Наступление на одиночество

 

Чтобы создать желаемую эмоциональную жизнь и здоровую психосферу для зарождающейся цивилизации будущего, мы должны признать три основных требования любой личности: потребности в общности, структуре и смысле. Поняв, как крах общества Второй волны подрывает эти потребности, мы смогли бы приступить к созданию более здоровой психологической среды для нас самих и наших детей в будущем.

Прежде всего любое приличное общество должно породить чувство общности. Общность противостоит одиночеству, а чувство принадлежности к общности придает людям уверенность. Однако в наше время институты, от которых зависит общность, разрушаются во всех технологических обществах. Результат — распространение чумы одиночества.

От Лос–Анжелеса до Ленинграда подростки, несчастливые супружеские пары, родители–одиночки, простые рабочие и пожилые люди — все жалуются на социальную изоляцию. Родители признаются, что их дети слишком заняты, чтобы навестить их или даже позвонить. Одинокие незнакомые люди в барах или прачечных изливают друг другу душу, рассказывая, по выражению одного социолога, «эти бесконечно печальные истории». В клубах и на дискотеках для разведенных встречаются отчаявшиеся одинокие люди.

Фактор одиночества недооценивается в экономике. Сколько жен, принадлежащих к верхушке среднего класса, доведенных до отчаяния звенящей пустотой своих обеспеченных пригородных домов, пошли на рынок труда, чтобы не потерять рассудок? Сколько домашних животных (и машин, нагруженных кормом для них) покупается, чтобы нарушить молчание пустого дома? За счет одиночества существует большая часть туристического бизнеса и индустрии развлечений. Оно вносит свой вклад в употребление наркотиков, депрессию и уменьшает производительность труда. И оно создает доходную индустрию «одиноких сердец», цель которой — помочь одинокому человеку найти и окольцевать мистера или мисс «То, что надо».

Болезненность одиночества, разумеется, не новое явление. Но в наше время одиночество так широко распространилось, что стало, как ни парадоксально, общим явлением.

Общность, однако, требует большего, чем эмоционально удовлетворительные связи между индивидами. Она также требует крепких уз лояльности между индивидами и их организациями. Людям недостает дружбы, сегодня миллионы чувствуют себя отрезанными и от институтов, частью которых они являются. Они жаждут получить институты, достойные их уважения, привязанности и лояльности.

Нечто подобное предлагает корпорация.

По мере того как компании укрупняются и становятся более безликими и начинают заниматься множеством самых разных видов деятельности, у сотрудников почти не остается ощущения общего дела. У них нет чувства общности. Само понятие «корпоративной лояльности» звучит архаично. Действительно, лояльность компании многие рассматривают как предательство самого себя. В популярном романе Флетчера Кнебеля о большом бизнесе «The Bottom Line» героиня раздраженно бросает своему мужу–начальнику: «Лояльность компании! Меня от этого тошнит»[554].

За исключением Японии, где все еще существует система пожизненной занятости и корпоративный патернализм (хотя для всё уменьшающегося процента рабочей силы), отношения на работе становятся все более непрочными и эмоционально неудовлетворительными. Даже когда компании предпринимают усилия для укрепления социальных связей между сотрудниками (ежегодный пикник, спонсирование команды по игре в кегли из числа работников, рождественский прием в офисе), профессиональные отношения по большей части весьма поверхностны.

Поэтому сегодня мало кто испытывает чувство принадлежности к чему–то большему и лучшему, чем он сам. Это теплое чувство причастности возникает спонтанно время от времени в периоды кризисов, стресса, катастроф или массовых волнений. Например, крупные студенческие выступления 60–х годов вызвали прилив чувства общности. Антиядерные демонстрации наших дней делают то же самое. Но и эти движения, и чувства, которые они вызывают, преходящи. Общности не хватает.

Нашей возрастающей социальной разнородностью можно объяснить феномен одиночества. Разъединяя общество, подчеркивая различия, а не сходство, мы помогаем людям индивидуализироваться, создаем возможности для каждого реализовать свой потенциал. Но мы также затрудняем человеческие контакты. Поскольку чем больше мы индивидуализируемся, тем труднее нам становится выбрать себе спутника жизни с близкими интересами, ценностями, привычками или вкусами. Друзей тоже сложнее найти. Каждый становится более разборчивым в социальных связях. В результате возникают неудачные взаимоотношения. Или нет никаких взаимоотношений.

Разрушение массового общества, таким образом, хотя и обещает большую степень индивидуального самовыражения, распространяет, по крайней мере сейчас, боль изолированности. Если зарождающееся общество Третьей волны не хочет быть холоднометаллическим, с пустотой вместо сердца, оно должно наступать на эту проблему по всему фронту. Оно должно возродить общность.

Как к этому приступить?

Признав, что одиночество — теперь не личная проблема каждого, а общественная, вызванная дезинтеграцией институтов Второй волны, мы многое сумеем сделать. Можно начать там, где обычно начинается общность, — в семье, расширяя сократившиеся функции.

Со времени индустриальной революции семья постоянно освобождается от бремени совместного проживания со старшими членами семьи. Если мы сняли эту ответственность с семьи, возможно, пришло время частично восстановить ее. Только подверженный ностальгии глупец одобрил бы разрушение систем общественных и частных пенсионных фондов или полную зависимость, как некогда, старых людей от своих семейств. Но почему не предложить налоговые или другие стимулы семьям (в том числе неполным и нетрадиционным), которые заботятся о своих пожилых членах, а не отправляют их в безликие «дома» для престарелых. Почему не вознаградить, а не наказывать экономически тех, кто сохраняет и укрепляет семейные узы между поколениями?

Этот же принцип можно также распространить на другие функции семьи. Следует поощрять семьи играть большую — не меньшую — роль в воспитании молодых. Родителям, желающим учить своих детей дома, школы обязаны помогать, а не относиться к ним как к чудакам или нарушителям закона. Родители также должны все больше оказывать влияние на школы.

В то же время многое для пробуждения чувства общности могут сделать сами школы. Может, не стоит оценивать чисто индивидуальные успехи учащихся, а сделать так, что оценки каждого учащегося зависят от успехов всего класса или какой–то группы в классе. Это уже в детском возрасте наглядно подтвердит мысль о том, что каждый из нас несет ответственность за других. Немного воображения и поощрения — и воспитатели придумают многие другие, лучшие способы воспитания чувства общности.

Корпорации также могли бы многое сделать для того, чтобы снова установились человеческие связи. Производство Третьей волны позволяет осуществить децентрализацию и создать более мелкие производственные единицы с более тесными отношениями между людьми. Компании–новаторы, предложив группам работников самоорганизоваться в мелкие компании или кооперативы и заключая контракты на выполнение конкретных работ непосредственно с этими группами, могли бы способствовать укреплению человеческих взаимоотношений.

Подобное разделение гигантских корпораций на мелкие, самоуправляемые единицы могло бы не просто высвободить огромную новую производительную энергию, но одновременно построить сообщество.

Норман Макрей, заместитель директора «The Economist», высказал предложение, что «полуавтономным командам численностью, возможно, от шести до 17 человек, предпочитающих работать вместе как друзья, необходимо сообщить, какая единица продукции оплачивается по каким тарифам, а затем позволить им выпускать продукцию, как они считают нужным».

В самом деле, продолжает Макрей, «те, кто создает успешно действующие дружеские групповые кооперативы, принесут много пользы обществу и, возможно, заслужат какие–то субсидии или налоговые льготы»[555]. (В этом предложении особенно интересно то, что можно создавать кооперативы в рамках приносящей прибыль корпорации или даже организовывать приносящие прибыль компании в рамках социалистического производственного предприятия.)

Корпорациям следует также пересмотреть свою практику увольнения людей на пенсию. Если пожилого человека сразу отправить на пенсию, он не только лишается регулярной, полноценной заработной платы и своей производственной, с точки зрения общества, роли, но у него обрываются также многие социальные связи. Следовало бы разработать планы и программы частичного ухода на пенсию, которые бы позволили людям работать добровольно или с частичной оплатой в тех коммунальных службах, где не хватает работников.

Другой способ, помогающий укрепить общность, — это привлечение вышедших на пенсию людей к новой работе с молодыми, и наоборот. Пожилых людей в каждой общине можно назначить «помощниками учителя» или «наставниками». Они стали бы передавать молодым свое умение. В местных школах фотографы на пенсии могли бы обучать фотографии, автомеханики — как починить сломавшийся двигатель, бухгалтеры — как вести бухгалтерию и т. п. За эту работу им могли бы платить, или, скажем, пенсионер добровольно обучал бы одного учащегося, который бы регулярно его посещал. Во многих случаях между наставником и учеником может возникнуть человеческая привязанность, выходящая за рамки обучения.

Быть одиноким — не грех, и в обществе, структуры которого быстро разрушаются, это не должно быть позором. Так, в лондонскую «Jewish Chronicle» пришло письмо с вопросом: «Почему считается «не совсем прилично» посещать места, где каждый находится с совершенно очевидной целью встретить людей противоположного пола?»[556]То же относится к барам для одиночек, дискотекам и курортам.

В письме указывается, что в Восточной Европе институт свахи оказывался очень полезным для знакомства людей брачного возраста и что бюро свиданий, брачные агентства и тому подобные службы не менее необходимы сегодня. «Мы должны иметь возможность открыто признать, что нам нужна помощь, человеческие контакты и общественная жизнь».

Нам необходимы многие новые службы — как традиционные, так и новаторские — для того, чтобы достойно познакомить одиноких людей. Некоторые теперь полагаются на объявления в рубрике «одинокие сердца» в журналах для поиска друга или спутника жизни. Можно не сомневаться, что скоро местное или соседнее кабельное телевидение начнет показывать видеообъявления, чтобы будущие партнеры могли увидеть друг друга. (У таких программ, можно предположить, будет весьма высокий рейтинг.)

Но следует ли службы знакомств ограничивать романтическими контактами? Почему не создать службы или места, куда люди могли бы прийти просто, чтобы встретить друга, а не любовника или потенциального спутника жизни? Общество нуждается в таких службах, и мы, пока они работают честно и с достоинством, не должны стыдиться их создавать и пользоваться ими.

 

Телесообщество

 

На уровне долгосрочной социальной политики нам следует также быстро продвигаться к «телесообществу». Кто хочет восстановить общность, должен обратить внимание на социально фрагментирующие последствия высокой мобильности. Написав об этом подробно в работе «Шок будущего», я не стану повторять свою аргументацию[557]. Но чтобы чувство общности могло вписаться в Третью волну, необходимо, хотя бы выборочно, заменить переезды новыми системами коммуникации.

Общераспространенное опасение, что компьютеры и телекоммуникации лишат нас живых контактов и сделают отношения между людьми более отстраненными, наивно и упрощает проблему. В действительности вполне возможен обратный результат. Хотя некоторые отношения в учреждениях или на предприятиях могут ослабеть, семейные и общинные связи, вполне вероятно, укрепятся с помощью этих технологий. Компьютеры и средства коммуникации способны помочь нам в создании общности.

По крайней мере, они освободят большинство из нас от необходимости ездить на работу — этой центробежной силы, которая разобщает нас по утрам, вовлекает в поверхностные отношения на работе, ослабляя наши более важные социальные связи в семье и общине. Позволяя большому числу людей работать дома (или в близлежащих центрах занятости), новые технологии могли бы способствовать более теплой атмосфере в семье и более тесной, однородной жизни общины. Возможно, в будущем многие станут работать в оборудованном электронными устройствами загородном доме. И это может привести, как мы видели, к образованию новой семейной ячейки, работающей вместе, привлекающей детей, а иногда и посторонних.

Вероятно, пары, проводящие много времени за совместной работой дома в течение дня, захотят куда–нибудь пойти вечером. (Сейчас человек, приехавший с работы домой, чаще всего так устает, что отказывается выходить из дома.) Поскольку средства коммуникации начинают заменять поездки, мы можем ожидать, что расположенные по соседству ресторанчики, театры, пивные и клубы станут процветать, оживятся церковные приходы и деятельность групп добровольцев — и все это, или почти все, на уровне живого общения.

Собственно говоря, не следует пренебрежительно смотреть на все новые отношения. Проблема создается не ими, а нашей пассивностью и беспомощностью. Для стеснительного человека или инвалида, который не может выйти из дома или боится встречаться с людьми, зарождающаяся инфосфера предоставит возможность интерактивного электронного контакта с другими людьми, имеющими общие интересы, — шахматистами, коллекционерами марок, любителями поэзии или спортивными болельщиками, с которыми можно немедленно связаться из любого уголка страны.

Эти отношения, хотя и непривычные, могут оказаться лучшим противоядием одиночеству, чем телевидение в том виде, в каком оно в наше время существует, когда все общения направлены в одну сторону, а пассивный получатель не может взаимодействовать с мерцающими картинками на экране.

Средства коммуникации, при надлежащем отборе и применении, могут служить цели создания телесообщества.

Короче говоря, по мере построения цивилизации Третьей волны мы многое способны сделать, чтобы поддержать и развить, а не разрушить общность.

 

Героиновая структура

 

Воссоздание общности, однако, следует рассматривать только как малую часть большого процесса. Ведь распад институтов Второй волны разрушает также структуру и смысл нашей жизни.

Людям нужна структура жизни. Жизнь, в которой нет четкой структуры, — это крах. Без структуры начинается распад.

Структура обеспечивает относительно фиксированные точки отсчета, которые нам необходимы. Вот почему для многих работа, помимо заработка, важна психологически. Люди, предъявляя четкие требования к их времени и энергии, вносят элемент структурированности, вокруг которого может быть организована остальная жизнь. Требования младенца к родителям, ответственность ухода за инвалидом, строгая дисциплина, необходимая членам церкви или, в некоторых странах, политической партии, — все это также может привносить в жизнь простую структуру.

Столкнувшись с отсутствием видимой структуры, некоторые молодые люди используют наркотики, чтобы создать ее. «Пристрастие к героину», — пишет психолог Ролло Мей, — формирует у молодого человека способ жизни. Пострадав от постоянной бесцельности, его структура теперь состоит из того, как убежать от полицейских, как раздобыть деньги, в которых он нуждается, где достать следующую дозу. Новая структура придает ему энергию, заменяя ранее существовавший бесструктурный мир»[558].

Полноценная семья, социально обусловленные модели поведения, точно установленные роли, видимые различия в статусе и четкие каналы власти — все эти факторы создавали адекватную структуру жизни для большинства людей в эпоху Второй волны.

В настоящее время с крушением Второй волны разрушается структура жизни многих индивидов. Это будет продолжаться до тех пор, пока место не займут институты Третьей волны, которые создадут новые структуры. Поэтому, а не только из–за личных неудач, миллионы людей ощущают сейчас, что в каждодневной жизни не хватает даже подобия какого–то порядка.

К этой утрате порядка следует также добавить потерю смысла. Чувство, что наши жизни «не напрасны», приходит из добрых отношений с окружающим обществом — от семьи, корпорации, церкви или политического движения. Оно также зависит от способности рассматривать себя как часть более крупной, даже космической, системы.

Внезапное смещение основных социальных правил в наши дни, размывание ролей, различий в статусе и каналов власти, погружение в культуру преходящих ценностей и прежде всего развал великой системы мышления, индуст–реальности, — все это разбило тот образ мира, к которому мы привыкли. Как следствие, большинство людей, обозревая мир вокруг себя, теперь видит только хаос. Они страдают от ощущения свой беспомощности и бессмысленности.

Только сведя все воедино — одиночество, потерю структуры и смысла, сопутствующие закату индустриальной цивилизации, — мы начинаем осознавать некоторые из наиболее загадочных социальных явлений нашего времени, например таких, как поразительное разрастание культов.

 

Секрет культов

 

Почему многие тысячи вроде бы умных и удачливых людей позволяют втянуть себя в бесконечные культы, прорастающие в наше время из расширяющихся трещин системы Второй волны? Чем объяснить тотальный контроль, который Джим Джонс смог установить над жизнями своих последователей?

Сегодня приблизительно подсчитано, что около 3 млн американцев принадлежат к почти 1 тыс. религиозных культов, самые крупные из которых носят такие названия, как Церковь Объединения, Миссия Божественного Света, Харе Кришна и Путь, каждый из них имеет храмы или отделения в большинстве крупных городов[559]. Только один из них, Церковь Объединения Сун Мьюнг Муна, заявляет, что насчитывает от 60 тыс. до 80 тыс. членов, публикует ежедневную газету в Нью–Йорке, владеет заводом по упаковке рыбы в Вирджинии и имеет многие другие доходные предприятия. Его сборщиков пожертвований с заученными улыбками можно встретить везде[560].

Подобные группы есть не только в Соединенных Штатах. Прошедший недавно сенсационный процесс в Швейцарии привлек внимание мирового сообщества к Центру Божественного Света в Винтертуре. «Культы, и секты, и общины... наиболее многочисленны в Соединенных Штатах, потому что Америка в этом вопросе также опережает остальной мир на 20 лет, — пишет лондонский «The Economist». — Но их можно обнаружить и в Восточной, и Западной Европе, и во многих других местах»[561]. Почему же эти группы добиваются от своих членов тотальной преданности и повиновения? Их секрет прост. Они понимают потребность в общности, структуре и смысле. И все культы говорят именно об этом.

Одиноким людям культы предлагают вначале безоговорочную дружбу. Должностное лицо из Церкви Объединения заявляет: «Если кто–то одинок, мы говорим с ним. Вокруг так много одиноких людей»[562]. Новичок окружен людьми, предлагающими дружбу и участие. Многие культы требуют совместного проживания. Внезапная теплота и внимание оказывают настолько сильное, огромное влияние, что члены культа часто прерывают контакты с семьями и бывшими друзьями, жертвуют все свои сбережения культовой общине, отказываются не только от наркотиков, но даже и от секса.

Но культ предлагает больше, чем общность. Он также создает структуру. Культы налагают жесткие ограничения на поведение. Они требуют и воспитывают беспрекословную дисциплину, некоторые даже навязывают ее побоями, принуждением к труду и своими собственными формами остракизма или изоляции. Психиатр X. А. Сакдео из Медицинской школы в Нью–Джерси, проведя беседы с теми, кто выжил после массового самоубийства в Джоунстауне, и прочитав записки членов Храма Людей, делает вывод: «Наше общество настолько свободно и терпимо, и у людей так много возможностей выбора, что они не могут эффективно принимать решения. Они хотят, чтобы другие принимали решение, а они ему последуют»[563].

Шервин Харрис, дочь и бывшая жена которого были среди тех мужчин и женщин, кто последовали за Джимом Джонсом до конца в Гайане, подвел происшедшему итог: «Это пример того, на что могут решиться американцы, чтобы внести какую–то структуру в свою жизнь»[564].

Культы торгуют и таким важным в жизни явлением, как «смысл». У каждого своя собственная немудреная версия реальности — религиозная, политическая или культурная. А культ заявляет, что только он владеет единственной истиной. Те, кто живет во внешнем мире и не признает ценность этой истины, — это, утверждает культ, — заблудшие или последователи Сатаны. «Откровения» культа вбиваются в нового члена на сеансах, длящихся весь день и всю ночь. Их запугивают и постоянно повторяют, пока он или она не начинают жить по этим понятиям, признавать лишь такой вид существования. «Смысл», который распространяет культ, может казаться абсурдным для постороннего. Но для поклонника культа это не имеет значения.

Действительно, точное, дословное содержание культовых откровений несущественно. Власть культа в том, что он обеспечивает синтез, предлагает альтернативу фрагментированной культуре преходящих ценностей. Принятие новообращенным соответствующих рамок позволяет организовать хаотичную информацию, которая бомбардирует его или ее извне. Неважно, соответствуют или нет эти идейные рамки реальностям внешнего мира, член культа может воспринимать только дозволенную информацию. Таким образом, уменьшается стресс от перегрузки и хаоса. Культ дает не истину как таковую, а порядок и, следовательно, смысл.

Давая члену культа ощущение, что реальность имеет смысл и что он или она должны донести этот смысл до непосвященных, культ предлагает цель и связанность в кажущемся бессвязным мире.

Культ, однако, запрашивает за общность, структуру и смысл чрезвычайно высокую цену: бездумное отречение от себя. Для некоторых, несомненно, это единственное спасение от распада личности. Но для большийства из нас предлагаемый культом выход обойдется слишком дорого.

Чтобы сделать цивилизацию Третьей волны здоровой и демократичной, нам необходимо не только создать новые источники энергии и внедрить новую технологию, не только создать общность, нам нужно также структурировать свою жизнь, наполнить ее смыслом. И опять–таки мы можем начать с простых вещей.