Раньше я тоже думал, вероятно, и под твоим, в частности, влиянием, что лишь бы крутилось: заработную плату, и налоги владелец отдаст обществу. 13 страница

Далее начались совсем малопонятные события. Проходит месяц, другой, третий – от моего знакомца ни слуху, ни духу. Прошу Скобелева помочь. Через несколько дней, наконец, звонит, и сообщает о полном согласии с моей оценкой Маркса, и между прочим… о том, что у него кто-то из домашних стер всю информацию на дискете, и в компьютере! Звонок оказался последним. Друг исчез с горизонта. А тут как раз заболел, а затем и скончался Скобелев. Считаясь близким приятелем Скобелева, он не был даже на его похоронах.

Вот и пришлось мне в порядке авторской защиты напечатать промвариант книжки под названием: «По страницам прочитанного». Нехорошо думать о человеке плохо, но ведь много тут странного! Впечатление, будто он только для того и встретился со мной, дабы раздобыть дискету и затем «потерять» ее содержимое.

 

10.04.

Сегодня получил хотя и казенный, но вполне корректный ответ от президентской команды на письмо Путину. Привожу его полностью.

«Ваше обращение на имя Президента Российской Федерации В. В. Путина рассмотрено. Поставленные Вами проблемы, несомненно, являются одними из самых наболевших и находятся в центре внимания как самого Президента В. В. Путина, так и Администрации Президента России. Но, как верно отмечено, совокупный результат этих усилий пока еще не устраивает общество и необходимость активизации государственной политики в области информации, образования, госуправления ощущается довольно остро. В настоящее время эти проблемы постоянно находятся на контроле российского руководства, а мнения и предложения граждан России по этому поводу обобщаются и учитываются в нашей повседневной работе. Благодарим Вас за присланные материалы.

С уважением. Заместитель начальника Главного управления внутренней политики Президента Российской Федерации А. Ситнин».

 

24.04

Вчера с Вальтером были в саду у Люды, жены Льва Скобелева, скончавшегося под Новый год. Помогли ей, напилили дров, устроили баню, а после, за столом, занялись воспоминаниями, и больше всего, конечно, о Льве.

Знаменательно знакомство с этим человеком – талантливым конструктором и любвеобильным мужиком, вторым моим, после Муйземнека, знакомцем пенсионного периода жизни, и также из наших «горняков».

Я знал давно, что у них есть некий Скобелев, но не был с ним знаком лично. Знал давным-давно работавшую у нас Н. Скобелеву, но не связывал никогда ее имя с ним. Знал Т. Сатовскую, ее скандальную историю повторного выхода замуж за сына В. Соколовского, и тоже, помню, не соотносил ее со Скобелевым.

Но вот в 1989 году Вальтер, на своем 60-ти летнем юбилее познакомил меня с Сергеевичем, как оказалось близким его другом с времен совместной учебы в УПИ. Мы проговорили с Львом весь оставшийся тот вечер. И, похоже, с взаимной симпатией друг к другу. Тем не менее, знакомство было закреплено лишь дополнительным кивком головы при редких встречах – разве еще, иногда, парой ни к чему не обязывающих слов. Так прошло несколько лет, до моего выхода на пенсию, когда в 1998 году, опять через Вальтера, стало известно «большое желание» Скобелева получить мои книжки. – «Проблем нет, был бы повод», – изрек я. Через пару дней Вальтер пригласил в баню к Скобелеву в его саду. Он оказался рядом, в конце улицы Уральских рабочих, где стоит наш с Вальтером дом.

По дороге поинтересовался подробностями биографии Скобелева, узнал, что лет пятнадцать назад он женился третий раз, и у него теперь, в дополнение к дочери и сыну от первых жен, еще одна дочь в возрасте 13 – 14 лет. Пришли. Другая неожиданность. Новая жена не исключение… тоже моя давняя знакомая по Гипромезу – и с времен более ранних, чем на нее вышел Скобелев.

С ним мы сошлись легко, оказавшись полными единомышленниками во взглядах на жизнь, на политику, на нашу работу. У нас были, как установили, одинаковые подходы к конструкторским делам, и по крупным вопросам, и по мелочам. Одинакова любовь к простоте конструкций, их надежности, удобству обслуживания и ремонта. Тут же обнаружил, что даже гаражные замки были сочинены собственными силами по одному, явно отвечающему нашим натурам, принципу. Отличался он не по работе, а по жизни и садовому производству, совсем мне не свойственными аккуратностью и точностью исполнения всякого рода хозяйственных дел. Даже теплицу он строил по детальным чертежам и позволял себе пилить без чертежей и сводной спецификации только дрова для бани, но и тут не без приспособления, обеспечивающего им чуть не миллиметровые отклонения по длине.

Мы часто встречались втроем с Вальтером, как бы специально (в силу несколько другого природного настроя) подчеркивающего названное «единомыслие, и потому», почти каждый раз при спорах оказывавшегося на другом против нас берегу.

Превосходный человек. Взял на днях в руки, подаренную мне взаимно в памятную первую банную встречу, его книгу о «Гидравлических экскаваторах» и еще раз убедился в правильности моих о нем впечатлений, как конструктора.

Такая же концовка, что и с Муйземнеком. Со смертью Скобелева я лишился почти одновременно двух очень мне приятных друзей – бывших горняков, с которыми я близко сошелся года четыре назад.

 

27.04

Лен Шляпин пропел по телефону панегирик, что он знает двух «великих» людей: меня! и А. Яковлева, и что ничего лучшего из написанного, чем у них, он, якобы, еще не читал. Удивился не столь высокопарной оценке, сколь сравнению меня с пропагандистом Яковлевым. Попросил Лена к телефону, обменялся с ним в предварительном порядке ожидаемым впечатлением, попросил книгу, прочитал, и вот что ему передал.

«О книге А. Яковлева «Омут памяти» и о нем самом. Моя исходная позиция. Судить и делать выводы о человеке, на что-то в жизни претендовавшего и в какой-то степени ее ход определявшего, – можно только по конкретным делам, а не по им пропагандируемому, к тому еще и после «драки». Тем более, когда речь идет о политике, а уж пропагандисте по должности и фактически по жизни, – особенно.

Яковлев, критикует первичность бытия перед сознанием, хотя для него – типичного представителя когорты прожженных политиканов – бытие, наоборот, только и определяло сознание. Тридцать с лишним лет он ревностно служил системе, в которой, по его собственному установлению, чуть не главным было «подхалимничать, разоблачать и уничтожать». Где все его герои, исключая, конечно же, только автора, «демонстрировали безнравственность и готовы были ради сохранения собственной шкуры (уточним: «шкуры» – может при Сталине: во времена Яковлева – уже ради дворцовых благ) разорвать на куски любого, на кого направлен указующий перст побеждающего вождя». А «недостойная молодежь, в отличие от стариков – догматиков вроде Молотова и Кагановича, в могущество марксистско-ленинских идей верила только в те звездные минуты, когда ее допускали на трибуну, а в жизни боготворила не абстрактные идеи, а власть и личное благополучие».

Нормальный человек не только работать в подобном «омуте» (название-то какое точное придумал!) – представить пребывание себя рядом с ним не способен. Наш же автор, исходя из интересов бытия, как истый марксист, служил системе ревностно, холопски униженно, но, судя по его восхождению к партийному «Олимпу», – с усердием.

И вдруг…

Разносная озлобленная критика вне истинных причин тогда происходившего. Говорит, что прозрел, но когда? А тогда, по тем же законам бытия, когда возникли другие условия, появились эгоистические соображения, его устраивающие и отвечающие личностным интересам. Миллионы простых людей, никаких не политиков, а обычных представителей «серой» интеллигенции, вне марксистско-ленинской ортодоксии, все видели и давно определились с действующей системой, ее минусами и плюсами, а этот умный мужик (этого у него не отнимешь) впервые стал задавать себе вопросы на данную тему лишь в середине 80-ых годов – и все в одном ключе. На самом деле так, или врет (поскольку теперь пишет, что и раньше уже вместе с остальной «номенклатурой жил двойной, а вернее тройной жизнью») – не имеет значения. Книжка его по своей направленности ничем не отличается от Горбачева оправдательных писаний. Не отличается и от таковых, например, Волкогонова или того же Бурлацкого, учившихся и подвизавшихся (касается двух последних), как и Яковлев, всю свою активную жизнь на заказном сочинительстве для вождей. Однако Яковлев по хитрости на голову выше своих коллег. С учетом этого замечания – книжка ничего, – расширяет кругозор.

Интересны отдельные ее частности.

Как постепенно, при правильной оценке творческого труда интеллигенции в сталинские времена, этот труд был в дальнейшем низведен по оплате до уровня труда слесаря. Как бездарно страна тратила валюту на покупку зерна. Как коррумпирована была власть. Как автор часто отдыхал и принимался вождями в разных, недоступных для простого люда, санаториях, дачах и прочих местах. Правда, о последнем и другом подобном приобщении к царским благам писали и остальные, но писали всегда с некоей отстраненностью, а если с критикой, то, упаси Бог, только не себя. Есть и другие достойные внимания факты. Но ведь не из-за них сочинял он свою книжку.

Недостаток книги, в деловом ее плане, – один. Все в ней представлено помимо действительных исторических причин. Хотя бы, к слову. О поражающей автора «жестокости» революции никакой не политик – Гончаров – за 150 лет до него писал, что рядом с неразумным богатством, тщеславием, роскошью и прочими излишествами власти и ей служащих «всегда таится нищета, которая сторожит минуту. Когда мишурная богиня зашатается на пьедестале, она быстро, в циничных лохмотьях, сталкивает царицу и садится на престол». И далее, к сожалению, с той же философией «от живота», начинала то же самое, что и ее предшественники. А что стоят несколько строчек Виктора Гюго. «Восстание возникает из постепенно накопившегося электричества, из внезапно вспыхнувшего пламени, из бродящей силы… наперекор деспотизму, наперекор законам благополучия счастливых и наглости нескольких богатеев». Бесподобное по своей простоте объяснение истинных причин террора, кровавых народных бунтов и «жестоких» революций! Вот откуда (от природной человеческой ненависти к неравенству и ее «музыкальному» сопровождению) проистекает зверство и все другое аналогичное зло жизни! Не потому ли, почти одновременно с Гончаровым и Гюго наблюдательный француз Астольф де Кюстин, насмотревшись на помещичью дикость, предрекал России «страшную революцию», не в пример многим теперешним, в том числе и Яковлеву, проповедникам, что считали ее чуть ли не контрреволюционной случайностью и плодом больной головы Ленина.

Через 50 лет, в начале прошлого века, издевательски писал о том же неразумном накопительстве богатых и ненависти к ним бедных – Толстой. А потом разносил роскошь и упоминал о причинах увлеченности марксизмом величайший государственник и борец за здравый смысл жизни Витте. Это он отметил, что «нельзя вести политику средних веков, когда народ делается, по крайней мере, в части своей, сознательным, невозможно вести политику явно несправедливого поощрения привилегированного меньшинства за счет большинства», и что «политики и правители, этого не понимающие, готовят революцию, которая взорвется при первом случае». Да, наконец, разве о том же самом не говорили ранее и другие здравомыслящие люди? Не во времена ли Французской революции Гракх Бабеф призывал погрязшее в роскоши и праздности «пресыщенное меньшинство» к разумному компромиссу с «изголодавшейся массой»? А разве сегодня такое же меньшинство, ограбив в мгновение ока собственный народ, не погрязло в мишуре и не приступило тем самым «срочно» к подготовке почвы для возмущения и ненависти. Той, о которой времен революции 17-го года, уже совсем наш современник писатель Б. Васильев говорил словами бывшего царского генерала Олексина что «вся цивилизованность привилегированного сословия зиждется на угнетении (добавлю, и, главное, унижении) всех прочих сословий», что нам «пришла пора возвращать награбленное», и, соответственно, испить полную чашу их ненависти.

Контрреволюционная случайность, плод больной головы Ленина! Надо же придумать такую ахинею.

У Яковлева, несмотря на часто вполне обоснованные и воспринимаемые рассуждения «теоретического» порядка, – несуразная, но объяснимая, зашоренность во взглядах на реальную жизнь. И потому: с одной стороны, – как у всех ему подобных, в рамках реабилитации своего Я, отчетливая устремленность выдать желаемое за действительность, а с другой, – исключительно предвзятая (от непомерного восхищения до злобной ненависти) оценка событий и «творцов» истории. А ведь в последней, известно, нет ничего мазаного одним цветом.

Короче, книга Яковлева – есть полная, в принципиальном плане, антитеза тому, что о временах перестройки приведено у меня.

Он настолько ограничен в представлениях, что часто не осознает, как его тенденциозно-теоретизированные характеристики бьют, прежде всего, по нему самому. Вроде, например, его утверждения, что будто «большевистское государство с самого начала строилось на удушении работающих и возвышении бездельников». Декларативное в целом, оно прямо относится к Яковлеву – действительно превосходному бездельнику, созидавшему всю жизнь, по его же признанию, только сплошные глупости. Или, «все омертвелое, что видит в наступлении нового угрозу своим интересам, оскорбление своим представлениям, своим верованиям, авторитетам и героям». Причем в полной мере, и дважды: как в годы прежние «тоталитарные», так и теперь им обратные – «демократические». А что стоит его фраза о «шкодливой смелости тех, кто смотрит на драку со стороны, из-за угла и готов прислониться к победившему, и в очередной раз облизать его»? Не про себя ли у него тут опять?».

 

Несколько слов о твоем персональном трактате.

Мы с тобой не политики, у нас не может быть разных подходов к жизни. Разницу я усматриваю лишь в методологии мышления. Ты придерживаешься больше индуктивного метода анализа, и много пишешь о разных частностях и конкретностях. Однако, в силу их многообразности, оперируя ими, допускаешь неточности в обобщающих формулировках. Они то и выводят нас на бесплодный спор. Например, я не воспринимаю твою фразу «Вещь (явление) есть ее бытие (существование)» потому одному, что вещь есть существительное – предмет, а бытие есть нечто глагольное – связанное с действием. Или далее. Пишешь: «смысл бытия есть существование». Что это, – тавтология? Или, с учетом твоего предыдущего о бытие, вкладываешь в это второе «бытие» некий особый смысл? Далее, вводишь понятие «элемента» и опять непонятно, как его должно соединить с «вещью (явлением)». Одно и то же это, или что-то разное? И все это тогда, когда я, как технарь, считаю просто недопустимым, по ходу сочиняемого, менять наименования тех или иных понятий. Иначе путаница, лишние вопросы и невозможность прочесть текст однозначно без авторских уточнений.

Я придерживаюсь дедуктивного метода в анализе меня интересующего. И очень осторожен в обобщении конкретностей. Они интересны сами по себе, вне обобщений. Общие же мои утверждения, аксиоматийного порядка, ясны и однозначны для понимания. С ними можно соглашаться или нет, но нет оснований для двоечтения и спора.

Наконец, частный вопрос, о котором я уже слышал. Об энергетическом стоимостном эквиваленте. Я осторожно отношусь и к изменению взглядов на то, что длительно было испытано временем и людьми. Менять проверенные всесторонне устоявшиеся категории опасно: трудно взвесить без доброй проверки практикой что-то новое. Пока меня устраивает существующий золотой эквивалент, и я не вижу весомых оснований для его замены. Хотя саму постановку вопроса в теоретическом плане, с учетом энергетического кризиса, воспринимаю. Но… А вдруг откроется нечто свежее в энергетической области, – и никаких тебе проблем? Т. е. проблемы будут – только другого порядка.

 

28.04

Сегодня утром – по радио. Погиб в авиационной катастрофе красноярский губернатор Александр Лебедь. Оригинальный, нестандартный мужик, стремительно ворвавшийся в большую российскую политику. Смотреть и слушать его было занимательно. Тем не менее, несмотря на явный талант, Ельцин буквально «обвел» Лебедя вокруг пальца и «выбросил» на региональный уровень.

Я не выдержал и, после победы Лебедя на губернаторских выборах, в качестве поддержки послал ему свою книжку с соответствующим сопроводительным письмом, текст которого привожу ниже.

«Александр Иванович! С глубочайшим вниманием и восхищением на протяжении нескольких лет слежу за Вашими выступлениями, решениями и делами. Покоряют Ваш здравый смысл, четкая оценка действительности и, определяющих ее, субъектов, Ваша хватка, упорство и уверенность в своих силах.

Однако в рамках главных целей всё это пока, за небольшим известным исключением, на уровне борьбы за власть. Для нас же вообще, сегодня особенно, имеет значение не сама власть, а ее использование и практическая реализация в интересах государства и людей.

Я пребываю в ожидании, чтобы Вы не поддались вредно-пакостному влиянию большого числа отирающихся около любого «трона» и не уподобились нынешним правителям. В том числе последнему из них, тоже красиво вошедшим во власть, но оказавшимся абсолютно недееспособным для дела, а под воздействием окружения еще и превратившимся почти в такого же клоуна, как и его предшественники.

С надеждой и в расчете на Ваши ум, совесть, справедливость и, полагаю, истинное желание послужить отечеству.

В знак Вашей победы, рассматриваемой мной временной полезной остановкой на пути к главной вершине, посылаю Вам свою книжку.

Хотел бы надеяться, что она не будет совсем бесполезной в части приведенного там относительно власти и ее подопечных. Во всяком случае, пока движение человека по жизни, мне кажется, происходило и продолжает протекать в полном соответствии с моими о ней представлениями.

Да поможет Вам Бог избежать чисто человеческих соблазнов».

Не зря, видимо, я делал в нем разные оговорки. Не оправдались надежды: ни в отношении Ельцина, ни в отношении Лебедя. А теперь вот еще, в завершение, такая трагедия…

 

30.04

По интернету прочитал интересную статью о Сталине – первый серьезный отголосок на публикации о нем. Удивительное совпадение с моей, в отличие от многих других, давно выработанной и остающейся неизменной его оценкой.

Автор статьи «Вперед, к Сталину» А. Лежнев признает (с отдельными моими сокращениями), что«Ознаменованный Сталиным исторический период завершился, и настала пора подвести итоги, обусловленные не сиюминутными нуждами борьбы за власть, а необходимостью уложить его в оболочку «корректных дефиниций». Именно фигуры Сталина (а не Ленина), поскольку он фактически стал создателем работающих советских структур, обусловивших на многие десятилетия вперед жизнь России. Попытки развенчивать его, по любому из трафаретов, «хрущевскому или ультралиберальному», – лишь способствуют осознанию грандиозных масштабов его фигуры и дел, хотя бы и при мрачном ореоле.

Сталин отождествил свой личный интерес, как политика, с нуждами государственности, а потом переориентировал на это служение и партию. Он унаследовал от Ленина, пусть и гибкого политика, но одновременно и жестокого фанатика, Россию во мгле. Объявил войну без ума болтающей «ленинской гвардии, и взял курс на созидание государства, на его «реконструкцию, а не на разрушение и строительство замков на песке». Он был в рядах тех, кто делал революцию, но, по сути, революционером не являлся. В сталинской догматике наблюдался явный прагматизм, ничего общего не имеющий с романтической революционностью и религиозной преданностью марксизму.

Остается фактом, что без мощного его нажима в середине 30-х годов у нас, даже и формально, не были бы провозглашены общедемократические ценности. Не введено всеобщее избирательное право. Не появился бы закон, пусть опять формально, но все же трактовавший вопросы голосования по множественным кандидатурам, проведения повторных выборов в случае, если ни один из кандидатов не наберет требуемого количества голосов.

Разумеется, Сталин видел тут интерес в том, чтобы контролировать, укрощать успевшую укорениться партбюрократию среднего звена, которая глухо противодействовала его планам.

Наконец, следует признать как исторический факт, что последним сопротивлялась и «ленинская гвардия» старых большевиков. Она не способна была измениться, и была уничтожена за ненадобностью, ввиду вредности для государства ее разрушительных поползновений. Это того сталинского зла, которое я назвал своеобразным Соломоновым судом – судом истории».

Теперь, по мере ухода из жизни «обиженных» в сталинскую эпоху, следует ожидать, давно предсказанного мною, все нарастающего процесса более объективной оценки той эпохи. Статья Лежнева тому неплохое, хотя, заметим, несколько все же одностороннее подтверждение.

 

07.05

По случаю дня Победы, вместе с другими здравствующими пенсионерами, был приглашен на встречу в бывший конструкторский отдел (бюро). Теперь он вновь слился в один коллектив, соответствующий по функциям старому БПО, куда я пришел в 1949 году. Тогда в нем было 60 человек, одержимых работой, а сейчас – всего 15, без серьезных текущих дел и планов на будущее. Настроение отвратительное: не знаешь, что сказать людям по случаю праздника. Стоял и что-то долдонил про надежду, призывая быть оптимистами.

Все ожидал от перестройки. Предсказывал будущие, теперь многим известные, катаклизмы, но такого развала завода и его мозгового центра – не ожидал. Хотя, впрочем, о чем-то интуитивно догадывался, давным-давно еще в самом начале девяностых годов придумав свою фразу о ближайшей перспективе, когда придется, похоже, начать все заново – «с лаптей на фоне мерседесов и компьютерной техники». Не во всем был прав, много не во всем, но по отношению к судьбе Уралмаша оказался просто провидцем. Сегодня мой бывший коллектив не сможет сделать не только стана, но, кажется, и более или менее добротной машины. Придется действительно начинать сначала, либо полностью сдавать позиции и закрывать отрасль.

Посидев сколько-то за отдельским столом, пошли со Стрижовым, к нынешнему главному конструктору Е. Белоглазову, до этого специально забегавшего в отдел пригласить нас к себе. Он сидел в кабинете вдвоем с Вальтером. Начался разговор более откровенный о наболевшем. Появился Орлов. Налили ему рюмку коньяку, но, несмотря на наши уговоры, он отказался по причине якобы «ответственной» встречи со своим начальником, и тут же ушел.

– А кто он сейчас?

– Не буду рассказывать, – с некоторой долей таинственности произнес Белоглазов в ответ, – лучше я вам покажу…

И, как настоящий «холодник» – воспитанник школы И. Ф. Литвинова – открып шкаф, на верхней полке среди кучи папок мгновенно нашел нужную, и тут же передал мне искомую бумагу – распоряжение о назначении Орлова техническим консультантом их фирмы. Какова была цель, будто заранее подготовленной, сей демонстрации, – не знаю. Но помню, как, уходя 10 лет назад со своего начальнического поста, я написал нечто подобное увиденному, но только не в распоряжении, а в заявлении, – просьбу назначить техническим консультантом с перечислением круга интересующих меня проблем и вопросов. Через некоторое время, я был приказом по институту назначен… ведущим инженером. История эта, полагаю, была известна многим. Реакции на нее я, естественно, не слышал.

Однако человек в части собственной оценки слаб, и потому, грешен, подумал, а не специально ли эта сценка, разыгранная Белоглазовым, стала тут той самой реакцией. Слишком похожими по духу оказались мое тогдашнее заявление и увиденное распоряжение. Правда, следует заметить, что и вообще, с моей «легкой» руки, разных консультантов пенсионного возраста на заводе ныне развелось предостаточно, точно также как и всяких Главных. Жизнь – довольно странная штука!

В тот же день вечером был приглашен еще на одно торжество по случаю 50-летия Соколова.

Петр Борисович появился в нашем подразделении четверть века назад, когда мы с Соколовским придумали получать двутавровую заготовку для балочного стана из непрерывно-литых слябов.

Помню, чуть не тут же побежали с ним в наш прессовый цех, и с его начальством быстро сообразили, как это с минимальными затратами проэкспериментировать, использовав слябы 150х600 мм. Они, будто специально для нас, стали отливаться на недавно пущенной экспериментальной криволинейной УНРС, разработанной и изготовленной по инициативе Нисковских. Может, и сам пуск этой установки вывел нас тогда на идею прессования.

Первые тавры (половинка двутавра), как и следовало ожидать, получились тем самым блином в буквальном и переносном смысле. Пришлось сочинять более взвешенный и продуманный план действий, вылившийся в обширную программу с кучей лабораторных и натурных опытных работ. Последовавшими затем: разработкой проектов, привязкой к балочному стану, привлечением контрагентов, множеством переговоров, совещаний и всем прочим, что определяет решение крупной задачи.

К этой программе и был подключен в качестве локомотива молодой Соколов. К сожалению, несмотря на огромные усилия, работа не закончилась требуемым конечным результатом: началась «перестройка» с ее интересами иного плана. От работы же остались лишь тома научных отчетов, чертежи проектов, десятки патентов, написанная Соколовым кандидатская диссертация да приятные воспоминания о «героических», наполненных энтузиазмом и прожектерскими мечтаниями, днях движения к заветной цели. Вспомнить действительно есть что, на самом деле.

И вот сейчас я должен был предстать перед светлыми очами юбиляра и так же лепетать человеку, изобретательно и самоотверженно трудившемуся целых два десятка лет, но не достигшему того заветного рубежа, что по настоящему только и можно считать завершением любой работы. Должен был петь, хотя и вполне заслуженные, дифирамбы юбиляру и рассказывать гостям, каким интересным был процесс движения к цели, почему последняя пока не осуществилась, но может еще претвориться в желаемую реальность.

Именно такую речь и произнес. Но каков юбиляр! Со свойственной ему неординарностью, неиссякаемой верой в правильность затеянного и способностью к образному слову, он тут же бросился убеждать всех в колоссальных преимуществах и необычайных достоинствах придуманного нами процесса. Ай, да Петя! Не зря он мне понравился с первых дней работы в нашем коллективе.

 

09.05

Вчера упомянул фамилии Соколовского и Нисковских. Хочу к ним добавить еще А. Вараксина.

С этими тремя меня связывали долгие годы крепкой дружбы, совместной работы и многочисленные речные и прочие походы в наши отпускные и воскресные дни, а с Соколовским еще и годы учебы в институте. К сожалению, сейчас нас осталось двое: Олег ушел из жизни очень рано, перевалив лишь несколько за 40 лет, да и Алексей – тоже не поздно, всего на 60-ом своем году.

Мы были весьма несхожие люди по многим человеческим характеристикам, настолько несхожи, что Олега Виталий и Алексей даже недолюбливали, а терпели и принимали, порой, только из-за меня. Что же объединяло?

Кроме естественных общих интересов, связанных с работой, думаю, больше всего – любовь к природе (с ее полнейшим отсутствием в ней нас возмущающего, с ее не критикуемой разумной рациональностью и красотой), и, пожалуй, еще нечто, проистекавшее, хотя и в разном проявлении, от авантюрного характера наших натур. Из внешних обстоятельств такового можно назвать Главного конструктора Химича, в не меньшей степени, чем мы, способного к той же устремленности и, даже просто увлекаемости всем, что можно отнести к проявлению человеческих желаний и побуждений. Надо полагать, именно в силу данного обстоятельства мы, четверо, очень быстро, как только определенно чему-то научились и более или менее стали на крыло самостоятельности, вошли в число его «любимчиков». Не очень приятно упоминать, однако что было, то было.

Все это способствовало скреплению компании. Но оказалось, что и в походах мы обнаружили многое друг в друге, работавшее в том же направлении. Среди нас по складу характера было два ведущих и два ведомых, так что каждый имел возможность «проявить» свои природные слабости. Будь, например, одни ведущие, или наоборот, – не думаю, что была бы более приятная команда. Мы, любили посидеть у костра с кружками, но были все умерены в питие, а это немаловажный фактор при длительном совместном пребывании на природе. Были умеренны и в части сексуальной настроенности, разговоры на эту тему не вели и себя понапрасну не заводили. В молодые годы, когда еще некуда было направить избыток энергии, с удовольствием резались в карты, начинали непрерывную походную пульку обычно в первые часы отъезда, продолжали, по обстоятельствам, в лодке и расписывали ее окончательно, подъезжая обратно к родному Свердловску. При этом, замечу, не сговариваясь, более осторожные из нас заметно старались, чтобы проигрыш менее стойких оказывался к концу похода на приемлемом уровне.

Мы хорошо вписывались в группу и дополняли друг друга и по другим своим интересам и привычкам.

Соколовский оказался рыбаком до одержимости, и ловить рыбу начинал первым в любых «зверских» условиях и любого ее качества, вплоть до мальков. Изначальный походный завтрак обычно у нас состоял как раз из сковороды этих зажаренных малявок (порой даже нечищеных), выловленных им ранним предрассветным утром при явной неудобице и злющем комарье.

Кроме такой «святой» обязанности он, как настоящий рыбак, был непревзойденным рассказчиком и вралем, чем доставлял нам неописуемое веселье, особенно, в вечерние часы отдохновения от дневных трудов. Врал он бесподобно, входил мгновенно в роль и верил самозабвенно во все им рассказываемое. При малейшем проявлении сомнения, немедля начинал уверять нас в истинности с ним случившегося, им увиденного, пережитого и старался подтвердить последнее дополнительными столь же свинтопрульными подробностями. Настолько, что не верить ему было не то что невозможно, но как-то не хотелось за доставленные минуты удивления.