Глава 2. Человек-машина

Война Богов. Физиология — детище естественнонаучной революции, начавшейся на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков. Можно даже сказать, что она — из числа тех молодых Богов, кто тогда начал битву за захват мира и свержение старых Богов. Как вы помните, в той битве сообществу молодых Богов, назвавших себя Науками, действительно удалось очень сильно потеснить Религию как главную опо­ру Государства и Власти. В итоге все современные западные и многие восточные государства безусловно признают авторитет Науки.

Однако внутри самой Науки есть собственный Олимп и собственная иерархия, то есть распределение мест за правящим столом сообщества. Этим местам соответ­ствуют и уделы, на которые поделен наш с вами человеческий мир. Естественно, что подобное устроение кто-то должен был возглавить. Кто обычно возглавляет прави­тельство после переворота? Тот, кто сильнее остальных. А как определить сильней-

Глава 2. Человек-машина

шего? Способов всего два: либо он должен побить не только врагов, но и всех своих, либо его определяют по заслугам в предыдущей битве.

Царицей Наук после победы над Религией и захвата мира была признана Физи­ка. Почему? Потому что у нее, как в свое время у Зевса, было оружие исключитель­ной силы, благодаря которому и была свергнута Религия. На Руси такое оружие Зевса называлось перуном, в Индии — чакрой. У каждого из народов в древности был свой образ сверхмощного оружия, которым повергаются наземь даже Боги.

Оружие Физики было точной копией оружия, которым обладала Религия. И называлось оно Образ мира. Отобрав у Религии право объяснять, как устроен мир, Физика отобрала у врага и его силу, которая хранилась в страхе Божием. В новом, физическом мире не было места Богам, а значит, и некого было бояться. Страшны­ми могли быть только Законы мирозданья. Физические законы! Так была захвачена власть над умами, а с ней и над миром людей.

Физиология, будучи физикой живого, в своей попытке стать столь же непреложной, как и ньютоновская механика, делала бесчисленные попыт­ки обрести ту же силу, что и Физика мертвого. Но она обладала лишь обра­зом человека, который был все-таки не столь страшен, как образ мира. Че­ловеку трудно бояться самого себя. Вот если изгнать из него душу и представить бездушной машиной, с которой ты должен спать в одной постели долгие ночи...

Тут было за что побороться, и Физиология начала долгую борьбу за передел власти внутри Науки. Борьбу по всем признакам революционную в прямом политическом смысле этого слова. Первым из физиологов или, по крайней мере, любителей поанатомировать трупы объявил, что человек это машина, еще Декарт в середине XVII века. Декарт, считавшийся чуть ли не отцом всей естественнонаучной революции, все же страшно ревновал Нью­тона с его физической механикой к его славе. Слава почему-то всегда была очень важна для революционеров.

В середине XVIII века шумным успехом пользовался трактат Ламетри «Человек-Машина». Ламетри не был физиологом, он был фанатичным раз­рушителем церкви и боролся «против предрассудков толпы». Однако поста­вив себе задачей не ограничиваться «изучением природы и истины», а выс­казывать ее «в интересах кружка лиц, которые хотят и умеют мыслить» (Ламетри, Человек-Машина// Избранные сочинения, с. 179), Ламетри дальше резко избирает считать истиной материализм и заявляет:

«Итак, в данной работе нами должны руководить только опыт и наблюде­ние. Они имеются в бесчисленном количестве в дневниках врачей, бывших в то же время философами, но их нет у философов, которые не были врачами.

Первые прошли по лабиринту человека, осветив его; только они одни сняли покровы с пружин, спрятанных под оболочкой, скрывающих от наших глаз столько чудес; только они, спокойно созерцая нашу душу, тысячу раз наблюдали ее как в ее низменных проявлениях, так и в ее величии, не презирая ее в первом из этих состояний и не преклоняясь перед ней во втором.

Повторяю, вот единственные ученые, которые имеют здесь право голоса» (Там же, с. 181-182).

Основное— Море организма

С этого подло-бредового заявления и начиналось победоносное шествие врачей по землям философии. Почему подло-бредового? На первый взгляд, это не явно. Вчитайтесь, особенно в последнее предложение: вот единствен­ные ученые!.. Это политика, политическая демагогия или подловка, наце­ленная на то, чтобы врачи дружно подпрыгнули и провозгласили сказавше­го это своим идейным вождем. Это прозрачно. Но что достигается этой подловкой? Отбирается право голоса у тех, кто не врачи. А если истина не у врачей, а у Платона или Сократа? Или хотя бы у психологов, раз уж речь идет о душе? Подлость. Еще через век ее, как вы помните, повторит в Рос­сии Сеченов, отобрав право судить о душе у психологов еще раз и отдав его физиологам. Это все подлость. А далее — бред.

Какую душу созерцали эти пускатели человеческой крови и поэты пия­вок в XVIII веке? О чем это возбужденно вещает буревестник французской революции? Да и какую душу вообще может наблюдать врач, срывая с чело­века покровы, то есть сдирая кожу, под которой для него отражаются пру­жины и шестерни, как пишет сам же Ламетри? Что за ахинея и на какого недоумка она рассчитана? Впрочем, и это на поверхности.

А заглянем еще глубже. В такую близкую любому естественнику фразу: «нами должен руководить только опыт и наблюдение».

Прекрасные слова. В сущности, речь идет о точных экспериментальных исследованиях. И они действительно желательны. Но со времен Ламетри про­шло два с половиной века, и мы сейчас прекрасно понимаем, что до сих пор построить экспериментальное исследование действительно объективно невозможно. Экспериментатор обязательно искажает его. Особенно, если это врач-философ. Он непроизвольно притягивает исследование к своей фило­софии. Это сейчас. О чем же нам сладко поет Ламетри, о каких таких великих исследователях той поры научной дикости?

Политика, ложь и жажда власти... Так готовилась первая научная рево­люция во Франции.

В России было то же самое. Возбужденные успехами первой русской революции 1905—1907 годов врачи бросились делать политику, обрабатывая сознание толпы дешевыми книжонками, вроде «Кризисов и проблем», напи­санной «доктором медицины Николаем Пясковским» (М., 1907).

Вот с какой стати книга по гигиене начиналась от лица европейской интеллигенции?

«Современное европейское интеллигентное общество и особенно русское переживает время неудовлетворенности тем жизненным режимом, на каковой оно обречено силой обстоятельств, не гармонирующих с высшими интеллекту­альными и моральными запросами жизни.

Теперь время перестройки в жизни страны. Все с жадностью ожидают в недалеком будущем таких благ, о каких едва только можно мечтать...» (Пяс-ковский, с. 3).

О чем это доктор медицины? О свободе и рабстве!

Глава 2. Человек-машина

«Стремление к свободе не только у нас в России, но и во Франции, и далее в Северо-Американских Штатах ведет к изумлению нашему не к желанной цели, а именно к тому рабству, которое едва ли не хуже политического рабства» (Там же, с. 3—4).

Вот ведь беспокоит доктора Гондурас. Так и хочется крикнуть, а вы, доктор, не чешите его! Впрочем, он и сам через пяток страниц замечает, что заврался, и неуклюже выворачивается из привычной политической колеи на нудную и неприятную ему, видимо, дорожку гигиены:

«Да, милостивые господа, моральная свобода еще труднее дается, чем поли­тическая, потому что страсти людские сильнее колоссального физического на­силия.

Но, какую же связь с гигиеной имеют все эти соображения, спросит меня, быть может, удивленная аудитория?.. Огромную! И не только все это имеет связь с гигиеной духа, но и с гигиеной тела.

Раскройте, милостивые господа, хотя бы сочинения знаменитого герман­ского психиатра Крафт-Эбинга и вы найдете там указания на то, что совре­менное рабство человека перед капиталом, перед роскошью и своими страстями является главнейшей причиной той лихорадочной жизни больших городов, кото­рая порождает такое громадное количество переутомленных людей с разбитой нервной системой, с усталой душой» (Там же, с. 8).

О чем речь? С чем воюем? С ростом населения? С перемещением его из сельской местности в города? С возрастающим достатком? С капитализмом? С «разбитостью нервной системы»? Кстати, что это такое? И имеет ли эта «разбитость» отношение к нервам? С чем воюем? Да какая разница, лишь бы во главе бездумной человеческой толпы. Кстати, состоящей из машин. Док­тор медицины Пясковский даже самое творческое в человеке, то, что рож­дает жизнь, умудрился превратить в аппарат:

«Ведь недаром же природа наделила организм женщины столь сложными аппаратами, которые приспособлены специально для отправлений и жизнедея­тельности матерей» (Там же, с. 13).

Подобных сочинений в ту предреволюционную пору было множество, они переполняли прилавки и умы. Часть из них я привожу в библиографии, но всех не перечислить. Важнее другое. Научная революция в России и за рубежом победила, и победило понимание человека как машины. Возмож­но, самые проникновенные строки об этом были написаны в 1925 году в России физиологом Николаем Бернштейном — одним из тех, кто вместе с Корниловым уничтожал Институт экспериментальной психологии Челпа-нова. Это, на мой взгляд, поэма о машине-человеке:

«Товарищи! Биомеханика в точном переводе значит механика жизни. В сущности, это есть наука о том, как построена живая машина, то есть каждый из нас; о том, как устроены движущиеся части этой машины и как они работают. Знакомство с живой машиной необходимо для того, чтобы, путем умелого обращения с ней, добиться наилучшей и наиболее произвольной работы.

Основное — Море организма

Вы понимаете, что законы механики повсюду одни и те же, касается ли дело паровоза, станка или человеческой машины. Значит, нам не придется выво­дить какие-то новые, особые механические законы.

Мы должны только составить описание и характеристику живой машины так, как мы сделали бы это для автомобиля, ткацкого станка и тому подобно­го...» (Бернштейн, с. 462).

Бернштейн оказался в числе диссидентствующих, то есть преследуемых властями ученых, и поэтому в России его очень любили. Непризнаваемый властью для русского интеллигента почти иностранец, а значит, предмет почитания, если не поклонения. Вот и Бернштейн до сих пор страстно ува­жается русскими психологами. Это значит, его взгляды еще долго будут оп­ределять развитие русской психологии. Наверное, немало людей положат свои жизни на решение поставленной тогда Бернштейном задачи, звучащей как призыв забить последнего дракона:

«К сожалению, усовершенствовать человеческую машину, подчинить ее кон­струкцию своему произволу пока невозможно...» (Там же).

Бедное, бедное тело, как я не хочу быть на твоем месте! Как я не хочу быть в тебе, когда ты попадаешь в руки врачей или физиологов, даже если они всего лишь хотят сделать мне очищение организма.