Глава XIV

 

Жестокий рок! В мужья мне не Танкреда,

А Осмонда надменного ведут!

«Танкред и Сигизмунда»

 

Мистер Вир, которого давняя привычка к притворству научила менять даже походку, шел по каменному коридору и затем по первому пролету лестницы, ведущей в покои мисс Вир, четким и твердым шагом человека, направляющегося по важному делу и нимало не сомневающегося в успешном его завершении.

Но как только он обогнал своих спутников и они не могли его больше слышать, шаги его стали медленными и нерешительными, что вполне соответствовало владевшим им сомнениям и страхам. Наконец он совсем остановился, пытаясь собраться с мыслями, прежде чем заговорить с дочерью.

«Кому еще приходилось сталкиваться с таким безнадежным и неразрешимым вопросом? — размышлял он. — Если разногласия нарушат сейчас наше единство, можно не сомневаться, что правительство казнит меня как главного виновника восстания. Даже если я унижусь до того, что первым признаю свое поражение, меня все равно ждет гибель. Я окончательно порвал с Рэтклифом, и с этой стороны мне нечего ожидать, кроме оскорблений и преследования.

Разоренному и обесчещенному, мне придется скитаться, не имея даже средств к существованию. Я не говорю уже о том, что лишусь богатства, — а лишь оно способно хоть как-то уравновесить бесчестье человека, которого назовут политическим ренегатом не только те, кого он покинул, но и те, на чью сторону он перешел. Об этом нечего и думать. И тем не менее что еще остается, помимо этого жалкого жребия и позорной смерти на плахе? Единственное спасение — это примириться с моими союзниками, для чего я и обещал Лэнгли, что Изабелла обвенчается с ним сегодня до полуночи, а Маршалу — что она пойдет на это без принуждения. Между мною и гибелью стоит только ее согласие выйти замуж за человека, которого она не любит, и притом настолько поспешно, что она возмутилась бы против этого, будь он даже любимым ею человеком. Мне остается уповать лишь на романтическое великодушие ее характера. Придется сгустить краски, доказывая ей необходимость уступить; впрочем, истинное положение вещей едва ли нуждается в преувеличении».

Закончив тягостные размышления об опасностях своего положения, он вошел в покои дочери, решившись всеми силами поддерживать те доводы, которые собирался ей изложить. Как бы лжив и честолюбив он ни был, он все же не настолько еще очерствел, чтобы не содрогаться при мысли о предстоявшей ему роли, о необходимости играть на чувстве послушания и привязанности к нему своей собственной дочери. Но мысль о том, что в случае успеха этой миссии его дочь всего лишь попадет в сети выгодного замужества а в случае провала его самого ждет гибель, — быстро заглушила голос совести.

Войдя в спальню мисс Вир, он увидел дочь, которая сидела у окна, подперев голову рукой. Она либо дремала, либо была погружена в такое глубокое раздумье, что не слышала шума его шагов. Напустив на себя выражение печали и сострадания, он подошел к дочери и, подсев поближе, привлек к себе внимание, нежно взяв ее за руку. При этом он не забыл сопроводить свой жест глубоким вздохом.

— Отец! — воскликнула Изабелла. Она как-то странно вздрогнула, и на лице у нее отразился скорее страх, нежели радость или нежные чувства.

— Да, Изабелла, — сказал Вир, — твой несчастный отец, который приходит в роли кающегося грешника, чтобы просить прощения у своей дочери за зло, причиненное ей от чрезмерной любви, и потом расстаться с ней навсегда.

— Сэр! Причиненное мне зло? Расстаться навсегда? Что все это значит? — недоуменно спросила мисс Вир.

— Да, Изабелла, я говорю это вполне серьезно.

Но позволь мне прежде спросить тебя, не подозреваешь ли ты, что я мог быть причастен к тому странному происшествию, которое произошло с тобой вчера утром?

— Вы, сэр? — начала Изабелла и запнулась, с одной стороны — сознавая, что он угадал ее мысли, а с другой — борясь со стыдом и страхом, которые мешали ей признаться в столь унизительном и нелепом подозрении.

— Да, да! — продолжал он. — Твое колебание выдает, что у тебя были такие мысли, и сейчас мне предстоит тяжелая задача признаться в том, что твои подозрения не были безосновательными. Но выслушай мои оправдания. Не к добру поощрял я ухаживания сэра Фредерика Лэнгли. Я считал невозможным, чтобы у тебя могли быть серьезные возражения против брака, который принесет тебе явные выгоды.

Не в добрый, час ввязался я вместе с ним в эту затею с целью вернуть изгнанного монарха и независимость нашему отечеству. Он воспользовался моей неосторожностью, моим доверием, и моя жизнь сейчас у него в руках.

— Ваша жизнь, сэр? — повторила чуть слышно Изабелла.

— Да, Изабелла, — продолжал отец, — жизнь того, кому сама ты обязана жизнью. Как только я осознал, что его безудержная страсть может толкнуть его на крайности (надо отдать ему справедливость, что если он и вел себя безрассудно, то только из чрезмерно пылкого чувства к тебе), я попытался под благовидным предлогом удалить тебя на несколько недель и таким образом выпутаться из положения, в котором очутился. В случае, если бы ты стала по-прежнему противиться этому браку, я хотел негласно отослать тебя на несколько месяцев в Париж, в монастырь твоей тетки с материнской стороны.

Но, вследствие целого ряда недоразумений, ты вернулась обратно из тайного и безопасного места, которое я предназначил для тебя в качестве временного убежища. Судьба лишила меня этого последнего выхода, и мне остается лишь благословить тебя и отослать из замка с мистером Рэтклифом, который как раз собирается уезжать. А там скоро решится и моя собственная судьба.

— Боже мой, сэр! Возможно ли это? — воскликнула Изабелла. О, зачем только меня освободили из заключения, которому вы меня подвергли! И почему вы скрыли от меня свои намерения?

— Подумай сама, Изабелла. Неужели ты хотела бы, чтобы я вызвал у тебя предубеждение против своего друга, которому я больше всего хотел угодить, и рассказывал тебе о мало похвальной настойчивости, с которой он добивается своего. Это было бы нечестно с моей стороны, тем более что я сам же обещал помогать ему. Но все это дело прошлого. Я и Маршал решили умереть как мужчины. Остается лишь отослать тебя отсюда под надежной охраной.

— Силы небесные! Неужели нет никакого исхода? — в ужасе воскликнула молодая женщина.

— Нет, дитя мое, — тихо ответил Вир, — кроме той меры, к которой ты сама не станешь советовать своему отцу прибегнуть: первым предать своих друзей.

— Нет, нет, только не это, — заговорила она с жестом отвращения и с такой поспешностью, словно не желала поддаться искушению согласиться на этот единственный выход из положения. — Но неужели нет никакого другого выхода… Бежать, прибегнуть к посредничеству кого-либо… Просить заступничества…

Я на коленях буду умолять сэра Фредерика!

— Ты понапрасну унизилась бы! Он не изменит своего решения; я точно так же решил мужественно встретить все испытания, уготованные мне судьбой.

Только при одном условии он может передумать, но у меня язык никогда не повернется сказать тебе, что это за условие.

— Назовите его, я заклинаю вас, дорогой отец, — воскликнула Изабелла, — что это за просьба, которую мы не в состоянии удовлетворить, чтобы предотвратить грозящую вам страшную катастрофу?

— Этого, Изабелла, — торжественно сказал Вир, — ты не узнаешь, пока голова твоего отца не скатится с окровавленного эшафота. Только тогда ты узнаешь, что его действительно можно было бы спасти с помощью одной жертвы.

— Но почему же не сказать об этом сейчас? — настаивала Изабелла. — Неужели вы думаете, что меня смутит мысль о том, что ради вашего спасения мы должны пожертвовать всем нашим состоянием? Или вы предпочитаете оставить мне в наследие муки раскаяния, которые я буду испытывать всякий раз, когда подумаю, что вы погибли, в то время как оставалось средство предотвратить нависшую над вами беду?

— Ну что ж, дитя мое, — сказал Вир, — поскольку ты настаиваешь, чтобы я сказал тебе то, о чем тысячу раз предпочел бы умолчать, знай, что в качестве выкупа он не возьмет ничего другого, кроме твоего согласия стать его женой — и притом сегодня же, не позже полуночи.

— Сегодня, сэр! — повторила молодая женщина, пораженная ужасом при этом известии. — Стать женой такого человека, чудовища, которое способно добиваться женщины, угрожая жизни ее отца! Поистине, это невозможно.

— Ты права, мое дитя, — молвил в ответ ее отец, — поистине это невозможно, и я не имею ни права, ни желания воспользоваться такой жертвой.

Это в порядке вещей: старики умирают, и их забывают, а молодые должны жить и наслаждаться счастьем.

— Чтобы мой отец умер, в то время как его дочь могла спасти его! Но нет, нет, дорогой отец, простите меня, это невозможно. Вы просто хотите склонить меня к исполнению вашей воли. Я знаю, вы по-своему заботитесь о моем счастье и придумали эту ужасную историю для того, чтобы повлиять на меня и преодолеть мои колебания.

— Дочь моя, — отвечал Эллисло тоном, в котором оскорбленная гордость, казалось, боролась с родительскими чувствами, — так ты подозреваешь, что я изобрел эту историю, чтобы подействовать на твои чувства! Придется снести и это и даже унизиться до того, чтобы отвести от себя это недостойное подозрение. Ты знаешь безупречную честность своего кузена Маршала — посмотри, что я ему напишу; из его ответа ты сама увидишь, что опасность, которой мы подвергаемся, совершенно реальна, что я принял все меры, чтобы ее предотвратить.

Он сел, поспешно написал несколько строк и протянул их Изабелле, которая много раз смахивала слезы и долго всматривалась в письмо, прежде чем поняла, что там написано.

 

Дорогой кузен, — говорилось в письме, — как я и ожидал, несвоевременная и поспешная настойчивость сэра Фредерика привела мою дочь в отчаяние. Она не может даже представить себе, какая опасность нам угрожает и насколько мы теперь зависим от него. Ради бога, попробуйте повлиять на него, с тем чтобы он смягчил свой ультиматум. Я не могу и не стану принуждать мою дочь принять его — это оскорбляет ее чувства, а также идет вразрез со всякими правилами деликатности и приличия.

Любящий вас

Р. В.

 

Итак, в письме причина колебаний мисс Вир приписывалась несвоевременности предложения о браке и той форме, в которой оно было сделано, а вовсе не глубокому отвращению, которое она питала к жениху; но нет ничего удивительного в том, что она не заметила этого в своем смятении: глаза ее были полны слез, а мысли путались, и она едва понимала, что читает. Мистер Вир позвонил и вручил письмо слуге с просьбой передать его мистеру Маршалу. Потом он поднялся со стула и молча ходил по комнате в сильном волнении, пока не принесли ответ. Он пробежал его глазами и передал дочери, с чувством пожав ей при этом руку. Суть ответа сводилась к следующему:

 

Мой дорогой родич, я уже пробовал уговаривать рыцаря из Лэнгли-дейла, но он непреклонен, как скала. Мне искренне жаль, что от моей прекрасной кузины требуют, чтобы она поступилась своими девическими правами. Однако сэр Фредерик согласен уехать из замка вместе со мной сразу же после венчания; мы поднимем наших сторонников и начнем военные действия. Весьма вероятно, что жениха прикончат в бою и он не вернется к невесте — у Беллы есть полная возможность стать лэди Лэнгли a tres bon marche. note 12 В остальном, могу только сказать, что если она вообще согласна на этот союз, сейчас не время для обычных девичьих церемоний: моей хорошенькой кузине следует как можно скорее согласиться выйти замуж, иначе мы все будем каяться на досуге; вернее, у нас даже не будет «досуга», чтобы каяться.

На этом кончаю, ваш любящий родич

Р. М.

P. S. Передайте Изабелле, что я предпочту покончить с этой дилеммой, перерезав горло нашему рыцарю, нежели спокойно наблюдать, как ее принуждают выходить замуж против ее воли.

 

Когда Изабелла кончила читать, письмо выпало у нее из рук; она сама упала бы со стула, если бы ее не поддержал отец.

— Боже, моя дочь умирает! — воскликнул Вир, поддаваясь отцовским чувствам, вытеснившим корыстные соображения даже из его сердца.

— Полно, Изабелла, не горюй, дитя мое. Будь что будет, но тебе не придется приносить такую жертву.

Пусть я погибну, но буду знать, что ты осталась счастливой. Пусть моя дочь плачет на моей могиле, но ей не придется — по крайней мере в этом случае — поминать меня лихом.

Он позвал слугу.

— Иди и немедленно пригласи сюда Рэтклифа.

Между тем мисс Вир, побледнев как полотно, вытянула крепко сжатые руки перед собой, закрыла глаза и с силой втянула губами воздух. Казалось, что невероятное душевное усилие, которое она делала над собой, передалось даже ее телу. Затем, подняв голову и судорожно всхлипнув, она твердо сказала:

— Отец, я согласна на брак.

— Ни в коем случае, ни в коем случае, дитя мое, дорогая моя, ты не можешь обречь себя на верное страдание, чтобы избавить меня от возможной опасности.

Так говорил Эллисло, и — что за странное и непоследовательное создание человек! — он выразил свои истинные чувства, на короткое время завладевшие его сердцем.

— Отец, — повторила Изабелла, — я согласна на этот брак.

— Нет, дитя мое, нет, ну хотя бы не столь поспешно. Мы будем униженно просить его дать нам отсрочку. И потом, Изабелла, неужели ты так и не сможешь преодолеть эту неприязнь, которая не имеет под собой никакой почвы? Ты только подумай, какая он партия — богатство, звание, положение…

— Отец, — повторила Изабелла, — я дала свое согласие.

Казалось, она лишилась способности говорить что-либо иное или выразить другими словами фразу, которую с таким огромным усилием заставила себя произнести.

— Да благословит тебя небо, дитя мое! Да благословит тебя небо! И оно действительно благословит тебя богатством, радостями жизни и властью.

Мисс Вир еле слышно взмолилась, чтобы ее оставили одну на этот вечер.

— Разве ты не примешь сэра Фредерика? — с тревогой спросил отец.

— Я встречусь с ним, — ответила она, — встречусь с ним там, где нужно, когда это будет нужно, а сейчас избавьте меня от него.

— Будь по-твоему, дорогая. Я сумею избавить тебя от всякого принуждения. Постарайся не думать слишком дурно о сэре Фредерике — во всем виновата его страсть.

Изабелла сделала нетерпеливый жест рукой.

— Прости меня, дочь моя. Я ухожу. Да благословит тебя небо. В одиннадцать — если ты не позовешь меня раньше — в одиннадцать я приду за тобой.

Как только он ушел, Изабелла упала на колени.

— Боже, помоги мне оставаться твердой в принятом мной решении. Боже, только ты можешь — о, бедный Эрнсклиф! Кто утешит его теперь? С каким презрением будет он произносить имя той, которая внимала ему днем, а вечером отдала себя другому! Что же, пусть презирает меня. Это лучше для него, чем знать правду. Пусть презирает меня, если это поможет ему бороться с горем, — потеря его уважения послужит мне утешением.

Она горько плакала, то и дело тщетно пытаясь начать молитву, ради которой опустилась на колени.

Но ей не удалось взять себя в руки до такой степени, чтобы помолиться. Она по-прежнему томилась в душевной муке, когда дверь комнаты тихо открылась.