Раньше я тоже думал, вероятно, и под твоим, в частности, влиянием, что лишь бы крутилось: заработную плату, и налоги владелец отдаст обществу. 11 страница

Мы с ним близко сошлись по причине любви к местным, под субботу или воскресенье, односуточным лесным походам. В них он был отличный для меня компаньон и по своим знаниям, как я уже отметил, ближайшей округи, и по всему остальному, что связано с таким времяпровождением. Мы ходили обычно только вдвоем и, похоже, ему это также нравилось, вероятно, в силу моего весьма лояльного отношения ко всяким человеческим слабостям и отсюда объективной оценки людей. Кроме того, импонировало ему мое всегдашнее естественное, как говорят от души и сердца, восхищение чужими способностями людей что-либо делать лучше, чем я сам.

В части походной жизни, он отличался: способностью свободно и безошибочно ориентироваться на местности, причем даже там, где он, по всем для меня основаниям, до этого не бывал; найти удобную и красивую стоянку для ночевки с водой и готовыми дровами; умело и быстро в любую мокрую погоду разжечь костер; нарезать мягкого, густого лапника и устроить постель; выйти на будто ему давно известное (вчера к тому же еще, может, и дополнительно проверенное) ягодное или грибное место; наконец, просто рассказать, что-нибудь для тебя новое, или давно забытое, из мира природы и лесной жизни.

Мы исползали с ним северные окрестности Уралмаша в округе 50-ти километров вдоль и поперек (однажды даже на лыжах) либо вдоль дорог, либо поперек их: например, с железной дороги на шоссейку или с одной из них на другую.. Чаще всего со старотагильского тракта на новый или наоборот. Но особо запомнился один с ним необычный, специально нами для хохмы разыгранный, поход, причем в другой стороне Свердловска.

Лет двадцать назад ноябрьской осенью с пятницы на субботу мы организовали для отдельских работников экскурсию на Михайловский завод посмотреть там новый фольгопрокатный стан. С Димой заранее договорились: ничего никому не говоря, на обратной дороге, оторваться от компании и отправиться в лес. Так и сделали. Отъехав от Михайловска километров 15 (на карте там была маленькая речушка), под известным предлогом, всеми тут же поддержанным, остановили автобус. Когда все сбегали по нужде и стали рассаживаться по своим местам, последним залезавшим мы открылись, и попросили передать остальным, что остаемся и дальше будем добираться самостоятельно. Наше заявление было принято за шутку и потому долго нас уговаривали, удивляясь нашему упорному розыгрышу их. Даже сделали попытку, в порядке поддержания нас и себя в таковой игре, сколько-то отъехать и вновь остановиться. И только окончательно убедившись в том, что мы не шутим, завелись, махнули нам и тронулись в путь. Какие там у них были дальше пересуды, не знаю, но какими-то впечатлениями по поводу нашего сумасбродства, наверняка по дороге между собой обменялись.

Мы же с Димкой дождались, когда автобус, наконец, скрылся за поворотом, быстро скатились с горки и метров через 300 – 400 действительно выскочили на маленькую речушку, прошли еще столько же вдоль нее, нашли подходящее, красивое местечко и разожгли огромный кострище. С величайшим удовольствием поужинали, попили чайку, вдоволь насиделись у костра и наговорились, вспоминая все, что можно по таким случаям вспомнить, в том числе розыгрыш и представленную нами в лицах реакцию на него наших попутчиков. Затем, как обычно, нарвали лапника, разгребли костер, улеглись на нем и, глядя на ночные звезды, еще сколько-то, уже умиротворенно, помечтали вслух о прелестях и смысле жизни, прежде чем крепко заснуть.

Понятно, что назавтра у остывшего кострища, покрывшейся береговым ледком речушки и в осознании, что предстоит еще целый день добираться до дома, мы встретили утро со значительно меньшей веселостью. И точно, на Уралмаш мы приехали уже поздним вечером, но надо признаться, только потому, что и здесь решили узнать еще что-нибудь дополнительное о здешних местах. Не сели на попутный автобус, а прошагали пешком десяток километров до местного трудового поезда, на нем доехали до большой дороги и только потом, уже на электричке, до Свердловска.

Нет, я не только весело работал, но и весело жил, и если бы дана была еще одна жизнь, то провел, кажется, ее точно так же, не поменяв в ней ни одного дня. А вот Балабанов сдал не то от старости, не то от чего-то другого. Звоню ему.

– Дима, давно с тобой в лес не бегали, может, сходим, разведем костерок? – Нет, – говорит, – не могу, один дома.

– Так это же отлично (он иногда сидит дома с маленькой внучкой), вот и пойдем. – Нет. Не могу… оставить квартиру.

– Как не можешь? – Так обворуют ведь!

– Ты чего с ума сошел? – Обворуют…

Другой раз. – Дима, давай завтра за грибами. – Одни? Вдвоем не пойду. – Как не пойдешь, почему? – А вдруг что-нибудь случится… – Ты чего рехнулся? – Нет, вот втроем еще бы пошел. И т. д.

Что за заскок такой у человека, – думаю каждый раз, – откуда он у него? Ведь явно ему не свойственное поведение. С другой стороны, а не оттого ли вечного у него болезненного недовольства, почти нетерпимости, ко многим знакомым нам людям по причинам, в большинстве своем, мне не понятным? Не есть ли теперь оно от уже чисто старческого проявления еще одной его странности?

 

05.09

Марк! Получил, и с большим наслаждением (несколько раз) прочитал твое последнее весьма содержательное и жизнерадостно-ностальгическое письмо.

Начинаю с приведенных тобою фамилий.

Ряд твоих фамилий с точки зрения деловых качеств, особо на фоне Целикова, Химича, Верника, Краузе, Манкевича, Штина, Анфимова (у которого, более позднего для меня, было и много мною неприемлемого), Муйземнека (он на днях умер), Карапетяна, Сатовского, Цалюка, (не упомянутого тобой) Павлова, Соловейчика, и даже, Байбузенко, Поносова и Кравченко, не могу воспринять настолько, чтобы они на меня производили особое впечатление или, как я часто говорю, у гроба которых хотелось бы сказать что-то, кроме перечисления дат, должностей и участия во многих работах.

Исключение Соколовский. Он действительно многим не нравился и, вероятно, было за что. Но для меня, самые лучшие качества в человеке, мне импонирующие, – это качества, какими я не владею совсем, или слабо, сам. И вообще я старался всегда видеть в людях больше всякие плюсы. Минусы я игнорировал и, руководствуясь монтеньевскими взглядами, относил их к папе и маме интересующего меня индивидуума. Так вот с учетом последнего, Соколовский для меня выдающаяся (опять, безусловно, в том же оценочном масштабе) личность. Он был «свинтопрулистом», огромным катализатором идей (полезных, вредных, никчемных), но идей, стимулирующих процесс движения к требуемой цели, что намного проще, чем придумывать революционно новое. Не говорю о нем, как о рыболове, охотнике, рассказчике разных баек. Ну, а человеческие слабости, недостатки, кроме родителей, очень часто от среды, от воспитания, – так у кого их нет, разве лишь в меньшей степени, а порой и умеючи скрываемых?

Зворыкина я почти не помню. Если не путаю, последний раз имел честь встречаться с ним на Краузинском 60-летии в Колпино, но всегда воспринимал его как неординарную личность. Зато М. И. Калашникову знаю, как облупленную. Интересная достаточно сумасбродная баба, к которой я питал всегда определенную симпатию, но как к бабе – не больше. Вот один характерный случай длиной в десяток лет моей с ней борьбы. У нас на станах километры трубопроводов. Когда-то на заре ее становления было придумано чистить и травить трубы в шестиметровых кусках, а потом соединять их при помощи фланцев. На каждый монтаж мы привозили их до двух вагонов, а там, по просьбе Заказчика, трубы варили в стык, обработанные же, с просверленными под болты дырами, фланцы использовали… в качестве установочных прокладок под оборудование. Естественно, при этом ничего нами не предусматривалось, чтобы надлежащим образом качественно сваривать трубы в стык. Мои просьбы к М. И. (как только я стал ее прямым начальником) перейти на требуемую Заказчиками технологию монтажа трубопроводов оказались безуспешными несмотря ни на какие разумные, даже издевательские доводы, вроде: «Ну, поезжайте тогда на объект и прикажите, обяжите, уговорите их сделать так, как Вам надо». Химич отказался мне помочь, дабы не портить с ней отношений. Пришлось приказывать… но уже после ухода с завода Химича. И так чуть не во всем. Споры и споры. Аргументы с ее стороны чисто бабские. Но, должен признаться, по прошествии многих лет, несмотря на заявление о своем увольнении, ею брошенное мне на стол не без очередного завода, взаимная симпатия, мне кажется, у нас сохранилась до сего дня. Личность!

Белых, твой приятель, отличный, может, мужик. И воевал, и что-то сделал как инженер проекта, но вот под давлением обстоятельств написал с одобрения Химича никчемную и безграмотную по делу диссертацию. К слову, одно из того, что позволило мне сказать про Химича, как «жука», ибо это было нужно ему только в рамках поддержания своего академического амплуа; второе, в части жука, вытекает прямо из приведенной его характеристики в предыдущем письме. Так вот, возвращаюсь к Белыху.

Защитился он, а затем вместе с Химичем до конца своей работы писал за казенный счет статьи по надежности, ничего общего не имеющие с реальным процессом ее обеспечения по делу. В этом плане, такие как он и вносили, начиная с 70-ых годов, свою «скромную» лепту в общий котел бессмысленной работы, разваливающей социализм. Как ты думаешь, воодушевляла ли она молодых, занимавшихся нужным делом? Кстати, ему по получении твоего послания звонил и передал привет. Он тебе передал тоже и сказал, что недавно послал письмо.

Остальные, тобой упомянутые (Румако, Брянцев, Храмцов и др.) не плохие все люди, есть про каждого и что вспомнить, но все же, согласись, без особого душевного энтузиазма, хотя может и тут не без нашего порой некоего внутреннего настроя.

А вот Верник, которого я знаю только по первому году своей работы и последующим кратковременным встречам, вроде тех юбилейных дней, когда мы имели честь принимать тебя с ним у нас в отделе, всегда производил на меня очень глубокое впечатление. Причем с самого первого почти полузаочного с ним знакомства, когда я его впервые, еще будучи студентом, случайно увидел в приемной у директора завода. Потому был бы тебе весьма признателен за одну – две о нем странички добрых, достойных памяти строк, дабы их вставить в свой труд. Пиши, всегда рад твоему слову.

 

22.10

Сегодня исполнилось бы 50 лет нашему старшему сыну Александру. Он ушел из жизни по собственной воле летом 92 года, доставив за свою жизнь нам с Галей и всем нашим родственникам массу радостей и удовольствий и ровно столько же печалей и горестей. Безупречные детские и школьные годы, блестящее окончание школы и такое же поступление в институт, более, чем успешное обучение на первых его двух курсах, интересная служба в армии с добрыми оттуда письмами домой, поступление в вечерний институт и одновременно в конструкторский отдел с последующими своевременным окончанием института и быстрым продвижением по службе. При всем этом отличные природные способности к знаниям и труду и мое им периодическое восхищение и отцовская за него гордость. А рядом, в промежутках, при отвратительных моих с ним отношениях, подростковые вывихи в 9-ом и в 10-ом классах (кроме последней четверти года), исключение из института за хулиганство, вынужденное поступление на работу в ожидании скорого призыва в армию, непонятная за неделю до этого скоропалительная женитьба, развод после армии и работа таксистом, снова женитьба, приятельские драки, судимость, еще одна женитьба, периодические попойки, связи с какими-то подонками … и конец.

Живое подтверждение моей простоты жизни в целом и чрезвычайной ее сложности в частностях. Мог ли представить, что наш первенец, в котором я признал полную копию себя ни в какие-то там пять или десять лет, а в самый чуть не первый день его появления на свет, так, с такими многочисленными зигзагами, пройдет по жизни и так ее закончит?

 

03.11

Дорогой Марк! Ты своим письмом, как всегда, опять порадовал меня. Прежде всего, я еще раз перечитал твою книжку, дабы лучше осознать, кто такой Лен, и вновь установил, что и Лен достоин внимания, и сама книжка хороша. Далее я набрал указанный тобой номер и, услышав, что он не отвечает, решил проверить его правильность через В. Соколовского. Самого не было, трубку сняла супруга – Валентина. В ответ на мою краткую информацию о сути звонка последовал примерно такой разговор:

– О, Гриншпуна я знаю, они ведь с Веней добрые были приятели по работе, писали совместно даже какие-то статьи. Очень приятно от тебя слышать о нем. Как он, сейчас, чем занимается? – А Шляпина – тоже знаю: он большой друг Татки, родной сестры, тобой любимого О. Соколовского. – Ее тут не было, но вчера она приехала с Днепра от Али (это значит от жены Олега), так что можешь ей позвонить.

– Вот я сейчас это немедля и сделаю, получу одновременно привет от Алевтины. Звоню. – Здравствуй, Тата. Ты только что с Днепра? Как там все поживают? – Да ничего, но по-разному. – А я к тебе еще о Шляпине, говорят он твой близкий друг. Валя мне так сказала. – Нет, совсем нет. Это его жена Марина моя давняя подруга, Шляпин здесь лишь в роли ее мужа. (А Марина оказывается той Мариной, о которой я не имел никаких сведений лет 50, но хорошо знал по институтским временам через моих друзей по группе: Соколовского, Харламповича и Блехмана, когда-то влюбленного в эту особу, – теперь известного механика, доктора технических наук, живущего в Питере), В конце разговора сообщает, что телефон Шляпиных, тобой названый, верен.

Звоню вторично Шляпиным. – Марина? Ты? Привет, Володя Быков.

Дальше, сам представляешь, пошли на полчаса разговоры с воспоминаниями о студенческих годах, перечислением знакомых и незнакомых фамилий, в том числе и твоей, уже как друга Лена Шляпина, ну и, понятно, с добрыми словами о твоей книжке, только что, как тебе сообщил, мной перечитанной.

На следующий день, вспомнив вчерашний разговор, узнаю, уже через самого В. Соколовского, адрес и телефон Г. Харламповича. Созваниваюсь, договариваюсь с ним о встрече, и открываю для себя еще одну новость, что он племянник покойного изумительнейшего сверх нестандартного человека И. Дунаева из нашего Гипромеза, а значит, в дополнение, и двоюродного брата В. Дунаева, когда-то работавшего у нас и затем уехавшего в Колпино. Этого мало. Харлампович оказывается уже более трех десятков лет живет в доме, где в соседних подъездах жили: мой покойный дядька Новоселов – бывший директор библиотеки УПИ и прямой начальник Марины, служившей у него в то время библиотекарем, и тесть Леонида, также доктор – химик Б. Лундин, в свое время довольно часто мною посещаемых. Кроме того, разыскивая Георгия, у себя в старючей записной книжке 50-ых годов, для пущей полноты своих впечатлений, нашел случайно расписку с его обещанием нас с Соколовским «ежемесячно и бесплатно поить после защиты докторской защиты». В завершение, набираю телефон Ильи, рассказываю ему эту историю… и, пораженному, передаю привет от Марины.

Мир тесен! Вот в чем мощь твоего письма! Два листочка и столько ярких впечатлений.

Теперь, еще по этим листочкам. Ты обладаешь удивительной способностью не только не реагировать на отдельные реплики и замечания, но даже – и на прямые запросы, требующие, на мой взгляд, хотя бы какой-нибудь малой на то реакции. Я написал тебе как-то насчет дальнейшей работы над твоей книгой, – ответа нет. В прошлом письме – о Вернике, что неплохо бы получить кое-чего от тебя о нем, – ноль реакции. И т. д. Что-то по сему поводу писал тебе и ранее.

Расстроился не меньше, чем ты, в связи с несостоявшейся поездкой на Урал, хотя и благодарен супруге за заботу о тебе и категорическое по таким желаниям ее возражение. Привет ей большой от меня.

С интересом прочитал об Алфимове, которого я всегда относил не только к упомянутым «Личностям», но и к знающим специалистам.

Заметь, я не оставил без внимания ни одной твоей фразы, ни одного факта. Исключая разве твое сожаление о будто не той использованной бумаге для письма. На что, признаюсь, не обратил внимания, пока не дошел до твоих скобок. Жду обещанного «продолжения».

Для затравки посылаю копию статьи, недавно подготовленной для журнала «Конверсия». Упоминаемые в ней другие более ранние статьи были надерганы в основном из последней моей книжки, и потому я их не прилагаю. В какой-то степени все они – есть реакция на политизированную концовку твоей первой книжки. Бывай здоров.

 

10.12

Дорогой Матус, твое от 06.11 получено мной без видимой задержки, чуть ли не 19 ноября.

Начну с дел житейских, может тебе и не очень нужных, но так, в порядке обывательской болтовни: где радостной, где печальной.

Отпраздновали три юбилея: Ю. Стрижова, Ю. Макарова и В. Скабина – первым двум по 60, последнему 50 лет. Недавно похоронили К. Корякину. Скончалась она почти по обычной старческой оплошности, упав с подоконника (или стула) при навешивании штор. Сам Корякин плох и даже не был на похоронах. Лев Скобелев, с которым я сошелся года три назад через Вальтера и поддерживал с ним, в основном, банное знакомство на территории его сада, заболел, а недавно свалился совсем и более двух недель лежит пластом, почти недвижимым, причем уже неделю после операции, на сегодня ничего доброго ему не принесшей. Галя по-прежнему, без заметных изменений, в части же потребления лекарств, уменьшения их количества, – можно сказать, пребывает даже в несколько лучшем состоянии. Андрей, чтобы не сглазить, исправился и последнее время мне огорчений не доставляет. Что на него подействовало? – Не знаю. Расспрашивать – не удобно. Внук первый курс закончил, и пока, вроде, не бросил. Давно арендует собственную квартиру, и, кажется, живет уже со второй дивой. Во всяком случае, с первой разошелся и к нам в дом ее водить перестал. Дела!

Я, тьфу-тьфу, пока здоров. С настоящей работой покончил, хожу только, когда пригласят что-нибудь посоветовать или поконсультировать. Продолжаю сотрудничать с журналом «Конверсия».

Интересная история на тему тесноты мира, не могу не повторить, произошла у нас с Гриншпуном.

Она тебе для забавы, для разрядки – перед «финализмом»

Ты опять в своем амплуа некоей расширительной трактовки того, о чем говорит твой оппонент. я писал тебе о постижении истины без логического обоснования. При этом вел речь, о том, как в мире (более легко) открывается и устанавливается вновь то, что было уже фактически открыто или известно ранее. Ты же мне пишешь о законах мироустройства. Толмачишь о том, как сложно открывается что-то в первый раз, когда отсутствует этот, прямой для данного открытия, предшествующий опыт. Пишешь снова о «божественном происхождении» и продолжаешь мучить себя разными «не разрешимыми вопросами».

А вот диалектику, в правильном, не изуродованном, смысле этого слова, я признаю. И потому признаю изменяемость, корректировку, нами ранее (верно) познанного – возможную «альтернативность очевидного», как ты называешь. Я с тобой, как всегда, согласен во всем. Но ты свою новую тему как-то втискиваешь в русло другой реки. Вроде, ломишься в ворота, которых я не сооружал. Отсюда, мне трудно уловить концептуальную суть излагаемого. Трудно судить о ней по частностям, хотя для меня и правильным.

Например, о законах, которым «подчиняются действия, живых организмов». Я, повторяю, согласен, что они сложны и т. д., но я не знаю, с чем мне их надо съесть в рамках темы упомянутой статьи. А может ты забыл, о чем там шла речь? Ведь у тебя ее наверняка нет. Нет, видимо, и копий своих собственных писем.

На философские, да еще спорные, темы – убежден – можно писать (тем более, при наших интервалах в переписке, да еще и явно убывающей памяти) только на основе полной двусторонней информации. Заводи срочно компьютер, и поднимай любую новую тему в более ясной постановке. Всегда готов и рад обменяться мнениями.

С наступающим Новым годом и добрыми пожеланиями тебе, Белле и всему вашему семейству.

 

 

2002 год

 

20.01

Дорогой Марк! Прошу извинить за задержку с ответом. Сначала я хотел повидать Лена и ждал встречи, назначенной мне Мариной, но отложенной по ее, или его, неготовности. Затем занимался похоронами Скобелева, второго моего приятеля из наших горняков, с ним я сошелся близко, как и с Муйземнеком, в последние четыре года. Он тяжело заболел и быстро, под Новый год, помер. Таким образом, я лишился чуть не одновременно еще двух приятных и для меня интересных друзей. О смерти Муйземнека я писал.

Одновременно я подключился к интернету и, воспользовавшись предоставленной возможностью, в порядке частичной своей реабилитации, послал на ваш завод электронную новогоднюю телеграмму. Передали, интересно, тебе ее или нет? Ну, а теперь обо всем ином.

У Марины и Лена был в середине декабря. Сошлись с ним, несмотря на отмеченный тобой «тяжелый» его характер, почти мгновенно. Перешли на ты, и я сразу стал величать его, испросив на то разрешения, Леном, а он меня, через некоторое, но также малое время – Володей. Мне пару раз звонил по поводу предварительных своих впечатлений о моей книжке, подаренной ему при встрече. Договорились о новой после возвращения из госпиталя, куда он поместился в порядке профилактики. Впрочем, чувствует он себя и на самом деле неважнецки: подвижность ограничена, несостоятелен кое в чем и другом.

В социальных взглядах на жизнь он оказался единомышленником, чем мы, вероятно, и понравились друг другу. Помнишь, я отмечал, что людей могут объединять или, наоборот, разъединять порой не конкретные, даже большие, дела, а какие-нибудь ничтожнейшие пустяковые мелочи. Вроде Ленина, однажды решившему прекратить полностью общение со Сталиным, если тот не извинится перед его Наденькой (за некую, проявленную по отношению к ней грубость).

Мои семейные дела без изменений.

Привет тебе и твоему семейству от Шляпиных и Белыха.

 

22.01

Не могу спокойно слушать многих гуманитариев, особенно экономистов старой школы воспитания, когда не было и в помине никакой экономики, а была одна гольная политэкономия. Вот и сегодня по утреннему радио – ее отголоски вне логики и здравого смысла. Выступал один обществовед и долго говорил о способности человека находить пути выхода из любых неприятных ситуаций.

В качестве примера сослался на неминуемый энергетический кризис, ожидаемый и предсказываемый еще в 30 годы прошлого века, и как он легко будто блокировался открытием атомной энергии. А затем, через пару фраз, забыв о произнесенном, в контексте неудовлетворенности человечеством, заявил. Потому, видите ли, что оно занималось одними физическими науками, углубилось в атом, микроэлектронику и забыло о душе человека, нравственности. Не обратили внимания на устремленность к вещизму, излишествам, роскоши. Нужно срочно менять наши подходы и заняться глобальными исследованиями природы человека, его духа, дабы направить его на путь истинный, отторгнуть от такой болезненной устремленности. Вот если бы этими исследованиями занялись раньше, то не было бы никакого теперешнего кризиса. Милые глупости! Но ведь и ранее их было полно этих глобалистов, жаждущих мгновенно переделать мир с помощью какой-нибудь все исцеляющей таблетки. Разве Маркс и Ленин пропагандировали, в основе, нечто иное?

Или, недавно умерший А. Паникин, совсем деловой человек, а туда же. Полагая, что до полной катастрофы общества потребления (в его современном виде) осталось не более 10-ти лет, призвал срочно ее избежать немедленной переориентацией с потребления на справедливость, разум, развитие, духовные силы и понимание движущих закономерностей – некий ее, России, «золотой запас».

Паникин предсказал через 10 лет полную катастрофу теперешнего общества, а по моей оценке к этому времени мы почувствуем, наоборот, его положительный потенциал, и совсем по другой причине: к этому времени на социальной сцене появится второе поколение людей с новой системой ценностей и новым менталитетом.

 

05.03

В начале 1999 года послал письмо Росселю с оценкой ситуации в стране и рядом предложений по ее улучшению, но получил от его команды меня не устраивающий ответ. Решил несколько письмо подправить и заслать в адрес Путина.

«Уважаемый Президент Владимир Владимирович! Несмотря на мою, в принципе почти безошибочную, оценку всех негативных решений последних 10 –12 лет (подчеркну, – оценки на самых ранних этапах их практической реализации), я, тем не менее, как и все настроенный на волну чисто российской веры и надежды на доброе будущее, – надеялся и ждал. В какой-то мере, правда, такое состояние объяснялось периодически возникавшими мыслями, что там, в руководстве страной, может, тоже поняли и сейчас как раз поворачиваются в нужную сторону. Нет, всё шло и продолжает идти в прежнем духе.

В стратегическом плане, Вам это известно лучше меня, положение почти планово становится все хуже и хуже, а видимость внешнего, как я называю, витринного благополучия последние годы искусственно поддерживалась отчасти за счет огромной инерционности социального механизма, а, главным образом, распродажей и прямым грабежом созданного трудом нескольких поколений советского народа. Некоторая привилегированность Уральского региона позволила, кажется, лишь отодвинуть приближение катастрофы, на которую уже давно и устойчиво вышли наши Север и Дальний Восток. Сегодняшние решения правительства по выходу из кризиса обещающи. Однако, при внимательном их рассмотрении оказываются на том же уровне: либо утопических ожиданий, либо прямого обмана себя и народа (отдельные признаки последнего есть, они на виду у всех).

Аналогичное положение имеет место и на родном Уралмаше. Много шума, разных движений, структурных реорганизаций, а результат – сокращение объемов производства, повышение себестоимости продукции, увеличение масштабов скрытой безработицы, перевод огромного числа людей из сферы созидания в сферу управления, продаж, посредничества. Безусловно, что-то из не радующего на заводе можно объяснить неправильными действиями руководства, но в принципиальной основе оно являются следствием внешних обстоятельств: резким для переходного периода уходом государства от активного управления хозяйством и бездумной приватизации там, где таковую делать было недопустимо.

Позволю начать с ряда проблем, не выделяя в интересах полноты те из них, что могут отнесены к известным и, даже больше, – к общепризнанным.

Почему нет порядка, царит анархия, беззаконие и полнейшая материальная безответственность отдельных лиц за элементарные отклонения от общепринятых правил, почему мы слышим только о грабежах, убийствах, о иных нарушениях, открытии новых уголовных дел и практически ни слова о наказаниях за преступления, что по всем нормам следует считать преступлениями века?

Почему на протяжении лет «перестройки» и новой России мы стали заложниками колоссальных финансовых афер: спекулятивных махинаций; заемных пирамид; более «культурных» (в сравнении с последними) игр на банковских ставках и валютных курсах рубля; наконец, менее видимых, но столь же ощутимых других противозаконных операций?

Почему господствуют чисто монетарные представления об экономике и ведутся бесконечные разговоры о деньгах, ведь последние есть функция произведенной продукции, а не наоборот? Разве не очевидно, что при более чем 20-процентной действующей сегодня банковской ставке рефинансирования и соотносительном росте годового производства в 5 – 7 процентов разговоры о какой-то стабилизации – есть откровенная маниловщина?

Почему до сих пор полагаем, что одним снижением налогов можно обеспечить заметный рост производства, в то время, как известно, что производством, его ростом, постановкой новой продукции, снижением ее себестоимости и другими подобными вещами надо заниматься непосредственно и по инженерному?

Почему допустили преступно-грабительский характер приватизации, занизили стоимость народного имущества в сотни и тысячи раз, придумали систему резко дифференцированного приобретения от нее благ меньшинством и, соответственно, большинством населения. Допустили неравенство отдельных его слоев в силу случайной привязки их к тем или иным различным по практической значимости объектам приватизации? Не оценили негативных последствий приватизации базовых добывающих и энергетических отраслей, определяющих стратегическую независимость страны? Разве всё это не обязывает государство пересмотреть в разумных пределах итоги приватизации, придумать законные способы и вернуть обратно весомую часть народного имущества или денежных средств?

Почему, проведя приватизацию, исключили полностью возможность воздействия на производство работающего персонала предприятий и не осознали тех же негативных ее последствий там, где предприятия окажутся в собственности спекулятивно мыслящих субъектов?

Почему долго не признавали (открыто, а не так, – между прочим) самой большой ошибкой власти – организацию жизни огромной страны на подачки, под кредит, расходуемый на потребление? Ни одна уважающая себя страна (да, что страна, уважающая себя семья) не позволяла себе такой легкости. Деньги всегда занимались под дело, дабы пустить их в оборот, быстро получить навар и с выгодой для себя рассчитаться с долгом. Желание займом погасить сегодняшний «маленький» пожар непременно сопряжено с возникновением более сильного завтра. Почему все заемные деньги государство не вкладывало только в доказательно доходные мероприятия?

Почему как были, так и остаемся, преисполнены желаниями быстро вылезти из теперешнего состояния или, по крайней мере, представлять народу его близкое будущее в розовом цвете? Разве нереальные планы и неразумные ожидания не столь же вредны, как и неправильные шаги?

Почему от разговоров о защите отечественного производителя не перешли к самым решительным практическим шагам – жесточайшей протекционистской политике, которую 100 лет назад настойчиво пропагандировал и проводил в жизнь великий государственник Витте и которой руководствовался Сталин?