Для характеристики античного миросозерцания чрезвычайно важны понятия возможности и действительности. В античной философии понятие деятельности соотносится со ставшим, уже-сущим, понятие возможности — с потенциальным, становящимся, ещё-не-сущим. Исходя из представления о цели, Аристотель вводит термины "энергия" и "энтелехия": "...Дело — цель, а деятельность — дело, почему и 'деятельность' (ενεργεια) производна от 'дела' и нацелена на 'осуществленность' (εντελεχεια)" («Метафизика» IX 8, 1050а21-23). Энергия характеризует деятельность, воплощенную в актуальной осушествленности, действительности, а энтелехия — скорее обретение сущностью своего завершения, конца, телоса, места в иерархии сущего в гармонической прилаженности космоса. "Способностью же или возможностью (δυναμις) называется начало движения или изменения вещи, находящееся в ином или в ней самой, поскольку она — иное" (Аристотель, «Метафизика» V 12, 1019а15-16). Надо отметить, что термины эти двусмысленны и двузначны: "энергия" употребляется для характеристики как деятельности, так и действительности, "дюнамис" же — как возможности, так и способности, что, очевидно, выражает разные аспекты и стороны понятия.
Основное намерение Аристотеля совершенно ясно: парные понятия деятельности и возможности описывают сферы ставшего и становления, подлинной действительности и еще не сущего, находящегося в процессе возникновения. Чистая деятельность — это прежде всего мышление, поскольку энергия и энтелехия — осуществленность, бытие, а бытие, как сказано, тождественно мышлению. Деятельность постольку относится к мышлению, поскольку характеризует ставшее и пребывающее, ибо мышление мыслит только тождественное и всегда равное себе, находящееся потому вне возможности. В мышлении все мыслимое присутствует как действительно и целиком налично данное, в чистой форме и цельности, вне становления и потому вне возможности становиться иным и другим. Возможность же связана с инаковостью, еще-небытием и поэтому с материей: нечто может быть, а может и не быть — здесь нет никакой непреложности и обязательности. И кроме того, материя как возможное способна объединять и принимать противоположности, т.е. противоречия и нетождественности, которые, с точки зрения Аристотеля, не могут быть в действительности совмещены.
Деятельность, выражающая совершенную действительность, раньше и лучше возможности — логически и онтологически, хотя по становлению, т.е. по возникновению, может следовать после возможного (не случайно и счастье характеризуется Аристотелем как деятельность души в полноте добродетели — «Никомахова Этика» I 13, 1102а5-6; «Большая Этика» II 10, 1208а35). Так, взрослый по бытию, по реализации предназначенной человеку цели предшествует ребенку, а по времени, конечно, следует за ним. А это значит, что небытие самопроизвольно не может породить бытие, материя — форму. Потому и истина, добро и красота не рождаются из чего-либо, не возникают — они просто есть. А если есть, стало быть, не зависят от нашего произвола и не пребывают во времени и изменении, а принадлежат миру непреходящего, всегда одновременно существующего, т.е. вечного и бытийного. Таким образом, деятельное вечно, а вечное — чистая энергия: „Вечное, — как говорит Аристотель, — по своей сущности первее преходящего и ничто вечное не существует в возможности... все вечное существует в действительности" («Метафизика» IX 8, 1050b7-17; ср. «О душе» II 4, 415bl4-15; «Никомахова Этика» IX 9, 1170а18). Тогда что же такое вечное? Оно — не бесконечно продолженная в воображаемое прошлое и будущее деятельность (ибо как раз прошлого и будущего нет: есть только настоящее, "теперь" или "сейчас"). Вечное — это, по слову Августина, nunc stans, "стоящее теперь", вне продолжения, течения и изменения, вне прошлого и будущего. Вечность — это единомгновенная собранность подлинно сущего, чистой энергии в едином, простом и неделимом моменте — "сейчас".
Между тем, Аристотель говорит о целях достижимых, тогда как Благо — запредельная недостижимая цель (чего сам Аристотель, для которого высшая цель — божественный ум, мыслящий сам себя и потому бытийный, являющийся чистой, беспримесной деятельностью и действительностью, открытый и явленный сам себе в мысли, не принимает — «Метафизика» XII 7, 1072Ь26-27). Будучи же до-, прежде- и сверхбытийным, Благо и прежде всякой деятельности и действительности. И в этом смысле Благо — абсолютная возможность (как об этом говорит Плотин), однако возможность совершенно особого рода: оно — скорее такая способность, которая всецело собрана и завершена в себе и, не исходя из и от себя, пришла к завершению вне осуществленности, поскольку Благо выше бытия и, стало быть, выше деятельности и действительности, — способность, позволяющая всякой бытийной идеальной форме, а по причастности ей—и вещи, быть пригодной к тому, для чего она и предназначена.
Этим Благо как возможность, как совершенный покой принципиально отличается от возможности, наличной для телесных вещей: всякая вещь всегда отчасти есть, а отчасти не есть, всегда преходяща, движется, стремится неизменно к своему концу и завершению, а о таком, как полагают античные мыслители, нет знания, а только более или менее правдоподобное мнение. То, что действительно есть, — это ум, не отличный от бытия, который и есть в самом себе энергия — чистая деятельность и подлинная действительность. Благо же — абсолютно, оно — сверхдейственная, сверхмыслимая и преждедействительная действительность, вне стремления, вне бытия и становления и потому — преждесущая возможность.
Вообще деятельность выражает меру самостоятельности всякой сущности: чем более она деятельна (полнота деятельности понимается, разумеется, как определяемая целью, телосом), тем более самостоятельна, тем более независима от любых внешних определяющих оснований и причин. Совершенная энергия — чистое бытийное мышление, сияющий мир взаимосоотнесенных и взаимосвязанных единораздельных идеальных форм, — есть бытийный предел, полная выраженность в бытии и полная определенность.
Возможность же выражает меру страдательности, т.е. зависимости и определяемости иным, причастность небытийному. Но Благо сверхбытийно (и потому немыслимо) определяет всю последующую иерархию сущего, поэтому бытийное начало идеального мира — в нем самом, а сверхбытийное — в (безначальном) Благе. И Благо — абсолютная возможность, что означает отсутствие начала в самом Благе, которым оно могло бы определяться, в том числе и такого начала, которое совпадало бы с самим Благом, было бы ему тождественно (поскольку всякое тождество всегда есть тождество между чем-то и чем-то, между собой и собой как не-собой, но своим отражением или образом, — но тогда в нем была бы уже некая множественность). Потому как абсолютная возможность Благо выше как деятельности-действительности, так и еще не проявленной возможности-способности, чреватой энергией, поскольку выше как "всегда-уже-бытия", так и "ещё-не-бытия" и образует своеобразную иерархию: абсолютной возможности Блага как недостижимого предела всякого сущего; деятельности и действительности — чистой деятельности или энергии ума; возможности (разных степеней смешения и перехода возможности и действительности) внутрикосмических сущностей, т.е. сверхбытия — бытия — еще-не-бытия.
Необходимо, однако, принимать в расчет, что рассмотренное представление о Благе как сверхсущем и абсолютной возможности характерно прежде всего для Платона и платонической традиции, как языческой, так и христианской; в то же время ряд античных мыслителей (Аристотель и тем более многие "досократики") стоят на точке зрения бытия. И все же поскольку для (зрелой) античной философии говорить можно и должно прежде всего о сущем, о бытии и знать точно и непреложно можно только сущее, то она так или иначе движется к выраженному позднее тезису о первенстве деятельности и действительности над возможностью. Осуществление возможности — предел совершенства.
Литература:
Никулин Д.В. Деятельность-действительность и возможность-способность./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.209-212
