От издателей – вместо предисловия 7 страница

Нечто убеждало меня написать письмо подруге, о которой я не вспоминала вот уже несколько лет. Я не придала этому значения. Но Нечто продолжало долбить свое, пока я не села за стол и не набросала коротенькое письмецо, направив его по рабочему адресу подруги. Ответ не заставил себя ждать. "Только я распечатала твое письмо, как в комнату входит наш общий знакомый N (он заглядывает к моему начальнику каждую неделю) и спрашивает, нет ли у меня вестей от тебя. Он пытался разыскать тебя и написать о каком-то финансовом деле. Это было так удивительно, ведь я как раз держала в руках твое письмо. Я дала ему твой адрес. Ты так мало написала о себе, что кроме адреса, я, собственно, ничего и не узнала о твоих делах… "

Деньги были на исходе, и я решила поискать какую-нибудь не слишком обременительную для моего состояния работу. Только я направилась на поиски, как Нечто убедило меня пойти в противоположном направлении, в сторону многоэтажного здания в нескольких кварталах от моего дома. Нечто прямо-таки втолкнуло меня в подъезд здания. Я нашла отдел кадров, и заведующая приняла меня без всякого удивления. Только утром она позвонила в агентство по трудоустройству и попросила прислать человека для работы в регистратуре. Меня взяли на работу.

 

 

Нечто набирает силу

Буквально в одночасье у моего Нечто появился еще один талант, словно к станку привинтили дополнительное устройство. Выйдя из лифта на своем этаже, я только повернула в холл, как Нечто, словно наслав на меня некое озарение, предупредило, что за углом опасность. Действительно, за углом меня поджидал внимательный глаз дежурной по этажу. И снова словно в озарении, я точно знала, что она сейчас произнесет, а также что я ей отвечу, чтобы разрешить проблему, о которой она собирается мне сообщить. Я пересекла холл и услышала именно те слова, которых ждала, и ответила так, как подсказало Нечто.

На следующий день, когда я шла из кухни в спальню, Нечто опять наслало на меня озарение, и я почувствовала, что сейчас в дверь постучит горничная и попросит разрешения войти. В изумлении я приросла к полу. Прошло минуты две, и в холле послышались шаги, затем раздался стук в дверь, и горничная попросила разрешения войти.

С нарастающим беспокойством я все больше убеждалась в том, что заранее знаю, когда появится из-за угла знакомый человек и что произнесет. Это смущало меня, раскачивало якорь моего спокойствия. Когда Нечто стало подбивать меня на поездку в Лас-Вегас, я поддалась неохотно. С опаской, но в какой-то надежде избавиться от этого назойливого Нечто, через неделю я все же прибыла в Лас-Вегас. Зажав в кулаке пять долларов, я бродила по игорным заведениям, опасаясь проиграть их. Внезапно Нечто остановило меня у одного стола с рулеткой и стало настойчиво называть номер. Я поставила доллар и выиграла. Не в силах оторвать ноги от пола, я ждала, пока не подоспела новая подсказка. Снова выигрыш. Шесть раз я делала ставку и шесть раз выиграла. Когда Нечто перестало подсказывать номера, я прекратила игру и вернулась домой с полной сумкой денег.

У этого Нечто необыкновенные таланты. Деньги были как нельзя кстати, я была благодарна моему Нечто, но мой якорь едва держался. Также неожиданно Нечто отвинтило свое удивительное приспособление и прекратило чудеса.

Мой подсознательный друг

Ласковые волны успокаивали меня, сочинительство занимало, но Нечто вызывало у меня страх. В нем было что-то от колдовства. Эта повелительная рука, что постоянно подталкивала меня в заранее задуманном направлении ‑ чья она?

Нет повода для беспокойства, заверил меня аналитик. Нечто, как и волны, исходит из подсознания. Во время обострения шизофрении мой мозг был… (доктор поискал слово) поврежден, а сейчас он приводит себя в рабочее состояние. На время ремонтных работ подсознание помогает мне разными способами, которые кажутся мне странными, но на самом деле в них нет ничего необычного. Это чрезвычайные меры. Со временем исчезнут и Нечто, и волны, и я снова стану самой собой. То, что мое подсознание помогает мне, хотя и таким необычным образом, уже само по себе является добрым признаком выздоровления.

Аналитик напомнил, что даже во время безумия подсознание весьма добросовестно заботилось обо мне. Этот факт произвел на него гораздо большее впечатление, чем необыкновенные проявления моего подсознания. Представляю ли я, сколько людей избавились от шизофрении даже после длительного лечения и госпитализации? Меньше половины. Знаю ли я, сколько людей самоизлечились внезапно, без всякой медицинской помощи? Единицы. Понимаю ли я всю неординарность ситуации, когда больной человек полгода мечется по стране из конца в конец, без посторонней помощи, лечения, нормального отдыха и вдруг, как по волшебству, вырывается из тисков шизофрении? Самый удивительный случай, прямо ненормальность какая-то. Когда-то ненормальной меня называли Операторы, и слово неприятно задело меня. Чтобы отвлечь аналитика от этой темы, я вернулась к своему Нечто, которому, на мой взгляд, слово «ненормальный» подходило больше.

Но аналитик стоял на своем: в Нечто нет ничего ненормального, это просто крайне выраженная и достаточно распространенная форма предчувствия, и мне встречалось подобное явление, но в более слабой форме. Подсознание всегда отвечало за мыслительный процесс, только до болезни оно делало это в скрытой форме, а сейчас открыто. Нечто обдумывает вставшую передо мной проблему, принимает решение и вместо того, чтобы послать в мозг мысль, посылает настойчивые импульсы предпринять необходимое действие. Если бы я полностью выздоровела, то назвала бы Нечто наитием.

Написанное по наитию письмо подруге, о которой не вспоминала годами, было результатом взаимодействия определенных событий, вычисленных подсознанием. Моя подруга часто встречает одного из моих друзей (о чем на сознательном уровне я забыла). Тот много путешествует и должен мне некоторую сумму (что помнит подсознание). Письмо дает желаемый результат. Друг возвращает долг. Мое подсознание также запомнило место, где лежала бумажка с адресом, и заставило меня надеть плащ. Оно же подтолкнуло меня к зданию, где я нашла работу. А как же объяснить то, что я заранее знала, о чем будет говорить человек? Ах, это! Телепатия вообще мало изучена, но все признают, что она существует. А как же шесть выигрышей подряд в Лас-Вегасе? Это объяснить труднее, согласился аналитик, хотя встречаются и более странные явления. Мой случай не такой уж исключительный. Возможности подсознания ошеломляют, к сожалению, человек мало о них знает.

Иссохший берег с изумлением воззрился на аналитика. Что он говорит? Разве подсознание может думать? Оно же бессознательное. Аналитик насмешливо парировал: а кто же озвучивал голоса, выпустил на сцену Операторов, создал сложный мир Операторов и Вещей? Кто подсказал мне слова, с помощью которых я улизнула из психиатрической больницы? Кто спас меня от кугуара, а затем убедил покинуть мое жилище в горах?

Аналитику все было ясно, как белый день. Когда я заболела, подсознание все взяло на себя. Оно управляло мной, когда мой разум развалился, оно же ведет ремонтные работы. Оно почувствовало приближающееся выздоровление и направило меня к доктору. Там голоса оставили меня в покое, и я узнала, что мною владело безумие, а не Операторы. Я должна помнить только одно: подсознание – мой истинный друг.

Но что же вызывает шизофрению? Сложность заключается в том, что этого не знает никто. На сегодняшний день это величайшая загадка медицины и психологии. И все же, все же – аналитик направил на меня вопросительно-раздраженный взор. Операторы каким-либо образом выражали свою озабоченность сексом?

Нет, они занимались бизнесом. Их бизнес – управление Вещами. Они отдавались этому делу так же истово, как монахи своим молитвам или брокеры игре на бирже.

Аналитик вздохнул. И все же, все же – он взглянул на часы и назначил время следующего приема, когда он поподробнее остановится на причинах шизофрении. Правда, их не знает никто, но все же, все же…

 

 

Фрейдопоклонник

На следующий день я поспешила на прием с большим, чем обычно, подъемом. Ведь в этот день аналитик попытается определить, что же вызвало мою шизофрению. И хотя этого не знает никто, по его загадочно мерцающим глазам поняла, что у аналитика есть парочка секретов в запасе.

Обычно спокойные в кабинете аналитика, волны стали одна за другой обрушиваться на берег, как только я переступила через порог. Я сходу напомнила, что доктор хотел рассказать о причинах моего срыва. Тот кивнул головой и сразу ухватил быка за рога.

Все очень просто. По его мнению, причиной психозов, особенно в Америке, является неполноценная половая жизнь. Сам аналитик был француз. Я поинтересовалась, что же вызывает шизофрению во Франции. Аналитик глянул на меня нехорошим глазом, что происходило всякий раз, когда волна подбрасывала мне вопрос, а я его задавала. Возмущенный аналитик не мог понять одного: как это получилось, что, имея в своем распоряжении полных шесть месяцев, мое подсознание ни разу не задумалось о сексе, а ведь у него была для этого уйма возможностей.

Если у Нечто и имелось что сказать по этому вопросу, оно предпочло промолчать. Волны тоже не торопились мне на выручку. Иссохший берег тоже задумался над проблемой и изумился не меньше аналитика. Надо признать, что мое подсознание оставалось равнодушным и к массе других вопросов. Оно никогда не обсуждало моих друзей или семью, деньги, замужество, политику, родителей, смерть или налоги. Оно было занято изучением мира Операторов.

– У него, наверное, одноколейный ум, – заключила я.

В ответ на вопросительный взгляд аналитика я пояснила, что говорю о своем подсознании. Замечание почему-то вызвало у него раздражение. Да уж, ничего не скажешь, прямо в точку. Все бессознательные умы – одноколейные. Просто диву даешься, до чего же они одноколейные. Это и по их отношению к сексу видно. Уму непостижимо, почему мое подсознание битых полгода болтало об Операторах и Вещах, когда с таким же успехом могло все шесть месяцев говорить о сексе.

Мало того, что аналитик был французом, он к тому же был поклонником Фрейда. Позднее я пришла к выводу, что классические сторонники Фрейда очень напоминают немногочисленную религиозную секту, одержимую своим набором идей. Занятые сооружением спичечных святынь на безбрежных просторах истины, они полагают, что все вокруг тоже принадлежит им. По мнению аналитика, любое нервное или психическое расстройство объясняется единственной причиной: недостаточно полноценной сексуальной жизнью.

Мы обсудили мою сексуальную жизнь. У меня она оказалась недостаточно полноценной. Я поинтересовалась, что можно считать полноценной жизнью.

– В вашем возрасте у вас уже должно было быть не меньше сотни мужчин, а то и сотня с четвертью.

Цифра меня потрясла, я пыталась подсчитать, сколько же это будет в год, но такая арифметика оказалась не под силу моему иссохшему берегу.

– И даже в этом случае не исключены эмоциональные проблемы. Американцы – скверные любовники.

При ста двадцати пяти любовниках в прошлом, даже если не обсуждать их качество, проблем не избежать, подумалось мне.

Вовсе нет. У меня неправильный подход к проблеме. Множество связей ‑ единственный выход для деловой женщины. Карьера и замужество редко совместимы. Разнообразная и полная сексуальная жизнь – вот единственный выход.

На берег накатилась волна, и я робко спросила:

– Вам не кажется, что такое огромное количество увлечений само по себе может расстроить нервную систему?

Я была довольна своим вопросом. Я, как марсианин, обсуждала марсианские проблемы с марсианином и чувствовала себя на равных. Но тут выяснилось, что акцент у меня остался земным.

– А кто сказал, что надо увлекаться? – раздраженно спросил аналитик. – То, что вы называете увлечением, не имеет ни малейшего отношения к подсознанию. В отличие от женщин, у мужчин более реалистичное отношение к сексу.

Новая волна пришла на подмогу и кое о чем напомнила.

– В Европе живет мой приемный ребенок.

Мы немного поговорили на эту тему. Похвально, когда человек берет на себя заботу о ребенке, отметил аналитик, но обстоятельство не вызвало у него особого интереса. Не стоит отвлекаться на побочные предметы, следует придерживаться основной линии.

Очередная волна была в сомнении. Разве секс для меня – основная линия?

– Мне кажется, что у женщины материнский инстинкт сильнее всех остальных. По-моему, природа поступила разумно, наделив женщину инстинктивным стремлением вить свое гнездо, а мужчин не менее сильной сексуальной инициативой.

Аналитик смотрел на меня холодным взглядом морской чайки. А волны вылетали на берег, накрывая одна другую.

– Мне кажется, что секс как удовлетворение полового желания помогает мужчине внутренне самоутвердиться, придает ему уверенность. Но я думаю, что большинство женщин понимают секс по-другому. Похоже, об этом позаботилась сама природа.

Аналитик раздраженно хлопнул ладонью по столу.

– Типично женские рассуждения! Все это чепуха, слышите, чепуха! Женщины сами себя не понимают.

Уходя от аналитика, я все пыталась разделить сто двадцать пять мужчин на годы, прошедшие со времени моего полового созревания. Наконец, иссохший берег справился с задачей. Цифра просто изумила меня. Подсознание сочло необходимым прокомментировать полученный результат. Берег омыла новая волна.

У моего сознания было либо слишком ограниченное логическое мышление, либо весьма развитое чувство юмора. Как сообщила волна, чем бы ни была вызвана шизофрения, с таким количеством любовников у меня просто не хватило бы времени заболеть.

 

 

Тренировочные бои

В кабинете аналитика волнообразование усиливалось все больше. Стоило мне переступить порог, как волны набрасывались на берег и не стихали, пока я не покидала кабинет. Все это было большой нагрузкой для меня, да судя по всему, и для аналитика. Чтобы там ни вещали волны, но одно бросалось в глаза, как красная мулета матадора: волны в корне расходились с утверждениями аналитика.

Мне иногда казалось, что я присутствую на сеансах в качестве третьего лица, своего рода передатчика поставляемых подсознанием волн, и бесстрастно гадаю, кто же победит в этом поединке, ибо наши беседы можно было смело назвать тренировочными схватками боксеров. Внешне соблюдая все правила приличия, партнеры исподтишка нащупывали друг у друга слабые места и били наверняка и ниже пояса. Не обращать внимания на волны было так же невозможно, как, например, игнорировать знаменитый гейзер в Йеллоустонском парке. Волны яростно кипели в голове, требуя перевода. Аналитик бился с еще большей яростью. Я выходила после сеанса, ощущая себя боксерским рингом, где двое противников нещадно молотили друг друга в течение дюжины раундов. Моим спасением был парк, где я приходила в себя, наблюдая за птицами.

Чайки отвечали мне строгим, как у церковного старосты, взглядом. Казалось, они не одобряли полноценную сексуальную жизнь. Утки, напротив, были на редкость общительны и то и дело парочками ныряли в кусты, что наводило на определенные мысли. Одинокий лебедь безмятежно скользил по глади озера, по всей видимости, ничуть не обеспокоенный отсутствием пары.

Аналитик уже не раз убеждал меня принести записи содержания моих снов. Когда он предложил это в первый раз, я объяснила, что вообще не вижу снов, а если и вижу, то ничего не помню, стоит мне открыть глаза. При моем ответе на лице аналитика явно читалось нескрываемое подозрение, что я утаиваю от него свои сны из опасения, что они выдадут интерес к полноценной сексуальной жизни. Мне запомнилась ночь накануне моего последнего визита к аналитику. Впервые в жизни я увидела сон. Я тут же встала, зажгла свет, быстро записала содержание и снова погрузилась в свой обычный сон без сновидений. На следующий день я принесла свой отчет аналитику.

– Я сижу в ресторане, – написала я, – и разговариваю с пригласившим меня мужчиной, и вдруг узнаю, что он рэкетир. Но мое негодование вызвано не столько тем, что он рэкетир, сколько тем, что он третьеразрядный рэкетир.

Невзирая на его невыразительность, мой сон вызвал у меня такое воодушевление, что я не чаяла услышать его толкование. Никакого толкования не последовало. Аналитик вдруг набычился, поджав губы, а затем заговорил совсем на другую тему.

Когда-то в молодости я читала Фрейда, да все перезабыла, по крайней мере на сознательном уровне. Спустя несколько месяцев, когда я уже рассталась с аналитиком, я снова взялась за Фрейда и поняла смысл своего сна. Толкование оказалось сногсшибательным: подсознательно я считала всех сторонников Фрейда рэкетирами, а своего аналитика – третьеразрядным рэкетиром. Меня поразило то, что мой единственный сон приснился как раз накануне последнего визита к аналитику, словно мое Нечто изловчилось и на прощание как следует двинуло аналитика под дых.

 

 

Картинки

Когда картинки появились впервые, я приняла их за очередную выходку моего Нечто. Покрепче ухватившись за свой якорь, я твердила, что Нечто ‑ мой друг и что в Лас-Вегасе оно сослужило добрую службу, набив мне карманы деньгами, хотя для нервов это было порядочной встряской.

Это случилось однажды утром, когда я уже проснулась и лежала, ожидая звонка будильника. Я все так же спала по пятнадцать часов кряду и поэтому, когда у меня были назначены встречи с аналитиком, на всякий случай ставила будильник. Совершенно излишняя предосторожность, поскольку в эти дни я просыпалась сама за минуту до звонка. Итак, я проснулась и увидела, как над иссохшим берегом повисла картинка. Она была отчетливо видна примерно с полминуты. Странная картинка, что-то вроде графика, изображенного белыми чернилами на сером фоне: три круга были расположены один в другом, от внутреннего круга, пересекая два других, исходили прямые линии. Два дня спустя, когда я снова на минуту опередила будильник, я опять увидела картинку. На этот раз из точки в центре рисунка к внутреннему кругу шли десять прямых линий, деля его на десять частей. Еще через два дня я заметила, что на втором круге появилось по десять делений, соответствующих одному делению внутреннего круга. В очередной раз на третьем, наружном круге появилось по десять делений, соответствующих каждому делению второго круга. В дальнейшем никаких добавлений не появлялось, и мне оставалось только хлопать глазами, пока картинка не исчезала.

В последующий за этими событиями месяц картинки стали появляться самым необычным образом. В отличие от графика, надежно висевшего, как музейная картина, эти возникали и исчезали с молниеносной быстротой.

Взять хотя бы тот раз, когда я отправилась за покупками, а волна напомнила, что мне нужно приобрести купальный костюм. Зайдя в магазин, я достала кошелек и, не обнаружив в нем денег, вышла на улицу. Тут над моим берегом повисло четкое и яркое изображение продолговатого прямоугольника зеленого цвета с белым изображением в центре знака доллара и нуля. Пока берег недоумевал, на смену прямоугольнику появилось и исчезло изображение незаполненного чека. Пока я ломала над всем этим голову, на берег мягко накатила волна, напоминая, что когда нет наличных, можно воспользоваться чековой книжкой. И то верно, согласилась я, вернулась в магазин и купила купальный костюм.

Картинки мелькали с головокружительной быстротой в течение месяца, и вдруг все прекратилось. Я даже была несколько разочарована. У меня было такое ощущение, что где-то за картинками спрятан клад с деньгами, вроде того, что достался мне в Лас-Вегасе. Надо только как следует поискать.

Однако впоследствии я пришла к выводу, что Нечто, скорее всего, не имеет отношения к картинкам. И волны, и Нечто действовали неспешно, и понимать их было легко. Но картинки, за исключением графика, мелькали с быстротой, возможно, и устраивавшей отправителей и получателей, но совсем непостижимой для иссохшего берега. Находящийся под ним сложный механизм, решила я, состоит из множества самостоятельных отделов со своими функциями. Один сверяет внутренние часы с моим будильником, другой помнит о назначенных встречах, третий пишет роман, кто-то еще составляет список необходимых продуктов и вещей. И все эти отделы имеют свою особую систему связи.

Идея мне понравилась. Я так и представила, как Отдел В (время) посылает картинку Отделу П (подъем и передвижения) с изображением нужного времени. Странные часы, а картинка смахивает на секундомер, подумалось мне. А вот Отдел С (списки покупок) посылает изображение купального костюма Отделу П:

– Послушай, П, мы в магазине. Как насчет купального костюма? Пора бы вычеркнуть его из списка.

П посылает эту же картинку Отделу В (волны):

– В, будь другом, подкинь волну насчет купальника, пока мы в магазине.

В посылает волну и изображение зеленого прямоугольника со знаком доллара и нулем. В переводе это означает:

– Посылал. Нет денег.

Я передает эту же картинку С:

– Виноват, дружище, ничего не вышло.

С показывает Я изображение чековой книжки:

– В кошельке должна быть чековая книжка. Придумай что-нибудь. Мне надоело видеть в списке этот купальник.

Я передает ту же картинку В:

– С настаивает. Попробуй.

В гонит волну к иссохшему берегу:

– Душенька, у тебя ведь есть чековая книжка. Магазины принимают чеки, а тебе так нужен купальник.

Возможно, иссохший берег увидел эти картинки по чистому недосмотру: в каком-то из отделов забыли вовремя закрыть дверь или открыли не вовремя. Во всяком случае, объяснение показалось мне интересным.

 

* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ*

 

 

Мыслительный аппарат

Возвращение в норму проходило неспешно. Сначала было десять дней пустынного иссохшего берега. Затем появились волны. Тут же приступило к работе Нечто с его предвидением и настойчивыми подсказками. В течение последующих четырех-пяти дней Нечто демонстрировало свои полезные, но пугающие приспособления. Но, пожалуй, самым странным был последовавший затем период сочинительства, когда, обходя иссохший берег, неизвестно откуда появлялись слова и слетали на бумагу с кончиков пальцев. Три месяца необычных явлений были столь же загадочными, как голоса Операторов. Но якорь держался крепко, за исключением нескольких дней, когда Нечто выказывало свои возможности в области телепатии и предвидения. Я спокойно переходила от одного состояния к другому, не испытывая по этому поводу особых треволнений и не беспокоясь о том, что меня ожидает на следующем повороте.

И вдруг, как всегда в одночасье, все это нестандартное оборудование словно убрали в чулан, а на иссохшем берегу установили и включили нормальный аппарат. Ко мне вернулся разум, в том смысле, как я его понимала. Все работало как раньше, но в замедленном режиме. Как только аппарат заработал, якорь тоже подняли и убрали. Вместе с разумом возвратились и эмоции. Однажды, встав поутру и приготовив завтрак, я ощутила, что могу думать и чувствовать. Не допив и первой чашки кофе, я впервые осознала, что со мной произошло и как это отразилось на моей судьбе.

Я была ненормальной. Не какая-нибудь ветрянка, или перелом ноги, или сотрясение мозга – на меня нашло безумие. Не говоря о том, что болезнь была страшна сама по себе, она словно оставляла на жертве несмываемое клеймо. Мыслительный аппарат получил первое задание: выяснить, насколько окружающие осведомлены о факте моей болезни.

К моему изумлению, в этом отношении я, кажется, была в безопасности. Судя по письмам из дома (а я регулярно переписывалась с семнадцатью корреспондентами), у них не возникло ни малейшего сомнения в том, что мое путешествие по стране вызвано желанием вырваться из привычной обстановки и обосноваться где-нибудь на новом месте. Во время моих метаний из города в город я, к счастью, не оставила никаких следов, которые могли бы свидетельствовать о моем безумии. Единственным сомнительным пятном было мое однодневное пребывание в психиатрической больнице, из которой я так удачно выбралась благодаря гибкости языка. В Калифорнии, где я прожила несколько месяцев, о моем безумии знали лишь три человека: лечивший меня аналитик, отказавший мне в госпитализации психиатр и направивший меня к нему священник. Не думаю, чтобы психиатр и священник стали кому-нибудь рассказывать обо мне, тем более этого не станет делать аналитик, поскольку он уже в силу своей профессии должен хранить в тайне сведения о своих пациентах. Мне чудом посчастливилось избежать главной сложности, которая ожидает психиатрического больного после излечения: возвращение в мир, где все знают, что человек был безумен.

Однако я недолго думала о своей удаче, поскольку другие проблемы требовали моего внимания. Я находилась в тысячах миль от города, где прожила всю жизнь и где жили все близкие мне люди; я оставила прекрасную работу и с трудом справлялась с весьма незатейливыми обязанностями в регистратуре; я все еще нуждалась в лечении, которого так долго не могла себе позволить; у меня кончились деньги, и почти все мое жалование уходило на оплату жилья. Моими постоянными спутниками стали страх и тревога.

В целях экономии мне пришлось переехать в более дешевую квартиру, ограничить свои покупки только едой, причем в минимальных количествах, и отказаться от покупки корма для птиц в парке. Я не могла придумать ничего более радикального, кроме этих простых мер, чтобы выбраться из своего беличьего колеса. День проходил за днем и, несмотря на бездействие, я стала меньше тревожиться и больше думать. Через месяц я смогла здраво оценить обстановку и обдумать в общем плане решение наиболее насущных проблем.

Первым делом надо решить, стоит ли мне возвращаться в родной город. В этом вопросе скрывался подвопрос: что вызвало шизофрению, что за разнобой возник между иссохшим берегом и Нечто, и почему он был разрешен с такими разрушительными последствиями для мыслительного аппарата? Какова вероятность того, что я могу принять еще одно неразумное решение, которое вызовет такие же разрушительные последствия?

Ответить на основной вопрос было невозможно. Причина болезни все еще была неизвестна мне. Теория аналитика вызывала сильное сомнение. Уж очень все просто решается у этих фрейдистов. Не долго думая, прыгай себе из постели в постель. Надо лишь позаботиться, чтобы партнеры не были американцами, ведь они такие скверные любовники. Если согласиться на подобное лечение, то придется переезжать в Европу. Весьма подозрительная теория, и не только по вышеупомянутой причине. Сам аналитик признавал, что шизофрения собирает богатый урожай среди детей. Итак, теорию Фрейда я отбросила, но заменить ее было нечем. Придется отложить решение основного вопроса на неопределенное время. Теперь надо по очереди разобраться с частными проблемами и найти лучшие способы решения.

Возвращаться домой или оставаться в Калифорнии? Мне очень хотелось домой. Хотелось оказаться среди друзей, в знакомых местах, в спокойствии и безопасности. Мне вдруг захотелось улететь домой ближайшим рейсом. Я даже взялась было за телефонную трубку, чтобы справиться о времени отлета, как меня остановила внезапная мысль: а что я буду делать по возвращении в родной город?

Совершенно очевидно, потребуется время, чтобы я могла справиться с серьезной работой, которой занималась до болезни. Сейчас это было не по силам моему разуму. Кроме того, хотя явных признаков недавней болезни вроде бы не наблюдалось, все же те, кто хорошо меня знал, могли заметить кое-какие намеки на болезнь, к тому же я и сама их видела, например, неспособность выполнять сложную работу. Первое, о чем позаботилось мое Нечто с самого начала болезни, была изоляция от тех, кто хорошо меня знал. Весьма проницательный ход, с какой стороны ни посмотри, тем более примечательный, если его целью было подсознательное стремление скрыть постигшее меня безумие. Мне необыкновенно повезло в том смысле, что удалось скрыть болезнь от семьи и друзей. Теперь я опасалась только одного: как бы они не узнали обо всем сейчас. С семьей тогда случится истерика, а друзья, даже самые доброжелательные, не смогут скрыть той опасливой жалости, которую вызывают душевнобольные. А менее доброжелательные могут выказать жестокость, граничащую с первобытной. Ни та, ни другая перспектива меня не радовала. Я была уверена, что это лишь затянет болезнь, а возможно, и помешает полному выздоровлению. Кроме того, о какой работе и личной жизни можно говорить, если за тобой, как ядро за колодником, постоянно следует зловещий шепоток: "Вы знаете, а ведь у нее было психическое расстройство? " Если все это взвесить, то получается, что нет никакого резона возвращаться домой, во всяком случае в ближайшее время. Разумнее подождать, пока мой разум окрепнет, и работа мыслительного аппарата наладится.

Я уже было собралась лечь спать, как мне пришло в голову, что именно мой славный друг подсознание, так умело проявивший себя в безумии, надоумил меня подать заявление об уходе с работы и написать записочку самой себе с напоминанием никогда не возвращаться в эту фирму.

Помнится, Ники что-то говорил по этому поводу. Слова вертелись на кончике языка, пока я наконец не вспомнила. Ники сказал в самом начале эксперимента:

– Чтобы добиться своего, Оператор все время должен воздействовать на Вещь, и чем больше Вещь упирается, тем изобретательнее становится Оператор.

– Наверное, трудно работать Оператором, – заметила я.

– Как сказать, – задумался Ники. – Если изучить характер Вещи, то влиять на нее не так уж трудно. Надо изучить ее пристрастия и наиболее сильные побудительные мотивы.