СЕРГЕЙ, 55 лет

НИКОЛАЙ КОЛЯДА

КАПСУЛА ВРЕМЕНИ

Пьеса в одном действии.

 

 

город Екатеринбург

2013 год

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ИННА, 55 лет

СЕРГЕЙ, 55 лет

 

 

Площадь возле старого Дворца культуры, ночь, лето, наши дни.

 

 

Ночь. Лето. Старый с колоннами Дворец культуры на площади в центре города в стиле сталинского барокко. Дворец будто нависает над площадью, устрашает и её, и всех, кто мимо проходит.

На площади пусто, киоск с шаурмой закрыт, народу нет. Над входом во дворец культуры висит большая растяжка с надписью: «Нашему заводу – сто лет! Ура! В 12 часов приходите все на праздник и на вскрытие «Капсулы времени!».

Ветер трясёт растяжку и она гулко хлопает, ударяясь об колонны.

Горит один фонарь на столбе и освещает двух человек, сидящих на ступеньках.

Это ИННА и СЕРГЕЙ.

Муж и жена – одна сатана: вот это про них. Они очень похожи друг на друга – оба невозможно толстые, оба в штанах и в свитерах, оба в очках с толстыми линзами.

Сидят они на самой верхней ступеньке, прижавшись друг к другу, холодно им. Недалеко от ступенек стоит детская коляска.

Где-то в стороне завод, идет ночная смена и там что-то гудит, брякает и стучит.

СЕРГЕЙ (шепотом). Что ты сидишь на камешке? Возьми какую-нибудь тряпочку в колясочке. Подложи что-то, простудишь вот яичники.

ИННА. Думаешь, они мне еще понадобятся? Сам сидишь так же. Я третий день на пенсии. Сам простудишь. Я отдыхаю. Вот повезло, я на пенсии. А тебе еще пять лет мантулить. Вот будет мне смешно все эти пять лет! Я буду спатиньки. А ты будешь вставать и бежать на работу!

СЕРГЕЙ. Ты дурочка с переулочка. Тебе же будет хуже. Я всегда сплю у стеночки. Ты не даешь мне спать с краю. Мне придется через тебя перелезать, и однажды я тебя раздавлю. Потому что ты толстая.

ИННА. Ты сам Жора Жирняго. Жир-трест комбинат, промсосиска, лимонад. Это про тебя.

СЕРГЕЙ. От Жоры Жирняги слышу. Давай топорик, ножичек, молоточек, возьми в колясочке. Зубилочко там есть. Гвоздодерчик. Я такой хозяин. У меня всё есть, я - молоточек!

ИННА. Прекращай свои уменьшительные! Всю жизнь так говорит, сюсюкая, сюсюкая, сюсюкая. Вот с чего?

СЕРГЕЙ. А так мягче выходит. Не так грубо всё. Ты знаешь, я не люблю грубости. Я даже ни разу в жизни не сматерился. Аллергия на грубость. Я очень мягкий.

ИННА. Да, да. Мягкая надувная игрушка из Китая. Всё время думаю, что тебе на живот надо такую кнопочку приделать, на которую нажмешь и начинается песня: «Теперь я Чебурашка, мне каждая дворняжка! …»

СЕРГЕЙ. Тише, кто-то идет!

ИННА. Трус. Никого нет.

СЕРГЕЙ. Что ты распелась тут? Устроила концерт! Мы за этим пришли? Давай быстрее.

ИННА. Ну, давай. Я-то что? Ты же это всё придумал.

СЕРГЕЙ. Давай, Инночка, давай, ну, сделаем это быстренько и пойдем баиньки, мне ведь завтра на работочку.

ИННА. Ты же мужик, какого черта ты меня вперед толкаешь? Толкает и толкает.

СЕРГЕЙ. Давай, вперед, Инночка!

ИННА. Да стой! Посидим еще, Сережа, осмотримся, а то вдруг в кустах кто.

СЕРГЕЙ. Кто там в кустах? Кому нужно за нами следить?

ИННА. Кто-нибудь страшный.

СЕРГЕЙ. Не болтай. Никого нет. Мы одни. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. За углом.

ИННА. Я боюсь.

СЕРГЕЙ. Живи еще хоть четверть века. Всё так же за углом аптека.

ИННА. А камеры слежения тут есть?

СЕРГЕЙ. Нету тут камерочек. Кажется.

ИННА. А вдруг есть? И тогда они, менты позорные, сразу приедут?

СЕРГЕЙ. Нету, я всё проверил. Давай, Инночка, давай, пошли.

ИННА. Постой, посидим, осмотримся.

СЕРГЕЙ. Мне на работочку утречком!

ИННА. Успеешь. Опоздаешь даже если, не страшно.

СЕРГЕЙ. Я охранником работаю, мне сменщика сменять надо, мне нельзя опаздывать. А то уволят и больше никуда не возьмут.

ИННА. Конечно, не возьмут. Ты старый и толстый. Хорошо живёт – сбоку живот.

СЕРГЕЙ. На себя посмотри.

ИННА. Ты хамишь женщине, а говоришь, что не любишь грубости. Не стыдно? Меня надо любить и уважать. Я уважаемая. Меня три дня назад провожали на пенсию всей столовой. Не хотели отпускать. За руки держали, ноги мне целовали.

СЕРГЕЙ. Кто целовал тебе ноги? Ты работала мойщицей посуды в заводской столовой. Некому посуду будет мыть, вот и не хотели отпускать. Никто потому что не хочет идти на твое место!

ИННА. Нет, меня уважали. Но я ушла. Всё надо делать во время. Всё надо по закону. Я должна отдыхать. Пенсия. А до этого я была инженером. И все это помнят! И за это мне ноги целовали!

СЕРГЕЙ. Я тоже был инженером, но никто этого не помнит. Успокойся. Ни про тебя не помнят, ни про меня. Не целовали тебе ничего! Ушла, и все локтем перекрестились.

ИННА. А ты жирный.

СЕРГЕЙ. А что же ты прожила всю жизнь с таким? Где твой принц?

ИННА. Мой принц проскакал мимо на розовом коне. Я от нечего делать прожила с тобой. Мне скучно было менять свою жизнь. Я могла бы пять раз выйти замуж. Я была невозможно худенькой и невозможной красавицей. Я писала стихи. Я была романтичной. Я меня были волосы до сюда вот.

СЕРГЕЙ. До куда?

ИННА. До попы!

СЕРГЕЙ. Фу!

ИННА. Сам ты фу. В молодости я шла по улице и машины останавливались от моей красоты.

СЕРГЕЙ. Ага, машины. Никто не останавливался. Вот я был красавец, так красавец. Все помнят. Вот это я шел и машины останавливались!

ИННА. Я лучше была!

СЕРГЕЙ. Ладно, не будем спорить. Начинай.

ИННА. Ты сам начинаешь. Не можешь уступить женщине. Я терплю и терплю тебя. Я прожила с тобой столько лет только из-за твоей квартиры.

СЕРГЕЙ. Ага, из-за квартиры. Вот, вот. Дали ему год, просидел два – вышел. Слышал сто раз.

ИННА. Но скажу теперь правду: говно твоя квартира.

СЕРГЕЙ. Прекращай! По ушам колотит!

ИННА. Полное говно. Первый этаж, хрущевка, на стояке находится квартира, всё сливается к тебе сверху, приходится раскладывать мешки с мятой, чтобы в квартире не пахло. Слева овощной магазин – воняет гнилью, справа аптека – воняет прокладками.

СЕРГЕЙ. Какая ты грубая, Боже! Как я тебя терплю все эти годы! А еще говорит про себя, что она - поэтесса! Фу! Ей все не так.

ИННА. Мне всё не так!

СЕРГЕЙ. Хватит ругаться!

ИННА. Молчи.

СЕРГЕЙ. Молчу. Я просто тихо и спокойно тебе возражаю. Что-то говорю. Просто так. В порядке бреда.

ИННА. В порядке бреда? Да, ты бредишь. Бредишь и бредишь. Дура я. Прожить с ним жизнь из-за квартиры. У меня никогда не было своей. Это значит – пропала жизнь.

СЕРГЕЙ. Я продам скоро квартиру, и там будет магазин. Я получу большую квартиру, там будет две комнаты, я буду спать в отдельной комнате. Наконец-то в отдельной комнате. Я всю жизнь мечтаю об этом. Она пилит меня всю жизнь, мне нет покоя. Начинай, ну, начинай уже, Инна!

ИННА. Никто не купит.

СЕРГЕЙ. Купят. Там будет магазин «Климат», я буду в него заходить. Там будут продавать кондиционеры для дорогих квартир и магазинов. Я буду стоять и улыбаться. Они будут продавать кондиционеры. А я буду улыбаться.

ИННА. Чему?

СЕРГЕЙ. Буду представлять себе эти большие и красивые квартиры, в которых живут люди. Чистота, кафель, обои, простор и воздух.

ИННА. Всю жизнь лежит на кровати и мечтает. Палец о палец не ударил. Болтун.

СЕРГЕЙ. Уже приходили бизнесмены, чтобы купить мою квартиру. Они всё посмотрели и ушли очень довольные. Моя квартира им для бизнеса подходит. Она очень выгодно расположена. Мимо проходит огромное количество народу. Прямо напротив квартиры - заводская проходная.

ИННА. Что в люди вывела меня.

СЕРГЕЙ. Да! Она меня вывела в люди! Мой любимый завод сделал меня человеком! И всю жизнь я вижу, как люди идут на завод и как идут с завода. Это такое счастье видеть трудовой народ! «Нет на свете прекрасной одёжи! Чем бронза мускулов и свежесть кожи!». «Заняты школьники делом! Пишут по белому черным! Пишут по черному белым! Перьями пишут и мелом! Нам не нужна война!». «Мы придем к победе социалистического труда!». «Свободу Анджеле Дэвис!». «Отпустите Луиса Корвалана!».

ИННА. Ты что?

СЕРГЕЙ. Это я так. В порядке бреда. Вспомнил вдруг.

ИННА. Хватит говорить лозунгами. Ты – как депутат, который собрался на выборы. Помолчи, Луис Корвалан. Выборы, выборы, все депутаты …

СЕРГЕЙ. Тихо! Это я от страха говорю лозунгами.

ИННА. Трус, я же говорю. Пошли домой, пока делов не натворили?

СЕРГЕЙ. Нет! Доведем всё до конца. Я скоро получу квартиру на втором этаже, наконец-то, высоко, и у меня там будет большой балкон, я буду сидеть на нем в кресле или лежать в гамаке.

ИННА. Веревки оборвутся.

СЕРГЕЙ. Если сядешь рядом - оборвутся! Так вот, буду на балконе лежать, а вокруг дома будет лес и поле, и там чуть подальше будет речка. Я всю жизнь мечтал о таком.

ИННА. Тебя выселят в сараюшку на сто первый километр, бизнесмены всегда всех обманывают, не вздумай подписывать бумаги, тебя обманут, как обманывали всю жизнь. Жора Жирняцкий.

СЕРГЕЙ. На себя посмотри, Дюймовочка.

ИННА. Никаких бизнесменов не было, ты врешь.

СЕРГЕЙ. Были. Они пришли в квартиру, а ты была на работе. И хорошо, что тебя не было. Мне было стыдно им сказать, что моя жена работает посудомойкой в заводской столовой. Мне всю жизнь за тебя стыдно. От тебя один стыд мне. Мне даже стыдно какать в квартире, пока ты дома. Всё время приходится на работе, из-за тебя, потому что я боюсь, что услышишь, и мне будет стыдно! Потому что стенки тонкие!

ИННА. И что? Какай сколько хочешь. Мне не стыдно.

СЕРГЕЙ. А мне стыдно, потому что я тебя любил и люблю всю жизнь!

ИННА. Что, правда?

СЕРГЕЙ. Правда!

ИННА. Это любовь?

СЕРГЕЙ. Это любовь!

ИННА. Ша! Тихо, Сережа! Ментовка едет! Прячься.

Через площадь медленно проехала милицейская машина.

СЕРГЕЙ. Куда прятаться?

ИННА. За колонну!

СЕРГЕЙ. Все равно будет видно. Сиди на месте. Не двигайся. Не заметят. Делай вид, будто мы отдыхаем. Качай коляску. Будто мы вышли с ребенком вечером перед сном погулять. Тише ты! Не качай ногой, нельзя так ребенка! Рукой качай! Аккуратно делай это!

Машина сделала круг и уехала.

Инна качает коляску.

ИННА. А-а-а. А-а-а. Баю-бай.

СЕРГЕЙ. А-а-а. А-а-а. Баю-бай.

Молчание.

Скоро два ночи. Надо начинать, Инна. А то потом будет поздно. Свет выключат. Что мы увидим в темноте? У меня и так плюс пять.

ИННА. Не кокетничай. Все знают в районе – плюс восемь.

СЕРГЕЙ. Ну и что? Говорю, давай, начнем. Тут надо долго долбиться, доставай весь инструментик из колясочки, ну?

ИННА. Послушай, Сережа? Я в сотый раз спрашиваю: ты уверен, что мы должны это сделать? Может, всё-таки, пойдем домой баиньки?

СЕРГЕЙ. Женщина, слушай мужчину! Завтра тут на площади будет торжественное собрание. Исполняется сто лет нашему заводу, которому мы с тобой, Инночка, посвятили всю жизнь.

ИННА. Боже, как ты любишь говорить красиво!

СЕРГЕЙ. Да! Посвятили! И другой жизни у нас не будет. Мы придем к победе социалистического труда! Партия сказала «Надо!», комсомол ответил «Есть!». Каждую крошку в ладошку! Мы любим наш завод!

ИННА. Как в анекдоте: любим, да, кушать – да, а так – не очень. Ты будто выступаешь на митинге завтра.

СЕРГЕЙ. Помолчи! И мы будем завтра с тобой стоять в первых рядах на празднике, красивые и нарядные. У меня медаль «Ветеран труда». Я ее прицеплю.

ИННА. Выплакал, выходил, выклянчил.

СЕРГЕЙ. Да! Выплакал! Если положено – пусть дают. И завтра они откроют «Капсулу времени». Достанут то, что там. И прочитают вслух. То, что нам написали наши потомки пятьдесят лет назад.

ИННА. И что они могли написать? Тебе это интересно?

СЕРГЕЙ. Интересно. Было бы не интересно, я бы не пошел ночью с отбойным молотком вскрывать капсулу.

ИННА. У тебя отбойный молоток есть?

СЕРГЕЙ. Это символ такой! У меня есть просто молоток. Я не знаю, какой там текст. Но я хочу знать. Мне было пять лет, когда ее закопали, замуровали сюда, и я не помню этого момента. Но всю жизнь, даже когда маленький ходил во дворец на занятия в театральный кружок и в ансамбль танца «Фламинго» …

ИННА. Ты танцевал?!

СЕРГЕЙ. Да! Я танцевал! Я хотел идти в балет! Но не вышло! Помолчи, без комментариев! Так вот, и всякий раз, когда я шел на новогодние представления во дворец, я проходил мимо этого люка, где капсула времени, и стоял, и думал, что настанет день, настанет тот светлый день, когда ее вскроют, и я буду стоять и слушать, что там написано! Там должно быть написано что-то очень важное! И тогда вся моя жизнь приобретет законченность и смысл. Понимаешь?

ИННА. Нет.

СЕРГЕЙ. Женщина, мне это надо! Я хочу знать! А они завтра могут вскрыть и прочитать совсем не то, что там написано. Они могут обмануть меня и всех нас. Они всегда так делают! Понимаешь? Они прочитают другое. И жизнь моя потеряет смысл.

ИННА. А тебе-то что?

СЕРГЕЙ. Я хочу правду. Тогда мне станет понятно, зачем я жил.

ИННА. Ты думаешь, там Господь Бог живет?

СЕРГЕЙ. Я атеист, ты знаешь. Мне просто это важно. Я на заводе всю жизнь.

ИННА. Да. Дослужился от инженера до охранника. Карьера.

СЕРГЕЙ. Помолчи. Это мой завод, моя жизнь, моя капсула времени. Мне надо это, Инна! Ты поможешь мне? Начали? Берем инструменты?

ИННА. Стой. А вдруг там вообще ничего нет, пусто?

СЕРГЕЙ. Есть. Должно быть что-то.

ИННА. А если нет? Ты в дурдом попадешь от отчаяния?

СЕРГЕЙ. Я и так скоро в дурдом попаду.

ИННА. Я с тобой тоже туда, чувствую.

СЕРГЕЙ. Конечно. Мы всегда вместе. Бери инструмент.

ИННА. А вдруг там деньги, золото?

СЕРГЕЙ. Ну и пусть. Оставим, пусть лежит. Нам зачем золото?

ИННА. И правда, у нас всё есть.

СЕРГЕЙ. У нас всё есть, да! Нам чужого не надо. Нам только свое отдайте. А это, там, наше. Моё. Понимаешь?

ИННА. Кто-то идет.

СЕРГЕЙ. Качай коляску, будто там ребенок.

ИННА. Мы старые, у нас не может быть ребенка.

СЕРГЕЙ. Пусть думают, что это наш внук.

ИННА. Тогда надо написать на коляске «Внук».

СЕРГЕЙ. Да. И еще: «Не кантовать». Не качай! Сиди и жди, когда он уйдет. Хотя – какая нам разница? «Делай, что должно и пусть будет, что будет!», как говорили великие. Я не собираюсь ни перед кем оправдываться. Я делаю праведное дело. Не тряси так коляску, железо стучит!

ИННА. Пусть они думают, что наш внук большой и у него зубы стучат так от холода.

СЕРГЕЙ. Не смешно. А что это брякает в коляске?

ИННА. Это пустые банки бьются об шуруповёрт.

СЕРГЕЙ. Зачем ты собираешь банки?

ИННА. Всё пригодится в хозяйстве. Вдруг я захочу сварить варенье. А баночки уже есть.

СЕРГЕЙ. Ты в жизни не варила варенье. Ложки твоего варенья я не съел. Ты вообще готовить не умеешь. Я ем только хлеб с маслом и оттого стал такой толстый. Ты виновата.

ИННА. А я не ем вообще. Всю жизнь худею. А толстая. И что? Такая у меня конституция. Ничего не поделаешь.

СЕРГЕЙ. Ничего не поделаешь. Выкинь банки.

ИННА. Всё может пригодиться. Я видела по телевизору дом из бутылок. Всё может пригодиться вдруг. Вдруг мы с тобой выиграем в лотерею миллиард денег и построим дом из бутылок. Когда-нибудь. Где-нибудь. На берегу какого-то моря. И там будем, наконец, жить. А не на втором этаже с балконом.

СЕРГЕЙ. Раньше бутылки принимали назад и давали за них деньги. Все детство я сдавал бутылки и на эти деньги покупал книги. Перед тем, как сдать бутылки, я всегда проверял пальчиком горлышки, чтобы они были не разбиты. И всегда всё детство у меня были пальцы с порезами, мне приходилось их завязывать бинтами или заклеивать лейкопластырем. Щербатые бутылки.

ИННА. Ты что это завспоминал?

СЕРГЕЙ. Не знаю. Так. От страха.

ИННА. Я тоже много чего помню, раз такое дело. Первую баночку из-под «Кока-Колы», которую я выпила, я сохранила, и она у меня стоит на полочке. Я в нее складываю денежки. Копилка такая. Просто дырочку в ней ножницами чуть побольше сделала и всё. И всегда вспоминаю вкус этой впервые мною выпитой «Кока-колы». Что-то неземное. Видишь? Не только у тебя одного было тяжелое детство и деревянные игрушки.

СЕРГЕЙ. Всё. Хорош ностальгировать. Доставай инструмент. Начнем.

ИННА. Ну, прощай, разум, здравствуй, дурь. Давай, начнём.

Они достали из коляски топор, молоток, пилу, шуруповерт, гвозди, отвертки.

Некоторое время молча долбят чугунный люк, сдвигают его и достают заржавленный цилиндр. Крутят крышку цилиндра.

Вскрывают.

В цилиндре три бумажки, свернутые в трубочку.

Инна и Сергей сели рядом, пыхтят, светят фонариком.

Начинают читать.

СЕРГЕЙ. Что от тебя столько шума? Неповоротливая какая!

ИННА. Тихо, не сопи так, слышно всё!

СЕРГЕЙ. Сама тихо!

Читают хором, а потом по очереди, быстро, захлёбываясь.

ВМЕСТЕ. «Счастливые наши потомки, приветствуем вас из далеких наших лет пятьдесят лет назад …».

СЕРГЕЙ. Стой, дай отдышаться.

ИННА. Тише, ты как бегемот сопишь!

СЕРГЕЙ. Сама тише!

ИННА. Да помолчи ты!

СЕРГЕЙ. Сама помолчи!

ИННА. Рот закрой!

СЕРГЕЙ. Сама закрой!

ИННА. Тихо, сказала! (Читает). «Пятьдесят лет назад мы положили эту капсулу времени под люк, чтобы сегодня вы прочли это и услышали наш голос. Из далекого, но прекрасного нашего времени мы шлём вам, счастливым жителям коммунистической земли, доброе слово нашего привета. Когда в день столетия нашего славного завода, вы, дети и правнуки наши, соберётесь, чтобы отметить этот знаменательный день, вот тогда, дорогие наши, вспомните и о нас, живущих в эпоху строительства коммунистического общества и боровшихся за его торжество …».

Молчание.

СЕРГЕЙ (читает). «… Не будем скрывать от вас, что жизнь и труд наши проходили в сложных условиях. Во многих странах Европы и Азии развивался и укреплялся социализм. Но, в то же время, на земном шаре сохранялся капитализм, сторонники которого предпринимали все, чтобы помешать созиданию нашей счастливой жизни. Все передовые и честные люди на земле упорно боролись с капитализмом за прогресс и справедливость, за счастье для себя и своих детей. И мы, заводчане, так же, как и весь наш двухсотмиллионный советский народ, под руководством испытанной Ленинской партии коммунистов боролись за счастливое будущее всего человечества. Мы боролись за ваше счастье, дорогие потомки. Вся наша жизнь была заполнена удивительными делами, и хотя труд наш был скромен, мы гордимся своими достижениями …».

Молчание.

ИННА. «… Здесь сегодня, когда мы пишем это письмо вам, на этом празднике присутствуют старые большевики, современники великого Ленина, люди, принимавшие участие в рождении нового, светлого мира в 1917 году. Здесь среди нас герои-бойцы Великой Отечественной войны, здесь пионеры и комсомольцы, дети, старики, здесь все мы. Мы, весь советский народ, мы смотрим на вас и видим вас, красивых, чистых, стройных, ясноглазых, здоровых и умных, и мы улыбаемся вам, нашим прекрасным потомкам …».

Молчание.

СЕРГЕЙ. «… Вы все, наверняка, очень красивые, наши потомки. Конечно! Вы должны быть красивые! Вы все стройные, голубоглазые, высокие. Вы крепки здоровьем, вы никогда не болеете, у вас нет вообще никаких проблем. Всегда светит солнце, всегда лето, вы победили природу и научились ею управлять. На улицах чистота и порядок, в магазинах много продуктов и одежды. У нас были на прилавках только майонез и банки с морской капустой. А у вас всё есть! Наконец-то! Как мы рады за вас, родные наши, любимые наши потомки! Как мы вас любим … Как хотим поцеловать вас, прижаться к вам и пожелать вам дальнейшего счастья! Какие вы счастливые, наши потомки! Вам так повезло! Не жалуемся. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!» - это про нас. Мы жили в роковые минуты. Нам было так тяжело жить, так трудно, но мы жили только для вас и для вас. И ваше счастье – это и наше счастье …».

Молчание.

ИННА. «… И когда через пятьдесят лет в торжественной тишине притихшего завода или нового грандиозного дворца культуры один из лучших ваших граждан прочтёт это наше письмо, примите и вы решение – послать на пятьдесят лет вперед свою эстафету счастья. Пусть к нашему скромному посланию присоединится и ваше слово! И да будет это хорошей традицией для поколений …».

Молчание.

Держат листочек в руках.

Инна слезы вытирает.

Ну? Доволен?

СЕРГЕЙ. Тут еще что-то на другой стороне.

ИННА. Читай. Я не вижу ничего, слезы бегут. Будто туда улетела. На пятьдесят лет назад. Что там?

СЕРГЕЙ (читает). «Как у вас дела, дорогие наши потомки? Как вы живёте? Слушайте последний анекдот: «Только на УЗИ Маша поняла, что привезла из Турции не только ракушки!».

Молчание.

ИННА. Что?

СЕРГЕЙ. Анекдот.

ИННА. Какой?

СЕРГЕЙ. Тут написан.

ИННА. Где?

СЕРГЕЙ. Да вот.

ИННА. Что там?

СЕРГЕЙ. «Только на УЗИ Маша поняла, что привезла из Турции не только ракушки».

Молчание.

ИННА. Это что, мне снится?

СЕРГЕЙ. Нет.

ИННА. Ты бредишь. У тебя очки плюс восемь.

СЕРГЕЙ. Да вижу я всё. Что ты пристала к моим очкам?

ИННА. Там еще что-то есть?

СЕРГЕЙ. Да. (Читает). «Суки и сволочи! Мы давно уже сдохли, а вы живете! Мы строили вам прекрасную жизнь, а вы всё просрали!»

ИННА. Чего?!

СЕРГЕЙ. «Просрали» тут написано.

Молчание. Читают письмо.

Смотрят в темноту.

ИННА. Ну, вообще-то – правильно. Просрали.

СЕРГЕЙ. Что – правильно? Это государственный документ, тут не может быть такого!

ИННА. Ну, кто-то же это написал?

СЕРГЕЙ. «Будьте прокляты, суки и твари! Засуньте эту бумажку себе в …». Слово подмокло, не разобрать.

ИННА (читает). Да и так понятно. Что ж разбирать-то.

Молчание.

Ну всё, пошли. Положи всё назад и пошли.

Молчание.

СЕРГЕЙ. Дак что – вот это будут завтра читать тут, при всем народе, вслух? Про УЗИ и Турцию? На празднике? На дне рождения завода?

ИННА. А твоё какое дело?

СЕРГЕЙ. Как – какое?! Я заводу отдал жизнь!

ИННА. Тебе же только что предложили засунуть в одно место твою жизнь.

СЕРГЕЙ. То есть?

ИННА. Пошли отсюда.

СЕРГЕЙ. Я тебе еще раз говорю: это государственный документ, какие ракушки, какое УЗИ? Почему тут грубые слова?

ИННА. И что? Думаешь, они тогда не матерились, не ругались?

Молчание.

СЕРГЕЙ. Я понял. Это не настоящий документ. Это поддельный. Кто-то посмеялся. Это молодые. Они, твари поганые. Они смеются над нашими жизнями. Они подменили. Они вскрыли и подменили. Они сидели тут, сочиняли это всё, тут, на ступеньках сидели, пиво пили и ржали, как кони. Это оппозиционеры. Болотная площадь. Эта бумага, смотри, она же не на машинке напечатана, а на компьютере набрана. Тогда не было компьютеров, это всё неправда!

ИННА (роется в ямке). Тут больше ничего нет. А, нет, есть: болт, шуруп, веревочка, гвоздик, шприц.

СЕРГЕЙ. Шприц?

ИННА. Ну да.

СЕРГЕЙ. Ну, я же говорил! Наркоманы. Они смеются над нами. Над тобой и надо мной! Над нашим поколением. Над нашими идеалами. Над нашим детством и юностью. Завтра это всё вслух прочитает начальство, мы будем с тобой стоять в первых рядах, и вся площадь будет умирать от хохота над нами. Так? Будут тыкать пальцем в нас с тобой и смеяться!

ИННА. А почему в нас? Мы одни, что ли? (Пауза). И зачем тебе это надо было? Зачем ты сюда полез? Гробокопатель. Жили и жили себе спокойно. Зачем нам эти мировые проблемы? Ну их к черту, пусть разбираются. У нас свои дела. Может, и правда, скоро переедем и будем смотреть с балкона на речку. И жить спокойно.

СЕРГЕЙ. Я чувствовал. Я знал. Стой! Надо спасать положение. Мы напишем новое послание. Закопаем его. Давай ручку, бумагу. Есть у тебя там в коляске?

ИННА. В Греции всё есть. На. А чего ты писать-то собрался?

Инна достала из коляски бумагу, ручку.

Сергей положил бумагу на ступеньку, быстро пишет.

СЕРГЕЙ. «Люди земли! Прошло пятьдесят лет, и вы читаете наше письмо! Мы так хотели, чтобы вы были счастливы! Очень счастливы! Счастливы ли вы?! Мы – счастливы! Мы так счастливы! Вы себе представить не можете наше счастье! Бесконечно наше прекрасное счастье строителей коммунизма! Живущих в развитом социализме!».

Молчание.

ИННА. Других мыслей у тебя нету?

СЕРГЕЙ. Ну, это черновик. Подскажи, что написать. Это я так пока, в порядке бреда написал.

ИННА. Вот, вот, дали ему год, просидел два – вышел.

СЕРГЕЙ. Ну и всё, хватит. И так хорошо. Красиво и патетично. Радостно. Волнительно. Закапываем.

ИННА. Нет. Мало. Стой. Надо еще. Еще надо много написать.

СЕРГЕЙ. Что ты напишешь?

ИННА. Нужны какие-то подробности нашего быта. Какие мы были тогда. Чтобы все поверили, что мы были живые. Нужны какие-то детали. Я поэтесса и знаю, что в поэзии всегда должны быть детали. Чтобы все нас светло вспомнили и заплакали. А то это всё слишком пафосно. Надо как-то попроще.

СЕРГЕЙ. А что ты расскажешь про себя, какие детали?

ИННА. Надо что-то живое. Я поэтесса, я знаю.

СЕРГЕЙ. Надоела, поэтесса! Ну, напиши про нас с тобой.

ИННА. А что у нас было с тобой тогда живого?

СЕРГЕЙ. Ну, мы же как-то любили друг друга.

ИННА. Ну да.

СЕРГЕЙ. Пиши про нас.

ИННА. Про нас?

СЕРГЕЙ. Про нас?

ИННА. Дай, я напишу. Я буду писать сначала черновик. Буду писать, что в голову придет. Как ты говоришь, в порядке бреда. А потом перепишу.

СЕРГЕЙ. Пиши.

Молчание.

Инна грызет ручку.

ИННА. В творчестве очень важно писать первое, что приходит в голову. Как будто мессэдж с неба, от Бога. Надо представить себе, что к голове присоединен шланг с неба и что в него кто-то что-то говорит, и это надо записывать.

СЕРГЕЙ. Что ты болтаешь? Шланг, мэссэдж! Пиши!

ИННА. Пишу, что в голову приходит. Как в шланге. (Пишет.) «Люди! Я сегодня утром проснулась и долго лежала. Но не потому, что рядом лежит Сережа, а он очень толстый и мне через него трудно перелезать. Он всё время хочет спать с краю. Из-за этого мы ругаемся. Но я долго лежала совсем не поэтому. А просто лежала. Когда мы встретились с Сережей сто лет назад, он был худенький. И я. Мы были красивые. Мы любили друг друга. Мы были такие счастливые. Сейчас он толстый, но не потому, что много ест, а потому, что он болеет, надо лечиться, а денег на лечение нет. Так вот, я лежала и долго думала. Я смотрела в потолок. Соседи залили нас еще лет десять назад, и продолжают лить, а мы им говорим: «Как вам не стыдно?», а им не стыдно, они богатые, у них свой магазин на рынке, а у нас нету. Они смеются и говорят нам: «Бомжи!», и не хотят платить за ремонт. Говорят, в России любят убогих. Неправда. Нас никто не любит. Мы убогие и мы это знаем, но что делать? Мы ничего не умеем. Мы не можем себя спасти. Я лежала и смотрела в потолок и думала: Господи, зачем ты сделал мне столько муки в жизни, зачем ты дал мне эту жизнь? Зачем дал, если скоро заберешь и зачем я жила? А как оставить эту жизнь им всем и уйти, а они будут жить и увидят то, что будет через пятьдесят лет? Как я могу уйти? Я не могу и не хочу, даже если мне плохо живется. Я знаю, отчего люди умирают: от страха. Вдруг становится страшно, что это может произойти в любую минуту, ведь все твои родственники и ровесники умерли, а значит, и скоро твоя очередь к окошку подошла. А смерть - это «Синяя змейка». Она пробежит по тебе и остановит всё, что движется в тебе, и превратит всё в некроз. А она, «Синяя змейка», приходит откуда-то, как молния. Нет, не приходит. Она всегда живет в человеке, а потом вдруг нападает …»

Молчание.

Инна уже перестала писать, сняла очки, достала большой грязный цветастый платок, вытирает слезы и сморкается в платок.

СЕРГЕЙ. Дак ты про что пишешь? Надо писать оттуда, а ты пишешь туда отсюда.

ИННА. Откуда куда туда отсюда?

СЕРГЕЙ. Ну, наоборот надо. Не понимаешь?

ИННА. Не понимаю. Ничего не понимаю. Стержень кончился. Не могу писать.

СЕРГЕЙ. Дай мне, у меня есть в кармане карандаш, я напишу. (Пишет). «Меня зовут Сергей. Я родился в СССР. Я очень был политически грамотным. Очень любил заниматься политикой. И всегда ходил на все митинги и собрания. У меня была и есть гражданская позиция. А когда снимали памятник Дзержинскому, я был в это время в Москве в командировке, и я пошел на площадь к Лубянке и залез на столб и кричал «Свободу политзаключенным! Долой самодержавие!». А сейчас я болею и редко хожу на митинги. Мне надо каждый день в четыре часа дня ставить инсулин, а он дорогой, у меня сахарный диабет откуда-то взялся – отчего, почему, зачем, я не знаю! А еще у меня есть собака, которую зовут Джим, она старая, она мне надоела, от нее везде шерсть и ее надо рано утром выгуливать, я хочу ее отдать таджикам на шаурму. На улице мне говорят, что она выглядит так, будто ею мыли посуду. И советуют ее взять за хвост и ударить об дверь. Или встать ей на одну ногу, а за другую дёрнуть и порвать. А я ее люблю. И Инну люблю. А еще я хотел съездить в Египет, в Турцию, и в Америку, и в Индию, но никогда уже не поеду, потому что нет денег. А зачем я жил, я так ничего и не увидел. Я стал старый, на всех злюсь, потому что я болею, а они здоровые. Мне так тяжело, так тяжко, я так хочу жить! …»

Молчание.

ИННА. Дак ты тоже пишешь отсюда туда. А надо наоборот.

СЕРГЕЙ. Наоборот? А как наоборот? Я уже ничего не понимаю.

ИННА. Дай мне, я напишу. (Пишет). «Слушайте, товарищи, меня! Я хожу по магазинам только в мужские отделы. Будто что-то выбираю своему мужу и хочу купить. Но у меня нет денег, мы носим все по двадцать лет, мы не покупаем вещи. Я просто делаю вид в этих магазинах, что хочу что-то купить. Хожу и трогаю все тряпки. Но самое главное – мне надо подойти и потрогать джинсовую рубашку. Точно такую, синюю, какая была у Сережи, когда мы с ним познакомились. Он был такой молодой и красивый, и у него у одного в городе была такая рубашка, из вареной джинсы. Нет, это был не самопал, а настоящая джинса, невозможно красивая. Ему привезли из-за границы. Фирмовая. Он ходил в такой рубашке, а если расстегивал чуть-чуть, то было видно его грудь красивую и волосы на груди было видно, я была маленькая, худенькая, я была ему под мышку, и я иду с ним по улице, а все на нас оглядываются: «Какая красивая пара!». Вот и теперь, на старости лет, я хожу по магазинам мужской одежды. Я стою в магазине и трогаю эту рубашку, будто его трогаю тогда, молодого. И всё вспоминаю! Я его так любила тогда и была так счастлива, и никакой «Синей змейки» не было тогда! …»

Молчат.

СЕРГЕЙ. Не надо, не надо, не пиши так, не говори так, мне стыдно, это только наше, не надо никому рассказывать …

ИННА. Сам любишь правду, сказал.

Молчат.

СЕРГЕЙ. Дай, я еще напишу. Дай мне! (Пишет). «Я хочу смотреть по телевизору «Четыре танкиста и собака». Хочу смотреть это кино каждый день. Будто снова детство. Я во дворе. Весна, лужи, я бегаю, балуюсь, бегут ручьи, тает снег, но скоро время начала фильма и я бегу домой, и дома в черно-белом телевизоре смотрю «Четыре танкиста и собака». Господи, почему у меня так болит сердце, оно лопнет сейчас. Вот это и всё, что было, вся жизнь? На этом конец? Почему так мало было, Господи?!».

ИННА (вырвала у Сергея карандаш, пишет). «А теперь я его не люблю! Я не люблю его сейчас! Я его только тогда любила! А сейчас нет! Потому что он сошел с ума! Он толстый и больной! Он ставит у кровати стальные листы и говорит, что его мысли читают кэгэбэшники! Я не могу больше рядом с ним! Он сошел с ума!».

СЕРГЕЙ (вырвал у Инны карандаш, пишет). «Это она сошла с ума! Она говорит, что она поэтесса, но это неправда! Она в жизни написала десять строчек каких-то стихов, которые опубликовали в заводской малотиражке и всё! Это она плохая, а не я! Она стала толстая! Я не люблю ее! Она ходит со своей сумкой с потрескавшейся кожей, теряет ее и все время спрашивает: «Где моя сумка из кожзама?». Она дура! «Кожзам, кожзам!». Какой «кожзам»? Кожезаменитель, что ли?! Она ничем не болеет. Но просит меня ставить ей уколы! Я ставлю ей уколы с дистилированной водой, а она говорит: «Вот, хорошо! Какой сильный укол! Как помогло!». Она все врет!».

ИННА (вырвала у Сергея карандаш, пишет). «А я так его любила тогда! Мы тогда с ним, если ехали в автобусе, то я, чтобы прижаться к нему, делала вид, что на повороте меня к нему прижимает, а он понимал это и тоже так делал! Мы просто тогда тайком хотели друг к другу на людях прижаться, так любили друг друга! А теперь нет! Не любим! Но живем вместе! Некуда идти! А тогда мы говорили друг другу: «Ну и повороты, ну и повороты!», и смеялись, и прижимались друг к другу, а это были не повороты, а это была наша любовь! А больше её нет!».

Молчание.

Сидят, плачут, смотрят в небо.

СЕРГЕЙ. Всё сказала?

ИННА. Я тебе это говорю каждый день. Ты всё знаешь.

Молчат.

СЕРГЕЙ. Ну, и что? Положить это туда?

ИННА. Ничего туда не надо класть. Пусть там будет пусто.

СЕРГЕЙ. Пусть будет пусто. Правильно.

ИННА. Нет, а что ты хочешь? Может, надо завтра выйти к микрофону и всё всем рассказать, всю правду?

СЕРГЕЙ. Что ты расскажешь? Про повороты? Про рубашку?

ИННА. Не знаю. Что на ум придет.

СЕРГЕЙ. Ничего хорошего не придет.

ИННА. Два идиота мы с тобой. Дурак и дурнушка. Выступать собрались. Ага. Нас не пустят дальше ограждения. Никому это не надо.

СЕРГЕЙ. Нет. Пусть все знают. Это для потомков.

ИННА. Никому это не надо. Заберем все эти бумажки с собой. Пошли уже.

СЕРГЕЙ. Туда надо что-то положить.

ИННА. Пусть так будет. Пусть будет воздух. Не надо людей смешить своей жизнью. Нет и не было никакого послания. Пусто. Воздух. Ветер.

СЕРГЕЙ. Нельзя так. Хоть что-то давай положим.

ИННА. Что? Какие предложения?

СЕРГЕЙ. Что у тебя там в коляске есть?

ИННА. Мусор.

СЕРГЕЙ. Дай, я посмотрю и выберу. Вот что лежит тут: нитки, иголка, ручка, пистолет игрушечный, банка пустая, фонарик, лампочка перегоревшая, муха дохлая, листок бумажки, высохший листочек с дерева, веточка, сухой цветочек, веревочка, кусок мыла, пепельница, банка железная из-под чая, копейка, пять копеек. Нету ничего больше. Песок.

ИННА. Вся жизнь песок.

СЕРГЕЙ. Пепел.

ИННА. Нечего нам оттуда сюда послать. И туда отсюда.

СЕРГЕЙ. Дай я на листочке напишу «Но пасаран!».

ИННА. Это что значит?

СЕРГЕЙ. «Враг не пройдет».

ИННА. Какие у тебя враги? Лучше тогда написать «Аста ла виста, бэби».

СЕРГЕЙ. А это что?

ИННА. А это из американского кино: «Будь счастлива, девочка!».

СЕРГЕЙ. Не смешно.

ИННА. И твоё не смешно.

СЕРГЕЙ. Смешно.

ИННА. Ладно, я же сказала: надо так оставить. Ничего нет. И хорошо, что нет ничего. Не надо ничего, говорю. И мусора не надо, и никаких писем. Так более многозначительно и красиво. Я поэтесса, я знаю.

СЕРГЕЙ. Всё-таки тут есть видеокамеры. Только сейчас разглядел.

ИННА. Где?

СЕРГЕЙ. Прямо над входом в ДК. Вон там горит красная кнопочка.

Встали, подошли к камере.

ИННА. Пусть смотрят.

СЕРГЕЙ. Пусть смотрят.

ИННА. Это какие-то инопланетяне на нас смотрят.

СЕРГЕЙ. Это менты на нас смотрят. Камера записывает, а завтра они все увидят и поймают нас.

ИННА (кричит). Эй вы там?! Эй, кретины?! Ну, меня хорошо видно? Смотрите! Очки даже сниму! Смотрите внимательно! А это – Сережа! А я - Инна! Это мы! Запомните нас такими и ищите завтра!

СЕРГЕЙ. Эти камеры пишут без звука.

ИННА. Я напишу на листочке: я - Инна, а это Сережа! Пусть завтра заберут.

Написала на листочке свое имя, позирует в камеру.

Видали, нет, какая я красавица?

СЕРГЕЙ. Завтра заберут.

ИННА. Нас весь район знает. Два идиота с коляской.

СЕРГЕЙ. Посадят.

ИННА. Ну и что? Там хоть кормят, и не надо будет мне думать, что тебе на обед готовить. Пусть посадят.

СЕРГЕЙ. Посадят. Позор.

ИННА. Я на все готова. К тому же - не посадят. Какой от нас толк? Никакого. И кому какое дело до этой капсулы времени – взломали мы ее или нет. Никому до этого дела нет.

СЕРГЕЙ. Это политическое преступление.

ИННА. Бред. Это даже не хулиганство.

Молчание.

СЕРГЕЙ. Ну дак что, по газам? Уходим? Или будем ждать, что приедет наряд милиции?

ИННА. Пошли. Хватит позориться.

Сдвигают крышку люка на место. Пыхтят.

Встали и вдвоем взялись за коляску. Помолчали.

СЕРГЕЙ. А вот был бы такой люк, чтобы в него можно было бы залезть, глаза зажмурить - и раз! – оказаться там, в том времени.

ИННА. Да. Здорово было бы. Раз! – и перенесся туда. А? Такая бы вот была бы машина времени.

СЕРГЕЙ. Ты куда хотела бы?

ИННА. Всё равно. Можно в пионеры. Или в октябрята.

СЕРГЕЙ. Или в комсомольцы. Макулатуру собирать. Металлолом. В «Зарницу» играть. «Тимуровцами» быть.

ИННА. Вот, вспомнила, как мы в школу приносили ведрами вертолётики от клена.

СЕРГЕЙ. Зачем?

ИННА. Учителя заставляли. Собирать семена клёнов. Чтобы их потом куда-то там отправить и озеленять целые улицы или какие-то степи. Так говорила учительница. Мы залезали на деревья и таскали ведрами эти вертолётики клёна в школу. Их ссыпали в мешки, а потом куда-то увозили.

СЕРГЕЙ. На помойку, поди.

ИННА. Нет! Я знаю, что где-то рощи, целые рощи стоят из тех моих вертолётиков. Где-то они шумят, наши клёны. На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы!

СЕРГЕЙ. На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы …

ИННА. Вот именно! И там по ним, по этим зарослям гуляют счастливые люди. Там дует ветер, и там красиво, и тихо, и спокойно.

СЕРГЕЙ. Это рай какой-то.

ИННА. Ну и пусть рай. Может, и рай. Где-то он есть – рай на земле.

СЕРГЕЙ. Рай.

ИННА. А мы с тобой в рай попадем?

СЕРГЕЙ. Ну, конечно.

ИННА. Я тоже так думаю. Пошли?

СЕРГЕЙ. Пошли.

Молчат, идут с коляской.

Ты дура.

ИННА. Ты дурак. Грубый дурак. А играешь в утончённого и нежного. А натура твоя время от времени всё ж таки проявляется. Грубая натура. Милый мой Сережа.

СЕРГЕЙ. Зачем нам это надо было?

ИННА. Да правильно мы всё сделали. Мы что-то поняли и узнали. А теперь - пусть они вскрывают и делают, что хотят. И пусть про себя что-то узнают. Пусть на ходу придумывают слова для того письма. Они мастаки врать. Вот и пусть врут.

СЕРГЕЙ. А придем завтра?

ИННА. Конечно.

СЕРГЕЙ. Погладишь мне костюм?

ИННА. Он старый, ты его сто лет не одевал. Не налезет на тебя.

СЕРГЕЙ. Налезет. И сама оденься покрасивше.

ИННА. Губы накрашу. И глаза. Говорят, завтра тут построят эстраду, и на ней будет выступать ансамбль танца из соседнего Дощатова. Они будут танцевать мексиканские танцы.

СЕРГЕЙ. Почему?

ИННА. У них такая любовь именно к мексиканским танцам.

СЕРГЕЙ. В Дощатове?

ИННА. Ну да. И что тут такого?

СЕРГЕЙ. Ничего.

ИННА. А что ты спросил?

СЕРГЕЙ. Просто подумал, что пока в маленьком Дощатове танцуют мексиканские танцы – жива Россия.

ИННА. А чего с ней сделается, с Россией? Ничего.

СЕРГЕЙ. Ничего.

ИННА. Тебя по-прежнему беспокоит судьба России?

СЕРГЕЙ. Да. Доедет ли это колесо до Казани?

ИННА. Доедет. И даже дальше.

СЕРГЕЙ. Давай, подъедем к мусорному контейнерчику, вон к тому?

ИННА. А что там?

СЕРГЕЙ. Там что-то блестит.

ИННА. Кусок золота, поди?

СЕРГЕЙ. Не знаю. Просто ночью не стыдно рыться.

ИННА. Ну, давай. Хотя мне и днем не стыдно рыться.

СЕРГЕЙ. Молодец.

ИННА. Я тридцать лет с тобой прожила. Ты меня с ума свел. Если долго глядеть в пропасть, то она отразится в тебе.

СЕРГЕЙ. Молчи, пропасть. Ну, конечно. Я, я, я один во всём виноват, конечно.

ИННА. Конечно, виноват. Милый мой, Сережечка, любимый …

СЕРГЕЙ. Милая моя, Инночка, любимая …

ИННА. Пошли, родной …

СЕРГЕЙ. Пошли, родная …

Идут в темноту.