Глава 4. Развитие научного понятия об Измененных состояниях сознания

Я не знаю, кто придумал выражение измененные состояния сознания, но «до середины 60-х годов подобные состояния рассматривались только как патологические» (Велик, с. 26).

Основное— Море сознания— Прибрежные воды

Это мнение современного исследователя ИСС вполне подтверждается статьями тех исследователей, что используют это выражение лишь для пояс­нения своих предметов, которыми занимаются давно и как бы в ключе ста­рой традиции. Как пример приведу высказывание Евдокии Гаер, которая давно изучает шаманизм для того, чтобы помочь выживанию народов Севе­ра России.

«Часто слышишь мнение, что шаманы — это больные люди. Нет, шаманы здоровы, но часто это люди нервные, близкие к состояниям измененного сознания, склонные к припадкам, что как раз и рассматривалось, как способ вызвать ду­хов. Но шаман, в отличие от обычного неврастеника, мог своими нервными при­падками прекрасно управлять» (Гаер, с. 13).

Каким образом могло родиться такое представление? Если задуматься об этом, то оно оказывается чрезвычайно значимым. Судите сами. Ни сейчас, ни тем более до 60-х годов прошлого века Наука не знала, что такое сознание вообще. Соответственно, она не могла определить и некую научную норму для сознания. Но при этом любые отклонения от нормы, именуемые ее измене­ниями или измененными состояниями, резко порицались, объявляясь пато­логиями. Это может означать только одно: Наука использовала для определе­ния нормы и отклонений от нее ненаучное понятие о сознании. А какое?

Скажем так: научно-политическое. То есть соответствующее не явно за­явленной цели Науки искать истину, а скрытой цели научного сообщества захватить власть над миром. Ярче всего эта цель проявляется в той части Науки, которая относится к Медицине, где чаще всего и используется по­нятие нормы. Особенно это заметно на примере Психиатрии, которая и одари­ла мир понятиями психопатии, неврастении и вообще «нервный человек».

Как вы понимаете, «нервничать» не относится к неврологии и не отно­сится к нервам. Это первый шаг по обработке сознания обычных людей, предпринятый когда-то очень давно психиатрами. Нервность или нервоз­ность — исключительно «психологические» болезни. Но Психиатрия — не наука. Я уже писал об этом и повторюсь еще раз.

Психиатрия — часть «репрессивной системы государства», как сейчас говорят. Хотя вернее было бы сказать, что это тюремно-успокоительная служ­ба, занявшая высокое положение в государстве не научными достижения­ми, а тем, что предоставляет Власти вполне определенную услугу. Она уби­рает из общества те помехи покою, с которыми не могут справиться судебные и правоохранительные органы.

Слово «органы», как вы понимаете, перекочевало в государственный язык из Медицины, а точнее, через Медицину из Физиологии. Это проявле­ние все того же стремления Физиологии стать царицей Наук о человеке — его Механической физикой. Государство — большой организм, в котором все части подобны органам человека. А «человеческий организм» — малень­кое клеточное государство, перерабатывающее мир в дерьмо.

Психиатрия захватила свой надел потому, что делает нужное дело — обеспечивает государственный покой. Но при этом, чтобы ее действия были оправданы, она должна была выглядеть Наукой. Просто тюрьмы в государ-

Глава 4. Развитие научного понятия об ИСС

стве были и без нее. Для нового, научного общества нужны были научные тюрьмы. Психиатрия должна была хотя бы выглядеть Наукой. И поскольку исследовать «психику», а точнее, сознание, Психиатрии было недосуг, она изобрела несколько действенных приемов, убеждающих обывателей в ее на­учности. Один из них — жесткая привязка к Царице Наук о человеке — Физиологии. Физиология изучает нервную систему и утверждает, что психи­ка — это работа нервной системы. Следовательно, ни для одного человека научного склада ума не может быть сомнительным, что психические заболе­вания связаны с расстройствами нервной системы. Они просто не могут быть не связаны! И поэтому мы вполне можем назвать их неврозами или нервоз­ностью и вообще использовать слово нервы.

Уже после, по мере проявления действительных исследований, стало ясно, что нервные болезни и нервность или нервозность вещи разные. Но понятие вводилось в самом начале победоносного шествия Физиологии.

Другим проявлением хитрости и приспособленчества является жесткая привязанность современной Психиатрии к медикаментозным средствам ле­чения, то есть, попросту говоря, к лекарствам или химии. Никто, кажется, даже не задавался вопросом, а в состоянии ли химия воздействовать на пси­хику, душу или дух. Все ведь изначально знали, что обманывают и воздей­ствуют на то, что воздействию химии доступно, — на тело. А при чем тут лечение психики? А, не мешайте! Видите, люди делом заняты.

Между тем, вопрос о возможности проследить воздействие химических веществ на сознание человека невольно должен был возникнуть, потому что одним из средств лечения в Психиатрии являются наркотики. Они, кстати сказать, вызывают изменение состояний сознания, и большая часть путеше­ственников «в иные реальности» до сих пор простенько глушат себя этой химией. Вероятно, это измененное состояние сознания и было первым, ко­торое наблюдали медики. И наблюдали с предельным осуждением, которое и закрепилось за понятием измененного состояния сознания вообще. Нарко­ман не полезен в государственной машине, он грязь, мусор, мешающий ее работе, и должен быть из нее вычищен. Вот суть психиатрического очищения.

Государственный орган не может не осуждать то, что делает винтик госмашины неуправляемым. Наука, когда у нее была такая возможность, предпочитала не изучать, а запрещать и осуждать все, что нарушало обще­ственный покой и требовало от нее какой-то работы. Держать и не пущать! В этом суть научного очищения.

Но с 60-х годов двадцатого века отношение к измененным состояниям сознания меняется. Это, безусловно, связано с тем, что после победы в 20-х годах научной революции власть и значение Церкви во всем западном мире резко упали. С ними упало и значение религии или веры. Начался отход от привычного состояния сознания, которое управляемо обычаем. Вот это и было действительным отклонением от нормы.

Normaпереводится с латыни как правило, образец, закон или законоус-тановление.Если учесть, что само слово рождается до появления римского права в народе, то оно означает обычай, образец для подражания в поведении.

151

Основное — Море сознания— Прибрежные воды

Вот это и есть собственно психиатрическое понятие о норме, точнее, пси­хической норме.

До сих пор психиатр судит о здоровье больного не так, как механик судит о машине. Механик исходит из внутреннего устройства. Если в устрой­стве все верно, то машина исправна, независимо от того, как «ведут себя» окружающие машины. Физиология хотела добиться того же самого в отноше­нии человека, превращая его в неврологическую машину. Но Психиатрия — не наука не только в смысле поиска истины. Она и не Наука в семье Наук, а всего лишь прикрывается наукообразностью, являясь орудием управления поведением людей. Значит, она — часть государственной машины, которая тоже является сообществом божественных сущностей.

Поэтому, крича о своей научности, она далеко не всегда применяет то, что выдумывают Науки. Так не приняла она и физиолого-медицинский под­ход к норме, поскольку это пустышка, а сохранила тот, что обеспечивал действенную работу. Подход этот — бытовой или обычный. Его применяют все правоохранительные органы, но закрепив в законодательстве. Психиат­рия не может закреплять свой предмет законодательно потому, что тогда она ограничит себе возможность пресекать новые отклонения. Поэтому пси­хиатрам приходится быть гораздо гибче юристов. Они должны исходить из своего чутья. Чутья на обычность и необычность поведения.

Норма психиатрии — это всегда норма поведения, что означает способ­ность человека соответствовать обычаям народа, вести себя как все, не вы­деляясь из общего стада. Уже одного этого достаточно, чтобы человека оста­вили в покое, даже если он совершенно невменяем. Если его сумасшествие таково, что у него нет ни искорки смысла в глазах, но ведет он себя как машина, запрограммированная на «правильное поведение», его поставят на учет, но отпустят. Он — не социально опасный.

Если же человек покажет, что он в состоянии осознанно исполнять правила поведения, то это просто здоровый человек. Его даже судить можно, то есть передать из ведомства Психиатрии в ведомство правоохранительных органов.

Однако любое сообщество нуждается в науке и научности, когда ему приходится решать сложные жизненные задачи. Там, где Психиатрия созда­ет свою науку, — эта наука не механическая и не физиологическая. Там, где надо действительно работать, а не изображать из себя одну из сестер-побе­дительниц, наука-психиатрия действительно наука о духе. Хотя бы о народ­ном духе, проявляющемся в обычаях. Хотя Бога психиатры в свое ведомство не допускают — это было бы уже слишком. Между тем, если вспомнить слова Рам Дасса, игры в измененные состояния сознания появились в 60-х годах именно как попытка вернуть изгнанных наукой Богов.

«В конце 60-х — начале 70-х годов в наших поисках пути был период фана­тизма и путаницы. Мы импортировали модели Востока с огромной скоростью и очень старались обратиться, но в согласии с нашей традицией продвигаться от периферии к центру, — хотя мы и приняли множество символов и всякого снаряжения и могли снаружи выглядеть, как Будда, — внутренне мы были про­сто кем-то, кто старался выглядеть Буддой. Мы были озабочены всякими обетами

Глава 5. Последние десять лет

и обязательствами, отношением к учителям, всей концепцией Гуру и тем, что такое Путь.

В 60-х годах слово "Бог " все еще было табу, и мы говорили об "измененных состояниях сознания"» (Рам Дасс, Зерно на мельницу, с. 201).

В сущности, начиная с 60-х и кончая современными танцевальными марафонами под Экстази, мир заявляет Науке: Нет! Заявляет неуправляемо­стью, потерей «нормального» поведения. Молодые революционеры так рва­лись к власти, что бездумно вырвали подпорки из-под огромного обще­ственного здания, чтобы занять это место, и теперь на них сыплется все то, что раньше держали на своих плечах другие. А именно — Вера и Обычай.

Мало кто задумывался, что сегодняшнее состояние западного мира, ко­торый живет в наркотическом угаре, — это достижения механистической Науки. Все это — уход от превращения в машину, для которой возможна норма, в иные состояния сознания, неподвластные механическому управ­лению. Для людей попроще — это пьянство и наркомания. Так убивают себя целые народы из тех, кто ближе к природе и не хотят жить в научном мире. Куда они уходят с Земли? В небытие или иные миры, я не знаю. Но они уходят, как только государственная машина добирается до них.

Остальные уходят по-разному, но с этой планеты, как с тонущего ко­рабля, бегут все, у кого еще есть душа. Иначе говоря, все, для кого возмож­но возрождение в иных мирах.

Дела Богов. Наука, почувствовав своими не очень-то быстрыми мозгами, что происходит что-то страшное и скоро просто некем будет править, предпринимает какие-то шаги. Какие? Да это самое изучение «измененных состояний сознания». Она надеется, что если их изучить, то можно как-то отвердить оползень — заморозить его или залить бетоном. Попросту, ввести все те места, куда сбегают люди, в научный мир и придавить. А беглецов и беглянок вернуть.

Мы сбежим дальше, хочется ответить ей!

Но что означает вся эта бесконечная игра в догонялки между живой душой и научной машиной? Конец зеленой планеты? Или же именно так Природа и Мировой дух познают себя? Ведь, сбегая в неведомые простран­ства и открывая их, я тем самым делаю их доступными для исследования и понимания. И пусть Наука — мертвый механизм — но в ней и помимо нее множество живых людей, способных исследовать и познавать.

Были ли когда-либо в истории человечества времена, когда познание неведомого шло так мощно? Судя по силе сопротивления, которое оказыва­ет этому познанию госпожа Наука — нет. Нас еще ни разу не ставили перед выбором: либо познаете себя, либо погибнете всей планетой!