Лекции.Орг


Поиск:




Категории:

Астрономия
Биология
География
Другие языки
Интернет
Информатика
История
Культура
Литература
Логика
Математика
Медицина
Механика
Охрана труда
Педагогика
Политика
Право
Психология
Религия
Риторика
Социология
Спорт
Строительство
Технология
Транспорт
Физика
Философия
Финансы
Химия
Экология
Экономика
Электроника

 

 

 

 


Лунная песня




 

Дома ждала меня новая беда. Бабушка дере­вянным голосом сказала с антресолей:

— Подымись ко мне, Гелий.

Я поднялся с нехорошим предчувствием.

— Гелий, где дедушкина машинка?

У меня сразу— брык— голова ниже плеч. Дурацкий такой характер: если я в чем-то виноват, ни спорить, ни отпираться не могу. Стою носом вниз, краснею и молчу.

— Гелий, ты будешь отвечать?

Отвечать, конечно, придется. Надо только переждать, когда перестанут противно слабеть ноги и растает в жи­воте холод, который туда наливается от страха.

— Ну? — сказала бабушка.

— Ну? — сказала тетя Вика. Она сидела здесь же, в бабушкиной комнате.

Я переглотнул и прошептал:

— Я ее дал на два денечка…

(Ничего себе, два денечка! Две недели уже Глеб на ней стучит. А я не решаюсь сказать, что хватит. Работает человек…)

— О-о…— простонала бабушка и села.

— Кому дал? — деловито поинтересовалась тетя Вика.

— Одному… журналисту. Знакомому… Он попро­сил…

— Что ты сочиняешь! — воскликнула тетя Вика.— Какому журналисту? Кто он такой? У журналиста нет своей машинки? Ему понадобилась эта, старинная, без электронного блока?

— Реликвия…— вставила бабушка.

— Так получилось,— пробормотал я.— Очень было надо.

Тетя Вика с горечью покачала головой.

— И ты не мог попросить разрешения? Почему?

— Вы бы не дали…

— Именно!— сказала бабушка.— И ты пошел на об­ман. На чудовищное вероломство. Тайком взял не при­надлежащую тебе вещь и с трусливой хитростью оставил футляр! Чтобы скрыть следы! О, если бы ты мог осознать всю глубину…

— Всю глубину он осознает потом,— пообещала тетя Вика.— Сначала машинка. Где она? Надеюсь, она цела?

Я поднял глаза.

— Цела! Конечно! Я сейчас…

Я бросился в дедушкину комнату, схватил футляр, крикнул уже из прихожей:

— Сейчас принесу!

Может, если сразу принести, не будут сильно воспи­тывать?

Я мчался к станции, а футляр колотил меня по ноге и царапал бронзовым уголком. Я не обращал внимания. Но перед вагоном я отдышался. Заправил майку. Принял спокойный и независимый вид. В «Курятнике» все было по-прежнему. Ерема чертил, Янка и Юрка о чем-то раз­говаривали. Они посмотрели на меня виновато. Глеб настраивал карманный телевизор. Я небрежно сказал Глебу:

— Дома ворчат, почему долго машинку не несу. При­дется забрать…

— Конечно, бери! Мне Ерема на свалке нашел ка­кую-то, скоро наладит.

— Завтра налажу.— отозвался Ерема.

Глеб озабоченно спросил:

— Гель… А тебе не попало? Может, мне пойти с тобой, объяснить?

— Да вот еще… Привыкать мне, что ли?

С тяжелой машинкой я спустился с подножки. Глеб, Юрка и Янка стояли в раздвинутых дверях «Курятника». Между Глебом и Юркой просунул голову Ерема. Глебу и Ереме я сказал:

— Пока. И пошел.

Почти сразу сзади затопали. Это догнали меня Юрка и Янка.

— Гелька, ну ты чего? — сказал Янка.— Не обижайся.

— Ты здесь ни при чем,— ответил я.

— Гелька всегда так,— хмыкнул Юрка, но я уловил в его словах виноватость.— Сам наплетет что-нибудь, а потом дуется на всех.

— Наплетет?! Что я наплел?

— А про склад? Мы о деле говорили, а ты шуточки начал дурацкие…

— Шуточки? Там на самом деле якорь! Настоящий!

— Ну… тогда объясни толком.

— Ага, теперь «объясни»…

С минуту мы шли молча. Они — виноватые, я насуп­ленный. Наконец Юрка сказал:

— Давай я коробку за ту ручку понесу. Вдвоем легче.

Я дал. Помолчал еще немного, а потом рассказал про якорь.

 

Зимой, перед каникулами, меня выставили с урока танцев, и я болтался в коридоре. Там наткнулась на меня наша директорша Клара Егоровна. Ругать не стала, а сказала:

— Гелюшка, выручи. Столько дел, народу не хватает, съезди с нашим Сан-Дымычем на склад за игрушками для елки. Он один не управится.

Я обрадовался. Завхоз Александр Вадимович нас, мальчишек, любил. Он был старенький, мы его звали Сан-Дымыч и всегда ему помогали. Сан-Дымыч вызвал с автостанции фургончик, и мы покатили.

Склад елочных игрушек находился в старой церкви. Внутри горели тусклые лампы и было холодно, изо рта шел пар. Пока Сан-Дымыч с начальником склада выби­рали коробки, я оглядывался. За штабелем ящиков я увидел наклонный столб с кольцом и тяжелой цепью. Полез туда. И оказалось, что столб и кольцо — верхняя часть могучего трехметрового якоря!

Якорь стоял в кирпичной нише. Даже не стоял, а был прислонен к боковой стенке. Под ним темнела чугунная плита с выпуклыми буквами. Я сел на корточки и с трудом прочитал:

 

 

Я потрогал буквы: они были очень холодные, над ними таял пар от моего дыхания. Потом я погладил холодный якорь. Может быть, его взяли с корабля, на котором в давние времена ходил в плавание Флота Капитан Ратманов. Мне стало жаль капитана Ратманова, хотя жизнь он прожил долгую и, конечно, интересную…

Дома я рассказал про старинную могилу бабушке и те­те Вике. И они впервые поссорились при мне. Бабушка ска­зала, что это безобразие — превращать в склады памятни­ки старины. Тетя Вика работала как раз в Городской ко­миссии по наблюдению за культурными ценностями. Она стала быстро объяснять, что склад — это временно. Все исторические здания взяты на контроль, надежно законсервированы и со временем будут реставрированы. Просто пока не хватает времени и средств. Бабушка заявила, что поменьше надо тратить денег на всяческие колоссальные авантюры вроде сверхглубокой скважины или проекта СКДР. Планету ковыряем насквозь, к звездам летаем, а в обычной жизни порядка нет, не было и не будет… Тетушка сказала, что планету она не ковыряет и никуда не летает. Даже в отпуск. Потому что те, кто занимается всеми этими сверхглубокими бурениями, имеют привычку вызывать к себе жен, а детей оставлять родственникам: воспиты­вайте…

Тут они спохватились и погнали меня спать. А старую церковь с могилой я с тех пор называл про себя Капитанской.

 

Когда я кончил рассказывать, мы были уже совсем помирившиеся. Юрка сказал:

— Значит, завтра в десять в парке у самолета. Я прихвачу напильник.

— Ага! Приду! — кивнул я.

И ошибся. Назавтра меня ожидало совсем другое.

Только я вернулся с машинкой, как на меня упало новое несчастье. Тетя Вика поставила меня перед собой и долго смотрела суровыми и печальными глазами. В ушах у нее качались подвески из фальшивых марсианских кристаллов. Тетя Вика сказала:

— Были времена, когда провинившихся мальчишек воспитывали не так. Тратили гораздо меньше слов… Я пока не стану применять старые способы, но и разговоров с меня довольно. Сейчас ты отправишься в свою комнату и в течение трех дней будешь размышлять о себе и своих поступках. А уж потом побеседуем… В эти дни из комнаты никуда!.. Кроме туалета.

Я посмотрел на бабушку. Она поджала губы и развела руками: допрыгался, мол. И я отправился на отсидку. Оправдываться я не умел. Каяться и просить прощенья не умел тоже.

 

Утром я с горькими мыслями сидел на подоконнике. И с надеждой. Думал: Юрка с Янкой увидят, что я не пришел, и прибегут ко мне сами. Может, хотя бы посо­чувствуют.

Они пришли, но только после обеда. Появились у ме­ня под окном. Юрка сказал как ни в чем не бывало:

— Проспал, а теперь торчишь в окошечке, как красна девица?

— Дубина ты. Тетка не пускает. За машинку. Юрка свистнул. Потом предложил:

— Сбеги.

Нет, на это я не решался. И дело не в том, что после будет еще хуже. Просто… ну, не мог я. Все-таки тетя Вика — она тетя Вика, она меня с младенчества воспи­тывала, я привык ее слушаться. То есть я часто не слушался по мелочам, спорил, но нарушить вот. такой приказ — это будто в себе что-то сломать. Я покачал головой.

— Ты что, честное слово дал не удирать? — с пони­манием спросил Янка.

— Не давал, но…— Я пожал плечами.

— А мы уже от колеса и от крыла наточили порош­ка,— сказал Янка.— Вот…— Он достал из кармашка бу­мажный пакетик, развернул. Я увидел горсточку серебристой пыли.

«Конечно,— подумал я.— Они и без меня справятся. Юрка даже рад, что под ногами не путаюсь».

— Ну и молодцы,— мрачно сказал я.

Юрка беззаботно зевнул:

— Мы же не виноваты, что тебя посадили… А вечером пойдешь? Надо якорь точить.

— Тетушка, наверно, не пустит…

— Попробуй как-нибудь. А то в церкви мы без тебя заплутаем.

— Разве нельзя подождать три дня?

Юрка объяснил:

— Мы там на разведке были. Смотрели, как про­браться. Дверь, конечно, заперта, но в одном окне решетка отогнута и стекол нет. Это сегодня. А завтра вдруг заметят и починят? Надо использовать момент… В общем, если сможешь — в одиннадцать у церкви.

Они убежали.

А я прямо заметался.

Ну, не мог я так жить, не мог без Юрки!

Я позвал тетю Вику и скрутил в себе гордость. Стал упрашивать, чтобы отпустила. Она слушала внимательно, однако была непреклонна. Тогда я пошел на жуткое унижение. Зажмурился, задержал дыхание и выдавил:

— Прости, пожалуйста. Я больше не буду.

Не помогло!

— Больше и не надо,— сухо сообщила тетя Вика.— Достаточно того, что ты натворил. Сиди. И обдумывай свою вину.

Я стиснул зубы и стал обдумывать. Виноват я? Виноват. Стащил машинку без спросу. Но почему без спросу? Потому что просить было бесполезно. Ах, это память о дедушке!

О дедушке, кроме машинки, памяти полно: и портрет, и книги, и дипломы на стене, и шкаф с письмами учеников. Целая комната памяти. Это во-первых! Во-вторых, де­душка был общий. Значит, и мой тоже. А почему же мне запрещается брать его вещи?

Этими мыслями я себя немного оправдал. Конечно, если бы я высказал их тете Вике и бабушке, они сразу бы доказали, что я все равно виноват. Но бабушка не заходила, а тетя Вика зашла на несколько секунд — молча поставила на стол мой ужин.

«Ладно! — подумал я.— Если так, ладно…»

Без пятнадцати одиннадцать я поднял в окне раму и прыгнул во двор. Скользнул к забору. Дуплекс в буд­ке лениво застучал хвостом. Я вытащил его за ошейник, быстро обнял.

— Дуплекс, ты меня прости…

Потом я махнул через забор.

 

Я бежал и думал, что ребята уже у церкви и что они совсем не ждут меня. Ладно, а я вот он… А потом пускай хоть что будет!

На Зеленом спуске я услышал впереди себя частый топот. В свете окон мелькнула синяя майка и светлые волосы.

— Янка! Постой!

— Гелька!

Мы побежали рядом. Янка смеялся:

— А я играл, играл, потом смотрю — времени-то уже ой-ей! Выскочил, даже смычок не положил…

Он размахивал на бегу длинным смычком, как шпа­гой.

Я подумал — чего мы так несемся? Теперь-то Юрка нас подождет.

 

Капитанская церковь стояла у маленького пруда, на плоском берегу. Вода подходила вплотную к одной из стен. Стены, колокольня и купола были обшарпанные, забор из кирпичных столбов с решеткой покосился и поломался, у фундамента росли метровые сорняки. Но сейчас, при свете яркой луны, церковь была таинственной и красивой. Тянул ветерок, бежала к берегу маленькая рябь, и ка­залось, что церковь плывет над водой.

Мы посидели в кустах сирени, огляделись. Кругом не было ни души. Только ночные кузнечики трещали с такой же силой, с какой светила луна. Просто уши чесались от их сухого трезвона.

Мне что-то не очень хотелось в темную внутренность церкви, где могила. Конечно, сейчас не времена Тома Сойера и никто не верит в привидения и гуляющих мертвецов. Но все-таки… Ерема вот про каких-то ведьм рассказывал. Может, и тут…

Но гораздо страшнее будет, если о таких моих мыслях догадается Юрка. Поэтому, когда он прошептал «пошли», я лихо бросился к теневой стороне церкви. Здесь было нужное нам окно.

У стены мне сразу стало не до страха. Юрка, конечно же, выбрал окно, под которым самый колючий татарник и самая жгучая крапива. Я свечкой взвился из сорняков, вцепился в высокий подоконник и зацарапал по штука­турке сандалиями и коленями. Они скользили. Стена оказалась покрытой тонкой пластиковой пленкой. Вот про какую консервацию говорила тетушка! Пленка защищает от дождей и ветра кирпичи и штукатурку старых зда­ний.

Я царапался на стене, пока Юрка не подтолкнул меня в пятки. Я вцепился в решетку и оказался на подоконнике. Юрка подхватил и буквально кинул ко мне Янку. Протянул мне напильник.

— Смычок…— сказал Янка.

— Пускай в траве полежит, что ему сделается…

— Нет,— сказал Янка.— Нельзя так.

Юрка молча протянул смычок. Легко забрался к нам.

— Гелька, давай первый. Ты там все знаешь.

А что я знал? Заходил один раз на несколько минут, ничего толком не запомнил… Ну, ладно.

Я стал протискиваться между квадратными прутьями решетки. Сорвал на рубашке пуговицы и слегка ободрал живот. Наконец пролез, посветил на каменный пол и прыгнул— в холод пустого кирпичного помещения. Плиты крепко стукнули по подошвам. Сразу же рядом легко скакнул Янка. А Юрка, видимо, застрял: сопел и возился в окне.

Желтые круги от моего и Янкиного фонариков заме­тались по церкви. Но и без фонариков было светло. В решетчатые окна светили сразу две луны. Одна с высоты, другая из пруда — отраженная. От настоящей луны упи­рались в пол и стены снопы тонких лучей. А отражение бросало снизу вверх рассеянный дрожащий свет, который поднимался к самому куполу. Под куполом тоже светились окна — узкие, как щели…

Юрка наконец прыгнул рядом с нами — так, что под куполом загудело. Мы даже присели и притаились на полминуты. Выключили фонарики. Потом Юрка недо­вольно прошептал:

— Ну, где тут…

Я помнил, что могила, кажется, налево от входа. А где вход-то? Ага, вон там… Мы пошли вдоль стены. Она была заставлена двух­метровыми штабелями ящиков и картонных коробок. Но штабеля были несплошные и не везде примыкали к стене. Между стеной и ящиками оставались проходы. Мы ежи­лись от холода и пробирались по этим проходам. Светили фонариками в щели. И вот луч нащупал ржавый на­клонный брус, тяжелое кольцо и цепь с перемычками в звеньях.

— Здесь…

— Тут не повернешься,— пробормотал Юрка.

Мы стали хватать и складывать в стороне коробки, они были очень легкие, только одна оказалась увесистой. Скоро ниша открылась. Плита и трехметровый якорь оказались на виду. Свет фонарика будто вылепил на плите выпуклые буквы.

Янка сел на корточки и провел по буквам ладошкой. Оглянулся на нас. Глаза у него блестели от фонариков. Он сказал вполне серьезно:

— А если капитану это не понравится?

Я думал, Юрка сейчас огрызнется: мы не суеверные бабки. Но он ответил так же серьезно:

— Мы же только чуть-чуть поскребем. Жалко ему, что ли, для хорошего дела?..

Конечно, это же не я спросил, а Янка!

Янка встал, Юрка сказал мне:

— Дай напильник. А то вы только чешетесь…

(Мы с Янкой то и дело почесывали искусанные в сор­няке ноги и локти.)

Под треугольную лапу якоря Юрка подстелил чистый бумажный лист. Начал скрести лапу напильником. Так громко! Эхо в церкви будто замахало большущими крыль­ями. Мы с Янкой съежились. Но Юрка скреб как ни в чем не бывало. Сперва посыпалась ржавчина, Юрка сдул ее с листа. Потом стал падать на бумагу темный тяжелый порошок.

Скрежет напильника стал ровнее и тише (а может, я привык). Янка светил Юрке, а я выпрямился и огля­делся. Теперь уже спокойно, не торопясь.

Лунный свет заполнял пустоту помещения. Отражался от стен, уходил ввысь. Лучи высвечивали ящики и квад­ратные плиты на полу. Стены были покрыты полустертыми темными картинами, на них проступали смутные фигуры. Вокруг их наклоненных голов слабо светилась позолота. Я взглянул выше. И вздрогнул…

Из-под купола на меня смотрели большие глаза. Живые.

Я чуть не вскрикнул!

Но это были не страшные глаза. Ничуть. Просто печальные. Разглядел я и лицо. Оно было темным, но в трепещущем свете лунного отражения можно было различить и его. Худое и грустное лицо. Это была женщина в платке, который плотно охватывал голову. Женщина прижимала к себе ребенка. Головы ребенка я не увидел, облупилась штукатурка, но хорошо видны были маленькие руки. Ребенок обнимал женщину, он положил свои ладони ей на плечи у самой шеи. Ласково так обнимал. А она смотрела, будто очень тревожилась за малыша, боялась, что его отберут.

Я глядел и просто оторваться не мог от этих глаз и ребячьих ладошек. Почему-то грустно сделалось, но это была хорошая грусть. Я про маму стал думать…

Она так давно уехала в Ярксон, месяца три назад. Я уже успел в пятый класс перейти, свои десять лет без нее отпраздновал, и вот уже каникулы перевалили через половину, а я все без мамы. В прошлом году тоже уезжала. Потому что у папы там «чудовищно трудная работа», его нельзя оставлять одного… Папу я вообще больше года не видел по-настоящему, только на экране видеофона. Правда, скоро у него отпуск и они вместе с мамой приедут в Старогорск. Но «скоро» — это когда?

Юрка перестал чиркать напильником. Зашуршал бу­магой — свернул пакетик. Я быстро опустил глаза: не хотел, чтобы он заметил, куда я смотрю. Еще скажет что-нибудь…

— Дело сделано,— сказал он.— Двигаем?

Мы с Янкой стали загораживать коробками нишу. Опять попалась тяжелая, я ухватил ее за картонный клапан, он оторвался. Посыпались какие-то проволочки.

— Бенгальские огни! — обрадовался Юрка.

— Ну и что? — сказал я.— Лучше помоги…

— «Что»! А от какого огня надо зажигать искорку? Там сказано — от праздничного. А это как раз самые праздничные…

— Оставь! Ты рехнулся? Получится, что мы воры.

Юрка зло засопел, огрызнулся:

— Подумаешь, три штучки хотел взять. Они копейки стоят. Я могу полтинник в коробку положить. Вот…

— Не надо,— сказал Янка.— У нас дома есть бенгальские огни.С Нового года в игрушках завалялись.

Мы молча поставили в штабель последние коробки и пошли к окну. Грудью и плечами пересекали мы лунные лучи — тонкие, прямые и даже какие-то ощутимые. Будто тысячи стеклянных нитей. Мне даже показалось, что они тихонько лопаются перед нами.

Я шепотом сказал Янке:

— Как струны…

И он сразу понял. Он остановился. Поднял смычок, осторожно ввел его в сноп лучей. Смычок заискрился.

— Я загадаю…— сказал Янка.

Юрка, обернувшись, молча смотрел на него. Лицо у него стало тонким, большеглазым, бледным от луны. Будто и не Юрка.

Янка повел смычком. И лунные струны зазвучали. Тихо-тихо, но ясно. Я не удивился. Я даже знал, что так и будет.

Янка двигал смычком, и на полу двигалась его вы­тянувшаяся черная тень. А смычок отбрасывал искорки, и звучала мелодия. Еле слышная, но хорошая-хорошая. Ласковая, вроде колыбельной песенки: «И если были слезы в этот день, придет другой…» И я опять подумал про маму.

Что-то темное мелькнуло за окном, лучи порвались на миг, музыка стихла. Мы вздрогнули и прислушались. Но все было спокойно. Видимо, просто мимо окон пролетела ночная птица.

 

На улице, когда уже прощались, я спросил Янку:

— А что ты загадал? Там, в церкви…

— А… Я подумал: если будет музыка, значит, все будет. Искорка зажжется. Ну и вообще все хорошо…

Я кивнул. Я этого и ждал. Но Юрка мне напомнил:

— Жми домой. Тетушка с бабкой небось уже в ко­локола бьют.

И они с Янкой опять ушли вдвоем.

А я что же?.. Я побрел к дому.

В доме горел свет. Даже больше, чем всегда. Во всех комнатах! И метались тени. Конечно, меня ищут и ждут.

Я поднялся на крыльцо покорный и в то же время упрямый. Пускай делают что хотят. Пускай говорят любые слова, называют меня кем угодно, запирают на семь электронных замков. Пускай… хоть как в старинные времена, как того крепостного Янку-музыканта!.. Потому что настоящий, нынешний Янка и мой лучший друг Юрка даже не проводили меня до дома, чтобы сказать: «Гель­ка не виноват! Он с нами! Он ничего плохого не сде­лал!»

Не догадались? Наверно. Потому что Юрку никогда в жизни не запирали дома. Янка тоже вольный человек. Он не знает, как это можно бояться идти домой…

Я с опущенной головой протопал по освещенному коридору. Шагнул в прихожую…

Там такие яркие плафоны! Я зажмурился. Помигал.

На меня смотрела бабушка. Смотрела тетя Вика. И…

— Мама!..

 





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-09-20; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 486 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Что разум человека может постигнуть и во что он может поверить, того он способен достичь © Наполеон Хилл
==> читать все изречения...

2465 - | 2280 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.01 с.