине.
Когда мы туда пришли, проверка кислородного склада моментально выявила, что там по крайней мере шесть полных баллонов. Однако Энди отказывался в это поверить. Он продолжал настаивать на том, что все баллоны пусты; и что бы мы с Майком ни говорили, мы не могли убедить его в ином.
Единственным способом узнать, сколько газа содержит канистра, является подсоединение ее к вашему регулятору, имеющему измерительный прибор; возможно, Энди проверял баллоны на Южной вершине, считывая показания с этого прибора. После экспедиции Нил Бейдлман предположил, что регулятор Энди забился льдом, тогда измерительный прибор мог показывать отсутствие газа, даже если бы баллон был полным; это объяснило бы странное упрямство Энди. И если его регулятор был забит и не поставлял кислород в маску, то это также объясняет и его явно заторможенное понимание происходящего.
Однако мысль о такой возможности, которая теперь кажется столь очевидной, не пришла в голову ни мне, ни Майку в тот момент. Возвращаясь к этому событию, я теперь понимаю, что Энди действовал безотчетно и изрядно заблуждался из-за обычного кислородного голодания, но я был так заторможен умственно, что просто этого не заметил.
Моя неспособность узреть очевидное в некоторой степени объясняется еще и протоколом взаимоотношений между клиентом и проводником. Мы с Энди были приблизительно одинаковых физических возможностей и технической компетентности; окажись мы вместе в обычной альпинистской экспедиции как равные партнеры, для меня было бы немыслимо не обратить внимание на его состояние. Но в этой экспедиции Энди досталась роль несокрушимого проводника, заботящегося обо мне и других клиентах; нас особо старательно обучали не обсуждать решения наших проводников. Мысль о том, что Энди мог на самом деле быть в ужасно тяжелом состоянии, что проводник мог срочно нуждаться в моей помощи, такая мысль не посетила мой поврежденный мозг.
Поскольку Энди продолжал утверждать, что на Южной вершине нет наполненных баллонов, Майк посмотрел на меня вопросительно. Я пожал плечами ему в ответ. Повернувшись к Энди, я сказал ему: «Не такое большое дело, Гарольд. Не из-за чего беспокоиться». Затем я ухватил новую кислородную канистру, прикрутил к ней регулятор и направился вниз с горы. Учитывая события, развернувшиеся в последующие часы, легкость, с которой я отрекся от ответственности (эта моя неспособность сообразить, что Энди, возможно, в большой беде), была ошибкой, которая вероятно, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Около 15:30 я ушел с Южной вершины, опередив Майка, Ясуко и Энди, и почти сразу же опустился в плотный слой облаков. Начал падать легкий снег. Я едва мог различить, где заканчивается гора и начинается небо в этом ровном, рассеянном свете; очень легко было оступиться на краю гребня и навсегда пропасть без вести на этой горе. По мере моего продвижения вниз условия только ухудшались.
У верхушки скалистых уступов Юго-восточного гребня я остановился вместе с Майком, чтобы подождать Ясуко, у которой были сложности при использовании провешенных перил. Майк попытался вызвать по радио Роба, но его передатчик работал только время от времени и Майк не смог ни с кем связаться. Майк заботился о Ясуко, а Роб и Энди сопровождали Дуга Хансена – единственного клиента, который находился выше нас на горе, поэтому я предполагал, что ситуация была полностью под контролем. Итак, когда Ясуко нагнала нас, я попросил Майка, чтобы тот разрешил мне спускаться одному. «Прекрасно, – ответил он, – только не свались с карнизов».
К 16:45, дойдя до Балкона – выступа на высоте 8413 метров на Юго-восточном гребне, где мы сидели с Энгом Дорджем, ожидая рассвета, я был шокирован встречей с Беком Уэзерсом, стоящим одиноко в снегу и очень сильно дрожащим. Я считал, что он давно уже спустился в четвертый лагерь. «Бек, – воскликнул я, – какого черта ты все еще здесь?»
Много лет назад Бек перенес операцию радиальной кератомии[52] с целью коррекции зрения. В начале подъема на Эверест Бек обнаружил, что побочным эффектом этой операции было ухудшение зрения вследствие низкого атмосферного давления, присущего большим высотам. Чем выше он поднимался, тем ниже падало атмосферное давление и тем хуже становилось его зрение.
Как позже Бек признался мне, днем раньше, когда он поднимался из третьего лагеря в четвертый, «мое зрение стало таким плохим что я ничего не видел дальше полутора метров. Поэтому я просто пробирался вслед за Джоном Таском, и когда он поднимал ногу, я ставил свою прямо в его след».
Бек и раньше не скрывал своих проблем со зрением, но, стремясь к вершине, он предпочитал не говорить о своем ухудшающемся положении Робу или кому бы то ни было другому. Несмотря на его плохое зрение, Бек хорошо шел в гору и чувствовал себя сильнее, чем в начале экспедиции, и, как он объяснял, «я не торопился выходить из игры».
Поднимаясь этой ночью вверх от Южной седловины, Бек умудрялся оставаться вместе с группой, применяя ту же стратегию, что и в предыдущий день, – ступая след в след за тем, кто был впереди него. Но ко времени, когда он достиг Балкона и взошло солнце, Бек понял, что его зрение еще ухудшилось. К тому же из-за его невнимательности несколько кристалликов льда попало ему в глаза, раздражая обе роговицы.
К этому моменту, по словам Бека, «один глаз был полностью закрыт пеленой, я едва мог видеть вторым и потерял всякое восприятие глубины. Я чувствовал, что не смогу идти дальше вверх, не подвергая опасности себя и других, поэтому я сказал Робу о происходящем».
«Сожалею, дружище, – немедленно объявил Роб, – но ты пойдешь вниз. Я пошлю с тобой одного из шерпов». Но Бек совершенно не был готов оставить свои надежды на восхождение: «Я объяснил Робу, что, по моему мнению, существует большой шанс на улучшение зрения, когда солнце поднимется выше и зрачки сузятся. Я сказал, что хочу немного подождать, потом пристроиться к кому-нибудь и идти на вершину, если начну видеть лучше».
Роб обдумал предложение Бека, затем принял решение: «О’кей, имеет смысл попробовать. Я дам тебе полчаса, чтобы сориентироваться. Но я не могу позволить тебе идти вниз, в четвертый лагерь, одному. Если твое зрение не станет лучше через тридцать минут, то я хотел бы, чтобы ты оставался здесь, тогда я буду точно знать, где тебя искать на обратном пути с вершины, и мы сможем идти вниз вместе. Это очень важно: или ты идешь вниз прямо сейчас, или обещаешь мне сидеть именно здесь, пока я не вернусь».
«Поэтому я перекрестился и приготовился к худшему, – рассказывал мне Бек весьма убедительно, когда мы стояли, обдуваемые снегом, в тусклом свете. – И я сдержал свое слово. Вот почему я все еще торчу здесь».
Вскоре после полудня прошли мимо по пути вниз Стюарт Хатчисон, Джон Таск и Лу Кейсишк, а с ними Лхакпа и Ками, но Уэзерс предпочел не присоединяться к ним. «Погода все еще была хорошая, – объяснил он – и я не видел в то время причины нарушать данное Робу обещание».
Однако теперь становилось темно, и условия зловеще ухудшались. «Пойдем вместе со мной, – уговаривал я его. – Роб покажется здесь по меньшей мере через два или три часа. Я буду твоими глазами. Я отведу тебя вниз, нет проблем». Я почти уговорил Бека спуститься со мной, но потом допустил ошибку, упомянув, что с разницей в несколько минут за мной следует Майк Грум вместе с Ясуко. В тот день было допущено много ошибок, но эта оказалась одной из роковых.
«Я, конечно, благодарен, – сказал Бек. – Но думаю, что все-таки дождусь Майка. Он несет веревку; он сможет спуститься со мной на короткой страховке».
«О’кей, Бек, – ответил я. – Это твое право. Полагаю, мы увидимся позже в лагере». Втайне я испытал облегчение из-за того, что мне не придется иметь дело со спуском Бека вниз по предстоящим проблематичным склонам, большинство из которых не были оснащены перилами. Наступали сумерки, погода ухудшалась, резервы моих сил были на исходе. Я все еще не чувствовал, что беда была совсем близко. В самом деле, после разговора с Беком я даже потратил какое-то время, чтобы найти использованную кислородную канистру, которую я припрятал в снегу по пути вверх; это было около десяти часов назад. Желая унести весь свой хлам с горы, я запихнул канистру в рюкзак, где уже находились два других баллона (один пустой, другой частично наполненный), и затем поторопился в сторону Южной седловины, находящейся на 500 метров ниже.
Больше сотни метров вниз от Балкона я спускался по мягкому, обширному, заснеженному оврагу без особых инцидентов, но потом дела пошли хуже. Маршрут петлял по обнаженной породе изломанного сланца, покрытого пятнадцатью сантиметрами свежего снега. Неустойчивая поверхность требовала непрерывной концентрации, которая была недостижимым подвигом для моего затуманенного мозга.
Из-за того, что следы альпинистов, которые прошли вниз впереди меня, занесло ветром, у меня были трудности с определением правильного маршрута. В 1993 году партнер Майка Грума, Лопсанг Тшеринг Бхути, квалифицированный гималайский альпинист, который был племянником Тенцинга Норгея, сбился с пути в этом месте и нашел здесь свою смерть. Борясь за то, чтобы не потерять контроль над реальной ситуацией, я начал громко говорить сам с собой. «Соберись, соберись, соберись, – монотонно повторял я, как мантру, снова и снова. – Тебе нельзя послать все к чертям и расслабиться. Это нешуточная дорога. Соберись».
Я сел передохнуть на широком наклонном выступе, но через несколько минут меня внезапно напугало оглушительное «Ба-бах!». К этому времени накопилось достаточно много свежего снега, и я опасался, что массивный пласт лавины сорвется со склона надо мной. Но когда я покрутил головой во все стороны, чтобы посмотреть, что случилось, то ничего не увидел. После этого я снова услышал: «Ба-бах!»; звук сопровождался вспышкой, на мгновение осветившей небо, и я понял, что слышал раскат грома.
Этим утром, по дороге наверх, я уделил много внимания детальному изучению маршрута в этой части горы, постоянно оглядываясь назад, чтобы выбрать наземные ориентиры, которые могли бы помочь мне при спуске. Я заставлял себя запоминать особенности этой территории: «Не забудь повернуть налево возле вертикального уступа, похожего на нос судна. Затем следуй по той тонкой полоске снега, пока она не повернет точно направо». Это был метод, которому я приучил себя следовать много лет назад; я тренировал себя таким образом всякий раз, когда поднимался в горы, и на Эвересте это, возможно, спасло мне жизнь. Около шести часов вечера, когда метель превратилась в настоящий ураган с сильным снегопадом и порывами ветра, достигающими скорости 60 узлов в час, я пришел по веревке, закрепленной черногорцами, на снежный склон, находящийся в 180 метрах над седловиной. Отрезвленный мощью поднявшейся бури, я понял, что спустился вниз, миновав наиболее коварные участки, очень вовремя.
Обернув веревку перил вокруг руки, чтобы не потерять ее, я продолжил спуск вниз сквозь ураган. По прошествии нескольких минут мною овладело печально знакомое чувство удушья, и я сообразил, что у меня снова закончился кислород. Тремя часами раньше, когда я присоединил регулятор к третьей и последней канистре с кислородом, то заметил, что измерительный прибор показывал полупустую канистру. Я посчитал, что мне хватит этого кислорода, чтобы спуститься вниз, поэтому и не побеспокоился поменять канистру на полную. И вот теперь я остался без кислородной поддержки.
Я стянул маску с лица, оставив ее болтаться на шее, и двинулся дальше, удивительно равнодушный к происходящему. Однако без кислорода я двигался намного медленнее, и должен был чаще останавливаться, чтобы отдохнуть.
Литература об Эвересте изобилует рассказами о пережитых галлюцинациях, приписываемых кислородному голоданию и переутомлению. В 1933 году известный английский альпинист Фрэнк Смит наблюдал «два странно выглядевших объекта, плавающих по небу» прямо над ним, на высоте 8200 метров, «у одного из них были короткие недоразвитые крылья, а у другого нарост, наводящий на мысль о клюве. Они были почти неподвижны и как будто медленно пульсировали». В 1980 году во время одиночного восхождения Райнхольду Месснеру привиделось, что рядом с ним поднимался невидимый спутник. Постепенно я стал осознавать, что мой мозг пришел в расстройство подобным образом, и я наблюдал свой собственный отрыв от действительности со смесью очарования и ужаса.
Я был изнеможен настолько, что испытывал странное разъединение со своим собственным телом, как если бы я смотрел на себя сверху, с полутораметровой высоты. Мне представлялось, что я был одет в зеленый джемпер и ветровку. И несмотря на то, что дул холодный ветер ураганной силы в дополнение к 21 градусу мороза, я чувствовал странное, тревожащее тепло.
В 6:30 вечера, в последних лучах дневного света, я находился примерно 60 вертикальных метрах от четвертого лагеря. Только одно препятствие отделяло меня от надежного укрытия: склон, покрытый крепким, гладким льдом, по которому мне предстояло спуститься без перил. Снежная крупа, подгоняемая порывами ветра в 70 узлов в час, обжигала лицо; любая незащищенная часть тела замерзала немедленно. Палатки, находящиеся на расстоянии не более 140 горизонтальных метров, были едва различимы сквозь белую мглу. Здесь нельзя было ошибиться. Боясь допустить грубую ошибку, я сел, чтобы собраться с силами перед дальнейшим спуском.
Как только я уселся, меня одолела лень. Было намного легче остаться здесь отдыхать, чем проявить инициативу для преодоления ледяного склона; поэтому я просто сидел посреди бушующего урагана, позволив моему мозгу быть пассивным, ничего не делая, и просидел так около пятидесяти пяти минут.
Я затянул потуже шнур на капюшоне, оставив только крошечное отверстие вокруг глаз, а также убрал бесполезную, заиндевевшую кислородную маску из-под подбородка, когда вдруг из мрака позади меня появился Энди Харрис. Посветив налобным фонарем в его сторону и увидев ужасающее состояние его лица, я инстинктивно отпрянул. Его щеки были покрыты коркой изморози, один глаз обледенел и был закрыт, говорил он очень невнятно. Похоже, он был в большой беде. «В какой стороне палатки?» – пробормотал Энди, неистово стремясь добраться до укрытия.
Я указал ему в направлении четвертого лагеря, потом предупредил об обледеневшем склоне прямо под нами. «Он круче, чем может показаться! – прокричал я, напрягаясь, чтобы меня можно было услышать сквозь бурю. – Может быть, я спущусь первым и принесу веревку из лагеря…» Я начал говорить, но не успел закончить предложение, как вдруг Энди развернулся и двинулся к краю ледяного склона, оставив меня сидеть огорошенным.
Разогнавшись к своей цели, он начал спуск по самой крутой части откоса. «Энди! – крикнул я ему вслед. – Это безумие – спускаться таким образом! Ты наверняка разобьешься!» Он прокричал что-то в ответ, но его слова унес бушующий ветер. Через секунду он потерял точку опоры, шлепнулся на задницу и вдруг полетел головой вниз по льду.
Я едва смог различить внизу, в шестидесяти метрах от меня, неподвижные очертания упавшего к подножию склона Энди. Я был уверен, что он сломал как минимум ногу, а может быть и шею. Неимоверно, но после этого он встал, помахал мне в знак того, что с ним все в порядке, шаткой походкой направился к четвертому лагерю, который в этот момент был в пределах видимости, на расстоянии 150 метров.
Я мог видеть смутные очертания трех или четырех человек, стоящих возле палаток; их фонари мерцали сквозь пелену летящего снега. Я видел как Харрис шел по направлению к ним через равнину, он покрыл это расстояние меньше чем за десять минут. Когда минутой позже облака сомкнулись, перекрывая мне видимость, Энди был в двадцати метрах от палаток, может и ближе. Больше я не видел его, но был уверен, что Энди дошел до лагеря, где Чулдум и Арита, вне всяких сомнений, ожидают нас с горячим чаем. Сидя все еще посреди урагана, отделенный от палаток ледяным склоном, я почувствовал острую зависть. Я был рассержен на своего проводника за то, что он не подождал меня.
В моем рюкзаке не было почти ничего, кроме трех пустых кислородных канистр и пол-литра замерзшего лимонада; вероятно, это весило не больше 7–8 килограммов. Но я устал и боялся сломать ноги при спуске по склону, поэтому бросил рюкзак за край склона в надежде, что он полежит там, пока я к нему спущусь. Потом я встал и начал спуск по льду, который был таким гладким и твердым, как поверхность шара для игры в кегли.
Пятнадцать минут неуверенного, изнурительного спуска с помощью кошек, и я дошел в сохранности к подножию этого склона, где легко обнаружил свой рюкзак, потом еще десять минут, и я прибыл в лагерь собственной персоной. Я нырнул в палатку, не сняв кошки, плотно застегнул дверь, и растянулся на покрытом изморозью полу, слишком уставший для того, чтобы находиться в вертикальном положении. Только теперь я ощутил, как я на самом деле опустошен: никогда в своей жизни я не был так изнурен. Но я был цел и невредим. Энди тоже. Остальные скоро придут в лагерь. Проклятие, мы сделали это! Мы поднялись на Эверест. И несмотря на то, что мы были там не в полном составе, в конце концов все вышло здорово.
Пройдет много часов, прежде чем я узнаю, что на самом деле не все вышло так здорово, что девятнадцать мужчин и женщин остались на горе, застигнутые ураганом, втянутые в отчаянную борьбу за свои жизни.
Глава пятнадцатая ВЕРШИНА
