Музыка Мейербера в Российской Империи

Будучи культурной столицей, Санкт-Петербург пытался ни в чём не отставать от Европы. Всё, что становилось популярно за рубежом, через некоторое время появлялось и в России. А благодаря деятельности таких постоянных публичных изданий, как «Санкт-Петербургские ведомости» или «Северная пчела», петербуржец вполне своевременно узнавал, что «на месте рождения Россини поставлен его мраморный бюст», что в Манчестере умерла 23 сентября 1836 года Мамебран Гарсия», что «ея сестра Павлина Гарсия имеет намерение посетить Россию», что «сделаны новые открытия в бумагах Моцарта», что «в 1842 году в Париже состоялось 225 представление “Роберта” Мейербера», что «в Вене состоялся концерт Негре», а «Доницетти был в Турции и Константинополе, где султан устраивает концерты в Серале»[70].

В 1834 г., спустя 3 года после своей феерической премьеры, в Петербурге и Москве (Большой театр) под названием «Роберт» была поставлена первая большая парижская опера Мейербера. В 1852 г. в Петербурге, под названием «Осада Гента», силами итальянской труппы была поставлена опера «Пророк», русская премьера которой состоялась только в 1869 г. (Мариинский театр). Известно о двух постановках в России оперы «Динора»: с участием итальянской труппы – Санкт-Петербург, 1860 г.; силами русских артистов — Московская русская частная опера, 1885 г. Также в Петербурге в 1856 г. итальянской труппой была исполнена опера «Северная звезда», однако, несмотря на сильный состав, большого успеха спектакль не имел. Известный своей проницательностью критик А. Улыбышев так написал об этой постановке в одном из выпусков «Музыкального и театрального вестника» за 1856 г.: «Много инструментального блеску, менее счастливых мелодических идей... Все это уподобляет музыку “Северной звезды” тем возбудительным лекарствам, к которым медики прибегают в известных случаях, но которые утрачивают свое действие совершенно от частого употребления и слишком больших приемов».

Русская премьера «Гугенотов» состоялась только в 1862 г. (Мариинский театр), так как по цензурным соображениям ее долго запрещали к постановке. Опера, шедшая до этого на сцене Итальянской оперы Петербурга, была сильно изменена (действие перенесено в средневековую Италию) и носила название «Гвельфы и гибеллины» (1850 г.). Пояснения по этому поводу находим в отзыве одного из музыкальных критиков «С.-Петербургских ведомостей»: «На многих других европейских театрах, которые для сохранения сценического приличия не хотели, чтоб на театре происходили религиозные распри и печальные явления тех веков фанатизма, когда люди, в слепоте и невежестве, думали воздавать хвалу богу, истребляя заблудившихся братиев, название и самый сюжет оперы были изменены и здешняя дирекция последовала этому похвальному примеру, предоставив нам почти всю музыку прекрасного творения Мейербера, представив вместо отвратительных сцен Варфоломеевской ночи – эпизод истории Италии средних веков, когда она раздираема была междуусобием Гвельфов и Гибеллинов»[71]. И если верить этому рецензенту, то подобным изменениям подверглось и либретто «Роберта-Дьявола», как, собственно, и либретто ставившихся в одновременно с «Робертом» опер Обера («Немая из Портичи», тогда «Фенелла») и Россини («Вильгельм Телляь»)[72].

Стоит также отметить, что несмотря на столь внушительный временной разрыв между петербургской и парижской премьерами, эта опера стала популярной в Российской Империи ещё в год своего создания (то есть за 14 лет до «Гвельфов и гибеллинов»). Благодаря столь ощутимой жанровой основе музыки Мейербера различные вальсы, галопы, кадрили из его опер сразу же перекладывались для домашнего музицирования на фортепиано. Таким образов в 1836 г. на полках музыкальных магазинов оказались ноты кадрили из оперы «Гугеноты», затмившей (в аранжировке М. Жданова) на всех балах и вечерах кадрили и вальсы из оперы «Роберт-Дьявол», аналогичным образом получившей популярность в России[73].

Также известно, что музыка Мейербера не раз звучала на концертах Русского музыкального общества. Например, в сезон 1867/68 г. исполнялся хор из Пророка, а на одном из концертов 1865 г. была исполнена музыка к драме «Струэнзе» (увертюры, антракты, хоры). Оценку этого произведения в своих критических статьях дал Ц.А. Кюи: «”Струэнзе” можно поставить как нечто среднее между “Гугенотами” и “Северной звездой”: в ней декоративная размашистость первой и плацпарадность второй слились в одно целое»[74].

Но не только на «Струэнзе» был нелестным отзыв Кюи. В 1864 г. он писал: «…Сочинения Мейербера, несмотря на весь их блеск и повсеместный успех никогда не будут принадлежать к высоким произведениям искусства. Они как декорации: издали красиво и эффектно, а взгляните вблизи – видны швы и грубое малевание. Их время уже прошло, и самый успех, которым они пользуются, доказывает, что они стоят на уровне вкуса публики, который в общей массе не может быть ни изящен, ни художественен»[75].

Из книги Н.А. Римского-Корсакова «Летопись моей музыкальной жизни» узнаём, что в детстве (1840-е гг.) он исполнял различные попурри на мотивы из «Пророка» и «Гугенотов». Также композитор написал: «В учебный 1858/1859 год … слышал на сцене «Роберта» …; «Роберта» я полюбил ужасно. Опера эта была у Головиных в виде клавираусцуга, и я проигрывал её. Оркестровка (хотя я этого слова не знал) казалась мне чем-то таинственным и заманчивым. <…> В кружке Головиных говорилось, что “Роберт” и “Гугеноты” - прекрасная и учёная музыка»[76].

Уже будучи преподавателем Санкт-Петербургской консерватории Римский-Корсаков полагал, что лучшего примера для обучения оркестровке, чем большие парижские оперы Мейербера не найти. А став «инспектором морских музыкантов» композитор переложил немало музыки Мейербера для исполнения военным оркестром: «В течение сезона 1873/74 года я принялся за оркестровку для военного оркестра. <…> В течение этого и нескольких последующих годов мною были аранжированы: Коронационный марш из “Пророка”, … ария Изабеллы из “Роберта”, … большая сцена заговора из “Гугенотов” …»[77].

Музыка Мейербера оказала сильное влияние не только на европейскую оперу, но и на русскую. Например, в опере М.П. Мусоргского «Борис Годунов» (1874 г.), в которой характер царя перекликается с образом Бертрама («Роберт-Дьявол»), а песня Варлаама с песней Марселя («Гугеноты»), или «Хованщине» (1886 г.), где старец Досифей также очень походит на Марселя. Чайковский вообще считал оперу «Гугеноты» «одним из величайших произведений…»[78] и не раз вдохновлялся творениями Мейербера. Влияние музыки немца можно обнаружить в операх «Орлеанская дева» и «Опричник» («Гугеноты»). Знаменитый венский критик Эдуард Ганслик утверждал, что дуэт гугенотов также вдохновил русского композитора на создание заключительной сцены из «Евгения Онегина». Что касается нигилистического кредо «Пророка» в последней сцене 5 акта, то оно найдёт отражение в сцене смерти Германа из «Пиковой дамы».