Выдержки из примечаний автора 19 страница

– Тише, – шепнул голиард. – Поосторожнее с этим именем, господин.

 

Стерчи действительно удирали из поселения так прытко, словно бежали от татарского нашествия, чумы или преследующего их дьявола. Это здорово поправило самочувствие Рейневана. Однако стоило ему увидеть, от кого так стремительно убегали Стерчи, и он опять скис.

Во главе въезжающего в Кромолин отряда рыцарей и конных арбалетчиков ехал мужчина с крупными чертами лица и широкими как двери кафедрального собора плечами, одетый в великолепные, сильно позолоченные миланские латы. Конь рыцаря, огромный вороной, тоже был покрыт броней: голову ему защищал chamfron, то есть налобник, шею – пластинчатый crinet.

Рейневан смешался с кромолинскими раубриттерами, к тому времени высыпавшими на майдан. Никто, кроме Самсона, не заметил его и не обратил внимания. Шарлея нигде не было ни видно, ни слышно. Раубриттеры гудели словно осиный рой.

По обеим сторонам рыцаря в миланских доспехах ехали двое – светловолосый красивый, как девушка, юноша и смуглый тощага с запавшими щеками. Оба также были в полных пластинчатых латах, оба сидели на ландрованных[285]лошадях.

– Хайн фон Чирне, – удивленно сказал Отто Глаубиц. – Смотрите, какая у него миланеза.[286]Чтобы я сдох – это стоит никак не меньше сорока гривен.

 

– Тот, что слева, молодой, – шепнул Венцель де Харта, – Фричко Ностиц. А справа – Вителодзо Гаэтани, итальянец…

Рейневан слабо вздохнул. Кругом слышались такие же вздохи, сопение и тихая ругань, говорившие о том, что не только его взбудоражило появление одного из самых известных раубриттеров. Хайн фон Чирне, владелец замка Ниммерсатт, пользовался предельно скверной славой, а его имя явно вызывало ужас не только у купцов и мирных людей, но и грозное уважение у собратьев по профессии.

Тем временем Хайн фон Чирне остановил коня перед старшиной, слез, подошел, звеня шпорами и скрежеща доспехами.

– Господин Штольберг, – проговорил он глубоким басом. – Господин Барнхельм.

– Господин Чирне.

Раубриттер оглянулся, словно хотел проверить, держит ли его свита оружие под рукой, а стрелки – арбалеты в готовности. Удостоверившись, он положил левую руку на рукоять меча, а правую на бедро. Расставил ноги, задрал голову.

– Скажу кратко! – грохотнул он. – Мне недосуг долго болтать. Кто-то напал и ограбил Валонов, членов горнопромышленного товарищества из золотостокских копей. А я предупреждал, что Валоны из Золотого Стока находятся под моей опекой и охраной. Так вот, я кое-что скажу, а уж вы решайте: если у кого-либо из вас, паршивцы, рыльце в пуху, так пусть лучше сам признается, иначе, ежели я его споймаю, так буду с сукина сына ремни драть, даже если он рыцарь.

Лицо Маркварта Штольберга покрыла, можно бы сказать, черная туча. Кромолинские раубриттеры зашумели. Фричко Ностиц и Вителодозо Гаэтани не шевельнулись, продолжая сидеть на конях не хуже двух железных кукол. Стрелки же из свиты наклонили арбалеты, готовые пустить их в дело.

– Особое подозрение за названные фокусы, – продолжал фон Чирне, – падает на Кунца Аулока и Сторка из Горговиц, так что я опять же скажу вам, а вы внимательно слушайте: ежели вздумаете этих подлюг и ублюдков укрывать в Кромолине, то меня попомните. Известно, – продолжал Чирне, не обращая внимания на усиливающийся меж рыцарей шум, – что выродки Аулок и Сторк кормятся у Стерчей, у братьев Вольфгера и Морольда, таких же паскуд и негодяев. С ними у меня давние счеты, но теперь их наглость перешла границы. Если история с Валонами обернется правдой, то я из Стерчей кишки выпущу. А одним махом и из тех, кто их покрывать надумает.

И еще одно дело, под сам конец. Не менее важное, так что навострите уши. Последнее время кто-то крепко на купцов навалился. То и дело какого-нибудь mercatora обнаруживают хладным и застывшим. Дело, впрочем, давнее, и углубляться в него я не собираюсь, но скажу так: аугсбургская компания Фуггеров платит мне за охрану. Поэтому, если с кем-нибудь из фуггеровских меркаторов какое-нито приключение случится и будет ясно, что замешан кто-то из вас, то пусть Бог над ним смилостивится. Понятно? Понятно, сукины дети?

Слыша, как вздымается злой гул, Хайн фон Чирне неожиданно выхватил меч. Засвистело.

– А ежели, – рявкнул он, – кто супротивится тому, что я сказал, или думает, дескать, я лгу, и воще, ежели кому сказанное не по вкусу, то прошу сюда, на майдан! Враз железом дело разрешим. А ну! Жду! Псякрев, с самой Пасхи никого не приканчивал.

– Некрасиво поступаете, господин Хайн, – спокойно сказал Маркварт фон Штольберг. – Разве ж так след?

– Мои слова, – Чирне еще больше вытянул оружие из ножен, – не касаются ни вас, почтенный господин Маркварт, ни уважаемого господина Трауготта. И вообще никого из старейшин. Но свои права я знаю. Из толпы вызвать имею право любого.

– Я лишь сказал, что это некрасиво. Вас все знают. Вас и ваш меч.

– Так как же? – фыркнул разбойник. – Мне теперь, значит, чтобы не узнавали, девкой переодеваться, как Ланселот Озерный? Я сказал: свои права знаю. Да и они тоже их знают. Эта вот шайка засранцев с дрожащими подштанниками.

Раубриттеры зашумели. Рейневан видел, как у стоящего рядом с ним Котвица кровь от ярости отхлынула от лица, услышал, как Венциль де Харта скрежетнул зубами. Отто Глаубиц схватился за рукоять и сделал такое движение, словно хотел выступить вперед, но Ясько Хромой схватил его за руку.

– Не дури, – буркнул он. – От его меча еще никто живым не уходил.

Хайн фон Чирне снова махнул мечом, прошелся, позвякивая шпорами.

– Ну и что, пердохеры? Что, говноеды, никто не решится? Знаете, кем я вас всех считаю? Бычьими жопами. И таковыми во всеуслышание объявляю. А что? Может, кто возразит? Может, кто скажет, что я вру? Никто? Стало быть, вы все до одного пердуны, рохли и тонкобздюхи. И воще – позорище для рыцарства!

Рыцари-разбойники зашумели еще громче. Однако Хайн, казалось, этого не замечал.

– Один только, – продолжал он, тыча пальцем, – вижу, есть среди вас мужчина, вон он там стоит. Боживой де Лоссов. Воистину не разумею, что такой человек может делать в толпе вам подобных выкидышей, прощелыг и козотрахов. Видать, сам скурвился. Тьфу, стыд и срам.

Лоссов выпрямился, скрестил руки на украшенной гербовой рысью груди, не смутившись, выдержал взгляд Хайна.

Однако не пошевелился и продолжал стоять с каменным лицом. Его спокойствие явно распалило фон Чирне. Разбойник покраснел, упер руку в бок.

– Козотрахи! – закричал он. – Выкидыши недоскребанные! Щипокуры! Вызываю вас, слышите, уделанные говномазы! Пешими либо конными, сейчас, здесь, на этой площади! Хоть на мечах, хоть на топорах. Да на чем хотите, выбирайте! Ну, кто? Может, ты, Гуго Котвиц? Может, ты, Кроссиг? Может, ты, Рымбаба, помет куриный?

Пашко Рымбаба наклонился и схватился за меч, скаля зубы из-под усов. Вольдан из Осин схватил его за плечо, удержал на месте тяжелой рукой.

– Утихомирься, – прошипел он. – Тебе что, жизнь не мила? Против него никто не стоит.

Хайн фон Чирне захохотал, словно услышал.

– Никто? Никто не выступит? Нету смелого? Так я и думал! Ах вы, жопосраи! Собачьи хвосты! Жбанопии! Горшкоскребы!

– А, мать твою! – неожиданно рявкнул, выступая вперед, Экхард фон Зульц. – Индюк надутый! Мордач! Жоподуй! Выходи на плац!

– На нем стою, – спокойно ответил Хайн фон Чирне. – Ну, на чем испробуем?

– На этом! – Зульц поднял самопал. – Больно ты горд, Чирне, потому как силен на мечах, могуч на топорах! А ныне новое в моде – вот она, современность-то! Равные шансы! Стреляться будем!

В поднявшемся шуме Хайн фон Чирне подошел к коню и через минуту вернулся, неся стрельбу. Однако если у Экхарда Зульца была обыкновенная пищаль, простая труба на палке, то оружием Чирне была прямо-таки художественно изготовленная ручница с граненым стволом, посаженным на профилированное дубовое ложе.

– Ну, значит, пусть будет огнестрельное, – заявил он. – Пусть будет современность и дома, и во дворе. Пометьте ристалище.

Дело пошло быстро. Рубежи обозначили двумя вбитыми в землю пиками, определившими дистанцию в десять шагов между рядами горящих мазниц. Чирне и Зульц встали друг против друга, каждый с самопалом под мышкой и тлеющим фитилем в другой руке. Раубриттеры отошли на стороны, освобождая линию выстрела.

– Готовь оружие! – Ноткер Вейрах, взявший на себя обязанность герольда, поднял булаву. – Цельсь!

Противники наклонились, поднесли фитили к запалам.

– Пли!

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь шипящими и сеющими искры фитилями, да вонял горящий на полках порох. Походило на то, что придется прервать поединок, чтобы снова набить оружие. Ноткер Вейрах уже собрался было подать знак, когда неожиданно пищаль Зульца сработала со страшным гулом, сверкнул огонь, заклубился вонючий дым. Стоявшие поблизости услышали свист пули, которая, пройдя мимо цели, полетела куда-то в стороны сортира. Почти в тот же момент плюнула дымом и огнем хандканона[287]Хайна фон Чирне. С лучшим результатом. Пуля угодила Экхарду Зульцу в подбородок и оторвала ему голову. Из шеи поборника антигуситского похода хлынул фонтан крови, голова ударилась о стенку овина, упала, покатилась по майдану и наконец упокоилась в траве, глядя мертвым глазом на обнюхивающих ее собак.

– Курва! – сказал в абсолютной тишине Пашко Рымбаба. – Этого, пожалуй, уже не пришьешь.

 

Рейневан недооценил Самсона Медка. Он даже не успел оседлать в конюшне коня, когда почувствовал затылком щекочущий взгляд. Обернулся, увидел и замер, как соляной столп, обеими руками вцепившись в седло. Выругался и тут же с размаху перекинул седло на спину коня.

– Не порицай меня, – сказал он, не поворачиваясь и делая вид, будто целиком занят упряжью. – Я должен ехать вслед за ними. Хотел избежать прощания. Вернее, прощальных споров, которые не дали бы ничего, кроме ненужной обиды и потери времени. Я подумал, что лучше будет…

Самсон Медок, прислонившийся к дверной коробке, сплел руки на груди и молчал, многозначительно глядя на Рейневана.

– Я должен ехать за ними, – выпалил после напряженного колебания Рейневан. – Иначе не могу. Пойми. Для меня это исключительный, неповторимый случай. Провидение…

– Личность господина Хайна фон Чирне, – усмехнулся Самсон, – приводит мне на ум некоторые аналогии. Однако ни одной я не назвал бы провиденческой. Ну что ж, я тебя понимаю. Хоть не скажу, что мне это легко далось.

– Хайн Чирне – враг Стерчей. Враг Кунца Аулока. Враг моих врагов, а значит, мой естественный союзник. Благодаря ему у меня появляется возможность отомстить за брата. Не вздыхай, Самсон. Здесь не место и не время для очередного диспута, оканчивающегося выводом, что месть – дело бесплодное и бессмысленное. Убийцы моего брата не только спокойно ходят по земле, но еще и беспрерывно топчутся у меня по пятам, угрожают смертью, преследуют женщину, которую я люблю. Нет, Самсон. Я не сбегу в Венгрию, оставив их тешиться гордостью и славой. Мне представился случай, у меня есть единомышленник, я нашел врага моего врага. Чирне пообещал выпустить из Стерчей и Аулока кишки. Может, это и излишняя кичливость, может, низко, может, отвратительно, может, бессмысленно, но я хочу ему помочь. Хочу видеть, как он будет выпускать из них кишки… Самсон Медок молчал. А Рейневан, неведомо в который раз, не мог не удивляться, видя, сколько в мутных глазах и одутловатом лице идиота задумчивости и мудрой заботы. И немного, но все же явного упрека.

– Шарлей, – пробормотал он, затягивая подпругу. – Шарлей, правда, помог мне, сделал для меня много. Но ведь ты сам слышал, был свидетелем… И не раз. Стоило мне заговорить о желании отомстить Стерчам, как он тут же начинал отговаривать. При этом ехидничая и относясь ко мне так, словно я глупый мальчишка. Он категорически отказывается помогать мне, больше того, даже к Адели, ты сам слышал, относится несерьезно, высмеивает, постоянно пытается отговорить меня от поездки в Зембицы!

Конь фыркнул и затопал, словно ему передалось настроение Рейневана, а Рейневан глубоко вздохнул, успокоился.

– Передай ему, Самсон, пусть не обижается. Псякрев, я неблагодарный хам, прекрасно понимаю, что он для меня сделал. Но, вероятно, именно так я отблагодарю его лучше всего. Уйдя. Он сам сказал: я – человек рискованный. Без меня ему будет легче. Обоим вам…

Он замолчал.

– Я хотел бы, чтобы ты пошел со мной. Но не предлагаю. Это было бы с моей стороны скверно и непорядочно. Я иду на опасное дело. С Шарлеем тебе будет спокойнее.

Самсон Медок долго молчал, потом сказал:

– Отговаривать тебя я не стану. Не стану толкать тебя, как ты это назвал, на свары и потерю времени. Даже воздержусь высказывать собственное мнение касательно смысла мероприятия… Не хочу также еще больше ухудшать положения и заставлять тебя мучиться угрызениями совести. Однако знай, Рейнмар: уходя, ты окончательно лишаешь меня надежды вернуться в мой собственный мир и мое собственное тело.

Рейневан долго молчал. Наконец сказал:

– Самсон. Ответь. Если можешь – честно. Ты действительно… Ты… Ну, то, что ты говорил о себе… Кто ты?

– Ego sum, qui sum, – мягко прервал Самсон. – Я тот, кто я есть. И давай не будем исповедоваться на прощание. Это ничего не даст, ничего не оправдает и ничего не изменит.

– Шарлей, – быстро сказал Рейневан, – человек бывалый и опытный. Вот увидишь, в Венгрии он наверняка сумеет связаться с кем-нибудь, кто…

– Ладно, отправляйся. Отправляйся, Рейнмар.

 

Котловину заполнял плотный туман. К счастью, он лежал низко, у самой земли, поэтому не было опасности – по крайней мере пока что – заблудиться, было видно, куда идет тракт, дорогу четко определял ряд выступающих из белого покрывала кривых верб, диких груш и кустов боярышника. Кроме того, далеко в темноте помигивал и указывал дорогу расплывчатый, пляшущий огонек – фонарь отряда Хайна фон Чирне.

Было очень холодно. Когда Рейневан проехал мост через Ядкову и погрузился в туман, ему казалось, что он нырнул в ледяную воду. «Ну что ж, – подумал он, – ведь уже сентябрь».

Раскинувшееся вокруг белое поле тумана отражало свет, позволяло, в общем, неплохо видеть то, что находилось по сторонам. Однако Рейневан ехал в совершенной темноте, едва различая уши коня. Наиболее плотный мрак висел – как ни странно – на самой дороге, меж рядами деревьев и густых кустарников, силуэты которых были уже настолько демоническими, что юноша то и дело вздрагивал от неприятного ощущения и невольно натягивал вожжи, пугая и без того пугливого коня. Он продолжал ехать, посмеиваясь над собственной трусостью. Ну как же можно, черт побери, бояться кустов? Два куста неожиданно преградили ему путь, третий выхватил из рук вожжи. А четвертый приставил к груди что-то такое, что могло быть только наконечником рогатины.

Вокруг затопали копыта, усилился запах конского и человеческого пота. Щелкнуло кресало, посыпались искры, разгорелись фонари. Рейневан прищурил глаза и откинулся в седле: один фонарь подсунули ему почти под нос.

– Для шпика слишком хорош, – сказал Хайн фон Чирне. – Для платного убийцы – слишком молод. Однако внешность бывает обманчива.

– Я…

Он осекся и скорчился в седле, получив по спине чем-то твердым.

– Кто ты такой, пока что решаю я, – холодно бросил Чирне. – И кто не такой. К примеру, ты не пробитый болтами труп во рву. Пока что. Именно благодаря моему решению. А теперь помолчи, ибо я думаю.

– А что тут думать, – проговорил Вителодзо Гаэтани, итальянец. По-немецки он говорил свободно, однако его выдавал певучий акцент. – Ножом его по горлу, и вся недолга, и поехали, потому как холодно и есть хочется.

Позади затопали копыта, зафыркали лошади.

– Он один, – крикнул Фричко фон Ностиц, которого тоже выдавал молодой и приятный голос. – За ним никого нет.

– Видимость может быть обманчива, – повторил Чирне. Из ноздрей его коня бил белый пар. Он подъехал близко, совсем близко, так что они коснулись стременами. Рейневан с ужасающей ясностью понял почему: Чирне проверял. И провоцировал.

– А я, – повторил из тьмы итальянец, – говорю – ножом по горлу.

– Ножом, ножом, – повысил голос Чирне. – Все у вас так просто. А мне потом исповедник дырку в брюхе вертит, совестит, напоминает: мол, убить без повода – большой грех, надо иметь повод, мол, важный повод, чтобы убить. На каждой исповеди мне долбит: повод, повод, повод, нельзя без повода, все кончится тем, что я возьму и раздолбаю попу череп булавой, в конце концов, раздражение тоже повод, нет, что ли? Ну а пока пусть все будет так, как он мне на исповеди наказал.

– Ну, братец, – обратился он к Рейневану, – давай излагай, кто ты. Погляди, есть повод иль надобно его наперед придумать.

– Меня зовут Рейнмар из Белявы, – начал Рейневан. А поскольку никто его не прерывал, продолжал: – Мой брат, Петр из Белявы, был убит по заказу братьев Стерчей, а убил его Кунц Аулок и его шайка. Поэтому у меня нет причин их любить. В Кромолине я услышал, что и меж вами тоже дружбы нет. Поэтому поехал следом, чтобы сообщить, что Стерчи были в поселении, сбежали оттуда, услышав о вашем приближении. Поехали на юг, по броду через реку. Я говорю все это и делаю из-за ненависти к Стерчам. Сам я отомстить им не смогу. Поэтому надеюсь на ваш отряд. Ничего больше я не хочу. Если я ошибаюсь… Простите и позвольте мне ехать своей дорогой.

Он глубоко вздохнул, устав от поспешно произнесенной речи. Кони раубриттеров похрапывали, позвякивали упряжью, фонари выхватывали из мрака прозрачные, пляшущие тени.

– Фон Беляу, – фыркнул Фричко Ностиц. – Надо же! Получается, что он какой-то мой дальний родственник. Не иначе.

Вителодзо Гаэтани выругался по-итальянски.

– В путь, – неожиданно кратко приказал Хайн фон Чирне. – А ты, господин из Белявы, со мной. Рядом.

«Он даже не велел меня обыскать, – подумал Рейневан, шлепнув лошадь. – Не проверил, нет ли у меня спрятанного оружия. А велит быть рядом. Конечно, очередная проверка. И провокация».

На придорожной вербе покачивался фонарь – хитрый трюк, имевший целью обмануть едущего следом, убедить его, что отряд находится далеко впереди. Чирне снял фонарь, еще раз осветил Рейневана.

– Честное лицо, – отметил он. – Честное, искреннее лицо. Получается, внешность не обманывает, и он правду говорит. Враг Стерчей, да?

– Да, господин Чирне.

– Рейнмар из Белявы, да?

– Да.

– Все ясно. А ну, взять его. Разоружить, связать. Постромок на шею быстро!

– Господин Чирне… – выдавил схваченный сильными руками Рейневан. – Как же так… Как же…

– На тебя есть siqnificavit[288], парень, – небрежно бросил Хайн фон Чирне. – И награда за живого. Тебя, видишь ли, разыскивает Инквизиция. Какое-то волшебство или ересь, мне, впрочем, все едино. Но поедешь ты в путах в Свидницу, к доминиканцам.

– Отпустите меня… – Рейневан застонал, потому что вожжи болезненно врезались в суставы рук. – Прошу вас, господин Чирне… Ведь вы все же рыцарь… А мне надо… Я спешу… К невесте, которую люблю!

– Как и все мы.

– Но вы же ненавидите моих врагов, Стерчей и Аулока!

– Верно, – согласился раубриттер. – Ненавижу сукиных сынков. Но я, парень, не какой-то там дикарь. Я – европеец. Я не допускаю, чтобы мною руководили симпатии и антипатии. В деле.

– Но… господин Чирне…

– По коням, господа.

– Господин Чирне… Я…

– Господин Ностиц! – резко прервал его Хайн. – Это вроде бы ваш родственник. Так сделайте так, чтобы он умолк.

Рейневан получил кулаком по уху так, что у него посыпались искры из глаз, а голову пригнуло чуть не до конской гривы.

Больше он заговаривать не решался.

 

Небо на востоке посветлело в предчувствии зари. Еще больше похолодало. Связанный по рукам Рейневан дрожал, трясся и от холода, и от страха. Ностицу пришлось несколько раз призывать его к порядку, рванув вожжи.

– Что с ним делать-то? – неожиданно спросил Вителодзо Гаэтани. – Тащить с собой через все горы? Или ослабить отряд, дав ему эскорт до Свидницы? А?

– Еще не знаю. – В голосе Хайна фон Чирне чувствовалось нетерпение. – Я думаю.

– А, – не отступал итальянец, – неужто награда за него так уж велика? Или за мертвого дают гораздо меньше?

– Меня интересует не награда, – проворчал Чирне, – а хорошие отношения со Священным Официумом. И вообще, довольно болтать! Я сказал – думаю.

То, что они выехали на тракт, Рейневан понял по изменению звука и ритма копыт, бьющих по грунту. Это была франкенштейнская дорога. Но вот ехали ли они в сторону самого крупного из здешних городов, или удалялись от него, угадать он не мог. Решение доставить его в Свидницу скорее всего говорило о втором. Впрочем, звезды могли указывать на то, что едут они именно во Франкенштейн. Скажем, на ночлег. Он ненадолго перестал ругать себя за собственную глупость и принялся лихорадочно размышлять, придумывая фокусы и планы бегства.

– Хооо! – крикнул кто-то впереди. – Хооо!

Вспыхнул фонарь, вырвав из мрака угловатые контуры телег и силуэты наездников.

– Есть, – тихо сказал Чирне. – Пунктуально! И там, где договорились. Люблю таких. Но видимость может быть обманчива. Господин Гаэтани, останьтесь позади и будьте начеку. Господин Ностиц, присматривайте за родственником. Остальные – за мной!

Впереди, в ритме шага коня, заплясал фонарь. Приближались трое верховых. Один, словно кукла, закутанный в тяжелую, просторную, укрывающую круп лошади шубу, и двое арбалетчиков, таких же, как стрелки Чирне, одетых кое-как, но с металлическими воротниками и в бригантинах.

– Господин Хайн фон Чирне?

– Господин Гануш Трост?

– Люблю точно держащих слово, – потянул носом человек в шубе. – Вижу, наши общие знакомцы не преувеличивали, порекомендовав нам вас. И охарактеризовав. Рад видеть и доволен сотрудничеством. Думаю, можно двигаться?

– Мое сотрудничество, – ответил фон Чирне, – стоит сто гульденов. Наши общие знакомцы не могли упомянуть об этом.

– Но, разумеется, не авансом, – фыркнул человек в шубе. – Вы, надеюсь, не думали, господин, что я на это соглашусь. Я – купец, человек дела. А в нашем деле так: сначала услуга, потом оплата. Ваша услуга: безопасно переправить меня через Серебряный перевал до Брумова. Сделаете – будет заплачено. Сто гульденов до последнего геллера.

– Лучше, – многозначительно подчеркнул Хайн фон Чирне, – чтобы так оно и было. Конечно, господин Трост, лучше. А на телегах-то что везете, если можно спросить?

– Товар, – спокойно ответил Трост. – А какой – мое дело.

– Ясно, – кивнул Чирне. – Впрочем, мне это знать ни к чему. Мне достаточно и того, что товар ваш не хуже тех, которыми последнее время торговали другие. Фабиан Пфефферкорн. И Миколай Ноймаркт. Об иных умолчу.

– Может, и правильно сделаете. Слишком уж много мы болтаем. А пора бы в путь. Зачем на распутье выстаивать, лихо искушать?

– А и верно. – Чирне развернул коня. – Ничего мы тут не выстоим. Дайте знак, пусть трогает. А что до лиха, то не бойтесь. То лихо, что последнее время так свирепствует в Силезии, имеет привычку с ясного неба бить. В самый полдень. Воистину, как говорят попы, daemonium meridinum, демон, который уничтожает в полдень. Вокруг нас, извольте заметить, темень кромешная.

Купец подогнал коня, сравнялся с вороным раубриттера.

– На месте демона, – заметил он немного погодя, – я изменил бы привычки, поскольку они стали слишком уж известными и предсказуемыми. Кстати, тот же самый псалом упоминает и о темноте. Помните? Negatio perambulans in tenebris.[289]

– Знал бы, – в угрюмом голосе Чирне прозвучала веселая нотка, – что вы в таком страхе, то повысил бы ставку. До полторы сотен гульденов самое меньшее.

– Уплачу, – сказал Трост так тихо, что Рейневан едва расслышал. – Сто пятьдесят гульденов в руки, господин Чирне. Когда безопасно доберемся на место. Потому как и верно, я жутко боюсь. Алхимик в Рацибуже составил мне гороскоп, ворожил по курьим кишкам… Получилось, что смерть кружит надо мной…

– Вы верите в такие шутки?

– До недавних пор не верил.

– А теперь?

– А теперь, – сказал купец, – бегу из Силезии. Умной голове два раза не повторяют. Не хочу окончить жизнь, как Пфефферкорн и Ноймаркт. Уезжаю в Чехию, там меня не достанет никакой демон.

– И верно, – подтвердил Хайн фон Чирне. – Там нет. Гуситов даже демоны боятся.

– Выезжаю в Чехию, – повторил Трост. – А ваше дело сделать так, чтобы я туда добрался. Безопасно.

Чирне не ответил. Телеги тарахтели на выбоинах, скрипели оси и ступицы.

Они выехали из леса на открытое пространство, здесь было еще холодней и еще туманней. Услышали шум воды на камнях.

– Вэнжа, – сказал Чирне. – Речка Вэнжа. Отсюда до перевала неполная миля. Хооо! Погоняй! Погоняй, погоооняй!

Под подковами коней и обручами колес застучали и заскрипели окатыши, вскоре вода заплескалась и вспенилась у конских ног. Речка была не очень глубокая, но стремительная.

Хайн фон Чирне неожиданно остановился посередине брода, замер в седле. Вителодзо Гаэтани повернул коня.

– В чем дело?

– Тише. Ни слова.

Увидели они раньше, чем услышали. А увидели белые брызги воды, пенящейся под копытами лошадей, несущихся на них по руслу Вэнжи. Только потом заметили фигуры наездников, увидели плащи, развевающиеся на манер призрачных крыльев.

– За оружие! – рявкнул Чирне, выхватывая меч. – За оружие! Арбалеты!

В них ударил ветер, резкий, дикий, воющий, режущий лицо вихрь. А потом ударил сумасшедший крик.

– Adsumus! Adsumus!

Щелкнули тетивы арбалетов, запели болты. Кто-то крикнул. А через мгновение конники налетели на них в розбрызгах воды, навалились, как ураган, рубя мечами, сваливая и коля. Заклубилось, ночь вспороли крики, вой, грохот и лязг железа, визг и ржание коней. Фричко Ностиц рухнул в реку вместе с лягающимся конем, рядом свалился зарубленный армигер. Кто-то из стрелков взвыл, вой перешел в хрип.

– Adsuuuumuuus!

Удирающий Гануш Трост повернулся в седле, завопил, видя за собой ощерившуюся конскую морду, а за ней черную фигуру в капюшоне. И это было последнее, что он увидел на земле. Узкое острие меча угодило ему в лицо между глазом и носом, с хрустом вонзилось в череп. Купец напружинился, взмахнул руками и рухнул на камни.

– Adsuuumus! – торжествующе рявкнул черный наездник. – In nomine Tuo![290]

Черные наездники хлестнули коней и ринулись во мрак. Но не все! Хайн фон Чирне кинулся за ними следом, спрыгнул с седла, схватил одного, оба покатились в воду, оба одновременно выхватили мечи, оружие засвистело и со звоном ударилось одно о другое. Они бились яростно, стоя по колено в пенящейся воде речки, снопы искр сыпались с клинков.

Черный рыцарь споткнулся. Чирне, старый хват, такой оказии упустить не мог. Ударил с полуоборота в голову, тяжелый пассавский[291]меч разрубил капюшон, разрубил и скинул шлем. Взору Чирне явилось залитое кровью, смертельно бледное искаженное лицо, и он тут же понял, что лица этого не забудет никогда. Раненый зарычал и напал, не думая падать, хотя упасть должен был. Чирне выругался, схватил меч обеими руками и рубанул еще раз, сильно крутанувшись, по шее хлынула черная кровь, голова рыцаря упала на плечо, повисла, удерживаясь лишь на лоскутке кожи. А безголовый рыцарь продолжал идти, размахивая мечом и поливая все вокруг себя кровью.

Кто-то из стрелков взвыл от страха, два других кинулись бежать. Хайн фон Чирне не отступал. Принялся страшно и безбожно ругаться, крепче встал на ноги и рубанул снова, на этот раз не только отделил голову от туловища окончательно, но и отрубив почти все плечо. Черный рыцарь рухнул в прибрежное мелководье, дергаясь там в конвульсиях. Прошло немало времени, прежде чем он замер.

Хайн фон Чирне, тяжело дыша, оттолкнул подальше уносимый течением труп арбалетчика в бригантине.

– Что это было? Что это, клянусь Люцифером, было?

– Иисусе, будь милостив, – бормотал стоящий рядом Фричко Ностиц. – Иисусе, смилостивься…

Речка Вэнжа певуче шумела на камнях.

 

Тем временем Рейневан сбежал, и это получилось у него так ловко, словно он всю жизнь только и делал, что галопировал связанным. Несся он прямо вперед, крепко ухватившись связанными руками за луку седла, вжавшись головой в гриву, изо всех сил стискивая бока коня коленями, мчался таким галопом, что аж дрожала земля и завывал в ушах ветер. Конь, любимое животное, казалось, понимал, в чем дело, вытянув шею и выдавая из себя все, что мог, доказывая тем самым, что последние пять-шесть лет его овсом кормили не напрасно. Подковы били по затвердевшему грунту, шумели задеваемые в диком беге кусты и высокие травы, били по лицу ветки. «Жаль, что Дзержка де Вирсинг не видит, – подумал Рейневан, хотя в принципе сознавал, что его наезднические способности в данный момент сводятся лишь к тому, чтобы как-то удержаться в седле. – Но, – тут же подумал он, – и этого вполне достаточно».

Возможно, подумал он так немного рановато, потому что конь как раз решил перескочить через поваленный ствол. И перескочил, и даже вполне ловко, только беда в том, что за стволом была яма от вырванных корней. Удар ослабил хватку. Рейневан полетел в лопухи, к счастью, такие большие и густые, что они оказались способными хоть немного смягчить падение. Но удар о землю все же вышиб у него из легких весь воздух, и он со стоном свернулся клубком.

Распрямиться он уже не успел. Гнавшийся за ним Вителодзо Гаэтани спрыгнул с седла рядом.

– Хотел сбежать? – прохрипел он. – От меня? Ах ты, гадина.

Гаэтани уже собрался было пнуть Рейневана, но не успел.