Я рассказал о «Теоретической философии» Владимира Соловьева раньше, потому что и сам Соловьев старше, и все философы, о ком я буду рассказывать дальше, так или иначе прислушивались к его мнениям. Однако, первая работа, прямо посвященная сознанию, была написана князем Трубецким еще в 1890 году и называлась «О природе человеческого сознания». Князь очень ценил ее.
Не обольщайтесь. Если в ней и идет разговор о природе сознания, то весьма условный, а точнее частный. Иначе говоря, Трубецкой говорит вовсе не о сознании, как таковом, а об одном из его свойств или проявлений, которое называет соборностью.
Князь Сергей Николаевич Трубецкой (1862—1905) испытал множество философских увлечений, но одно из них осталось с ним навсегда. В 18 лет он открывает для себя Хомякова, а потом остальных славянофилов и зачитывается ими. Впоследствии, как считается, собственно славянофильство он от-
Глава 5. О природе человеческого сознания. Князь Трубецкой
брасывает, но сохраняет их философию, в частности, как раз понятие о соборности народного или человеческого духа. Очень проницательный философ П. Гайденко так пишет об этом увлечении Трубецкого:
«...в юности С. Н. Трубецкой испытал влияние славянофилов. От многого в их учении он впоследствии отказался: он не разделял их воззрений на национальный вопрос, их политического учения о природе государства, их философско-исторических построений. Однако, подобно А. С. Хомякову и Н. В. Киреевскому, С. Н. Трубецкой придавал большое значение вере, считая ее одним из главных определений человеческого духа, и при этом не только не противопоставлял веру разуму, но, напротив, искал их гармонии и единства.
Здесь он был близок к воззрениям В. С. Соловьева, убежденного в том, что развитие народов ведет в конечном счете к обретению всечеловеческого единства, в котором разум и вера взаимно поддерживают друг друга» (Гайденко. «Конкретный идеализм» С. Н. Трубецкого, с. 12—13).
Думаю, что за всем этим прозрачно читается и еще одна вещь, взятая у славянофилов и Соловьева, — вопрос: зачем это всеединство? Зачем развивать народы? И ответ, безусловно, содержится еще у славянофилов: чтобы они жили лучше. Иными словами, кроме всего прочего, Трубецкой воспринял тогда в юности и тайную мечту стать спасителем народа или хотя бы послужить делу улучшения его жизни путем просвещения.
Война Богов. Во всяком случае, его никак нельзя считать чистым философом. Если Соловьев всегда примешивал к философии мистику и поэзию, то Трубецкой — общественную деятельность. Подобно Платону, он хотел создать идеальное государство хотя бы в отдельно взятом университете. Он постоянно участвует в общественной жизни, создает какие-то студенческие общества, начиная с историко-филологического. Становится одним из духовных вождей земства, бьющегося за создание и укрепление местного самоуправления, то есть за независимость тех, кто обрабатывает землю, от центральной власти.
В 1901 году в России начались студенческие волнения, которые предшествовали революции 1905 года. И Трубецкой тут как тут, точно почувствовав, что Университет становится местом силы, он бросает земскую работу и «становится убежденньш защитником университетской автономии» (Там же, с. 7).
Сейчас бы сказали, что деятельность Трубецкого в изрядной мере была популистской — ему, видимо, очень было важно, чтобы его любили. Еще в историко-филологическом обществе он добился, что о нем говорила вся Россия. Он даже возил студентов в Грецию к святыням философских древностей!.. Вот и битву за университет он вел как битву за демократию, то есть так, чтобы нравиться студентам.
«Усилия С. Н. Трубецкого и его коллег увенчались успехом. Спустя два месяца, 27 августа 1905 года, университет получает автономию, а 2 сентября С. Н. Трубецкой избирается ректором. Студенчество ликовало.
Однако избирание это оказалось для философа роковым» (Там же, с. 8).
Какие слова! Обратите внимание, что Гайденко случайно или намеренно пишет — не для Трубецкого, а для философа!
Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8
Дело в том, что, получив так называемую автономию, университеты получали свободу собраний и право самим избирать преподавателей. Студенты этим тут же воспользовались, охамели и, наплевав на ректора, начали проводить политические сходки, собирая в университет весь московский сброд. Это явно вело к закрытию самого университета.
Трубецкой сначала повозмущался, а потом понял, что его предали. Это закономерный итог любых демократических игр, начиная с Афинских. Он должен был это знать и предвидеть. Но ему все равно было очень больно.
«Вопреки убеждению Трубецкого, автономия не спасла университет. Тяжелое разочарование, необходимость закрыть университет, грубые нападки, посыпавшиеся со всех сторон в связи со всеми этими событиями, обвинения в "заигрывании "с "бунтарями "сломили и без того уже подорванное здоровье Трубецкого. 29 сентября 1905 года он умер от апоплексического удара. Умер в самом расцвете своей творческой деятельности, не успев завершить всего того, что было им задумано» (Там же, с. 9).
Тут Гайденко не прав. Трубецкой умер именно потому, что завершил то, что было задумано, — проверив, возможно ли воплотить ту юношескую мечту об идеальном государстве, где осуществится всеединство. Гайденко не видит, что именно она была вершиной мировоззрения, а значит, все остальное нужно было князю только для нее. Ему просто нечего больше было делать на этой земле, а переделывать себя было поздно, и он ушел, поняв, что эта мечта была пустой. Народ живет по каким-то своим, я бы сказал, естественным законам, и философы могут лишь насиловать эту естественность, привнося свои идеи. Раз за разом, начиная с Пифагора, Сократа и Платона, философы приходят к тому, что их дело — любить мудрость, а не вмешиваться в дела людей и особенно государств. И тем не менее, все новые мотыльки летят на это искушение — улучить человечество в ловушку новой мечты...
Трубецкой умер, получив окончательный ответ на вопрос всей своей жизни. Ответ был отрицательный. Но жизнь прошла цельно и не зря. А вот для философа Трубецкого вся эта общественная деятельность, и даже сама эта мечта о переделке мира действительно была роковой.
Нигде в своих работах Трубецкой не выступает просто философом, всюду он добавляет туда своего Спасителя и Искусителя. Ту же самую «Природу человеческого сознания» очень трудно читать из-за этих вкраплений. В начале даже кажется, что автор слегка бредит. И лишь сообразив, что эту работу надо воспринимать лишь как дополнительные главы к книге о Всеединстве, понимаешь, как извлекать из нее смысл.
Кстати, писатель, да и философ Трубецкой был блистательный. Достаточно вспомнить, вынесенное мною в эпиграф этого раздела: В философии, как и в политике, существуют вопросы, которые можно считать закрытыми... Тем резче бьют по восприятию его работы всякие мелочи, вроде той, что он, говоря о природе человеческого сознания, не дает определения этому самому сознанию. Половину работы, пока не накопятся случайно разбро-
Глава 5. О природе человеческого сознания. Князь Трубецкой
санные им оговорки, читаешь, не понимая, о чем он говорит. Да и вообще, название книги — это ее основной вопрос. Ожидается, что рассуждение пойдет от него, а он о вопросе, вынесенном в название, словно забывает добрую половину книги.
Трубецкой, очевидно, так же не понимал ни своих студентов, ни свой народ, как не понимает своего читателя. Ему и дела нет до меня. Он пишет, словно в полемическом запале публичного диспута все еще спорит с каким-то философом, который не прав, но который доводы Трубецкого понимает. А окружающей толпе достаточно понимать, что Боги, ведущие их к счастью с этой трибуны, умницы и европейски образованы.
Закрытых вопросов, о которых безмолвно договорились умалчивать, сражаясь по частным пунктам, в Науке множество. Это та же Душа в психологии, Сознание как таковое в философии. Но для Трубецкого — это отношение «рода и индивида», то есть «общего и частного». Умалчивая о сознании и его природе, он вдруг выстреливает в противников своим «главным» вопросом: «Что прежде, что существенно:род или индивид — в природе вещей, в сознании человека, в его личной и общественной жизни?» (Трубецкой, с. 486).
Вот вокруг этого вопроса он и будет ломать копья.
А что же сознание? А сознание — это между делом, это же само собой ясно. Собственно разговор о сознании как бы вообще не очень нужен, но Трубецкой вынужден говорить и о нем, поскольку без этого не объяснишь, что родовое, то есть соборное, важнее личного. История не знала личного в древности, знала только общее. А личное, включая личное сознание, — это все привнесения реформацией в философию «протестантского принципа абсолютизма личности» как отказа от навязанного католичеством мировоззрения. Собственно католическое или кафолическое и есть вселенское или всеобщее.
Вот в связи с новым понятием личности и возникает внезапно первое понимание сознания, которое можно считать его определением.
«Понятие личности, несомненно, конкретнее прежних понятий рода и индивида. <...>
Поставив личное самосознание исходною точкой и вместе верховным принципом и критерием философии, мы не в силах объяснить себе самого сознания. Тщательный анализ английской и немецкой психологии убедит нас в том, что логические функции личного сознания остаются необъясненными» (Там же, с. 489).
Если вдуматься, то здесь сознание попросту приравнивается к личности. Гайденко, кстати, видит это так же:
«Рационализм и эмпиризм сходятся между собой в субъективизме, полагает русский философ. Но при этом понятия личности, сознания у эмпириков, с одной стороны, и немецких идеалистов — с другой,так же противоположны друг другу, как понятия индивида и рода» (Там же, с. 19).
Понятия личности, сознания не могут стоять через запятую, если они не одно и то же для автора. Если бы он задумался об определении этих понятий,
Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 8
то поставил бы их в какую-то взаимную зависимость, что-то прежде, что-то вторично. Но Трубецкой пишет для тех, кто и так поймет, потому что они думали об этом вместе... Той России уж нет.
Поэтому придется понимать Трубецкого, а для этого его надо читать не подряд, а через оговорки, в которых он обращается к предшествующим знаниям. Иными словами, прежде чем читать Трубецкого о соборности, придется выбрать из его работы то, что может считаться описанием исследуемого явления, то есть природы человеческого сознания. А вот когда это описание сложится в исходное, но опущенное Сергеем Николаевичем понятие сознания, станет ясно, какой вклад он внес в философию понятием соборности или всеединства сознания. К счастью, Трубецкой стоит того, чтобы поработать с его пониманием.
А для того, чтобы это понятие собрать, нет лучшего пути, как вместе с Трубецком посмотреть его глазами на то, как складывалось понятие сознания в английской эмпирической психологии и немецком идеализме. Благо, он их подробно и умно разбирает.
Кстати, это единственный полноценный обзор понятия сознания, который я нашел у философов. К слову сказать, это будет прекрасным дополнением и моего путешествия по морям Науки.
«Критика Эмпирического учения о сознании», так называется вторая глава книги. Создавая ее, Трубецкой описывает и то понятие сознания, которое жило у европейских философов, и постоянно добавляет пояснения, из которых ясны его собственные представления. Правда, и здесь его желание говорить о соборности постоянно вмешивается и искажает исходное понятие.
Начинается глава с выказывания почтения, иначе говоря, с того, что войдет в общую философскую копилку:
«Английская психология имеет бесспорные заслуги, которые нельзя отрицать. Она поставила своей целью эмпирическое исследование душевных явлений и в течение нескольких веков упорно отстаивала свою скромную область от ложной метафизики всякого рода.
Ее полемика против "врожденных понятий ", против различных фиктивных способностей, категорий и других вымышленных подразделений души, против мнимой свободы безразличия <...> имела некогда большое значение.
Никто сильнее ее не указал на общее значение чувственности в психической жизни, на сложный характер и относительность чувственных восприятий, на роль языка в образовании понятий, пожалуй, даже — на значение так называемой "ассоциации идей".
Не признавая никакой метафизической соборности человеческого сознания, английская психология замечательно хорошо и полно раскрыла значение эмпирической коллективности сознаний. Она показала, каким подавляющим множеством понятий, представлений, верований, инстинктов, чувств мы обязаны другим людям— нашему воспитанию и постоянному взаимному общению,в ко-
Глава 5. О природе человеческого сознания. Князь Трубецкой
тором мы проверяем себя, контролируемся другими. Влияние языка, религии, государства, культуры — словом влияния всех внешних форм коллективной жизни на развитие индивидуального сознания было раскрыто во всей полноте» (Там же, с. 499-501).
Вот то, что внесено англичанами в тело философской Науки. Что-то из перечисленного, я думаю, узнается по предшествующим главам. Но теперь черед того, с чем Трубецкой не согласен, конечно, относящегося к понятию сознания.
«Но ограничимся на этот раз областью чистого сознания.
Индивидуальное сознание человека всецело ограничено собою, совокупностью своих настоящих и прошедших состояний. Это основной тезис эмпирической доктрины. Все содержание сознания обусловливается накоплением прошедших личных опытов, опыт же есть прежде всего состояние сознания.
Самый дух есть не что иное, как совокупность таких состояний, связанных между собою. Дух всецело ограничен ими и ничего, кроме них, знать не может. Вне состояний моего сознания для меня ничего не существует; ибо если б я мог утверждать бытие чего-либо иного вне подобных состояний, то значит, и знал бы о чем-либо вне их и не ограничивался бы ими, что противоречит основному исходному положению нашей психологии.
Знать о чем-либо внешнем, трансцендентном нашему сознанию мы не можем, потому что мы ограничены собою; и все, что может выходить за пределы индивидуального сознания, выходит и за пределы его логической компетенции» (Там же, с. 501).
«Логическая компетенция» это один из бзыков Трубецкого, которые не объясняются и делают книгу немного сумасшедшей. Поскольку я не знаю, что это такое, то могу только догадываться, что сознание, выходящее за собственные рамки, противоречит тому определению сознания, которое исходно дают ему англичане. Иными словами, если мое сознание — это совокупность моих состояний сознания, то действительно трудно ожидать, что оно может расшириться до чего-то еще.
Английская школа ведь действительно считала, что сознание состоит из мыслей, чувств, желаний, ощущений.
Вот с таким определением сознания и сражается Трубецкой от лица соборности и всеобщности. Естественно, когда он в общем поминает сознание, надо полагать, что одну из частей его простонаучного понятия о сознании составляет это английское перечисление состояний сознания.
Возражения от лица соборности я оставлю до особого рассказа. Но вот замечания простив ассоциации идей имеют отношение к пониманию Трубецким действительной природы сознания.
«Сознание объясняется посредством сцепления своих индивидуальных элементов. Такие элементы на языке английской психологии называются представлениями или "идеями", сцепление представлений — "ассоциацией идеи". <...>
Все содержание сознания всецело обусловлено, с одной стороны, внешними впечатлениями, с другой — внутренней психологической причинностью представлений, их взаимной ассоциацией. <...>
Основное — Море сознания— Слои философии — Слой 8
Но, рассматриваемый в таком исключительным свете, закон ассоциации идей оказывается вдвойне ошибочным: строго говоря, мы не находим в духе ни ассоциаций, ни идей, в смысле английской психологии, ибо оба термина, которыми она так злоупотребляет, неточны в высокой степени.
Первоначально в греческой философии идея означала гипостазированное отвлеченное понятие. Платоники думали, что такие идеи существуют самобытно, независимо от вещей, как их творческие первообразы; схоластики и картезианцы полагали, что в душе человека существуют врожденные идеи, то есть врожденные и обособленные друг от друга отвлеченности.
Английская психология успешно боролась с подобным мнением, доказывая, что в душе нет таких врожденных отвлеченностей и понятий, что они вырабатываются медленно и обособляются посредством слов. Но термин "идеи " был все-таки сохранен, хотя и связанный с новым значением.
Под идеями английская психология разумеет в сущности гипостазированные представления, те "индивидуальные элементы ", из которых слагается сознание.
Но беспристрастный анализ показывает нам, что подобных элементов в духе не существует: в нем нет изначальных идей ни в смысле понятий, ни в смысле представлений. Как те, так и другие обособляются от впечатлений и друг от друга путем медленной упорной работы индивидуального сознания; они отграничиваются друг от друга условным образом посредством искусственных знаков, фиксируются и определяются посредством слова.
Первоначальное состояние сознания не знает ни понятий, ни представлений, но сливает их в общем безразличном мраке» (Там же, с. 506—507).
Вот так выделяется из «первоначального мрака» книги собственное понятие Трубецкого о сознании. В первых строчках приведенной цитаты он определяет предмет своего исследования. Речь в книге, названной «О природе человеческого сознания», будет вестись о «содержании сознания». К этому, поскольку он сам умалчивает, я бы добавил за него: что такое сознание, мы не знаем, и определения исходно дать не рискнем. Да это и было бы ошибкой — сначала мы опишем сознание с точки зрения того, как оно являет себя нам. И мы увидим, что оно состоит для нас из того, что содержит в себе.
Но, присмотревшись внимательнее, сделав, говоря модно, «беспристрастный анализ», мы вдруг обнаруживаем, что вся английская эмпирическая школа была лишь первым шагом самонаблюдения и самопознания. Она увидела содержания, увидела хвосты, хоботы и ноги, и решила, что слон — это хвосты, хоботы и ноги, а сознание — это его содержание.
Однако было время, когда я в своем сознании не имел никаких содержаний или состояний, а пребывал в «безразличном мраке».
«Затем наступает период медленного рассвета, когда мы разглядываем мало-помалу общие различия вещей, их неопределенные очертания. То, что ощупывали прежде во тьме с разных сторон и в разные моменты, слилось в одно общее тело; то, что сначала сливалось в общей неопределенности, различается на множество предметов, индивидуальная физиономия которых становится все более и более видной» (Там же, с. 507).
Глава 6. Соборность сознания
Так разворачивается собственная школа сознания князя Трубецкого. И в ней очень важно выделить и не пропустить понятие «безразличного мрака младенческого ума». Этот мрак, тем не менее, — сознание. Самое настоящее, исходное сознание человека, потому что про такого младенца мы безусловно скажем: он в сознании. И тут же определим, что младенец без сознания, если он его потеряет.
Это исходное понятие сознания действительно ведет нас к природе самого сознания. Точнее, может вести и туда, но как всякая дорога, оно о двух концах или направлениях. Трубецкой избирает двигаться в другую сторону — от природы к устройству или содержанию. И это вполне приемлемый путь исследования. Главное, мы теперь знаем, на какой почве стоим.
И я даже позволю себе набросать такой образ научного понятия сознания, каким оно стало после работ князя Сергея Николаевича Трубецкого:
1. Исходное состояние сознания без содержаний — «безразличный мрак»,
способный принимать в себя впечатления и содержать их в себе.
2. Содержания в виде состояний сознания, как их описывала английская
психология.
3. «Немецкий дух», понятие о котором разработано в немецком идеа
лизме и к которому Трубецкой переходит после англичан.
4. И последняя составляющая, описанная в учении самого Трубецкого о
соборности — это всеобщность сознания.
Глава, посвященная английской психологии, в действительности содержит еще множество любопытнейших наблюдений и красивых рассуждений, но общее понятие о ней уже дано, и поэтому я оставлю ее для самостоятельного чтения.
Что же касается немецкого идеализма, то он оказывается ступенькой для разговора о соборности сознания. Поэтому с него я начну следующую главу.
