Антарктида восток сироте игорю связи переносом первенства мира футболу

МЕКСИКУ ВАМ ПОРЯДКЕ ЗАМЕНЫ ВЫДЕЛЕНО ДВА АБОНЕМЕНТА СТОИМОСТЬЮ 16 РУБЛЕЙКАЖДЫЙ ЧЕМПИОНАТ СТРАНЫ СТОКЛЕТОЧНЫМ ШАШКАМ тчк СОГЛАСНО ВАШЕМУ ЗАЯВЛЕНИЮДЕНЬГМ ИЗЪЯТЫ РАСЧЕТНОГО СЧЕТА СБЕРКАССЕ тчк ФИЗКУЛЬТ тире УРА ГЕРОИЧЕСКИМПОЛЯРНИКАМ ВОСТОКА воскл ГЛАВБУХ СТАДИОНА КЛпЦКИН Конечно, после такой инъекции смеха никому не хотелось уходить к себе ив себя. Началось очередное и стихийное заседание филиала "Клуба 12 стульев",как всегда, за чашкой чаю. Речь шла о розыгрышах. -- У нас в ЛАУ, -- прихлебывая из чашки, говорил Коля Фищев, -- деньбез розыгрыша считался потерянным. А что? Тысяча здоровых ребят в казармах-- нужно ведь куда-то девать избыток энергии. Вот коллектив и воздействовална отдельные недостатки отдельных товарищей. У одного курсанта былапривычка: по пробудке спросонья совал ноги в ботинки и бегом в туалет, чтобыуспеть без очереди. Эгоизм? Безусловно. Прибили ботинки гвоздями к полу.Подъем! Сунул ноги в ботинки. рванулся -- и увы. Пять минут отдирал гвозди,опоздал и получил заслуженное взыскание. А в другой раз перевоспитали одногоначальника, который страстно любил в наши свободные часы объявлять учебныетревоги. У нас существовала пожарная команда, комплектовавшаяся дежурными изразных рот. Но пожаров давно не случалось, и дежурные привыкли заниматьсясвоими делами. Этого Н. вынести не мог: как так, группа есть, а дела нет! Ивот однажды он тихонько поджег в парке сухостой и объявил тревогу. Никого!Десять минут бегал по училищу -- никого! А сухостой-то горит, безобразиеполучается. Пришлось самому часа два тушить пожар... Большинство восточников -- ребята совсем молодые, и курсантскиепроделки свежи в их памяти. Розыгрыши эти, как правило, бесшабашно-веселые ине всегда на грани дозволенного. Ничего по поделаешь, слишком велика умолодежи потребность, как говорится, в здоровом смехе. И он, не умолкая,гремел в нашем филиале. -- Перед ответственной командировкой Володя проходил медкомиссию, --излагал очередной оратор. -- Вошел к невропатологу, сидят женщина-врач исестра. Назвал себя и стал ждать указаний. -- Чего стоишь? -- как-то грубо спросила врач. -- Садись... Расселся,как у тещи в гостях! Встань! Да почеловечески, а не как статуйБельведерский! Раздвинь пальцы. Не тычь в глаза, дуб ты этакий! Раскрой рот.Смотри, Зина, какое глупое выражение лица. Не пациент, а осел какой-то!Сколько классов закончил, два или три? Володя человек тихий, но от такого хамства начал выпускать пары. -- Прошу потактичнее! Я аспирант и не привык, чтобы со мной... -- Привыкнешь! -- рявкнула врач. -- Подумаешь, аспирант! Таких тупиц изаспирантуры метлой гнать взашей! Ну, чего смотришь рыбьими глазами? -- Сама тупица! -- заорал Володя. -- Будь на вашем месте мужчина, я быему так врезал, что он... -- Все в порядке, товарищ, можете идти, -- спокойно сказала врач. --Зина, пишите: реакция на оскорбление нормальная. И так почти каждый вечер: сидели, вспоминали, смеялись. Надолгоостанутся в воспоминаниях восточников заседания нашего филиала "Клуба 12стульев"! Папа Зимин и его ребята В Четырнадцатую антарктическую экспедицию в санно-гусеничном поезде из Мирного на Восток шло несколько французских ученых. С их легкой руки на чальника поезда Евгения Александровича Зимина ста ли называть "папа Зимин". -- Знаете, что такое "счастье трудных дорог"? Это когда они остаютсяпозади. Так сказал папа Зимин, и я с ним согласен. Уж когокого, а человека, невидевшего других дорог, кроме трудных, литературной красивостью нерастрогаешь. Чего мы только не сочиняем, где только не заставляем своихперсонажей находить счастье! Один автор дописался до того, что его геройобрел счастье в бою. Не после боя, когда осмыслил все происшедшее, а именнов бою. Быть может, в кино такое и бывает, но любой фронтовик сразу скажет,что это липа. А другой герой задыхался от счастья, когда до вершины горыостались последние и, между прочим, самые трудные метры. Да ведь онзадыхался от усталости, это и ребенку ясно! Подлинное, без всяких скидок счастье -- в победе. В победе над врагом,над трудной дорогой, над самим собой. Счастье -- столь исключительное вжизни человека эмоциональное состояние, что слово это нужно беречь. Полярники -- люди, меньше всего на свете склонные к восторгам. И все жеберу на себя смелость сказать: в тот момент, когда папа Зимин и его ребятапришли на Восток, они были счастливы. Самолетами на станцию Восток можно доставить лишь часть грузов;важнейшие из них -- горючее для дизельной электростанции, громоздкоеоборудование перебросить по воздуху возможности пока нет. Поэтому один раз вгод из Мирного на Восток отправляется санно-гусеничный поезд. Это полторытысячи километров в один конец, полтора месяца дороги без дороги, по снежнойцелине и застругам, мимо бездонных трещин. Большая часть пути идет поледяному куполу Антарктиды на высоте три с половиной тысячи метров надуровнем моря, когда ко всем прелестям похода прибавляется кислородноеголодание. Медленно ползут по Антарктиде тягачи, волоча за собой многотонные сани.В первой части пути они по узкому коридору преодолевают зону трещин, глубинакоторых "до конца географии". Затем начинается зона остроконечных застругов,напоминающих с высоты полета" застывшие морские волны. Эта зона -- бичбожий, кромешный ад. Обдутые сильными стоковыми ветрами, двухметровыезаструги приобретают твердость гранита, и тягач идет по ним, как попротивотанковым надолбам: переваливается, со страшным грохотом падает вниз исотрясается, как в десятибалльный шторм на море. Водителей швыряет изстороны в сторону, они разбиваются до крови, изо всех сил держатся зарычаги. И так двести пятьдесят километров! Кончаются заструги -- начинается рыхлый и сыпучий, как песок, снег.Тягачи проваливаются, садятся на днище, водители выходят из кабин, крепятбуксирные тросы, отцепляют сани и вытаскивают беспомощные машины. А черезполчаса все повторяется сначала... На этом участке пути хорошо, еслипройдешь за сутки десять-пятнадцать километров, часто бывает и меньше. В пургу движение останавливается, идти вперед невозможно -- нетвидимости. Собьешься с колеи -- попадешь в глубокий снег и застрянешь, какмуха в липучке. Бывает, что пурга продолжается много дней, и все эти днитягачи стоят, занесенные снегом. А непрерывные ежедневные ремонты? Вызнаете, что это такое -- вколотить кувалдой в гусеницы выпавшие пальцы вантарктический мороз, на высоте трех с половиной километров, когда легкиеникак не могут насытиться жидким, разбавленным воздухом? Полтора месяца идет поезд к Востоку. На его пути нет ничего, кромеснежной пустыни и двух безлюдных законсервированных станций. Полтора месяцаработы до седьмого, семидесятого пота, без бани, без отдыха в каюткомпании сее скромными развлечениями. Полтора месяца самого тяжелого труда,выпадающего на долю человека в Антарктиде, -- вот что такое санно-гусеничныйпоезд. Это в один конец, к Востоку. Обратно идти легче: без груза и все-такидомой, в Мирный. Хотя год назад обратный путь с Востока едва не закончилсятрагически. Участников этого похода, многих из которых мы через несколькоминут будем обнимать, спасли лишь воистину непостижимое мужествомехаников-водителей, несгибаемая воля Зимина и щедрый подарок ИванаТимофеевича Зырянова. Об этом походе, который навсегда пойдет в историюосвоения Антарктиды, речь еще впереди. Поезд приближался, мы уже явственно слышали рев тягачей. Весь коллективВостока вышел на окраину станции. Я пишу эти строки -- и по телу бегут мурашки: вспоминаю, какимнепривычно-лихорадочным волнением все мы были охвачены. Среди нас не былосентиментальных людей, полярники -- народ ироничный, но даже ВасилийСеменович Сидоров и тот не мог в эти минуты произнести ни единого слова.Ведь то, что сделали эти люди, то, что они перенесли за время похода, даже вглазах самых бывалых полярников -- подлинный героизм. Не сенсационный,единственный в своем роде героизм одиночки, а обыкновенный, который неотражает телевидение, которому далеко не всегда уделяют две-три строчкигазеты и за который не награждают -- почти никто из походников не имеетордена. Только несколько десятков, ну сто, двести человек знают, кто онитакие -- папа Зимин и его ребята. Мы палили из ракет, видели, как из люков высовываются и неистово машутруками водители, а когда тягачи остановились и восточники бросились обниматьсвоих дорогих гостей, нервы у многих не выдержали. Василий Сидоров вручилЗимину хлеб-соль, и оба не стыдились своих слез. Мокрыми были лица уводителей, у встречающих, мокрыми от настоящих мужских слез -- слез гордостии счастья. Заросшие, в разорванных и замасленных куртках, донельзя худые, безмерноуставшие и безмерно счастливые походники! Помните встречу на Востоке 17января 1970 года? Полтора месяца вы шли по Антарктиде. Вы знали, что всяэкспедиция следит за каждым вашим шагом. "Поезд Зимина находится..." -- сэтой сводки начальник экспедиции Владислав Иосифович Гербович начиналежедневное диспетчерское совещание. "Поезд Зимина в пятистах... вдвухстах... в сорока километрах от Востока..." Вы были не одиноки, рядом свами, связанные невидимой эфирной нитью, находились все полярники Антарктиды-- от станции Беллинсгаузена до Мирного. И вот вы пришли, чтобы дать Востоку тепло и жизнь еще на один год. Выотдали походу все силы, но мгновения встречи искупили долгие недели дороги,труднее которой на сегоднялший день на нашей планете нет. Разорванный на куски и посыпанный солью хлеб был тут же съеден, дорогихгостей повели в кают-компанию, и, как вы думаете, что происходило потом?Долгие разговоры, торжественный обед? И мыслей таких ни у кого не было.Баня, только баня! Уже через считанные минуты после встречи радист ПетрИванович Матюхов и механик-водитель Андрей Селезнев, успевшие раздетьсяпервыми, ворвались в нашу крохотную баньку. -- Сдирайте кожу в темпе! -- с нетерпением взывали остальные,предвкушая сказочное удовольствие. Дима Марцинюк открыл салон "Стрижка скоростным методом". -- Парле ву франсе? -- вежливо спрашивал сидящий и одном белье клиент.-- А-ля Жерар Филип! -- Парлеву, парлеву... -- ворчал Дима, с пугающей быстротой орудуямашинкой. -- Будешь а-ля троглодит! По намеченному Сидоровым плану походники должны были отдохнуть, а потомпринять участие в банкете, даваемом в их честь коллективом станции. Однакосреди хозяев и гостей оказалось много старых друзей, пошли воспоминания,обмен тысячью новостей -- какой там может быть отдых! В центре внимания походников оказался Тимофеич, к которому походникиотносились с особенной любовью -- сознавали, что во многом обязаны емужизнью. В самых общих словах я слышал об этой истории и, когда в ожиданииобеда мы уселись за стол, попросил Евгения Александровича Зимина рассказатьо ней подробнее. -- А что? История поучительная, -- согласился Зимин. -- Здесь находятсянесколько участников того похода, если что-нибудь забуду -- добавят.Расскажем, ребятки? -- Начинай, папа, -- кивнул механик-водитель Виктор Сахаров. --Выручим! -- Как вы знаете, -- начал Зимин, -- уходить в поход на Восток нужно впервых числах декабря, чтобы возвратиться в Мирный до мартовских морозов.Хочешь жить -- уважай Антарктиду, путешествуй по ней полярным летом. Моиребятки любят жизнь не меньше всех других и законы антарктические уважают,но обстоятельства сложились так, что год назад мы вышли из Мирного лишь 19января. Понимали, что на обратном пути хлебнем горя по уши, но развекто-нибудь отказывался от похода, праздновал труса? -- Никто не отказывался, папа, -- подтвердил механик-водитель АлександрНенахов. -- Никто не праздновал. -- До Востока дошли нормально, к концу февраля, -- продолжил Зимин. --Отдохнули немножко, оставили на станции французских гляциологов иотправились домой, в Мирный. И как раз началась такая тропическая жара, чтохоть рубашку снимай и загорай: шестьдесят градусов ниже нуля... Тимофеич,приступим к обеду -- первый тост за тебя! Выручил ты нас, подарил десятьбочек отличного топлива, от своих дизелей оторвал, щедрая душа. Наше топливооказалось никудышным -- слишком быстро густело, не годилось оно для работы вмартовские морозы. Да, поздновато двинулись мы в обратный путь... И вот что происходило на обратном пути. Через несколько суток морозы достигли минус семьдесят два градуса.Такая температура для Востока вообще нормальная, вроде 36,6 для человека. Нов эти дни инструкцией запрещено работать на свежем воздухе болеепятнадцати-двадцати минут подряд. Походники же работали, не считая часов, почти круглые сутки! И не втеплых кабинах, а именно на свежем воздухе: только на разогрев моторов инойраз уходило по двенадцать часов. Я так и не смог подобрать сравнение к этойработе. Убежден, что это не преувеличение: никогда и нигде природа так неиспытывала человека на прочность. Шли ночью, -- вспоминал Зимин, -- а днем, когда температура градусов напять-шесть выше, останавливались чтобы немного передохнуть и "в тепле"запустить моторы. Если бы не твои бочки, Тимофеич, не сдвинулись бы с места:наше топливо мотор не брал... На сто восемьдесят пятом километре Антарктидаподкинула нам еще один подарочек: засвистел ветер. Выйдешь из кабины --режет, как бритвой, а выйти пришлось всем: стихийное бедствие! Выхлопнаятруба одного тягача перегрелась, порывом ветра подхватило искры и сыпанулона балок. Тот вспыхнул, а внутри -- баллоны с газом. Ребята рвались спасатьимущество, но я не разрешил: в любое мгновение балок мог взлететь в воздух.Лишились мы радиостанции и почти всех запасных частей, сгорели и личныевещи. К счастью, успели сбросить с крыши балка ящики и мешки спродовольствием, да и тягач отвели в сторону. -- Зато каким фейерверком полюбовались! -- улыбнулся механик-водительЮрий Копылов. -- Взорвался ящик с ракетами и бак с соляркой, -- разъяснил ВикторСахаров. -- Зрелище как в День Победы! А горящий соляр разлетался, словнопущенный из огнемета. -- Жаль, кинокамера в балке сгорела, -- вздохнул Ненахов. -- Какиебесценные кадры пропали для мирового киноискусства -- салют в Антарктиде вчесть Восьмого марта! -- Ну, положим, тогда это зрелище вызывало другие эмоции, -- заметилЗимин. -- Однако через восемнадцать дней добрались до Комсомольской -- какраз твоего горючего, Тимофеич, хватило. Здесь у нас было запасено ещедвадцать девять бочек. Поползли дальше. Люди, те держались, а вот техниканачала сдавать. Тягачи у нас отличные, все иностранные полярники завидуют,но морозто лютый! Не вам, восточникам, рассказывать, что при такомкосмическом холоде металл становится хрупким, как стекло. Стальные водила невыдерживали груза пустых саней -- лопались, с гусениц летели пальцы,разрывались маслопроводы, выходили из строя фрикционы. А каково при минуссемидесяти лежать на снегу под мотором? Все поморозились -- руки, лицапотрескались, покрылись корками. В рукавицах с металлом не очень-топоработаешь, а голые ладони отрывали от стали без кожи... Ребятки, незабудете про наши ремонты в том походе? -- Не забудем, папа, -- заверил Виктор Сахаров. -- Особенно как главныефрикционы перебирали. Попробуй просунь под тягач тяжеловеса Саньку Ненахова!Лез всегда наш Илья Муромец в миниатюре -- Васек Соболев. -- Васек раздевался до кожаной куртки, -- припомнил штурман поездаНиколай Морозов, -- и перебирал фрикцион. "Хватит, Васек, погрейся!" --кричат ему, а он: "Разогреешься -- потом быстрее замерзнешь!" И часамиработал, пока не заканчивал ремонт. В одной куртке работал, в то время какмы вообще одежду не снимали, даже на камбузе! -- Мы называли свой камбуз "Ресторан "Сосулька", -- улыбнулся Ненахов.-- Интересно, что бы сказал санитарный врач, если бы увидел Колю Дыняка не вбелом халате, а в шубе и меховых рукавицах? Бывало, сунешь ложку в рот -- истараешься отодрать без крови. Да, металл стал хрупким, как стекло. Но люди -- твердыми, как железо.Они подшучивали над своими трудностями, им и в голову не приходило, чтоперенесенного ими в этом походе не испытал ни один человек на Земле. Потоммне рассказывали, что на этих чуть не вдвое похудевших ребятах живого местане осталось -- так она были изранены чудовищными холодами, при которыхдоселе человек не работал. И никто из них не сдался, ни разу не пожаловалсяна смертельную усталость не только потому, что это было бессмысленно, но ипотому, что пятидесятилетний Зимин, уставая больше всех, всем своимсуществом излучал непреклонную волю. И походники готовы были на любые муки,лишь бы не уронить себя в глазах папы Зимина! Они знали, что на фронте онмного раз под огнем фашистов вытаскивал с поля боя подбитые танки -- такнеужели не доведет до Мирного искалеченные Антарктидой тягачи? Доведет! -- С грехом пополам дотянули до станции Восток-1, -- продолжил Зимин.-- Это уже, считайте, половина пути до Мирного, Но облегчения непочувствовали. Во-первых, вновь задул ветер до пятнадцати метров в секунду,а вовторых, запасенное в районе станции топливо оказалось прескверным -- какмед засахаренный. Что делать? Бросать часть машин и на остальных рвануть вМирный? Можно. Никто бы вас за это не осудил -- кроме вас, восточников. Небудет в Мирном достаточного числа тягачей -- сорвется следующий поход наВосток. Значит, пришлось бы закрывать станцию. Поэтому решили: до последнейвозможности тянуть машины к Мирному. Технологию разработали такую. Палками илопатами черпали из бочек топливо, которое превратилось в киселеобразнуюмассу, накладывали в ведра и доводили на кострах до жидкого состояния; потомнасосами закачивали в бак и бежали заводить мотор, пока топливо не замерзло.И так -- каждый день... -- А за двести пятьдесят километров до Мирного -- пурга за пургой. Даже"Харьковчанка" и та скрылась под снегом. Простояли дней десять, не высовываяноса, для многих эти дни были чуть ли не самыми тяжелыми. Только вышли --снова замело. Последние сто километров шли вслепую, в сплошную пургу,пережидать уже не было ни сил, ни терпения. Машины теряли колею, приходилосьвыходить из кабин, ощупью искать след и выручать товарищей. Только у зонытрещин простояли до появления видимости -- ведь в глубине одной из нихнавеки покоится со своим трактором Анатолии Щеглов, наш товарищ, светлая емупамять. Вот и все. Через два месяца, к Первому мая, доплелись на честномслове до Мирного -- прокопченные, обмороженные, грязные до невозможности. Посравнению с тогдашним нашим видом согодня мы как джентльмены, лорды передкоролевским приемом!.. Отдохнули, подлечились и стали готовиться к новомупоходу... На Востоке спиртное идет плохо -- из-за кислородного голодания. Дажепервосортный коньяк, от которого на Большой земле никто бы не отказался, внашей каюткомпапии не пользовался столь заслуженным вниманием. Но сегоднявыпили все, в том числе самые убежденные трезвенники. Понемножку, но все.Пили за походников, железных людей, никогда не покидающих друга в беде, заТимофеича, за нерушимую полярную дружбу. А в заключение прозвучал такойтост: -- Есть два Евгения Зимина. Они не родственники и даже не знакомые --просто тезки и однофамильцы. Один -- симпатичный юноша, знаменитый на всюстрану. Он превосходно играет в хоккей и о нем чуть ли не каждый день можнопрочесть в газетах. Другой Евгений Зимин, бывший майор-танкист, закончившийвойну с пятью боевыми орденами, прошел двадцать тысяч километров поАнтарктиде -- больше, чем любой другой полярник мира. Шесть раз он пересекалледовый континент, ведя за своей флагманской "Харьковчанкой"санно-гусеничные поезда. Этого Евгения Зимина, героя без Золотой Звезды нагруди, знают лишь полярники и специалисты. Таь выпьем же за папу Зимина и зато, чтобы слава распределялась по праву! И мы выпили. А потом долго сидели, до глубокой ночи, и "бойцывспоминали минувшие дни". Вот фамилии одиннадцати участников ставшего легендарным в Антарктидесанно-гусеничного похода в марте -- апреле 1969 года: Зимин ЕвгенийАлександрович -- начальник поезда, Копылов Юрий -- инженер-механик, НенаховАлександр -- механик-водитель, Сахаров Виктор -- механик-водитель, СоболевВасилий -- механикводитель, Семенов Виктор -- механик-водитель, ПальчиковЮрий -- механик-водитель, Морозов Николай -- штурман, Жомов Борис -- радист,Дыняк Николай -- повар, Борисов Анатолий -- врач-хирург. Впечатления последних дней Нет такой книги, автор которой упустил бы случай сообщить читателю, чтовремя летит быстро. Даже классики мировой литературы и те не отказывали себев удовольствии констатировать эту суровую истину. Поэтому не стануоригинальничать и лишать свое повествование столь привычных для читателяслов: "Не успел я оглянуться..." Итак, не успел я оглянуться, как закончился январь. Время жить наВостоке кончилось, пришло время улетать. Так требовала программа: месяц наВостоке, месяц в Мирном и на "Оби" вдоль Антарктиды, с высадкой на всехостальных советских полярных станциях. Американцы за нами так и неприлетели: видимо, забыли в сутолоке будней о своем обещании, и на Южныйполюс я не попал, и свидетельства о поездке на тракторе вокруг земной оси неполучил "Полюсом больше, полюсом меньше..." -- утешал меня ВалерийЕльсиновский. И был по-своему прав, этот философ с мушкетерской бородкой:всего на свете не увидишь, а если увидишь, то не опишешь, а если опишешь,все равно тебе не поверят. Впрочем, за последнюю неделю на меня обрушилось столько впечатлений,что о Южном полюсе и вспомнить было некогда. В одно прекрасное утро Василий Семенович пригласил меня на монтаждомика. На своем полярном веку Сидоров соорудил на обоих полушариях десяткиразных строений, и под его руководством работа шла быстро, без всякихзадержек. Я уже рассказывал, как монтируют домик, и вряд ли стал бы вновьтащить читателя на стройплощадку, если бы не два обстоятельства Первое из них связано с тем, что ночью из Мирного прилетел начальникэкспедиции Гербович -- знакомиться с положением на Востоке и состояниемтехники у походников. Приезд высокого начальства, как известно, всегдасоздает напряжение, и восточники постарались не ударить в грязь лицом:прибрали помещения и рабочие места, чисто выбрились, переоделись во всесвежее и вообще выглядели орлами. В этот день из-за перестановок в графике явновь оказался дежурным по станции, и это привело к трагикомическомупроисшествию. Возвращаюсь на стройплощадку. Начав работу с нуля, мы к полудню ужеустановили фундамент, собрали соединительные стяжки и только приготовилисьмонтировать панели, как рядом с нами выросла монументальная фигураначальника экспедиции. Без видимых усилий подняв тяжелую панель, ВладиславИосифович поставил ее на место и пошел за следующей. -- Вот это мощь! -- завистливо проговорил один из нас. -- Подъемныйкран! Я всегда с большим уважением относился к Гербовичу и знал, что он непринадлежит к числу тех руководителей, которые любят смотреть, как работаютдругие, но в тот момент сообразил, что на моих глазах происходит вопиющеенарушение правил внутреннего распорядка. -- Владислав Иосифович, -- обратился я к начальнику экспедиции, -- какдежурный до станции вынужден отстранить вас от работы! Свидетели этой сцены замерли, а я, выдержав эффектную паузу, пояснилказенным голосом: -- Согласно инструкции, каждый человек, прилетающий на Восток, втечение трех дней не должен поднимать тяжести и делать резкие движения. Высорветесь, а кто за вас отвечать будет? Дежурный. С кого стружку будутснимать? С нашего брата дежурного! -- Ничего не поделаешь, Владислав Иосифович, -- сокрушенно проговорилСидоров. -- Санин у нас типичный бюрократ! Полярная демократия восторжествовала: начальник экспедициибеспрекословно подчинился справедливому требованию дежурного. Еще большее удовлетворение доставило мне второе обстоятельство. Вымывпосле обеда посуду и прибрав кают-компанию, я собирался было мирно посидетьв обществе походников за чашкой чаю, как вдруг Василий Семенович спросил: -- А почему вы не одеваетесь? Разве я еще не сказал, что назначил васпрорабом? Мой язык присох к гортани -- так ошеломила меня неслыханная честь. -- Да, вы прораб, -- подтвердил Сидоров. -- Сколачивайте себе бригаду изавершайте монтаж. И я сколотил и закончил. А за ужином Сидоров наградил мою бригаду (вкоторой, кстати говоря, оказался и Владислав Иосифович, добившийся допуска кработе без права подъема тяжестей) пачкой великолепных сигарет. Более того,Семеныч был так потрясен тем, что смонтированный под моим руководством домикне разваливается от первого прикосновения, что поручил мне начатьстроительство дизельной -- решение, иэ-за которого долго потом себяпроклинал, ибо я так лихо собрал стены, что между двумя из них осталасьдесятисантиметровая щель. Панели пришлось разбирать, а прораба разжаловали ибросили на низовку. По наивности я думал, что мой провал останетсянеизвестным широкой публике, но не тут-то было. Через три недели, когда вкают-компании Мирного на вечере художествонной самодеятельности ребятаисполняли частушки, у меня от удивления отвисла челюсть: Некто в должности прораба На Востоке строил ДЭС И у него на целу залу Не хватило материалу! В этот момент на обычно непроницаемом лице Владислава Иосифовича слегкадрогнул один мускул, и я понял, кто подарил критиканам с баяном сюжет длячастушки. В кают-компании шел разговор. -- С тягачами и не такое бывает, -- рассказывал один из исходников. --Семеныч был тогда начальником Востока, подтвердит. В тот деньмеханик-водитель расчищал полосу, доработал до полудня и поехал обедать.Коробка скоростей включалась плохо, и, чтобы с ней потом не возиться, онвыжал палкой сцепления и кое-как ее закрепил. И вот, пока он уплетал борщ,палка под воздействием вибрации от работы мотора выскочила, и тягач пошел! Амеханик спокойно отобедал, перекурил, вышел из кают-компании -- батюшки!Машина уже в трех километрах! -- Семеныч, тягач удрал! -- Кто, кто удрал? -- Тягач! -- Доктор, -- говорит Семеныч, -- переутомился товарищ, выпиши емуполстакана валерьянки. Короче, пока заводили трактор, бродяга тягач ушел километров напятнадцать. К счастью, уперся в заструг и заглох -- а то попробуй догони егона тракторе! -- Ничего не выдумал, было такое, -- с удовольствием подтвердилСидоров. Заканчивался прощальный обед, скоро санно-гусеничный поезд отправится вобратный путь. -- Будь человеком, Вася, отдай Тимофеича, -- в десятый раз, но уже сбезнадежностью в голосе просил Зимин. -- Бери... -- кивнул Сидоров, --...ящик коньяка, икру, запасныекаэшки, унты... Что хочешь -- поезду ничего не жалко. -- А Тимофеич?.. -- Останется на Востоке, пока не закончу дизельную. В тот день, когдасмонтирует систему -- отпущу, и ни минутой раньше. -- Отдай, будь другом! -- взывал Зимин. -- Дружба дружбой, а Тимофеич врозь, -- отшутился Сидоров. -- Какихребят тебе даю! Дима Марцинюк, Коля Валюшкин -- мало? -- Добавь Тимофеича -- твой портрет над кроватью повешу! -- Можешь самого меня повесить -- не отдам. На другом конце стола хохот. Это Валерий Фисенко изображал в лицахбудущее своих соседей через пятьдесят лет. -- Пивной ларек, очередь. Подходит Коля и хрипит собравшимся:"Плесните, братки, про Восток расскажу!" Ребята шутят, смеются, а на душе скребут кошки: нелегко придетсяпоходникам! Им еще хотя бы с недельку отдохнуть, набрать по несколькукилограммов веса, но нельзя: нужно успеть вернуться в Мирный до прихода"Оби", времени в обрез. -- Может, на самолете обратно полетишь? -- с улыбкой спросил Сидоров уЗимина. -- Нет уж, -- поежился Зимин и подмигнул Луговому. -- На тягаченадежнее. Правда, Ваня? -- Тягач, он свой, как лошадь, -- прогудел Луговой. -- Ну их к бису,самолеты, вертайся на гусеницах! Мы уже знали, чем объяснялась такая "самолетофобия". Как-то Зимину иЛуговому довелось лететь в Мирный на ЛИ-2. Погода была хорошая, ничто непредвещало неожиданностей. За несколько минут до посадки пилот выпустиллыжи: одна вышла, а вторая ни в какую! А горючее кончается! Пришлосьсадиться на одну лыжу. Как рассказывал Луговой, обнялись они с Зиминымпокрепче и мысленно послали родным и близким приветственные радиограммы. Новсе обошлось, самолет сел, лишь погнув крыло. Правда, Луговой ухитрилсяразбить нос о свое же колено, но это уже "косметика", как говорил сампострадавший. Походники уходили в хорошем настроении. Щедрый Сидоров из своих запасовобул и одел обносившихся в походе ребят, поделился лучшими продуктами. ИзМирного на смену заболевшему Александру Ненахову прилетел Лев Черепов,неиссякаемый оптимизм которого наверняка пригодится в трудном пути. К томуже с поездом идет веселая компания магнитологов -- Майсурадзе, Блинов иВалюшкин, которые будут устанавливать по дороге автоматические станции сатомными источниками энергии -- первые автоматы по изучению магнитныхявлений в Антарктиде. Объятия, поцелуи -- и по приказу Зимина его ребятаразошлись по машинам. Но Тимофеич решил продлить проводы. Заведя свой тягач,он рванул вперед на два километра и остановился, тем самым дав намвозможность прокатиться на поезде. Я выбрал "Харьковчанку" -- одну из трех знаменитых машин, изготовленныхспециально для антарктических полярников рабочими Харьковского тракторногозавода. Выбрал с умыслом: я был уверен, что водитель Виктор Сахаров неоткажет мне в удовольствии посидеть за рычагами. И Виктор не обманул моихожиданий: уступил свое место, и я по проложенной Тимофеичем колее гнал"Харьковчанку" один километр четыреста метров. Цифры эти привожу неслучайно. Дело в том, что после меня выпросил у Сахарова рычаги ВалерийЕльсиновский. Он вел машину каких-то жалких шестьсот метров, но, едваостановившись, начал доказывать, что протянул ее по Антарктиде больше меня.К счастью, нашлись честные люди, восстановившие историческую правду: Сахарови штурман Морозов заверили подлинность приведенных мною цифр. И вы думаете,что доктор успокоился? Как бы не так! Он тут же сочинил небылицу, что якобыодин водитель на остановке разводил руками и удивлялся: "В жизни не виделтакую хромающую на обе ноги "Харьковчанку"! Уж не Санин ли ее случайно вел?"Разумеется, свидетели подтвердили, что я орудовал рычагами как подлинныймастер. Последние объятия, ракетные залпы -- и поезд ушел в свой далекий итрудный путь. Мы следили за ним, пока хватало глаз, а потом, молчаливые иторжественные, отправились на станцию. -- Золотые ребята, железные люди! -- запуская тягач, растроганноговорил Тимофеич и вытирал мокрое лицо. -- Хотите верьте, хотите нет, но,когда я прощался этими мошенниками и стилягами, из глаз посыпались вот такиеслезы, как орех... И ещо из впечатлений последних дней. Зная любовь корреспондентов ко всякого рода рекордам, мне за одно утропреподнесли их целых три. Перечень открыли Борис Сергеев и Коля Фищев, запустив зонд на сорок трикилометра -- рекорд Востока за все годы! Верный своему слову Сидоров"выставился" на бутылку коньяку, и аэрологов немедленно окружила веселаятолпа: каждый доказывал свою причастность к успеху. -- Я вас такой яишницей накормил, что за пятьдесят могли запустить! --подчеркивал свои заслуги Павел Смирнов. -- Пересолил ты свою яишницу! -- "топил" конкурента Валерий Фисенко. --И тебя, Сашок, мы близко к коньяку не подпустим. Мы знаем, кто нам помогал! -- "Нам"? -- поражался такой наглостью Саша Дергунов. -- Я хоть погодупредсказал, а ты? -- Я?! -- Валера плутовски пучил свои глаза и вздымал руки, призывая всвидетели всевышнего. -- А кто сегодня утром дал Борису прикурить? Кто, ятебя спрашиваю? Второй рекорд зафиксировал Саша Дергунов: поднялась пурга, какой летомна Востоке еще не бывало. Но за это достижение коньяка не полагалось; болеетого, Фисенко не наскреб лишь двух голосов, чтобы наградить "рекордсмена"нарядом вне очереди. И третий, самый главный рекорд: впервые в такую пургу, при почти полномотсутствии видимости, на Востоке сели самолеты благодаря вводу в действиерадиопеленгатора. Помню, что разгружали мы в тот день продукты: ящики сконсервами, мясными полуфабрикатами, яйцами, вареньем и прочее. Из-за пургиоткрыли не подветренный транспортный люк, а противоположный -- пассажирский,и мы, столпившись внизу, по очереди принимали сверху ящики. Когда подходиламоя очередь, а шел тяжелый ящик, меня как бы случайно выталкивали в сторону,а когда спускалась какая-нибудь двухкилограммовая коробка, раздавалсядружный рев: "Где Санин?" Судя по тому, что веселее всех при этом скалилзубы Ельсиновский, легко было догадаться, что обструкцию устроил он. Ксожалению, у меня так и не хватило времени отомстить ему как следует. Арнаутов и Миклишанский хватались за головы: получили радиограмму отсвоего шефа-академика с требованием добыть и привезти снежные монолиты сглубины шести метров! Это на Востоке, где один метр выпилишь -- семь потовпрольешь... Лишь Терехов воспринял прикаа как философ. -- Шесть метров -- не шестьдесят, -- рассудил он. -- За мной,кандидаты! Для карьера геохимики выбрали снежную целину метрах в трехстах отстанции и категорически запретили механикам-водителям приближаться намашинах к заповедному месту -- науку устраивает лишь стерильно чистый снег.В первый же день работы Гена растянул руку, сильно страдал от боли, ноостался верен себе: притащил якобы с карьера старую, разорванную дамскуюперчатку и шумно демонстрировал свою "находку". -- Найдено на глубине двух метров! -- вещал он. -- Если учесть, что наВостоке выпадает в год лишь несколько сантиметров осадков, то ясно, чтоперчатка потеряна лет сто назад! Гера, почему молчит твоя рация? Беги,возвести миру: "Загадка станции Восток! Перчатка неизвестной дамыдевятнадцатого века!" Но зато у своего карьера геохимики теряли чувство юмора. Стоилоневдалеке прогромыхать тягачу, как они выскакивали наверх и дружно грозилинарушителю кулаками. А что творилось, если посетитель осмеливался закуритьили, страшно сказать, бросить окурок в районе карьера! Такой человекобзывался Геростратом, Савонаролой, лжеученым, гусем лапчатым и позорнымпятном, а в заключение выталкивался в шею подальше от священного научногообъекта. А на ослепительно белые двухпудовые снежные монолиты геохимикистарались не дышать. Они упаковывали драгоценный снег сначала вполиэтиленовые, а затем в бумажные мешки и надписывали: взят с такой-тоглубины, там-то и тогда-то. Один мешок надписал я, внеся тем самым некоторыйвклад в развитие геохимии. А что? Быть может, именно в моем мешке оказалиськосмические частицы, которые позволят ученым еще более успешно карабкатьсяпо каменистым тропам науки. В эти дни произошло событие, вызвавшее на станции всеобщий энтузиазм:Арнаутов решил остаться на год! В последнее время он мучительно колебался,вспоминая своего трехлетнего Вовочку и красавицу жену Олечку, день рождениякоторой мы отмечали всем коллективом, но капля долбит камень, и Генууговорили. Сидоров срочно связался по радио с Гербовичем, получил "добро", иГена вместе с добровольными помощниками сел писать заявление на имя своегоакадемика. У меня сохранился первый вариант этого документа, отразившийлегкомысленное настроение помощников: "В связи с тем, что коллектив Востока не может обойтись без моихдежурств по камбузу, а также учитывая необходимость обыграть Ельсиновского внастольный теннис, считаю целесообразным оставить меня на зимовку. Крометого, прошу установить в актовом зале института мой мраморный бюст. Целую.Арнаутов". Гена разогнал помощников, написал заявление, отправил его и стал сволнением ждать ответа. Увы, отказал академик, к общему сожалению восточников. Каких-то фондов,что ли, не хватило... В последний день я нанес еще два визита. Утром магнитолог ВладимирНиколаевич Баранов, выполняя свое обещание, повел меня в святая святыхстанции -- магнитный павильон. Мы спустились в глубь Антарктиды пошестнадцати ступеням и оказались в тоннеле длиной в несколько десятковметров. Передвигаться по нему можно было лишь в полусогнутом состоянии, адлиннющий Баранов -- тот вообще выполнял цирковой номер, изгибая до мыслимыхпределов позвоночник. -- Не до удобств, -- говорил магнитолог, -- можете себе представить,сколько труда и так поглотил этот храм. Пилили снег вручную и вытаскивалиего бадьями! По обеим сторонам тоннеля четыре крохотные каморки с установленными тамприборами. В этом царстве вечного холода нет ни одного железного предмета,только медь и латунь. -- Вот здесь и выдает свои тайны геомагнитный полюс Земли. Не путать смагнитным полюсом! Тот находится в районе французской станции Дюмон-Дюрвиляи... дрейфует со скоростью около одного километра в год. Нам же повезло --наш полюс теоретический и посему остается на месте. Я полюбовался хитроумными приборами, пошарил глазами в поискахмагнитных линий, которые где-то здесь должны перекрещиваться, но необнаружил их, а спросить постеснялся: чего доброго, еще за невежду примут. Научное значение магнитного павильона на Востоке огромное. Получаемыездесь данные о магнитном поле Земли уникальны, они в значительной степениоблегчили и советским и зарубежным ученым понимание ряда процессов. Какихименно -- не имею ни малейшего представления. Ведущие специалистыантарктической экспедиции не раз пытались втолковать мне сущность магнитногополя, но почему-то приходили в ярость, когда после их получасовой лекции яспрашивал, за какие команды они болеют. Вообще я заметил, что некоторыевесьма даже уважаемые научные деятели развиты как-то односторонне. Фарадей,Эйнштейн, Планк, Курчатов -- этих они знают назубок, а спросите их, ктотакие Лев Яшин или Всеволод Бобров, изобразят из себя вопросительный знак. В радиорубку я зашел в тот момент, когда радист, он же посовместительству почтмейстер Востока Гера Флоридов, вываливал из мешка настол груду писем. -- Родные? Поклонницы? Деловая почта? -- поинтересовался я. -- Филателисты... -- горестно вздохнул Гера. -- На неделю обеспечилиработой... Сотни писем со всех континентов! Часа два я просидел над ними,умилялся, возмущался, смеялся и плакал. Ну и корреспонденция! На что тольконе шли филателисты, чтобы заполучить в свои коллекции штемпель станцииВосток! Как засвидетельствовал Гера, письма делятся на четыре группы. Умоляющие: "Я очень надеюсь, очень, очень, что вы не откажете мне, привсей вашей колоссальной занятости, поставить свою печать на мой конверт. Ятак буду вам благодарна! Дженни Харрйс, Бирмингем, Великобритания"Удовлетворено. Чрезмерно требовательные: "По получении сего прошу выслать два конвертаантарктической экспедиции со штемпелем станции Восток. Штемпели надлежитставить..." (дается указание, как и в каком углу конверта синьор А. Родригесиз Каракаса желает видеть печать). Отклонено -- фирменные конверты весьмадефицитны. Трогательно-наивные: "К Вам, продолжателям дела Беллинсгаузена иЛазарева, выдающимся героям Антарктиды, обитателям полюса холода, обращаютсяюные филателисты города Куйбышева! Просим не отказать в нашей просьбе ипоставить печати на прилагаемые марки. Миша, Таня, Капа, Витя".Удовлетворено. Уважительные: "Милостивый государь, так как я коллекция Антарктидапочтовый штемпель я спрашивать Вы послать меня почтовый штемпель базисВосток. Благодарить вы преданный Вам успех ваш экспедиция. Баккер,Голландия". Удовлетворено. Удивительное это племя -- филателисты! Монолог Василия Сидорова Больше месяца прожил я на Востоке, но такого исключительно теплого,дружеского вечера не припомню. И сама обстановка была праздничная -- мыотмечали 150-летие открытия Антарктиды русскими моряками. И дела на станциишли хорошо, и -- это, наверное, самое главное -- ребята притерлись друг кдругу: группа еще недавно малознакомых людей превратилась в коллектив. Вэтот вечер все словно оттаяли. Произошел тот долгожданный переход изколичества в качество, когда оказавшиеся под одной крышей самые разные людистали друзьями. До двух часов ночи мы не расходились -- настолько велика оказаласьпотребность в дружеском общении. Сейчас мне уже трудно воссоздать картинувсего вечера, но помню, что толчок заключительной и самой интересной частиразговора был дан размышлениями об акклиматизации. Еще конкретнее -- речьзашла о моем срыве. Хотя за прошедший месяц я, как и большинство ребят, сбросил пять-шестькилограммов, но на самочувствие не жаловался -- организм перестроился.Дыхание по-прежнему было затруднено, донимала и сухость воздуха, но сонналадился, появилась работоспособность -- словом, грех жаловаться. И вот,забыв про наставления бывалых восточников и потеряв бдительность, я слишкомэнергично (для себя) поработал пилой на заготовке снега, и все началосьсначала. Сорвался. -- Ну, в этом-то эпизоде ничего загадочного нет, а вообще законыакклиматизации пока еще непостижимы, -- размышлял Сидоров. -- В Восьмуюэкспедицию произошел такой случай. Прилетел ионосферист, опытный полярник,уже дважды зимовавший на Востоке. Все шло нормально, и вдруг начал синеть итаять на глазах, а через несколько дней слег. Страшно переживал, но делатьнечего: пришлось отправить в Мирный. Прибыл ему на смену дублер, высокийкрепкий парень, кровь с молоком -- и через неделю свалился. Врач настоял нанемедленной эвакуации, и в качестве ионосфериста из Мирного прилетелначальник геофизического отряда. На двенадцатый день он так исхудал, что мыпросто были в панике -- как бы не произошел трагический исход. Пришлось иэтого дублера эвакуировать... -- Фактически получалось так: сколько живешь на Востоке, столько иакклиматизируешься, -- подтвердил Зырянов. -- Зато уедешь и никогда незабудешь ни трудностей этой жизни, ни друзей, которых здесь приобрел. -- Говорят, что Антарктида -- безмикробный континент, -- улыбнулсяБорис Сергеев. -- А "вирус Востока"? Запиши, доктор, в свой отчет, чтовосточники поголовно заражены "вирусом дружбы". Наш Восток "трижды полюс" --если учесть еще и полюс дружбы! И в этот момент произошло удивительное явление. Слова вроде былипроизнесены высокие и торжественные, приличествующие скорее собранию, чемобычному разговору, но никому от этого не стало неловко. Наверное, заделиони какие-то струны в душе каждого, и так задели, что ребята с неожиданнойдля них самих откровенностью заговорили вдруг о самом сокровенном: кактрепетали от страха при мысли, что не выдержат предъявляемых Востокомтребований, о том, как они присматривались друг к другу и теперь счастливы,что стали членами одной семьи, о своей жизни, женах, невестах, детях... Этобыл разговор, в котором раскрывались души, по-хорошему интимный и чистый всамом высоком значении этого слова. А завершился он монологом Сидорова, который приведу почти дословно --так он врезался в мою память. -- Василий Семенович, -- припомнил я, -- как-то еще на "Визе" выподсчитали, что из восемнадцати лет, прошедших со дня свадьбы, провели вкругу семьи лишь три года, остальные пятнадцать мерзли на разных полушариях.Я рассказал об этом факте Игорю Петровичу Семенову и выразил свое отношениетаким восклицанием: "Вот мужественный человек!" И знаете, что ответил ИгорьПетрович? -- Что же? -- улыбнулся Сидоров. -- "Мужественная жена"! -- возразил он. -- Что ж, Семенов во многом прав, -- Василий Семенович кивнул изадумался. -- Но не во всем... Так начался тот самый монолог. -- Вот доктор раздавал всем нам анкеты социологического обследования.Там был вопрос: "По каким причинам вы стали полярником?" Не стану скрыватьсвоего ответа: "Это была цель моей жизни с юных лет". Так наверняка ответилии многие мои товарищи. Капитан Скотт и Нансен, поход "Челюскина",папанинцы... Мы, тогдашние мальчишки, бредили Севером наяву. А дальше?..Север, Антарктида -- это как море, ими заболеваешь на всю жизнь. Человек,хоть раз побывавший в высоких широтах, тянется туда снова и снова. Почему?..Да, нам часто приходится трудно. Но сколько радостей мы находим в этойтрудной жизни! Где, где еще можно вдохнуть такой необычайный аромат мужскойдружбы, где еще можно так проверить самого себя? Ты один на один с природой,каждый день тебе нужно бороться со стихией, драться за жизнь. Но этого мало.Здесь, в долгие полярные дни и ночи, ты лучше познаешь самого себя,проанализируешь свою жизнь и решишь, правильно ли жил и какие ошибкисовершил. И ты очищаешься. Раньше люди очищались от грехов в церкви, а мы --на зимовке, исповедуясь друг другу и самому себе. А чувство глубокойудовлетворенности тем, что ты выполняешь свой долг перед Родиной, тем, чтоона ценит и не забывает тебя? А замечательный, ни с чем не сравнимый моментвозвращения? Возвращаешься -- по-другому воспринимаешь мир, испытываешьчувство обновления. Если случилось на зимовке что-либо плохое -- забываешь,вспоминаешь только хорошее, лучше и проще относишься к людям, потому чтонаучился прощать случайное и ценить главное в человеке. Утончаются всечувства: то, чего раньше не замечал в суетливой жизни, видишь, как будтозаново прозрел. Смотришь на березки -- так это уже не просто лес, а другоймир, смотришь и делаешь для себя открытия... Возвращение! Ради одного толькоэтого незабываемого ощущения стоит быть полярником. У нас, полярников, семьикрепче. Бытовые мелочи, ссоры из-за пустяков -- это нам чуждо, это суетасмешная. Всю долгую зимовку в тебе крепнет любовь к жене и детям, и тырвешься к ним всем своим существом, всей душой. Если чувство твое настоящее-- разлука его укрепляет. Подходит корабль к Ленинграду -- рвем друг у другабинокли, потому что самые боевые жены даже на Толбухин маяк прорываются,чтобы пораньше нас увидеть. И смотришь, все глаза проглядываешь: может, имоя здесь? А ребята посмеиваются: "Здесь твоя, провинилась, наверное, вот ипримчалась!" А парень рубашку на себе рвет: "Моя -- провинилась? Выходи!" Ивот причал, и навстречу тебе бежит жена, обнимаешь ее с трепетом, как будтов юности... И каждое свое возвращение переживаешь юношескую любовь!.. Отпуску нас большой, до пяти месяцев, -- успеваешь вдоволь наговориться, грудукниг, журналов прочитать, весь театральный репертуар пересмотреть, и в лесу,на море с семьей отдохнуть... А потом... Зовут к себе высокие широты!Бывало, льдина треснет, перебираешься на другую, спасаешься от вала торосов,и сидят ребята мокрые в палатках, проклиная ту минуту, когда решилисьпроменять Большую землю на дрейфующую ледяную корку. А через полгода те жеребята виновато подходят и спрашивают: "Может, возьмешь к себе, Семеныч?" --"А зарекаться больше не будешь?" Вздыхают, разводят руками: "Наверное,буду..." Да, будет, но пойдет снова и снова! Такова наша полярная судьба,трудная и завидная, которую ни на какую другую настоящий полярник непроменяет... А через несколько часов прилетел самолет, и я покинул станцию Восток. * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * Возвращение на Землю Первую часть этой книги я закончил расставанием со станцией Восток. Мнене повезло. После десяти дней довольно мучительной акклиматизации на Востокея пришел в себя, но через две недели потерял бдительность: сорвался назаготовке снега и вновь стал испытывать острый недостаток кислорода. В такомсостоянии я простился с восточниками, сел в самолет и улетел в Мирный. И вконце полета, когда ледяной купол Антарктиды начал резко понижаться кпобережью, я испытал удивительное ощущение: в мой организм хлынул кислород.Я не вдыхал, а буквально пил воздух, пил, словно воду, "длинными, как лассо,глотками" (см. "Дети капитана Гранта" -- так удовлетворял жажду патагонецТалькав). Я насыщался кислородом и заполнял им все свои поры, с каждыммгновением утверждаясь в мысли, что не вода и не хлеб, а именно воздух --главная потребность живого организма. Это и было первое впечатление от Мирного -- обилие кислорода. Дышисколько влезет, опьяняйся на здоровье. Второе впечатление -- возвращение на землю. Станция Восток с ее вечнымхолодом, кислородным голоданием и отсутствием органической жизни словнонаходится в другом мире; наверно, нигде на нашей с вами планете человек такмало не уверен в том, что он хозяин природы. Чем уж тут гордиться, когдавокруг миллионы квадратных километров самой суровой в мире пустыни! А в Мирном можно увидеть землю: из-под снега выступают обнаженныескальные породы. В Мирном -- два десятка домиков, целый поселок. Повсюдурасхаживают люди, иногда даже без каэшек, в одних куртках, потому что вполярное лето здесь бывает плюсовая температура. Летают поморники, бродятпингвины. В Мирном лают собаки! Сказочное удовольствие для человека услышатьблагородный собачий лай. Другой мир! Через месяц наступит антарктическая осень, потом зима, начнутся морозыи едва ли не сильнейшие на континенте пурги. Скроется на полгода солнце,уйдет на Родину последний корабль, разгонятся до пятидесяти метров в секундуветры, и миряне от домика к домику будут передвигаться ползком либо наполусогнутых -- не отпуская от себя закрепленные на столбах леера. Но этопроизойдет потом, а пока Мирный в глазах отставного восточника -- земля,цивилизация и, главное, пункт, с которого начинается возвращение домой. Но расскажу о своей первой встрече в Мирном. Итак, втягивая в себячудовищные порции воздуха, я вышел из самолета на посадочную полосу.Навстречу шагал бородатый грузчик в одной ковбойке. Бородач сбросил с плечящик и пригласил меня в свои объятия. Растроганный, я принял приглашение,думая про себя, какой хороший у туземцев Мирного обычай -- радушно встречатьнезнакомого гостя. Туземец потерся о мое лицо бородой, которую я почтительночмокнул, и прогремел над моим ухом: "Привет, Володя!" Это был РустамТашпулатов, микробиолог, кандидат наук и ныне один из лучших грузчиковМирного. На широкие плечи Рустама Сидоров возложил ответственность задоставку грузов на Восток. С глубоким сочувствием выслушал я монолог, вкотором бедный микробиолог излил свою душу. -- В то время как на Востоке все занимаются своей научной программой,-- воздев руки к солнцу и взяв его таким образом в свидетели, взывал Рустам,-- я каждый день таскаю мешки, ящики и доски... Федя, укрой картошку!..Вместо того чтобы изучать микрофлору в уникальных условиях Востока, я ужецелый месяц ругаюсь с летчиками из-за каждого килограмма. Когда этокончится?.. Федя, в этом ящике яйца, а не гаечные ключи!.. Сердце кровьюобливается. Кстати, я должен был уже взять у каждого восточника на анализвенозную кровь. Ведь в период акклиматизации это бесценный научныйматериал!.. Федя, макароны в последнюю очередь! Федя Львов, механик-водитель и ветеран Востока, -- главный помощникРустама, Федя -- кандидат в члены созданного в период Двенадцатой экспедицииКлуба "100", в который принимались полярники весом от центнера и более. Присвоей огромной массе Федя, однако, достаточно подвижен, ловок и, что оченьважно для грузчика, умеет находить общий язык с летчиками. Поругавшись с Федей, Рустам возвратился ко мне. Я заверил его, что наВостоке сейчас строительная лихорадка и он, Рустам, занимался бы там нестолько микрофлорой, сколько плотницкими работами. Строят домики, дизельную,новую кают-компанию, и главное требование, которое Сидоров предъявляетнаучным работникам, -- поточнее забивать гвозди. И забить их нужно донаступления мартовских морозов. К тому времени Рустам как раз успеетвыполнить свою миссию грузчика и прилетит на Восток, где ребята только иждут, как бы отдать на анализ венозную кровь и все прочее, необходимое дляуспешного развития микробиологической науки. Успокоенный Рустам побежал загружать самолет, а я вместе с летчикамисел в вездеход и отправился в Мирный. Несколько минут езды -- и меня вместес вещами выгрузили у входа в какое-то подземелье. Я спустился по лестницевниз и столкнулся лицом к лицу с выходящим из своего кабинета ВладиславомИосифовичем Гербовичем. Он испытующе посмотрел на захмелевшего от кислородагостя и, видимо, понял, что общаться тот может только с подушкой. Поэтому,не обращая внимания на мои довольно-таки неуверенные протесты, начальникввел меня в крохотную комнатушку и велел отдыхать. Бормоча про себя: "Зачемотдыхать, вот еще -- отдыхать, что я, в санаторий приехал?" -- я кое-каксорвал с ног унты, сбросил каэшку, рухнул на постель и проспал двадцатьчасов подряд. Остров пингвинов О Мирном много писали. Читатель, знакомый с превосходными книгамиТрешникова, Смуула и Пескова, знает, что расположился Мирный на берегу моряДейвиса между двумя сопками, Комсомольской и Радио. С Мирного началосьосвоение Антарктиды советскими полярниками. В феврале 1956 года на этот,тогда еще пустынный, берег пришли люди и, к превеликому удивлению несколькихтысяч пингвинов, развили бурную деятельность. Со времени первых зимовокМирный неузнаваем. В наше время, когда города и поселки растут вверх, онушел вниз -- жилые дома, образующие улицу Ленина, давно занесенымногометровым слоем снега. Так что ныне обсерватория Мирный -- поселокподземный, вернее, подснежный, наверху торчат лишь макушки тамбуров размеромс небольшой курятник, что сдают в окрестностях Москвы дачникам в разгарсезона. Правда, несколько домов не засыпаны и гордо возвышаются наповерхности -- необъяснимая аэродинамическая загадка. С разных сторон Мирный окаймляют зоны ледниковых трещин. Прогуливатьсяв этих зонах -- занятие бесперспективное, ибо глубина трещин, как говорят вАнтарктиде, -- "до конца географии". Через поселок проходит Южный полярныйкруг, о чем свидетельствует столб, врытый в снег специально для фото- икинолюбителей. По количеству израсходованной на него пленки этот столбзанимает второе место в мире (после Эйфелевой башни). Берег обрывается отвесным ледяным барьером, прикрытым снежной шапкой.Здесь рекомендуется вести себя сдержанно и по возможности не зевать, ибопадение с барьера на припайный лед -- а такие случаи, увы, бывали -- сулитдо чрезвычайности мало хорошего. Лишь в одном месте, на мысе Мабус, барьерпониже, и на припай спускаются отсюда. На Комсомольской сопке стоит огромная цистерна, верх которой образуетсмотровую площадку. Лучшего обзора для любознательного зеваки и придуматьневозможно. Впереди, насколько хватает глаз, льды и впаянные в них айсберги:столообразные и пирамидальные, карликовые и гигантские, строгогеометрических очертаний и бесформенные. На них можно смотреть долгимичасами (если больше нечего делать). Ощущаешь гордость (вот куда забрался!) ирадость (слава богу, не навсегда, а на сезон). Кроме айсбергов, составной частью пейзажа являются и несколькоостровков. Об одном из них сейчас и пойдет речь. Утром тридцатого января, очнувшись от своего богатырского сна, яустановил, что сделал это исключительно своевременно. Проваляйся я в постелиеще час-другой -- и потом мог бы всю жизнь рвать на себе волосы. Но я встал,пошел умываться, и меня окликнул начальник экспедиции. -- Припай трещит, -- сообщил он, снаряжая кинокамеру. -- Сегодня,пожалуй, последняя возможность увидеть пингвинов в их резиденции. Завтраприпай вскроется и выход на лед будет запрещен. Если хотите, можете пойти снами. Горячо поблагодарив Владислава Иосифовича за приглашение, я помчался вкают-компанию завтракать. За столом сидели Григорий Мелентьевич Силин,заместитель Гербовича, и начальник отряда геофизиков Рюрик МаксимовичГалкин. Они чинно ели манную кашу. -- Идете к пингвинам? -- удивился Силин. -- Ну, ну... Я бы на вашемместе трижды подумал. -- Сегодня ничего не стоит провалиться, -- уточнил Галкин. -- Сверхуснежок, а под ним вода. -- Знал я одного, -- припомнил Силин. -- Тоже хотел посмотреть напингвинов... -- Да-а... -- вздохнул Галкин. -- Ну до свидания... Может, еще иувидимся... -- Неужели так опасно? -- с искательной улыбкой спросил я. -- Ну как вам сказать... -- задумчиво произнес Силин. -- В случаеудачи... Вы ведь не один пойдете? Вытащат как-нибудь. Манная каша застряла у меня во рту. Галкин прыснул, а Силин осуждающена него посмотрел... С барьера мы спустились по лестнице. Припай дышал: лед поднимался иопускался, всхрапывая и тяжело втягивая в себя воздух. Паутинкамиразбегались трещинки, к которым я еще на дрейфующей станции привыкотноситься с большим уважением. По такому льду мне еще гулять неприходилось, и, честно говоря, я был слегка озадачен. Скажи Гербович:"Пожалуй, нужно возвращаться", -- и вряд ли он нашел бы подчиненного,который с большим энтузиазмом выполнил бы это указание. Но ВладиславИосифович невозмутимо шествовал впереди, а мы гуськом шли за ним, необгоняя: не столько потому, что обгонять начальника экспедиции неприлично,сколько потому, что весил он значительно больше каждого из нас, и было ясно,что там, где пройдет начальник, пройдут и остальные. На льду валялись тюлени. Разодетые в пух и в прах в модные нерповыешкуры, они дремали на солнышке -- занятие, доставлявшее им явноеудовольствие. При нашем появлении они сонно поднимали головы, тупосоображая, как отнестись к новым знакомым, а сообразив, плюхались вближайшую полынью и высовывали оттуда обиженные морды, бормоча про себя:"Грелись спокойно, никому не мешали -- и на тебе, навязались на нашиголовы". Лишь один изысканно одетый франт оказался философом -- так хорошобыло ему валяться на теплой льдине. Он сонно поглядывал на нас восточнымичерными глазами и со снисходительным презрением позировал -- понимал,бродяга, что ему все равно ни одной карточки не пришлют. Когда мы оказались на ближних подступах к острову Фулмара, пингвинывыслали навстречу парламентеров. Десятка полтора чопорных джентльменов,облаченных в черно-белые фраки, приблизились к нам, внимательно осмотрели и,не поздоровавшись, повернули обратно. Видимо, таков у них обычай, и не будемсудить их строго: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Биолог ВикторКаменев, наш гид, изучающий пингвинов уже вторую экспедицию, сообщил вутешение, что даже с ним, казалось бы, своим человеком, пингвины далеко невсегда раскланиваются. Так, буркнут себе под нос что-то вроде: "Ходят тутвсякие..." -- и показывают спину. Остров Фулмара, это нагромождение отшлифованных ледниками скал ивалунов, был сплошь усеян пингвинами Адели. Вам не доводилось бывать навосточном базаре, где тысяча продавцов разрывает на части сотню покупателей,выстреливая при этом миллион слов в минуту? Представьте себе еще, что вразличных углах базара в этот момент ловят дюжину воришек. Так вот, посравнению с островом Фулмара на том базаре стоит больничная тишина. На своемвеку я немало прожил в коммунальных квартирах, всякого насмотрелся, но такихсклочников, как адельки, еще не видел. Просто диву даешься! Выйдя из дому напрогулку в небольшой компании, пингвин подтянут и неразговорчив, он ведетсебя со сдержанным достоинством, ни на йоту не отступая от правил хорошеготона. И тот же самый пингвин, которого и по плечу не решишься похлопать,опасаясь презрительного "Не забывайтесь, милейший!", сразу же превращается вразвязного скандалиста, стоит ему вернуться домой. И таких "фруктов" наострове многие тысячи! А дети? Яблоко от яблони недалеко падает: одетые в коричневый пухсорванцы, дурно воспитанные уличный мальчишки переворачивают остров вверхдном. Они толкаются, дерутся, орут благим матом, натравливают друг на другародителей и непрерывно наскакивают на них, требуя пищи. Дай им еще рогатки-- и порядочному человеку пройти по острову было бы невозможно. Вечно голодное, ненасытное подрастающее поколение то и дело гоняетродителей за хлебом насущным. Взрослые пингвины спускаются на припай, ныряютв воду и охотятся за рыбой, ни на мгновенье при этом не забывая, что и самиони -- лакомое блюдо для морских леопардов и касаток. Как только поблизостипоявляется враг, пингвины включают сигнализацию и выскакивают из воды,словно подброшенные катапультой. А съеденная рыба превращается в ихорганизмах в калорийную диетическую пищу, которую они отрыгивают в пастидетенышам. По отношению к нам пингвины соблюдали более или менее доброжелательныйнейтралитет, не допуская, однако, излишней фамильярности. Стоило подойти ксамому, казалось бы, положительному пингвину и погладить его по головке, какон щетинился и с негодованием отходил в сторону. А один праздношатающийся инаверняка подвыпивший субъект вообще допустил хулиганскую выходку: безвсякого повода бросился на начальника экспедиции и пытался пробить клювомего сапог. Но силы оказались неравными, и забияка бежал, преследуемыйироническими выкриками своих сородичей. От большой неприятности избавил меня Виктор Каменев. Когда я хотелвзять на руки и приласкать одного очаровательного малыша, Виктор посоветовалэтого не делать. Он припомнил, как один неопытный полярник тоже решилпосюсюкать над пингвинчиком и прижал его к своему сердцу, а потом неделюотмывался и жил изолированно от коллектива -- даже самые близкие друзья былине в силах более двух-трех минут наслаждаться его обществом... Антарктида -- заповедник, всякая охота здесь запрещается. Зная об этом,пингвины чувствовали бы себя в полной безопасности (на суше, но крайнеймере), если бы не поморники. Эти огромные, размером со среднего орла, птицыс отвратительным клекотом летают над островом, высматривая, где что упингвинов плохо лежит. К счастью, поморники -- орлы с сердцем курицы, навзрослых аделек они нападать боятся, но расшалившийся детеныш, выбежавший наулицу без присмотра, рискует так и не дожить до седых волос. Поэтому службаоповещения у пингвинов работает круглосуточно. Это только непосвященнымкажется, что адельки каркают без всякого смысла, на самом деле онинепрерывно вещают: "Дети, поморник не дремлет! Слушайтесь папу и маму, -- имерзавец останется без обеда!" Третья разновидность живности на острове -- серебристые буревестники,небольшие, размером с наших голубей, птицы. Одни из них высиживают яйца,другие согревают своим телом крохотных нежно-белых птенцов, на которых свожделением поглядывают поморники. К нам буревестники отнеслись с симпатией:позволяли себя фотографировать, а Каменеву -- даже окольцовывать свои лапки.Буревестники охраняют птенцов по очереди, сменяя друг друга: один сторожит,а другой уходит на добычу, Мы провели на острове несколько часов, не в силах расстаться спингвиньим царством. Каких только картин здесь не увидишь! Вот два десяткааделек неожиданно выстроились в колонну по одному и двинулись вниз, наприпай. Подойдя к разводью, они посовещались и послали на разведку в океандобровольца -- нет ли поблизости касатки. Прошло несколько секунд, идоброволец, вертикально выпрыгнув из воды, шлепнулся на льдину. Его окружилипингвины. -- Еле успел унести ноги! -- возбужденно прокаркал он. -- Касатка? -- расстроились приятели. -- Ты не ошибся? -- Поди проверь, -- усмехнулся доброволец. -- Уж кого-кого, а касатку,которая моего деда скушала, я за версту чую. И охотники уныло поплелись домой. На драку пингвины бегут смотреть толпами. Пока две адельки наскакиваютдруг на друга, зеваки деловито переговариваются и оценивают шансы. Насмешки,обидные реплики, очаг склоки перемещается, на шум прилетают поморники -- имелкие личные дрязги уходят на задний план: объединенными усилиями пингвиныобращают своих врагов в бегство. Если отдельно взятый пингвин -- дружескийшарж на человека, то колония пингвинов -- остроумная пародия на коммунальнуюквартиру, этакую гигантскую "Воронью слободку". Есть среди пингвинов и отдельные выдающиеся личности, которыми гордитсявсе племя. Об одном из них, знаменитом ныне "землепроходце", рассказалВиктор Каменев, когда, напрыгавшись по скалам в поисках ракурсов и не сломавсебе шеи, мы уселись на теплый валун и решили передохнуть. Вдали утопали вголубом свете фантастические айсберги, терпеливо ждущие своего РокуэллаКента, внизу адельки осыпали последними словами поморников, повсюду наприпае мирно загорали тюлени. Антарктическая одиссея, или Необыкновенное путешествие пингвина Жоры Это произошло в январе 1966 года, в Одиннадцатую антарктическуюэкспедицию. Прогуливаясь по острову Фулмара, Каменев обнаружил среди группыпраздношатающихся аделек окольцованного пингвина. Заинтересовавшись, биологвзял у него интервью. Пингвин оказался важной птицей. Косясь на свое кольцои пыжась от гордости, он буркнул, что временем, к сожалению, не располагает,но кое-какие сведения из его биографии хранятся в досье у американскогобиолога Ричарда Пенни. -- Вы с ним знакомы? -- почтительно спросил Каменев. -- Да, довольно коротко, -- кивнул пингвин, -- я подкинул емуматериальчик для диссертации. -- Не подскажете адрес? -- Пожалуйста. Ледник Росса, станция Мак-Мердо. У вас все? -- Извините, ваше вмя? -- Пенни назвал меня Джорджем. По-вашему, кажется, Жора? -- Если позволите, когда можно вас навестить? -- Я принимаю по средам после полдника. Честь имею! Жора церемонно поклонился, дал подзатыльник некстати подвернувшемусякарапузу и торжественно прошествовал на припай, провожаемый уважительнымперекаркиваньем собратьев. Придя домой, Каменев радировал своему коллеге, что встретил пингвина скольцом номер 509-71127, причем владелец кольца утверждал, что лично с ним,Ричардом Пенни, коротко знаком. Так ли это? Оказалось, что Жора рассказал чистую правду. Пенни сообщил, что в конце1964 года во время одного из своих визитов в Мирный американцы вывезли наМак-Мердо штук сорок пингвинов, окольцевали их и выпустили на свежий воздух.К пингвиньим ластам были прикреплены небольшие баллончики с краской, которыеотмечали путь. Цель эксперимента -- выяснить, действительно ли пингвиныобладают уникальными навигационными способностями. За продвижениями птицнекоторое время следили при помощи теодолита и убедились, что направлениеони выбрали правильно: курс был взят на Мирный. В заключение Пенни выражалживейшую радость по поводу того, что Джордж успешно завершил путешествие, ипросил низко кланяться. Таким образом, было установлено, что Джордж не мелкий лгунишка снепомерным самомнением, а воистину великий путешественник: заодиннадцать-двенадцать месяцев, делая в среднем по тринадцать километров вдень, он преодолел четыре тысячи пятьсот километров труднейшей дороги! Какон ухитрился добраться до Мирного, не имея при себе ни компаса, ни рюкзака спродуктами? На попутных машинах? Но Пенни клялся, что у Джорджа не было ссобой ни цента. Загадка, да и только! Короче говоря, в ближайшую среду послеполдника Каменев нйнес Жоре официальный визит и пытался выведать у неготайну обратной дороги. Не тут-то было! -- Наверное, вы ориентировались по Солнцу? -- забрасывал удочкуКаменев. Но Жора становил