Конечно, мама сразу простила все мои грехи. И не только потому, что я разревелся.
А разревелся я дважды. Сперва— как только увидел маму. Облапил ее, ну и… в общем, не выдержал. А второй раз — когда узнал, что отец не приехал и приедет еще не скоро.
— Ну почему?! Он же обещал!
— Сейчас ему не до отпуска, Гелик. Там на скважине странные дела. Совсем не те результаты, которых ждали.
Мне было наплевать, какие там результаты, но все же я сердито спросил:
— Какие?
— Скважина выходит совершенно не туда… Об этом даже не говорят пока. Ох, Гелька, я не разбираюсь в этих делах. Там что-то связано с теорией параллельных пространств. Всех посторонних просили уехать на месяц. Никто не знает, какой там может возникнуть эффект…
«Уже возник,— подумал я.— Папа не приехал, вот какой».
Но мама все-таки приехала! И теперь все будет по-другому.
— Ты меня завтра отпустишь к ребятам?
— Ладно уж, бродяга,— улыбнулась мама.— Мы попросим тетю Вику больше не сердиться.
— Меня совершенно незачем просить,— отозвалась тетушка (она все еще торчала рядом).— Теперь воспитываете вы. А я… Даже не знаю, кто я теперь…
И утром я помчался в вагон.
Мы начали колдовать.
Янка принес из дома пробирку от детского набора «Чудеса химии». Юрка — несколько иголок. Они неприятно блестели. Глеб достал флакон с одеколоном, обмакнул в него иглу и решительно ткнул себе в палец. Чертыхнулся.
Ерема сердито проскрежетал:
— Не могу я на это смотреть.— И ушел в свой угол.
Мне захотелось туда же.
Глеб спустил с пальца в пробирку алую тяжелую каплю. Сказал Ереме:
— Терпи, старина. Мы будем с твоим Васькой кровными братьями.
Юрка, равнодушно посвистывая, взял другую иглу и сделал все, как Глеб. Янка весело попросил:
— Ну-ка, проколи мне, я не умею…
— Давай… не бойся,— сказал Юрка.
— Я ничего… пожалуйста…
Я и не заметил, как остался последний в очереди.
Я тоже обмакнул иглу в одеколон, чтобы сдохли микробы. Наставил ее на мизинец левой руки. Ткнул. Тихонько ткнул, а больно так, черт возьми!.. А если сильнее?.. Никогда не думал, что на пальце такая бегемотова кожа… Ой… Никакого толку.
— Давай кольну,— предложил Юрка.
Ну уж, дудки, это еще страшнее. Я опять ковырнул иглой мизинец.
— Да не надо, хватит ведь и трех капель,— вдруг сказал Глеб.
— Да? Шиш вам!.. Ой-я…— С испугу и со злости я всадил иглу так, что сразу закапало.
Мы всыпали в пробирку металлические опилки. Смесь тут же стала темно-бурой, неприятной на вид, и Юрка недоверчиво проговорил:
— Ерундой занимаемся. Вот увидите.
Мне тоже так показалось. Но, назло Юрке, я ответил:
— Чего раньше времени каркать? Высохнет — поглядим.
Пробирку вынесли из вагона и оставили у нагретого колеса — на самом солнцепеке.
Я забрался на штабель гнилых шпал. Пососал проколотый палец и окликнул Глеба. Глеб сел рядом.
— Слушай… посвисти ту песенку, «Вечернюю»,— попросил я.— Про которую ты писал…
Глеб не стал спорить. Улыбнулся и просвистел целый куплет. Спросил:
— Значит, прочитал мою писанину?
— Да. Только не до конца еще… Глеб, а слова помнишь?
— Не все… Начинается она так…
— Подожди. «Когда уснут дома и корабли, и птицы все…»
— «И звери все, и травы…»
— Точно! Глеб, я ее слышал.
— Где?!
— У себя на крыше. Давно…
И я рассказал Глебу про шепот звезд, про приемник и зонт.
— Только никому не говори, ладно? А то дразниться будут — звездная антенна из дырявого зонтика.
— Не скажу,— пообещал Глеб.— Хотя что тут смешного?.. А за песенку спасибо, Гелька. Это же для меня… Ну, как весточка. Значит, все же есть на свете земля, где я жил…
— Есть, конечно,— сказал я.
Глеб снова тихонько засвистел «Вечернюю песенку». Я стал ему подсвистывать, забыв, что слух у меня «как у больной курицы». И Глеб не остановил меня, а придвинул к себе и обнял за плечо.
— Глеб, а Янке ты ее не напевал?
— Нет.
— Он вчера играл похоже…
Янка будто услыхал нас. Подбежал.
— Смотрите!
Он разжал кулак и показал пробирку. За тонким стеклом блестел серебристый порошок.
Мы смазали клеем стерженек бенгальского огня, только головку оставили для запала. Обсыпали клей порошком. Клей быстро закостенел, порошок присох, палочка бенгальского огня сделалась такая же, как раньше. Только чуточку посветлее.
— Зажигаем? — спросил Янка.
Глеб достал спички. Все замолчали. Я почувствовал внутри замирание. Получится? Бывают на свете чудеса? Янка в Капитанской церкви загадал, и вышло, что бывают. Но вот он тоже стоит, замерев. Подошел Ерема…
Юрка держал серебристый стержень за проволочный хвостик. Глеб чиркнул, поднес огонек…
Полетели искры, затрещало, но тут же бенгальский огонь зачадил и погас. Никакой искорки не осталось.
Глеб нахмурился, зажег вторую спичку, но бесполезно. Запал бенгальского огня сгорел, и на этом все кончилось.
Мы стояли поникшие и уже без всякой надежды. Но Глеб зажигал спичку за спичкой и держал, пока пламя не обжигало пальцы. Тогда он ронял ее и каждый раз говорил:
— Ах ты, черт, какая досада…
Я мельком подумал, что в конце концов мы спалим вагон. Однако тут кончился коробок.
— Д-да,— уныло сказал Глеб.
— Нелогично,— подал голос Ерема.
— Что нелогично в твоей башке? — огрызнулся Юрка.
— Огонь не праздничный.
— Как это не праздничный? Это фейерверк для Нового года и вообще…— возразил Глеб.
Ерема сказал:
— Нового года сейчас нет. «Вообще» тоже нет. Никакого праздника. Огонь не праздничный.
— А в самом деле! — обрадовался Янка.— Надо праздника дождаться! Тогда — пожалуйста!
— Нового года ждать? — с досадой спросил Юрка.— Когда еще бывают всякие фейерверки и огни?
Я сказал:
— А летний карнавал!
