Глава 4. Прикладная наука

Я не стану делать полного исследования того, что делают прикладники. Но даже выборочного описания их работ достаточно для того, чтобы стало очевидно, что так называемая Прикладная оздоровительная наука — это в изрядной мере шарлатанство.

Война Богов. И вовсе не в том смысле, в каком частенько их обвиняет Академи­ческая Наука, утверждающая, что прикладники строят свою работу на обмане и за ними нет никакой действительности. Академической Науке, или просто Науке с большой буквы, это нужно затем, чтобы иметь право уничтожать конкурентов. Так она затравливала Месмера с его магнетическим флюидом, Дианетику и все виды экстрасенсорики и парапсихологии. Затравливала просто потому, что не хотела, что­бы они ей мешали, а не потому, что исследовала их предметы и убедилась, что их нет или что они вредны. Наука такие вещи не исследует, как не исследует народное

Глава 4. Прикладная наука

целительство. А чего их исследовать, и так ясно, что любой конкурент вреден! Все-таки бизнес делаем!

Прикладная Наука шарлатанит не в том смысле, что за ней ничего нет в действительности. Я много лет изучаю различные виды прикладных наук и могу с уверенностью сказать: там определенно есть то, что стоит и даже следует изучать и использовать. Она шарлатанит как раз в обратном смысле тому, который обычно подозревается. Обычный шарлатан придумывает ка­кую-то яркую ложь и начинает убеждать людей в ее существовании, обстав­ляя множеством мелких и утонченных деталей, чтобы придать всему делу видимость основательности.

Прикладники оздоровления как раз наоборот, по дару или в силу стече­ния каких-то необычайных обстоятельств, нащупывают некое необычайное проявление действительности, на которое не обратила внимания Наука. Это откровение так увлекает их, что они тут же бросаются его использовать, придумав, как дикарь микроскопу, первое пришедшее на ум применение. Например, забивать гвозди или лечить людей. Микроскоп одинаково хорошо подходит и для того, и для другого, как вы знаете. А вот для вопроса: а что же в действительности я нашел? — у них не остается ни сил ни времени.

Тем не менее, все они, будучи людьми в какой-то мере современными, то есть научно мировоззрящими, чувствуют, что к их откровению надо бы приписать какое-то научное обоснование. И приписывают, что могут. По­скольку в действительности они не ученые ни по факту принадлежности к научному сообществу, то есть по культуре, ни по складу ума, то приписыва­ют они не научное, а простонаучное обоснование. То есть попросту приля­пывают то, что им кажется научным из их детства, чаще всего устаревшие взгляды Физиологии времен ее существования в рамках механической Фи­зики. То есть тех времен, когда Физиология осознавала себя как сильное и беспощадное сообщество революционеров, но еще не осознала саму себя как науку, ищущую не власти, а истины. Тогда Механическая Физиология пыталась выступать основополагающей Наукой для всех Наук о человеке. Этакой диктаторшей и хозяйкой всех законов человеческого существования. Вот это «научное» обоснование и пытаются притянуть к своим прозрениям прикладники.

Война Богов. Использование Механической Физиологии автоматически отсека­ет возможность дать действительное физиологическое объяснение обнаруженного явления там, где это требуется. Это с одной стороны. С другой, оно же не впускает другие науки, например, психологию, потому что все Науки заключены в Механи­ческой Физиологии, а значит, не нужны! Иными словами, Сверхнаука Мехфизио-логия — это чистой воды мракобесие времен научной революции. И современные физиологи, наверное, только трясут в недоумении головами, когда читают ранних физиологов имперского пошиба.

Но то, что происходило в Физиологии, — не так уж страшно, — обычный рост и становление Науки как общественного явления. Страшно то, что этот рост сделал с культурой, то есть общественным сознанием. Прикладник оздоровления, нащупав свое призвание в какой-то необычной способности, очень быстро понимает: культу­ра нашего общества такова, что ему не позволят помогать другим и зарабатывать себе на жизнь использованием этой способности, если он ее научно не обоснует. Он бы-

Основное— Море тела — Слой 1

стро перебирает то, что имеется у него на складах памяти, и обнаруживает, что самыми подходящими для обоснования являются осколки школьных знаний по фи­зиологии. И тут же применяет их.

Но это осколки знаний по Механической Физиологии. И самое плохое в них то, что прикладник не помнит по-настоящему физиологии, но помнит, как ее надо подавать. В итоге он уже на основе этих знаний выстраивает общий образ своего обоснования, и только добирает в него уточнения из дополнительной литературы по физиологии.

Изучай он физиологию сегодня, возможно, весь образ сложился бы совсем иначе, и он начал бы рассказ совсем с другого. Но он же знает, как говорить сильно: сильно — это когда начинают в физике с Ньютоновской механики, а в психологии — с не­рвной системы!

Например, с чего надо начать книгу с многообещающим названием «Психология телесного сознания»? На мой взгляд, с определения понятий «психология», «тело» и «сознание». А она начинается с «Базовых свойств нервной системы в категориях дифференциальной психофизиологии». И нет ни одной главы, прямо посвященной хоть одному понятию, используемому в названии. Это очень, очень сильная книга очень талантливого человека, но не о том.

Вот так рождается шарлатанство прикладников. Они постоянно заняты тем, чтобы обмануть Науку и показать ей, что их не надо уничтожать за то, что они делают. Мол, мы свои, околонаучные, не бейте нас! В итоге наука о теле так и не возникает, потому что нет настоящего исследования — ведь ты если и исследуешь, так не то, что нашел, а то, как к этому применить чужую науку. А она к твоему предмету пристегивается с трудом, она же разрабатывалась для другого предмета. Но вот люди оказываются обмануты­ми в полной мере и с полным правом могут считать тебя шарлатаном и обманщиком.

Самое же страшное здесь то, что множество действительных находок теряются из-за этого прогибания перед Страшной Наукой прошлого. Они не только не исследуются, они даже не описываются, как следует. И если кто-то читал всерьез литературу по целительству и экстрасенсорике, то не мог не заметить, что она вся бедна, примитивна и повторяет несколько исходно заимствованных друг у друга мыслей. Это не потому, что не о чем расска­зать, — это потому, что все прикладники люди хитрые и знают, что гово­рить надо то, что уже прошло цензуру и дозволено. И им не важно, где истина, им главное, чтобы им позволили работать. А для работы хватает и того, что сказано.

На деле же жизнь таких прикладников полна искрометных находок и озарений. Если однажды они найдут свой язык и позволят себе заговорить о том, что им удается, мы увидим, что наш мир совсем иной, он прекрасный и яростный, и кто-то прямо рядом со мной живет в нем, пока я делаю Науку...

Кстати, и для Науки это тоже будет полезно, если она хочет проснуться.

СЛОЙ 2. ГОСПОЖА МЕХАНИЧЕСКАЯ ФИЗИОЛОГИЯ НЕ СДАЕТСЯ

Война Богов. Физиологическое понимание тела как организма было модным и правящим целое столетие. Такие раны быстро не заживают, и даже сейчас, когда Физиология стала равна самой себе, а значит, стала вполне уважаемой и, главное, точной и нужной наукой, все еще находятся мечтатели, которым не дает покоя былая слава Мехфизиологии. Большей частью это люди недалекие в научном смыс­ле, и их теории устаревают еще до рождения. Да и нельзя бесконечно объявлять себя объясняющей наукой и при этом, по сути, не давать действительных объяснений. Без них люди и в самом деле начинают ощущать себя шарлатанами, что, кстати, объяс­няет спад интереса к Физиологии у студентов. Физиология теперь Наука второго сорта.

Причина этого, я думаю, в первую очередь, в том, что обещанных ус­пехов слишком долго не было. Сознательно или подсознательно люди почув­ствовали, что Физиология отнюдь не столь магична, как она саму себя рас­хваливала. Кроме того, объяснения, заимствованные модными современными прикладными науками из Механической Физиологии, слишком отчетливо ощущались наукообразными затычками.

Все это повело к тому, что Физиология успокоилась и начала заново и основательно изучать саму себя. В этом явно ощущается прирост качества. Это с одной стороны. А с другой, и это тоже качественное движение, появились попытки создать гораздо более глубокую теорию Физиологии. Теорию, увя­зывающую Физиологию уже не с Механической Физикой, а с Физикой современной, Квантовой, в первую очередь. Я называю такие теории Мета­физикой Физиологии. В них Физиология обретает столь недостававшую ей философичность и с ней облик настоящей и надежной Науки.

Облик надежности не есть надежность. Попробую это показать на примере.

Глава 1. Метафизика физиологии. Карманов

Сейчас все чаще появляются работы, которые как бы сожалеют о том, что Физиология шла на захват научного Олимпа слишком грубо, не заботясь о неуязвимости и тонком философском обосновании своих заявок. Именно такой Метафизикой Физиологии представляется мне работа талантливого русского философа, двигающего прогресс из Амстердама, Константина Кар-манова. Работа эта называется сложно — «Логика идеального» — и сама по себе является непростой. В сущности, это вершинное и очень глубокое про­изведение. К тому же написанное одаренным автором, так что рассуждения его убеждают и вызывают доверие.

Основное— Море тела— Слой 2

Для начала — краткий обзор книги, чтобы дать о ней самое общее пред­ставление.

Война Богов. Начинается она с главы «Человека нельзя увидеть» и с рассужде­ний об идеальном. Но это литературный прием, которым в начало поставлено инт­ригующее место из середины. Исходные рассуждения, из которых развивается вся мысль Карманова, основание всего его исследования дается в начале второй главы, называемой «Основной вопрос философии в контексте современных физических представлений о материи», в 37-ом параграфе. Параграфы у Карманова считаются от начала первой главы.

Начинается 37 параграф утверждением:

«Представления о материи в процессе развития человечества менялись. Земля, сто­ящая на трех китах, является почти хрестоматийным примером. Лет пятьдесят назад о материи говорили, что это вещество и поле. Теперь уже так не говорят. Стало ясно, что материя — это просто поле, а вещество является частным видом его организации» (Карманов, с. 125).

Это простейшее утверждение к концу параграфа разрастается вот в такое обо­снование нового подхода к Науке, по сути, в философию или Метафизику Физио­логии.

«Своим знанием о материи мы целиком обязаны физике. Никакого другого знания нет; никакого большего знания просто негде получить. В каждый данный момент "ма­терией " будет то, что говорит о ней современная данной эпохе физика.

Философия должна соотносить свои взгляды с этими вечно-меняющимися воззре­ниями физики, если хочет остаться частью научного процесса. Каждая новая есте­ственнонаучная парадигма (набор согласованных точек зрения — АШ) задает новый контекст решению основного вопроса философии. (Напомним, что это вопрос о взаимо­действии материи и сознания.)

Если сегодня физика говорит, что материя - это кванты поля, что электромаг­нитная среда мозга состоит из электронов и кварков, значит, эта точка зрения спра­ведлива, и мы должны ею руководствоваться. Когда полвека тому назад говорили, что протон неделим, что позднее оказалось ошибкой, та точка зрения была справедлива для своей эпохи, и философия, опиравшаяся на нее, была корректна» (Там же, с. 128).

Это пример научного хамства, и его можно считать манифестом есте­ственника, который хочет остаться частью научного процесса. Подозреваю, что большинство из тех ученых, которые избрали биться за места в научном сообществе, именно так и считают, да еще и ненавидят тех, кто пытается вселить в них сомнение. Мне выгодно видеть мир таким, каким он мне удо­бен, и не надо меня разубеждать, что вы не дерьмо, вы сделаете мне непри­ятно!

Что ж, Философия когда-то уже была дерьмом, когда ее превращали в служанку теологии. Кстати, это имя — служанка теологии — придумали ей естественники, чтобы вырвать Философию из-под власти Церкви. Зачем? Чтобы сделать тряпкой для вытирания научных ботинок.

Давайте все же разберем сказанное Кармановым. В этом крошечном от­рывке отразилось все его сочинение и видны все приемы.

Первое, что бросается в глаза, это убедительность. Действительно, кто изучает материю? Физика. Значит, никакого больше знания о материи нет!

Глава 1. Метафизика физиологии. Карманов

Тогда философы действительно должны поспевать подхватывать куски и объедки с великого стола царицы. Что называется, логично. Но это внутри рассуждения и для людей без достаточного образования, для невежд. Или для людей интеллигентных, которым неудобно говорить человеку неприят­ные вещи, и поэтому, только бы не обижать автора, они готовы принять даже ложные основания.

Можно и не обижать, но и не принимать то, что вызывает сомнения. Вот автор заявляет: «Своим знанием о материи мы целиком обязаны физике».

Грязное рассуждение, в философском смысле, конечно. Грязное пото­му, что строится на множестве неточностей. Чисто оно прозвучит, если вне­сти уточнения. Примерно так:

Своим современным естественнонаучным знанием о материи, как ее пони­мает физика, мы целиком обязаны Физике, потому что она придумала свое поня­тие о материи и никто, кроме нее, ее понятие не описывал.

Тогда возникает вопрос: а помимо Физики кто-то что-то знает о мате­рии? Конечно. Само это понятие вообще не является физическим, оно цели­ком философское. Если уж быть строгим, то как раз Физика-то и не знает, что такое материя. Она занимается приборным изучением ее проявлений. Хуже того, понятие «материя» до сих пор целиком идеально, то есть суще­ствует лишь как очень отвлеченное понятие в умах философов.

Когда физики заимствуют его у философов, они не в состоянии его заимствовать как таковое, потому что философское понятие о материи при­борному исследованию не поддается. Поэтому физики заимствуют это поня­тие у философии как гипотезу, как предположение, что где-то там, за про­явлениями, существует нечто, что все эти проявления должно порождать. Если верить философам — это материя. Или Дух. Поскольку естественная Наука не может ни доказать ни опровергнуть существование Бога, Духа или Материи, но и не может игнорировать то, что во многих явлениях действи­тельности есть нечто общее, она позволяет себе использовать имя «Мате­рия». Просто имя, без понятия!

Понятие, правда, под это имя тоже постепенно набирается, складыва­ясь из множества исследований. Но это уже совсем не то же самое понятие, что в философии. Это рабочее понятие, так сказать, стремящееся когда-то слиться с философским. Но вот как раз оно-то и есть то самое «знание о материи», о котором говорит Карманов. В общем, это использование того же имени для обозначения совсем иной вещи. Маленький обман Науки, когда-то пообещавшей избирателям заменить собою Богов.

Но не единственный. Другой обман — это, в первую очередь, обман учеными самих себя. Чем, собственно говоря, ученый физик отличается от обычного человека? Всего двумя не очень значительными вещами: для того, чтобы знать действительность, он усиливает свое восприятие приборами, и, самое главное, он ставит себе сознательную задачу исследовать и познавать эту действительность физическим способом. Вот и все.

Но такую задачу может поставить себе кто угодно. Означает это то, что, кроме Физики и Философии, другое знание о материи есть у обычных лю-

Основное — Море тела — Слой 2

дей, у всех нас, включая самих физиков. Ведь физики под слоем научности — обычные люди, которые обладают исходными общечеловеческими знания­ми о материи, на которые накладывают слой научных искажений. Именно искажений. Я не оговорился. Вдумайтесь.

С одной стороны, человек, как и все животные земли, должен знать материю в совершенстве, раз он сумел выжить в материальных условиях. Причем, эти знания абсолютно точны. Искажение или неточность означают уничтожение. Это и есть основа. А к ней Наука, в частности, Физика добав­ляет что-то несущественное. Это показывает сам Карманов, говоря, что науч­ные взгляды постоянно признаются Наукой устаревающими и ошибочными. Я уж не говорю о проблеме наблюдателя, который искажает показания лю­бых приборов. Значит, эти взгляды несущественны, они — всего лишь ба­ловство сытых детишек, которое иногда затрагивает действительность. Но тогда это ведет к Хиросимам.

Вот что касается исходного утверждения, так сказать, основания всего исследования. Но это не все. Задав требование «логичности» уже в названии своей работы, Карманов играет в «логичность», но как бы не чувствует, что это такое. Он словно бы постоянно сидит на двух стульях или находится в состоянии кванта, о котором много говорит в этом сочинении. Квант то частица, то энергия, но важнее то, что его никогда нет там, где он есть. Вот и Карманов болеет квантовым состоянием. Читайте:

«В каждый данный момент "материей " будет то, что говорит о ней совре­менная данной эпохе физика».

В каждый данный момент «материей» будет то, что есть материя. А Физика может лепетать о материи все, что ей вздумается. Материю ли, Бога ли это не трогает!

Но в каждый данный момент любой человек может оказаться тем, кто знает о материи больше, чем все физики вместе взятые. Как, к примеру, Кулагина в России или Саид-Баба в Индии. Любой из людей, способный творить чудеса с физической точки зрения, есть полное отрицание всех Физик всех народов и академий. И физикам надо бы бросить все и обратиться если не в веру этого человека, то уж точно в исследование того, как его способ­ности разрушают их представления, а значит, в то, какова же материя в действительности. Но Физика — это большой, очень большой бизнес. А в бизнесе принято скупать изобретения и открытия конкурентов и прятать их в сейфы, пока не распродадутся предыдущие. Физики не дураки, чтобы бе­гать за материей или философией. В конце концов, философски мысля, го­раздо проще заткнуть рот философии, заставив ее гоняться за своим дет­ским недержанием. А материя? Еще чего придумаете?!

Что вытекает из такой постановки основного вопроса? Естественная зависимость и вторичность — сознания от материи, а Философии от Физи­ологии.

«Под сознанием в основном вопросе философии понимают иногда специфи­чески человеческую способность мышления — разум, иногда — психическое вооб­ще. И то, и другое традиционно объединяют термином "идеальное ".

Глава 2. Человека за телом не видать

Есть основания полагать, что сознание бодрствующего субъекта связано с деятельностью живых клеток мозга. В начале века об их материи думали, что это органические молекулы, вещество. Теперь понимают, что уровень реальнос­ти лежит глубже, что на самом деле — это поля» (Карманов, с. 128—129).

Война Богов. О чем он? Да о том, что если мы заглянем физическим взглядом в плотное, как кажется, вещество, то не обнаружим там ничего, кроме пустоты и крошечного объема атомов. Но если присмотреться к атомам, то окажется, что они тоже не вещественны, а состоят из элементарных частиц, подобных электрону. Они же, в свою очередь, на поверку оказываются квантами, то есть то частицами, то энергией, а значит, как это называется, полем. И при чем тут идеальное?

Да при том, что теперь даже его можно объяснить естественнонаучно. Но ведь идеальное, если вспомнить историю понятия, это, в сущности, Небеса, где, как считал Платон, хранятся исходные Идеи или Эйдосы всего, что есть в мире. Небеса — это Олимп, это место, где обитают Боги и куда уходят души, оставив земное суще­ствование. В общем, это наша Прародина, и там хранятся ответы на все вечные чело­веческие вопросы...

Война против Небес началась еще при жизни Платона. Его ученик Аристотель сделал все возможное и невозможное, чтобы превзойти учителя. Он-то и создал первую Метафизику, как философию изначально противоплатоническую, а значит, противоидеальную.

Сейчас, устами творцов физиометафизики повторяется штурм Олимпа. Физика и Метафизика пытаются еще раз ворваться на Небеса и еще раз сбросить прежних Богов и занять их место. Для этого и нужно-то совсем не много, как кажется, — доказать, что идеальное материально...

А что будет, если им это удастся? Исчезнут Небеса, и наступит царство мрака на земле? Или же наоборот разрушенная когда-то в первобытной древности лестни­ца, соединявшая наши миры, восстановится, и Небеса прольются на землю?

Честно говоря, я очень хочу посмотреть, что выйдет, если Карманов доведет свою метафизику до завершения, то есть до такого состояния, кото­рое позволит ее использовать. Более того, я даже готов поработать на него и показать уязвимости, в надежде, что тем самым начну строить навстречу, от идеального к материи.

Глава 2. Человека за телом не видать

Все тот же Константин Карманов пишет:

«Рассуждение об идеальном лучше всего начать с простого, но вместе с тем парадоксально звучащего тезиса, что человека нельзя увидеть.

Казалось бы, это противоречит здравому смыслу, — суждение звучит аб­сурдно, мы все ведь уверены, что человека видеть можно. Однако это не совсем так. Судите сами: я человек, я могу пошевелить рукой, могу привести свое тело в движение. Вы видите эту руку и это тело; видите, как они двигаются по моей команде.

Однако, того, кто отдает команду, субъекта, инициатора действия, вы при этом видеть не можете, я остаюсь все время за кадром, все время скрытым от

Основное— Море тела— Слой 2

вашего взора. Вы видите тело — объект моих манипуляций, но не меня самого» (Карманов, с. 13).

В этом парадоксальном утверждении, в общем-то, нет ничего действи­тельно нового, хотя это принципиально важное и правильное начало разго­вора об идеальном. Древние, в отличие от нас, взращенных в материализме научной картины мира, не спешили судить, кого они видят в приближаю­щемся теле — человека, демона или бога. В любом случае это какой-то Дух.

Война Богов. Но мировоззрение древних было признано неверным победившей Наукой. Считается, что духов видеть нельзя. Именно поэтому Карманов и говорит о парадоксальности своего заявления. Однако парадоксальность эта мнимая — она су­ществует только для человека, убежденного естественнонаучностью, что он дей­ствительно не видит ничего, кроме тел, потому что кроме них ничего и нет. И Кар­манов точно так же убежден в собственной слепоте.

Чуть раньше он намекает на нее, определяя условия своего рассуждения:

«Есть несколько способов повысить эффективность рассуждений на эту тему (о природе мысли — АШ).

Во-первых, надо избегать использования смутных понятий типа "бог", "душа ". Лишенные однозначной трактовки, они сами по себе нуждаются в опре­делении. Их применение только затемняет суть.

Во-вторых, нужно строго придерживаться тех общечеловеческих принци­пов и правил, которые обеспечивают дисциплину слова: следить за тем, чтобы в рассуждения не проникала противоречивость; пользоваться в логических пост­роениях минимальным числом сущностей, не увеличивая их сверх необходимого (это так называемый принцип "бритва Оккама")» (Там же, с. 12).

С учетом этого обоснования метода исследования, я бы назвал сочине­ние Карманова «попыткой прорыва Науки на землю Идеализма», точнее, на Небеса. Судите сами, судите по тем противоречиям и оговоркам, которые имеются в его рассуждениях.

Начать хоть с того, что «бритва Оккама» никогда не была и не будет «общечеловеческим принципом или правилом, обеспечивающим дисцип­лину слова». Это строго научное правило и, кстати, вовсе не такое уж без­вредное. Это видно прямо в этом примере. Если ученому удается более или менее непротиворечиво объяснить «идеальное» в человеке без лишней сущ­ности по имени «душа», то он на данное время сделает мостик над тем местом, где эта душа будет похоронена. А если она есть? Хорошо еще если над могилкой будут расти дудки и петь о том, как сестрички или братики ее убили... Может, тогда случайный прохожий свернет с проторенного Наукой столбового пути, прислушается и даже задумается.

Следующая нелогичность — это само словосочетание «логика идеально­го». У идеального не может быть логики. Логика была придумана Аристоте­лем в пику идеализму Платона и самопознанию Сократа. Логика — это спо­соб победить и уничтожить идеальное. Логика в строгом смысле этого слова — это как раз то, что научило нас не видеть человека в его теле.

Глава 2. Человека за телом не видать

Но ведь мы видим, видим его! Мы знаем, что не видим, но видим! Нас убеждают со всех сторон, что, глядя на человека, мы видим тело. Но мы глядим на двух человек и видим, что один идет красиво, а второй нет. Тела одинаковы, а люди ходят по-разному. Можно сказать естественнонаучно — по-разному водят свои тела. Но мы видим.

Хуже того, мы глядим на два одинаковых тела и при этом видим, что один человек красив, а второй — нет, один душевен, а другой зол. И сколь­ко раз мы слышали за свою жизнь про кого-нибудь: не понимаю, что он в ней нашел! Ни кожи, ни рожи.

Верно, у ее тела нет ни красивой кожи, ни красивой рожи. Но она красива, и он с ней.

Мы видим человека, но сказать, что мы его не видим, звучит парадок­сально. А зачем человеку говорить парадоксами, то есть поражающими вооб­ражение противоречиями? Зачем вообще кому-то может потребоваться по­ражать воображение других людей? Очевидно, это что-то дает.

Очевидно — видно очами, — что это чародейство, а поражать вообра­жение — это условие чародейства, — очевидно, что оно есть, работает и воздействует на людей, которых я не вижу, потому что они не тела.

Как сложно и как противоречиво оказывается рассуждение, если при­менить те исходные принципы, которыми ограничил себя Константин Кар­манов, следуя за требованиями Науки! Вот только действительно он так видит мир, или это какая-то игра? Игра по правилам, которые диктует по­бедившая Наука. Лично мне постоянно хочется сказать Науке и ее жрецам:

Хорошо! Вы победили, вы захватили власть и теперь принуждаете нас говорить на вашем языке, видеть мир вашими глазами, считать, что истин­но то, что сказали вы от имени Науки! Вы требуете считать научные правила и принципы рассуждения — общечеловеческими, вы привили всем пого­ловно привычку использовать слово «логика» вместо когда-то естественных слов родного языка. И теперь в разговоре самых необразованных людей, ко­торые и понятия не имеют, откуда пошла Наука, звучит логика: логично или нелогично! Хотя сказать они хотят всего лишь, что согласны или не согласны с другим.

Ладно, вы приучили и к тому, что Бог и Душа стали смутными поняти­ями, которые лучше не использовать, чтобы не осмеяли, забрызгивая ядо­витой наукообразной слюной... Хорошо, пусть все будет так!

Но вот я сейчас возьму ваши же требования к рассуждению, вашу же картину мира и достижения ваших Физики и Логики и просто чисто проведу рассуждение о самых исходных понятиях. Я даже не буду обращать внимание на то, что уже одно использование ваших принципов исходно приводит к противоречиям, которых вы почему-то не хотите замечать. Будем считать, что я доверчив и искренне верую в научную истину и научный метод. И просто наивно делаю то, что вы предлагаете считать научным рассуждением.

Знаете, что при этом получается? Странная вещь: и человек и Вселен­ная оказываются необъяснимы до конца физически!.. И как только это по­нимаешь, тут же становится очевидно, что вы это знаете, но скрываете. Почему? И что скрываете?

Основное— Море тела — Слой 2

Глава 3. Я живу в этом волшебном месте по имени тело

У человека нет организма. У социального винтика, атома империи, есть, а у человека нет. У него есть тело, сознание и душа. И тело — это очень, очень таинственная вещь, настолько таинственная, что понять его Наука не смогла, а потому упростила до понятия «организм». Если вы вдумаетесь, то «организм» окажется не живым существом, а способом описывать ту часть телесного состава, которую удается разглядеть естественнонаучным умом.

Но чтобы понять, что тело необозримо больше и глубже этого ущербно­го описания, вспомните о том, что оно — это место вашего существования. Иначе говоря, то, что является живым существом, существует в теле, вопло­щаясь в него, то есть делая себя достаточно плотным для жизни в этом мире. Без воплощения тело мертво, но оно есть нечто чудесное и полное возмож­ностей, раз меня помещают в него, подобно зародышу в утробу.

Почему у наших очистителей привилось понятие «очищение организ­ма»? Потому что это инородное и смутное выражение — «организм» — ко­лоссально упрощает понимание. Как слово-новодел оно не обладает глуби­ной, а значит, может содержать лишь то, что мы договоримся в него вкладывать. Иными словами, в данном случае мы сами задаем себе глубину описания рассматриваемого явления. Так ученому проще жить.

Однако, если мы поглядим на человека, не упрощая собственных задач, скажем, как на живое существо, мы заметим множество странностей, кото­рые одновременно и очевидны и неожиданны. Так, к примеру, мы все зна­ем, что не любим боли. Но под наркозом или без сознания мы ее не чувству­ем. Точнее, наше бездушное тело не чувствует боли. Значит, боль чувствует не оно, а я. Но это боль телесная, ее источником является какое-то место в теле, и мне она дана, чтобы я устранил ее причину, а тем самым освободил­ся от помехи, которой вдруг стало мое собственное тело.

Значит, мы можем видеть очищение как устранение телесных помех сво­ему покою. Или как освобождение от тела. Это совсем иной подход к очище­нию того же самого тела, по сравнению с очищением его как организма. И он допускает вопрос: зачем нужно такое очищение?

Первый уровень ответа уже дан: чтобы пребывать в покое. А что это такое? Это когда я не чувствую боли или других неприятных ощущений. И что? Крепко сплю? Или же покой мне нужен, чтобы делать то, что я хочу? А что я хочу? Есть, пить, наслаждаться, спать, испражняться... побеждать других... быть самым умным...

Приглядитесь, большая часть моих желаний — вовсе не мои желания, а мои обязанности по отношению все к тому же телу. Если я хочу спокойно жить в этом теле, то я должен устранять помехи его покою. Я должен кор­мить, поить и холить его. Иначе оно все равно заставит меня заниматься

Глава 3. Я живу в этом волшебном месте по имени тело

собой, и значит, покой нужен ему. И по наличию телесного покоя можно судить о том, хорошо ли я за ним ухаживаю.

А нужен ли покой мне? Я не знаю. Похоже, мне иногда нужен отдых, но в остальном я деятелен, как сам источник движения. Что называется, голова ногам и рукам покоя не дает. Я все время стремлюсь чего-то достичь, как-то изменить свою жизнь и все время бьюсь с моим слабым и ленивым телом. И это означает только одно: у меня есть какая-то цель, ради которой я меняю себя и окружающий мир. Причем, похоже, что каждый человек очень хорошо знает, зачем он здесь. Это видно по тому, как он деятелен. И при этом никто не помнит больших целей, заставляющих его действовать, будто они были заложены еще до рождения.

Однако, выяснение этих сверхцелей — это вопрос личный. Я их разби­рать не буду. Главное, что Я, который не тело, деятелен и целеустремлен. А тело мне мешает, создавая множество помех, от которых приходится из­бавляться. А поскольку это освобождение от помех все равно неизбежно, есть смысл продумать его как очищение. И это иной уровень очищения тела, если задуматься.

Итак, тело можно рассматривать как набор мертвых, но работающих станков, которые составляют завершенную поточную линию по переработ­ке пищи. И тогда ты очищаешь этот сложный химико-механический трубо­провод от помех производству.

Можно рассматривать тело как средство достижения каких-то своих це­лей на Земле, таящее в себе возможность боли и несовершенства. Тогда нуж­но понять свою цель и, с одной стороны, убирать помехи в ее достижении, а с другой, менять тело, обучая и совершенствуя его. И тогда очищение стано­вится освобождением от боли и ученичеством. Ведь твои несовершенства — это помехи в достижении твоей цели, и хранит их тело.

Но можно поглядеть на тело и с иной точки. Многие философы писали, что, заглядывая в себя, ты обнаруживаешь свое я в каком-то окружении. Это окружение для разных философов оказывалось разным. Но в любом случае, приступая к самопознанию или без него, обратившись к себе, ты обнаружи­ваешь себя в теле. И тело оказывается чем-то очень важным, поскольку ты в него поселен, и можешь проявиться в этом мире только сквозь него.

Если вглядеться в эту мысль, то тело ощущается чем-то чрезвычайно мистичным и даже волшебным. Ведь если ты сквозь него глядишь в этот мир, лишенный волшебства, из какого-то далекого далека, где все возможно, значит, ты и есть носитель чуда. А ты там в себе, если тебе не мешает тело, внутренний тот, ты точно знаешь, что чудеса — это просто и естественно. Они просто твоя жизнь. Их только почему-то не удается протащить в этот мир сквозь тело. Но в том, где ты без тела, там сама жизнь построена на чуде.

Но как бы сильно тело ни мешало тебе творить чудеса в этом мире, оно само чудо, поскольку смогло принять тебя здесь. Не просто кого-то, а суще­ство из мира без тел, существо то ли духовное, то ли мысленное... Как этот кусок плоти мог принять в себя мысль, логос, да еще и оказаться вполне управляемым этой мыслью?! И управляемым и обучаемым.

Основное— Море тела— Слой 2

Мы считаем, что в мыслях нам ничего не стоит сотворить чудо, а вот телом его сделать невозможно. Задаюсь вопросом: невозможно или не полу­чается?

А если не получается, то почему? Разве мы до конца изведали возмож­ности этого тела? Разве обучили его всему, на что оно способно? Если уж речь идет об очищении, то начать надо с освобождения от старого понятия о теле.

Глава 4. Тело и сознание

Однако возможности для очищения на том, что было описано в преды­дущей главе, не завершаются. Давайте вглядимся в разные виды того, что называют потерей сознания.

Вот человек потерял сознание: уснул, или находится под наркозом. Что мы видим? Лежащее и обездвиженное тело, которое при этом живо и ды­шит, но не может: 1) двигаться; 2) смотреть; 3) говорить; 4) и, вероятно, думать. Во всяком случае, у нас принято считать, что с потерей сознания пропадает и способность думать, хотя наверняка мы этого знать не можем, потому что это скрыто внутри лежащего тела.

Получается, что потеряны способности действовать и думать, но мы говорим, что утеряно сознание. Что такое сознание, надо исследовать особо и тщательно. Но пока можно сказать в самом первом приближении, что под сознанием мы понимаем нечто, состоящее из двух частей.

Первая из них — это та способность, которая позволяет нам выглядеть сознательным существом, то есть смотреть и действовать целенамеренно. Именно по взгляду и ощущению осмысленности, то есть целеположенности действий, мы делаем вывод, что человек в сознании. Эту часть можно на­звать осознанностью.

Но она обеспечивается собственно сознанием, то есть тем, что хранит­ся в нашей памяти как образы действий, образ себя и образ мира. Только наличие всех этих образов и позволяет нашим действиям выглядеть целенап­равленными, а нашему взгляду осмысленным. Осмысленным взгляд стано­вится тогда, когда мы видим, что человек узнает мир и знает, чего хочет. Иначе говоря, когда сквозь его глаза мы видим, что он обладает знанием.

На самом деле эта составляющая сознания, очевидно, вторична. Она есть лишь выражение способности сознания создавать и хранить образы — сознавать и помнить. Новорожденный ребенок явно находящийся в созна­нии при этом обладает бессмысленным взглядом, поскольку в его сознании еще нет знаний, и он ничего не узнает.

Значит, исходно сознание — это однородная среда, способная прини­мать в себя все впечатления, какие закладывает в нее мир, превращая их в знания. Способная, но исходно не имеющая этого содержания. Ведь мы от­четливо осознаем, что накапливаем содержание сознания за свою жизнь. Со временем такое исходно пустое или чистое состояние сознания становится

Глава 4. Тело и сознание

почти недоступным для нашего наблюдения. Мы глядим на человека и, если он в сознании, видим, что он обладает знаниями о мире и постоянно соотно­сит себя с ним. А если его взгляд мутен и бессмысленней, то мы делаем вы­вод, что он без сознания, как бывает с людьми, получившими сильный удар. Однако, если вспомнить ребенка, является ли отсутствие знаний при­знаком отсутствия сознания? Или же тут язык сыграл с нами шутку и под­менил понятие сознания на понятие то ли содержания сознания, то ли на понятие осознавания?

Давайте вспомним собственные потери сознания. Хотя бы те, которые происходят с нами во сне. Константин Карманов, глядя на то, что происхо­дит во сне, ужаснулся и придумал физиологическое объяснение происходя­щему. Вероятно, Физиология была ему нужна, чтобы объяснение выглядело научно, а Наука — это единственно приемлемый сейчас способ говорить так, чтобы тебя услышали. Картинка получается действительно жуткая:

«Бодрствующий субъект (то есть я — АШ) есть реальность, возникающая периодически. Это звучит очень странно — немедленно возникает вопрос: как возможны реальности такого рода? Готовый ответ дать трудно, но наш соб­ственный опыт показывает, что феномен имеет место. Во время сна нас объек­тивно нет. Способность воспринимать окружающий мир исчезает; накопление памяти прекращается. Память останавливается на том моменте, когда мы заснули. При летаргическом сне это может быть двадцать—тридцать лет тому назад.

Проснувшись, человек понятия не имеет о том, что происходило вокруг. Как способности воспринимать его все эти годы не существовало.

Между тем, с организмом продолжал оставаться соотнесенным некий про­цесс, который делал "включение " бодрствования возможным. Вновь обретя бы­тие спустя много лет, человек с изумлением убеждается, что все вокруг переме­нилось. Естественно, он не сам перевел себя из потенциального состояния в активное, не сам себя "включил ". Над феноменом собственного пробуждения мы не властны.

Утром нас могут "запустить ", а могут и нет, или могут вновь это сделать через двадцать лет. Своим пробуждением мы целиком обязаны кому-то друго­му» (Карманов, с. 71—72).

Встает вопрос: кому же? В рамках естественнонаучного подхода ответ предсказуем:

«Процесс, из которого мы проистекаем, независим от нас. Функционально он нам в организме предшествует. Этот процесс сохраняет свою соотнесен­ность с организмом так же и по ночам, когда объективно нас нет. Утром мы возникаем как некое продолжение этого процесса, его эманации на дневные часы. Временно возникающий субъект бодрствования берет на себя взаимодействие со средой обитания.

Ночью, когда перед организмом встают другие задачи, генерация нас пре­кращается.

Основное— Море тела— Слой 2

Ночью организму требуется восстановить физиологию, отладить все тон­кие межклеточные балансы, навести, одним словом, у себя порядок.

Этой типично управленческой задачей занимается метафизическая струк­тура, о которой уже шла речь. Мы назвали ее надклеточным управленческим процессом, субъектом-координатором физиологии» (Там же, с. 73).

Война Богов. Организм — это страшная вещь в руках естественника. Он выше всех Богов, потому что он генерирует их как мою мысль, когда генерирует меня. А потом выключает нас всех вместе, когда передача ему надоела.

Но это не случайно страшно и не просто так страшно, это намеренно страшно. Это Карманов нас стращает, чтобы поразить воображение и улу­чить души. Зачем? Наверное, ему что-то нужно от этого мира. Но раз он стращает, значит, преувеличивает. А на деле нас вовсе не так уж глухо от­ключают, потому что вечером мы не исчезаем, а засыпаем и видим сны. И даже можем осознать себя спящим и долгое время пребывать внутри сна, зная, что это сон. И память об этом у нас сохраняется, как сохраняется она и во время наркоза, например. Это все общеизвестно, и значит, картина Карманова — черно-белый эскиз, где пока всего лишь расставлены значки, указывающие на распределение силовых фигур на шахматной доске. Шахма­ты — это, конечно, образ мира, но уж очень символический, очень неточ­ный. За точностью образов надо поохотиться, побегать. Это труд.

Вот, например, засыпание. Когда глядишь на него шахматно, то вот ты был на белой клетке дня и вдруг перешел на черную клетку ночи. В проме­жутке ничего нет. Это любимый образ Карманова.

«Каждую секунду нам открывается конкретная мысль. В результате мы именно этой конкретной мыслью и становимся. Через секунду ее сменяет дру­гая мысль, и так без конца. Человек есть череда мыслей, череда законченных дискретных состояний. У него нет формы существования в промежутке» (Там же, с. 116).

Он повторяет эту мысль на разные лады. Вот и засыпание для него, как вы поняли, именно такой «промежуток» между двумя «мыслями» или «мыс­лящими состояниями». Мы как свет в лампочке, говорит он. Свет может думать про себя: Я мыслю, значит, я существую, — но приходит хозяин и нажимает на выключатель. А хозяин этот — организм или Субъект управле­ния физиологией организма.

Все это — физиологические шахматы. То, что набрасывается на полотно играючи и без труда. Так сказать, основными мазками. Но жизнь полна полу­теней, и мы их сейчас наложим на эту картину, чтобы сделать ее похожей на действительность.

Итак, человек наукообразный, то есть конкретный и не обременяющий себя всякими мистиками и метафизиками, о том, что он такое, знает из учебников. В учебниках сказано: при засыпании мы объективно исчезаем, выключаемся, потому что перестаем воспринимать внешний мир. Почему способность воспринимать внешний мир стала признаком нашего существо­вания, оставлю на совести автора. Но из такого утверждения действительно

Глава 4. Тело и сознание

можно сделать вывод: нас выключают и включают. Это учебники. А что в жизни?

В жизни не так.

Даже те же учебники пишут о том, что, засыпая, мы можем сохранять некий «сторожевой пост» сознания, как, к примеру, это происходит у часо­вых, или у матерей, слышащих во сне детей. Эта поправка общеизвестна даже тем, кто жизнь знает только по книжкам. Но некоторые идут дальше, даже в осмеянное и считающееся неприличным для истинного ученого са­монаблюдение. Неприлично оно потому, что субъективно, — то есть со сто­роны да еще приборами самонаблюдение затруднительно.

Так что мы видим, когда наблюдаем за собственным засыпанием?

О, тут много любопытного открывается! Этим стоит заняться, несмотря на то, что это так трудно, что ученые таких нагрузок не выдерживают.

Сначала ты вдруг вспоминаешь наутро, что собирался за собой наблю­дать, а тебя выключили. Был и нету! Прав Карманов!

Война Богов. Тогда ты берешься за карандаш и описываешь все, что заставляет тебя верно служить делу всеобщего высыпания, и очень быстро понимаешь, что мгновенное засыпание очень долго насаждалось в нас как часть общегосударствен­ной программы по превращению людей в производственные юниты, а страны — в режимную организацию. Настоящий строитель коммунизма — это вам не гнилой интеллигент-метафизик, а ударник-рабочий, бывший пролетарий, ограбивший сво­его хозяина. Поэтому ему есть теперь, что защищать от прочих воров и разбойников. А значит, он должен быть бодр, свеж и полон боевого задора. А для этого надо высыпаться. Ложиться в десять вечера, вставать к зарядке по радио. Кстати, и элект­роэнергия экономится, если спать всю темную часть суток.

А как можно было мне привить болезненную потребность во сне? Да с детства вколотить в меня убеждения, что недосыпание опасно для здоровья. Тут уж порато­вала за общее дело госпожа Медицина, а наши родители постарались ей подмузы-кать: им ведь выгодно, чтобы дети рано спали и не мешали ночью заниматься их взрослыми делами. В общем, заговор усыпления. Но он убирается, хотя и непросто.

А после этого ты вдруг замечаешь, что тебя не так уж пугает то, что ты завтра будешь невыспавшимся, а значит, и то, что ты потратишь часть дра­гоценного времени, отведенного на сон, на то, чтобы за собой понаблюдать. И ты наблюдаешь теперь легче и дольше. И что ты видишь?

Сначала ты замечаешь, что «выключаешься» не сразу. Я имею в виду не то, что ты долго лежишь и ворочаешься. Я говорю строго лишь о засыпании. И засыпание, после которого происходит проваливание в сон, имеет протя­женность. Оно всегда начинается с дремы, и это особое состояние сознания, которое может и не перейти в засыпание. Но о нем надо говорить долго и отдельно. А из дремы ты переходишь в особое состояние созерцания, когда на тебя накатывает череда образов Сна. Вот это и есть засыпание в собствен­ном смысле слова.

У этой череды образов есть свой вкус, так сказать. Раз почувствовав его, ты начинаешь их узнавать, понимая, что вошел в Засыпание. Мазыки назы­вали это состояние Укемь. А сами образы — Кемы. Соответственно, сон на-

Основное— Море тела— Слой 2

зывался Кемарь. Но сказать «видел сон» нужно как «видел кем», а не кемарь. Кемарь — это обобщающее имя для пребывания вне бодрствования.

Итак, в какой-то миг самонаблюдения ты вдруг начинаешь узнавать, что у тебя не мысли в голове крутятся, а пошли Кемы. И ты понимаешь, что перешел из Дремы в Засыпание. И тогда ты можешь продлить это состояние, обучаясь самонаблюдению.

Еще долго Засыпание будет переходить в сон внезапно, будто тебя дей­ствительно выключили. Но за это время ты успеешь рассмотреть еще одну любопытную вещь. Оказывается, твое тело с тобой говорит. Оно умеет ска­зать немного, но говорит это вполне понятно. Например, утомившись от твоего самонаблюдения, оно время от времени будет тебе предлагать: Я ус­тал, давай спать! И первое время ты будешь тут же поворачиваться на бок и покорно засыпать, потому что все, что прозвучало у тебя в голове с место­имением Я, воспринимается как твоя собственная мысль. Раз звучит: Я ус­тал, — значит, ты и устал! И что делать? Так ты же сказал спать? Спать!

Э, нет! — однажды скажете вы с Петром Иванычем, — устало — отды­хай. Я же тебе не мешаю. Твое дело — трудиться и спать, мое бодрствовать. Я никогда не сплю. Только часть времени я не сплю в твоем бодрствовании, а часть в твоем Кемаре. Ты-то, когда спишь, — спишь, а я там во снах бодр­ствую и наблюдаю. Поэтому я не делаю сейчас ничего особенного, чего бы не делало и к чему бы ты не было привычно. Я всего лишь наблюдаю.

И тогда однажды может случиться так, что ты проскочишь из Засыпа­ния в Сон, не потеряв осознавания себя самого. Ты просто вдруг поймешь, что уже не просто смотришь в какие-то затягивающие образы, а находишься внутри них, и у тебя потерялось ощущение того тела, а это тело, в котором ты во сне, — ведогонное, то есть тело сна и для сна. Конечно, такое осозна-вание может так тебя встряхнуть, что ты выскочишь из сна обратно в бодр­ствование. Но это уже и не важно. Важно, что ты понял, что никто тебя не выключает. Это первое.

Второе то, что образы снов, Кемы, и образы бодрствования, мысли, — имеют разную природу. И даже если для Кемов используется материал обыч­ных образов, они все равно чем-то принципиально отличаются от мыслей. Чем, надо говорить особо. Да это и не важно сейчас. Главное, что между теми и другими лежит какая-то качественная граница, и мы вполне можем по­нять, какая.

Мысли, а значит, все бодрствующее сознание, привязаны к телу. Как говорили мазыки, притворожены к нему. И когда тело устает, оно прямо говорит тебе: больше не могу, нужен отдых, уйди. И ты уходишь из его сознания в сознание сна и пребываешь там до тех пор, пока тело не отдохнет или пока что-то не случится, что потребует твоего присутствия.

Возможен вопрос: а почему мы не помним своего пребывания в иных пространствах? Во-первых, помним и его. Во-вторых, надо понять, что зна­чит помнить? Ведь память есть хранение образов. Значит, помнить мы можем в образах. А это, в свою очередь, означает, что когда у нас сохраняются

Глава 5. Трудно рассмотреть тело за человеком

образы от пребывания в иных мирах, мы их «помним», то есть имеем. А что можно иметь, если мы были в месте без образов? Но даже в этом случае при определенной работе над собой ты научаешься хранить воспоминания о том, что где-то был, где ничего не было или даже умудряешься создать какие-то образы подобных «ничего». Но это я забегаю вперед собственного исследо­вания.

Что же касается очищения, то его образ и понятие совсем меняются, если мы вдруг осознаем, что являемся лишь зрачком осознавания, созерца­ющим пространство, куда испоселены. Ведь тело оказывается тем самым чу­дом, которое снаружи кажется маленьким и твердым, а изнутри огромным и проницаемым. И если мы способны покидать его, забывая все, что знали, будучи в нем, значит, тело не ограничивается лишь органами. Оно состоит из них и сознания.

А под сознанием здесь понимаются знания и память, хранящиеся в об­разах, через которые ты управляешь этим телом, а значит, мыслью повеле­ваешь материей.

И если это так, то успешность твоего управления, иначе говоря, успеш­ность достижения тобой тех целей, которые ты поставил перед собой, воп­лощаясь в тело, будет зависеть от того, насколько хорошо проходит твое мысленное управление сквозь телесное сознание. И получается, что ни одно действие, совершаемое тобою в теле, телесно не может быть совершенным, если между тобой и твоим Телом стоит мутная передаточная цепь образов.

Соответственно, очищение тела не может быть совершено без очище­ния притвороженного к нему сознания. Ведь Я могу управлять телом только одним способом: создавая образы действий, передавая их на использование телу и отслеживая, насколько оно хорошо их понимает и исполняет. Но как отследить исполнение и понимание, если в мутном сознании Я не вижу соб­ственного тела? Я, сущность которого — Видение, возведенное до Ведения!

Я явно предаю себя, свою задачу и мечту, приведшую меня в этот мир, если не возвращаю ясность сознания. Но что такое сознание? И как вернуть ему ясность? Это вопрос для особого и хорошего исследования, которым я займусь, как только распрощаюсь с телом.

Глава 5. Трудно рассмотреть тело за человеком

В заключение я бы хотел еще раз вернуться к тому, что тело чудесно и неведомо. В сущности, я хочу попытаться понять, почему же так трудно по­знавать и его и себя через него. И наоборот: тело — это чуть ли не единствен­ное место, где мы можем выставить себя для обозрения и изучения.

Даже при поверхностном рассмотрении заметно, что высказывание: человека нельзя увидеть из-за тела, — не совсем верно. Если же начинаешь приглядываться, то вдруг обнаруживаешь, что это изречение сущностно подходит физиологическим воззрениям и очень мало соответствует действи­тельности. Судите сами.

Основное— Море тела— Слой 2

Для того, чтобы рассмотреть человека как тело, а точнее, чтобы рас­смотреть тело человека, его нужно либо убить, либо обмануть, скажем, Медициной, как на приеме у врача, либо купить, как это делают художни­ки с обнаженной натурой. Проверьте, просто подойдите к любому человеку и попробуйте рассмотреть его тело без его согласия. Это именно то, о чем женщины возмущенно восклицают: Подонок! Он словно взглядом раздевает!

Вам и самому будет неловко это делать, да и человек тут же выкажет вам свое отношение к такому хамству и унижению. Отчего появляется нелов­кость? Да от того, что для рассматривания человеческого тела его нужно раздеть, обнажить. Хотя бы мысленно, в воображении. Иначе его закрывает одежда. Раздеть этого человека физически, то есть сорвать с него одежду в самом деле, я даже не предлагаю. Очевидно, что это дорогое удовольствие. Люди этого не любят. Но даже воображаемое раздевание и рассматривание того, что под одеждой, — это покушение на что-то святое. На что?

Да как раз на то, чтобы видеть тело вместо человека. Ведь одежда при­звана скрыть тело, но зачем? Почему? Да как раз потому, что нам не нравит­ся, когда вместо нас видят наши тела. Тела вообще редко ощущаются их владельцами достаточно красивыми. Достаточно для чего? Для того, чтобы передавать верное впечатление о самом человеке.

Поэтому тела украшают. Украшают по-разному. И доделывая их до како­го-то совершенства пластическими операциями и бодибилдингом; разукра­шивая их рисунками, татуировками и пирсингом; наряжая в одежды, созда­вая прически, накладывая макияж и грим; вешая на него драгоценности и бижутерию, чтобы оно блестело и светилось.

Все это очень значимые действия, и все они чрезвычайно духовны, хотя люди об этом не помнят. Не помнят, но зато ощущают, что доводят свое тело до того вида, до того образа, который хоть как-то соответствует их собственным представлениям о себе. А эти представления всегда исходят из ощущения себя Душой и Духом. Значит, все порой жутковатые эксперимен­ты людей над своими телами, создающие их вид, всегда есть привнесение духовности в тело. Всегда есть покорение и одухотворение тела, а также ука­зание на то великое существо, которое в нем скрывается.

Окиньте взглядом окружающих людей, и вы увидите, что их тела хоро­шо спрятаны. А вместо них выставлены некие образы, которые требуют оп­ределенного отношения к этому человеку. И уж точно отношения, учитыва­ющего, что перед тобой не тело. Даже когда человек лишь в купальнике, он поразительно выставлен наружу, а тело скрыто. Это гораздо сложнее сде­лать, чем в одежде, и поэтому требуется гораздо больше усилий, чтобы телесность, когда ты почти полностью обнажен, не выпирала. Особенно это сложно для нудистов.

И между тем они все это делают прямо на глазах у вас и друг друга. Достигается это определенными мышечными напряжениями, которыми те­лесность сдерживается и увязывается в некую одежду из напряжений. И зна­чит, даже голый человек остается в одежде из доступных ему средств — пусть телесных. Кроме того, обнаженность требует особой продуманности

Глава 5. Трудно рассмотреть тело за человеком

поведения. И человек раздевшийся до купальника одет в дополнительные облики. Либо же там, где принято купаться голыми и всем вместе, он одева­ется в определенное общественное мнение, которое все свои обязаны удер­живать как способ смотрения друг на друга. И мнение это, чаще всего, тако­во: обнажение естественно, в нем нет ничего неприличного и вызывающего либо провоцирующего. Поэтому, когда я гляжу на тебя, я вижу лишь то, что ты естественен и в силу этого духовен. И я не позволяю себе смотреть на тебя плотски, то есть возбуждаясь. Что я для этого делаю?

Да очень простое и одновременно мистическое действие. Я расслаиваю свое восприятие и сохраняю ту его часть, которая есть видение души и ду­ховности, и не позволяю себе использовать ту, которая у меня видит боль, точнее страстную боль, обычно ощущаемую как охота. Я просто не вижу, что ты сексуален, и поэтому скрываю собственное желание. Не видеть это и не показывать.

Соответственно, человек, избравший не видеть духовность, и не пока­зывает своей духовности. В итоге он виден разгулявшимся, распутным телом, продавшим душу. Не надо принимать мои слова за проявление Христианс­кой нравственности. Это не нравственное, а магическое утверждение. Хрис­тианство лишь тонко почувствовало эту нашу способность быть на выбор телом либо духом и эксплуатирует ее. Я же описываю действительность и говорю не о том, что избрать быть в теле плохо, а о том, что это для челове­ка трудно.

Вот почему на деле оказывается, что трудно и увидеть тело. Человечес­кие тела по миру свободно не гуляют. Их водят на поводке поведения, хоро­шо усмиренными и носящими на себе щиты наружной рекламы, описываю­щей их хозяев наилучшим образом с человеческой стороны.

Иногда кажется, что люди сами склонны выставлять свое тело на обо­зрение, как это случается при больших декольте или в обтягивающих слак­сах. Но что в действительности выставляют на показ женщины: груди и яго­дицы? А почему груди и ягодицы? Почему именно их? Потому что они привлекательны для мужчин?

Но уже одно это подсказывает, что выставляется не тело, а нечто при­влекательное. И это меняется еще больше, если задаться вопросом: а почему женские груди, бедра и ягодицы привлекают внимание? Как это работает?

А работает это, как мы знаем, за счет того, что все упруго выдающиеся части человеческого тела становятся упругими и выдающимися, когда в них накапливается боль, ведущая к потребности продолжать род. И значит, если сквозь одежду чувствуется тело или из-под одежды выглядывает, значит, этим женщина кричит мужчинам: спасайте, мне нужна помощь. И этот при­зыв опять же делает видимые участки тела не телесными. О случаях, когда подобные состояния тела осознанно эксплуатируются, я сейчас не говорю.

Война Богов. Тело так несущественно для нас, что мы даже ощущаем себя уни­женными, когда с нами обращаются, как с телами. Особенно часто это происходит в больницах, где врачи демонстрируют свою власть над душами людей, заставляя их

Основное— Море тела— Слой 2

изображать из себя тела. Впрочем, похоже, битва за то, чтобы быть только телами, развивается успешно, и мы смиряемся все больше... Великая Битва по имени Усми­рение, вроде той, которую вел Зевс с титаном Прометеем.