Заключительное слово автора 19 страница

«Конечно, — ответил Гэри. — Это было бы здорово».

«Тогда пойдемте, друзья мои, — сказал этот человек и пригласил нас обратно в чайную. — Наш гуру очень давно отказался от мирских удовольствий, чтобы постичь высочайшую истину. Гуруджи — знаток священных писаний; он может ответить на любой ваш вопрос. А мы — одни из сотен его учеников в этом городе. Извините, я отлучусь ненадолго — пойду позову его».

Спустя несколько минут появился сам гуру. Это был мужчина лет сорока, с бритой головой. Его движения были размеренными и плавными. На литературном английском, с приятным акцентом, он стал рассказывать нам о духовном значении города Матхуры. К нашей радости, он пригласил нас переночевать в его храме. Мы проследовали за ним в маленький храм, возведенный в честь Господа Шивы. Посреди храма был установлен Шива-лингам, а за ним в яме с пеплом от священного огня торчал железный трезубец. Свами внимательно проследил, чтобы нас хорошо устроили, накормил нас вегетарианским ужином и ответил на все наши вопросы.

Когда наступила ночь, свами предложил Гэри соломенную циновку на полу, а меня пригласил разделить с ним его деревянное ложе. Спать на одном уровне с таким уважаемым гуру было честью, которой я явно не заслуживал. Я подумал, что многие его ученики дорого бы заплатили за то, чтобы оказаться на моем месте. Свами лег подле меня. Спустя некоторое время, в ночной тишине, я почувствовал, как он поглаживает мне спину.

«Зачем Вы делаете это?» — спросил я.

«Это наш обычай. Так мы оказываем гостеприимство дорогим гостям», — отвечал он.

Боясь показаться неблагодарным, я промолчал. Тем временем его руки подбирались к моим интимным местам. Меня охватили смутные подозрения. Я смущенно отодвинул его руки, но спустя несколько мгновений снова ощутил, как его руки заскользили вниз. Я опять отстранил их.

«Пожалуйста, не надо меня гладить. Мне это не нравится».

Он зашептал мне в ухо: «Через меня на тебя нисходит благословение Бога. Это не я глажу тебя. Я — просто инструмент в руках Бога. Ты не должен сопротивляться».

В комнате было темно и жарко. Я лежал и мучился. Что будет, если я разочарую его? Он может как-то наказать меня. Я вспомнил о Васудеве и его печальном опыте со своим гуру. А вдруг он тоже обладает йогическими способностями? Каждый раз, когда этот человек пытался ласкать меня, я отклонял его руки. Неужели это действительно такой обычай гостеприимства? С каждой неудавшейся попыткой его настойчивость нарастала.

Теперь он уже задыхался от страсти и становился все более агрессивным. Было очевидно, что отрицательный ответ его не устроит. Доведенный до крайности, я уже был готов врезать ему как следует кулаком, но сдержался. Разве можно бить свами? Садху не должен драться. И что сделают со мной его ученики, если я ударю его? Обливаясь потом во влажной духоте тропического сезона дождей, я лежал и молился о спасении из этой ужасной ситуации. Наконец, я решился. С силой отпихнув его, я вскочил на ноги. Взбешенный, он крепко обхватил меня, но я изловчился, выскользнул, оттолкнул его и выбежал в дверь. Гэри, посапывая, мирно спал все то время, пока длилось это испытание.

Среди ночи я кинулся в какой-то пустынный переулок и только там почувствовал себя свободным. Чтобы удостовериться, что свами не предложит своего «гостеприимства» Гэри, я стал следить за комнатой с безопасного расстояния через оставшуюся открытой дверь. Я стоял на страже, словно цепной пес, и был готов, если потребуется, в любой момент примчаться на помощь Гэри. Невидимый в темноте, насквозь промокнув под ливнем, я не смыкал, глаз до рассвета. На любом духовном пути встречаются те, кто по-настоящему искренен, и те, кто просто притворяется. Святость человека определяется не титулом, одеждой, прической или местом проживания. У этого человека был титул свами, бритая голова, указывающая на то, что он отказался от мирских удовольствий, и одеяние садху; он был знатоком священных писаний, главным жрецом храма и гуру для своих многочисленных учеников, которые боготворили его. И все же он попытался использовать меня для удовлетворения своего плотского желания. Настоящая святость определяется не регалиями, а поступками. Пользоваться своей духовной властью ради того, чтобы эксплуатировать неискушенных людей, — тяжкое прегрешение. Я молил Бога, чтобы это происшествие не заставило меня сомневаться во всех, кто по-настоящему ищет Бога. Тем временем Гэри продолжал сладко спать. Обе бури — и та, что разыгралась той ночью внутри храма Шивы, и та, что бушевала снаружи, — обошли его стороной.

Поутру Гэри выслушал мое описание того, что произошло этой ночью, и сильно расстроился. Гуру, снедаемый вожделением? Наш идеализм вновь столкнулся с печальными реалиями этого мира.

Несмотря на то, что в Матхуре мы потратили почти все свои деньги, нам по-прежнему хотелось совершить паломничество в Амаранатх. Но в то утро, омываясь в Ямуне, я почувствовал настойчивое желание посетить находившийся неподалеку Вриндаван, о котором говорили все вокруг. По каким-то необъяснимым причинам я хотел пойти во Вриндаван один. С Гэри мы договорились встретиться на следующий день и возобновить наше путешествие в Амаранатх.

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЕС МИЛОСТИ

 

 

Вриндаван! Радостные предчувствия охватили мое сердце. Матхуру от Вриндавана отделяли двенадцать километров. С каждым шагом, пройденным по этому пути, я все больше и больше волновался. Вдоль заасфальтированной дороги росли огромные тамариндовые деревья, вокруг, сколько хватало глаз, простирались поля. Поскрипывая деревянными колесами, меня медленно обогнала воловья повозка, до краев нагруженная сеном; волы натужно всхрапывали и отфыркивались пеной из ноздрей, цокая копытами по асфальту. Сзади подъехал и остановился полуразвалившийся автобус. Дверца распахнулась, и водитель, с улыбкой во весь рот, в котором не хватало половины зубов, пригласил меня внутрь, чтобы подвезти до Вриндавана. Как я мог отказаться от такого приглашения? Было видно, что водитель — человек религиозный: бритая голова с пучком волос на затылке и одежда в виде куска ткани, обернутой вокруг пояса. Когда мы доехали до Вриндавана, я расспросил его, как пройти к реке, и он указал мне дорогу.

Не успел я сделать нескольких шагов, как какой-то неизвестный человек, по виду фермер, с молитвенно сложенными ладонями преградил мне путь. Улыбаясь, он воскликнул: «Добро пожаловать во Вриндаван! Кто бы ни пришел сюда, он особый гость Господа Кришны!» Сжав мои руки, он пылко продолжал: «Я врад-жабаси, житель Вриндавана. Мой долг — сделать тебя счастливым. Позволь мне позаботиться о твоей пище и крове».

«Огромное спасибо, но я буду счастлив спать на берегу реки и питаться тем, что мне подадут».

Он опустил голову и помрачнел: «Очень прошу тебя, прими мое скромное служение. Иначе как я смогу показаться моему Кришне на глаза?»

Его смирение было таким неподдельным, что у меня не хватило духу ему отказать. Я тут же проникся любовью к этому враджабаси. Он заботился обо мне, как о близком родственнике, вернувшимся после долгой разлуки домой. Обрадованный моим согласием, он пристроил меня в ашраме одного пожилого слепого садху и ушел.

В тот же день после обеда я оставил переполненный ашрам и решил побродить по одному из лесов Вриндавана. Я шел, погружая стопы в мягкий мелкий песок, среди старых деревьев с причудливо изогнутыми стволами. Был самый разгар сезона дождей, и деревья были покрыты белыми, оранжевыми и желтыми цветами и ярко-зеленой листвой. Мычание коров привлекло мое внимание к стаду, пасущемуся среди кустов. Белые коровы глядели на меня большими, влажно поблескивающими глазами так, будто давным-давно знали меня. Странно, но мне тоже показалось, что мы давно знаем друг друга. Я продолжил прогулку, как вдруг у меня за спиной раздался чей-то пронзительный, протяжный крик. Я обернулся и увидел павлина: он веером распустил великолепный хвост и изящно двигал шеей, переливавшейся всеми цветами радуги. Где-то впереди раздалось низкое «му-у» — это подавал голос громадный белый бык, который разгуливал вдоль тропинки и лениво жевал листья с кустов. Вглядываясь в кроны деревьев, я заметил стайку зеленых попугаев с изогнутыми оранжевыми клювами и ярко-красными глазами. Они о чем-то оживленно переговаривались между собой, затем заметили меня и резко вспорхнули в небо. Обезьяны с бурой шерстью, розовыми мордами и зелеными глазами оглашали воздух громкими криками и раскачивались на ветвях, перепрыгивая с одной ветки на другую, словно озорные дети. В затянутом тучами небе над вершинами деревьев то и дело слышались раскаты грома. Ветерок, пропитанный ароматом распускающихся цветов, принес с собой прохладный влажный туман, ласкавший мою кожу.

Но больше всего мое сердце радовали не эти мирные картины, а доносившиеся до меня звуки духовных гимнов. Маленькие девочки, удерживая на головах глиняные горшки с водой, звонко пели: «Радхе, Радхе» — и пританцовывали, идя по песчаной лесной тропинке мимо святых мест, ашрамов и соломенных домиков. Я последовал за ними, и вскоре мы вышли на открытое место. Моему взору предстала река Ямуна, величаво несшая свои воды по лесу.

По реке плыли деревянные гребные лодки, перевозившие женщин в разноцветных сари и мужчин в белых тюрбанах, небрежно намотанных на голову, а также говорливых детей, которые шлепали по воде своими худыми ногами. Вдоль всего берега стояли древние беседки из покрытого резьбой красного песчаника. В этих беседках сидели люди, погруженные в повторение имен Кришны. Когда же издалека донесся звон храмовых колоколов, сердце мое преисполнилось восхищением и благодарностью. После года странствий я почувствовал, что наконец вернулся домой.

Я увидел садху, сидевшего внутри пустотелого дерева на берегу реки; мне сказали, что ему уже сто десять лет. На нем была только набедренная повязка из мешковины, а спутанные волосы были обмотаны вокруг головы, как корона. Кожа на его старческом лице обвисла, и, чтобы открыть глаза, ему приходилось поднимать отяжелевшие веки пальцами. Жестом он подозвал меня. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что это мауни-баба — отшельник, давший обет молчания. Его единственным способом общения с миром был обломок грифельной доски и кусок мела. Я присел возле него на корточки, и он написал на своей маленькой доске два слова большими буквами: «Люди думают...». Потом стер их пальцами и стал писать дальше: «... что все», — снова стер и написал: «... во Вриндаване», — снова стер — «... сумасшедшие», — стер. «Это правда», — стер. «Мы все без ума...», — стер. А потом написал большими буквами: «ОТ КРИШНЫ». Эту надпись он тоже стер, а затем, так же по частям, составил фразу: «И если ты останешься здесь, то тоже превратишься в безумца». Написав это, он улыбнулся так, как будто ему было известно что-то такое, о чем я не знал.

 

На следующий день мы снова встретились с Гэри. Ему всё хотелось поскорее сбежать подальше от многолюдной праздничной толпы, заполонившей весь город, куда-нибудь в спокойное местечко в Гималаях, но меня притягивал к себе мистический лес Вриндавана, и я решил остаться еще на несколько дней. Мы договорились, что Гэри выйдет вперед, а через каких-нибудь пять дней мы встретимся с ним на Брахма-гхате в Харидваре, откуда продолжим свое паломничество в Амаранатх. В полной уверенности, что скоро увидимся, мы без лишних слов распрощались друг с другом.

За те несколько дней, что я находился во Вриндаване, мне ни разу не попадались на глаза иностранцы. Судя по всему, люди Запада еще не открыли для себя Вриндаван. Я был рад этому, так как успел заметить, что, стоит западным туристам облюбовать себе какое-нибудь место в Индии, как туда вместе с ними приходит эпидемия коммерциализма. Атмосфера Вриндавана пробудила в моем сердце желание узнать больше о Кришне. С того самого дня, как меня обокрали на одном из перекрестков Дели, у меня не было книг о Кришне. Когда я спросил одного местного жителя, где можно найти книги на английском языке, он направил меня в больницу Миссии Рамакришны.

Найдя опрятное одноэтажное здание больницы, я зашел внутрь и справился насчет книг. Нянечки и медсестры с любопытством оглядели меня и отвели к директору больницы — Шакти Махараджу, ученику известного йога Шри Рамакришны. Как раз в этот момент в больницу доставили изувеченную женщину. Ее сбил автобус прямо за воротами, и она истекала кровью. Все, кто дежурил в это время, сбежались, чтобы как-то помочь ей. Хотя Шакти Махарадж был полностью поглощен своими прямыми обязанностями, он все же повернулся ко мне и спросил: «Чем я могу Вам помочь?»

Я понимал, что пришел не вовремя, да и несчастный случай, произошедший чуть ли не у меня на глазах, не мог оставить меня равнодушным, но все же я спросил: «Махарадж, у Вас есть какие-нибудь книги на английском языке про Кришну?»

Он воззрился на меня, не веря своим ушам:

«Это больница, а не библиотека. Приходите, если заболеете».

«Извините. Не буду отвлекать...»

Я собрался было уходить, но он придержал меня за локоть: «Нет, постойте». Велев мне сесть, он пообещал вернуться через несколько минут. По возвращении он нарисовал на листке карту и принялся объяснять: «Найдите храм Мадана-Мохана. Здесь все знают, где это. Рядом — ашрам Свами Бон Махараджа. Там у них есть английские книги».

Вооружившись картой, я шел по узким улочкам Вриндавана. Наконец моему взору открылась одна из самых прекрасных картин, которые мне когда-либо доводилось видеть: на вершине поросшего травой холма, недалеко от Ямуны, возвышалась двадцатиметровая башня из покрытого резьбой красного песчаника, На самом верху она сужалась и вновь расширялась, образуя огромный, подобный цветку, диск. Это был храм Мадана-Мохана, построенный более четырехсот пятидесяти лет назад. Вид храма вызвал во мне не просто почтение к великому религиозному памятнику, но ощущение какой-то близости, затронувшее саму душу.

Спустившись вниз по узкой улочке, я подошел к ашраму и, отворив ворота, очутился в уютном внутреннем дворике. Справа от меня находился храм Кришны, слева — маленький храм Господа Шивы и пышный сад с цветущими туласи. Туласи — это растение из семейства базиликовых, священное для всех индусов. На пороге кухни появился молодой садху-бенгалец. Отряхнув с фартука муку, он сказал: «Добро пожаловать. Меня зовут Гопеш Кришна». Кто бы мог подумать, что спустя годы этот простой повар станет гуру и возглавит миссию! Он провел меня в маленький офис, напоил водой и дал книгу о Кришне на английском, а затем вернулся в кухню.

Я провел за чтением несколько часов, а потом, поставив книгу на место в книжный шкаф, решил прогуляться к Ямуне. Однако у самых ворот я столкнулся с голубоглазым европейцем лет двадцати в шафрановых одеждах и с обритой головой. «Меня зовут Асим Кришнадас, — заулыбался он. — Добро пожаловать во Вриндаван!»

Усадив меня, он извинился и на несколько минут исчез, а когда появился вновь, нес в руках тарелку с рассыпчатым рисом и овощной приправой к нему. Налегая на еду, я спросил его, как случилось, что он живет в Индии. Он сказал, что по паспорту его зовут Алан Шапиро и что родом он из Нью-Йорка. Он путешествовал по Европе, был в Израиле. В конце концов духовные поиски привели его в Индию. В штате Пенджаб он повстречался с садху по имени Мукунда Хари, который посоветовал ему: «Ступай во Вриндаван, там ты найдешь всё». Асим улыбнулся: «Его слова оказались пророческими». Когда я собрался уходить, Асим предложил: «Я буду очень счастлив, если смогу что-то сделать для тебя. Пожалуйста, обращайся в любое время».

Весь следующий день я бродил один по лесу. Ближе к закату я вновь оказался на берегу реки у подножия храма Мадана- Мохана. На следующее утро я собирался уезжать, так как в Харидваре меня ждал Гэри. Когда стемнело, я попрощался с землей Вриндавана, хотя сомнения раздирали мой ум. Лежа на голой земле, на берегу реки, я размышлял: Вриндаван притягивает мое сердце как никакое другое место на Земле. Что происходит со мной? Господи, яви мне Свою божественную волю! С этой молитвой я потихоньку задремал.

Еще до рассвета я был разбужен звоном храмовых колоколов, возвестивших, что пришла пора ехать в Харидвар. Но тело мое лежало недвижно, словно труп. Задохнувшись от боли, я не мог даже пошевелиться. Жуткий лихорадочный жар охватил все мое нутро, а желудок буквально выворачивало наизнанку от невыносимых приступов тошноты. Я продолжал лежать на берегу, словно связанный по рукам и ногам пленник. Когда же поднялось солнце, знаменуя наступление нового дня, я почувствовал, что мои жизненные силы стремительно убывают. В то утро смерть показалась бы мне долгожданным облегчением. Проходили часы.

Наступил полдень, а я все лежал на том же месте. Эта лихорадка точно прикончит меня, — думал я.

В тот самый момент, когда я почувствовал, что хуже уже просто не может быть, я увидел в нахмуренном облачном небе нечто такое, отчего у меня сжалось сердце. Надо мной кружили стервятники, устремив свои цепкие взгляды прямо на меня. Мне подумалось, что жар, охвативший меня, готовит мою плоть им на обед, а они только ждут, чтобы я как следует сварился. Птицы кружили все ниже и ниже. Одна из них — огромная, с черно-белым оперением, с длинной, изогнутой шеей и крючковатым клювом — села на землю и уставилась на меня, видимо, оценивая мое состояние. Мгновение спустя клюв стервятника вонзился мне в подреберье. Тело мое судорожно дернулось, ум забился в агонии, и я стал взглядом молить птицу о пощаде. Стервятник взмахнул гигантскими крыльями и вернулся к остальным хищникам, кружившим надо мной. Лежа на влажной земле, я неотрывно следил за птицами, нетерпеливо нарезавшими в воздухе круги. Вдруг всё расплылось у меня перед глазами, и я на миг потерял сознание. Придя в себя, я ощутил, что сгораю живьем изнутри. Обливаясь потом, дрожа всем телом и давясь от позывов рвоты, я понял, что мне больше не на что надеяться.

Неожиданно я услышал звуки приближающихся шагов. Местный крестьянин, пасший коров, видимо, заметил меня и сжалился. Потрогав мне лоб тыльной стороной ладони, он взглянул наверх, на парящих в небе стервятников, и, понимающе покачав головой, втащил меня на свою телегу. Пока мы ехали по глинистой, размытой дождями дороге, стервятники неотступно следовали за нами.

Он довез меня до благотворительной больницы и сдал дежурным, которые положили меня в палату для неимущих. У каждой стены в палате стояло по восемь коек, и все они были заняты пациентами: бедняками и садху. Несколько часов я лежал у самого входа, и на меня никто не обращал внимания. Наконец вечером пришел врач и, проведя осмотр, заключил, что у меня брюшной тиф. Бесстрастным голосом он констатировал: «Скорее всего, Вы умрете, но мы все же постараемся спасти Вас».

Вынув у меня изо рта градусник, он взглянул на шкалу и произнес: «В течение всей следующей недели — никакой твердой пищи. Ваша диета — вода с глюкозой».

С этими словами он удалился, а я остался лежать, мечась в жару, корчась от приступов рвоты, обессиленный, на волоске от смерти. У больницы почти не было денег на лечение пациентов, поэтому мы получали только самый минимум. Врач обходил больных раз в сутки, уделяя каждому по несколько минут. Время от времени появлялись медсестры, но ни одна из них не понимала ни слова по-английски. Больные в палате стонали от мучительных болей. В первую же мою ночь в больнице умер один. Смерть, похоже, была бы желанным избавлением и для истощенного старика на соседней койке. Безмолвно перенося свои страдания, он то и дело заползал на медицинскую утку, которая хранилась прямо на его кровати, и испускал в нее мочу бордового цвета. Он постоянно харкал кровью, и капли его мокроты порой ложились на мое лицо. В одну из душных ночей я лежал обессиленный и надломленный. Рядом кряхтели, стонали и корчились в муках люди. В воздухе стояло тяжелое зловоние от пота, плесени и человеческих экскрементов. Что я здесь делаю? Зачем я ушел из своего дома, оставив семью и друзей в Хайленд-Парке? И что будет теперь с беднягой Гэри? Он никогда не узнает, почему я не приехал к нему. Отдав свою жизнь в руки Бога, я стал молиться: Господи, я — Твой, делай со мной, что Тебе угодно. Ночь напролет я тихо бормотал слова, которые приносили мне облегчение в самые тяжелые моменты жизни: Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе/Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе.

На следующее утро ко мне пришел Асим. До него каким-то образом дошло известие о том, что я заболел. Он пришел не один: с ним был красивый старик с лучистыми глазами, светившимися духовной любовью. «Это — один из величайших святых во Вриндаване, — сказал Асим. — Его зовут Кришнадас Бабаджи». Бабаджи был одет в два куска белой ткани: один кусок был обернут вокруг пояса и доходил ему до колен, другой висел вокруг шеи, прикрывая грудь. Щетина седых волос, ярких по контрасту со смуглой кожей, обрамляла его голову и лицо. С неописуемым состраданием пожилой Бабаджи долго глядел на меня, затем протянул руку и погладил меня по голове, громко выдохнув: «Харе Кришна!» С тех пор каждый день они навещали меня и давали свои благословения. И каждый раз Бабаджи наполнял мое сердце целительной радостью, а палату — смехом, шедшим из самых глубин его исполненной блаженства души.

Однажды у моей кровати оказались два молодых врача-стажера. По очереди они засыпали меня своими заученными вопросами. Но у меня тоже был один вопрос к ним: «Чем болеет мой сосед?»

Один из них безучастно взглянул на старика и ответил: «Открытый туберкулез». Затем добавил: «Вы уж, пожалуйста, поберегитесь, сэр. Если случайно при кашле его мокрота или капля крови попадет Вам в носоглотку, Вы тоже заразитесь».

«Что?! Но почему тогда его держат вместе со всеми в одной палате?»

«Такой у нас порядок. Никого не помещают в карантин, пока не получены результаты анализов. А наша лаборатория, увы, закрыта, потому что лаборант сам болен туберкулезом. Поэтому мы не имеем права никого помещать в карантин». Подняв зонт, он прошествовал к дверям. У самого выхода он остановился, обернулся ко мне и сказал: «Нет никаких сомнений в том, что у Вашего соседа опасная инфекция, поэтому, пожалуйста, будьте осторожней. Рад был с Вами познакомиться. Всего доброго, сэр». Через несколько дней несчастный старик умер прямо у меня на глазах.

Сидя на больничной койке, я написал своей семье такие слова:

 

Там, где есть вера, нет места страху.

Будьте здоровы и счастливы. Желаю вам

душевного спокойствия и любви к Богу.

 

Ричард

Вриндаван, сентябрь 1971 г.

 

Дней через десять врач выписал меня, строго-настрого наказав: «В течение месяца Вы не должны путешествовать». Ткнув в меня указательным пальцем, он предупредил: «Если будете вести образ жизни странствующего садху, наверняка умрете. Оставайтесь на одном месте и питайтесь одним рисом». Запрет на путешествия сильно огорчил меня. Первая моя мысль была о бедняге Гэри. Что он подумал, не дождавшись меня в Харидваре? Получалось, что я оторвал Гэри от его друзей, а сам бросил одного в Индии. Свидимся ли мы когда-нибудь? Но вместе с тем какая- то часть меня радовалась возможности остаться во Вриндаване, предвкушая новые открытия, которые сулило мне это место.

 

 

Кришнадас Бабаджи с Асимом любезно привели меня к себе в ашрам, чтобы я мог восстановиться после болезни. Весь первый день я отдыхал. На следующее утро Асим спросил, не хочу ли я встретиться с его гуру. Я с радостью согласился. Во внутреннем дворике, где росло много туласи, я увидел статного человека лет семидесяти в шафрановом одеянии саннъяси, сидевшего с закрытыми глазами на деревянном стуле и перебиравшего молитвенные четки. У него было чисто выбритое лицо и короткий ежик седых волос. Это был Свами Бон Махарадж. Услышав наши шаги, он медленно открыл глаза. «Пожалуйста, проходите», — сказал он, жестом приглашая нас сесть на землю рядом с ним. Улыбнувшись, он поинтересовался, как меня зовут. «Ах да, Ричард! Рад тебя приветствовать. Ты наш гость. Ты не случайно оказался во Вриндаване. Знаешь ли ты, куда ты попал?»

Его радушная манера вести разговор подкупала.

«Буду очень Вам признателен, если Вы мне это объясните».

Он положил четки на стоявший рядом столик, поднял указательный палец и заговорил на безупречном английском: «За пределами временного материального мироздания простирается духовное небо, называемое Брахманом. Попасть туда стремятся те, кто поклоняется Богу как Безличному Абсолюту. В духовном небе парят духовные планеты, на которых живет Единый Верховный Господь в Своих различных обликах. Вриндаван — это высшая обитель духовного мира». В подтверждение своих слов он стал цитировать на санскрите древние стихи. Их ритм очаровал меня. «Пять тысяч лет назад, — продолжал Махарадж, — Верховный Господь Кришна нисшел в этот мир и явил здесь Свою обитель, Вриндаван. Даже в наши дни люди, у которых есть чистая бхакти, преданность, могут видеть божественные игры Кришны во Вриндаване».

Он сделал паузу, пристально посмотрел мне в глаза и снова повторил: «Ты попал сюда совсем не случайно, Ричард. Поздравляю тебя с возвращением домой. Добро пожаловать во Вриндаван и в наш ашрам».

Тут через резные деревянные ворота стали один за другим входить ученики Бон Махараджа. Они выражали почтение учителю. Женщина средних лет подошла к нему и подарила золотистый цветок. Он опять обратился ко мне: «Ричард, можешь оставаться с нами, сколько тебе угодно. Ты — мой особый гость». Он кивнул в сторону храма, где Кришнадас Бабаджи ходил из угла в угол, повторяя молитву на четках: «Видишь там Кришнадаса Бабаджи?» Я кивнул. «У тебя есть шанс обрести огромную духовную милость, если каждое утро ты будешь проводить с ним. Он — парамахамса, совершенная душа. Он полностью поглощен киртаном — повторением имен Бога». Прославляя почтенного Бабаджи, Бон Махарадж заплакал: «Его преданность — источник вдохновения для всех нас. Общайся с ним по утрам — и ты поймешь суть бхакти-йоги. А днем можешь спокойно гулять по лесам Вриндавана, наслаждаясь божественной атмосферой, царящей в них». Он сказал, что никто не будет заставлять меня следовать строгому распорядку, принятому в их ашраме. «Ты — мой особый гость, — сказал он, — поэтому можешь приходить и уходить, когда тебе угодно. Пожалуйста, чувствуй себя как дома и будь счастлив». Бон Махарадж повертел в пальцах цветок: «Каждое утро я сижу здесь, в этом дворике. Приходи сюда поговорить со мной, я всегда буду рад».

Я с благодарностью поклонился ему: «Спасибо Вам».

В моем болезненном состоянии его великодушие было спасением. Асим тоже заулыбался, видя доброту, с которой отнесся ко мне его учитель.

Образование являлось важнейшей миссией Бон Махараджа, основавшего во Вриндаване санскритский колледж. Сам он был очень образованным и аристократичным человеком, гордостью своей семьи — семьи потомственных брахманов из Восточной Бенгалии.

Асим рассказал, что Свами Бон Махарадж в двадцать лет встретил своего гуру Бхактисиддханту Сарасвати. Услышав его проповедь и видя его безупречную чистоту, Бон Махарадж решил посвятить свою жизнь пути бхакти-йоги. Бхактисиддханта Сарасвати смело осуждал деление людей по их принадлежности к какой-то расе, национальности или касте. Он провозглашал, что все мы — вечные души, а не обреченные на смерть тела, поэтому людей нужно оценивать по их качествам, а не по происхождению. Из-за того что он так бескомпромиссно обличал предрассудки кастовой системы, широко распространенной в те времена, на его жизнь несколько раз покушались. Бхактисиддханта Сарасвати подчеркивал особое значение подлинной преданности, бхакти, и отвергал мирские условности и любые проявления псевдодуховности. В юности, в возрасте двадцати трех лет, Бон Махарадж принял от него санньясу — дал обет безбрачия — и начал проповедовать по всей Индии. Он был среди первых учеников Бхактисиддханты Сарасвати, которым учитель поручил проповедовать в Англии и Германии в 20-е годы.

 

Каждое утро на рассвете мы с Асимом приходили во внутренний дворик, чтобы поговорить с Бон Махараджем. Затем Асим отправлялся в колледж помогать своему гуру, а я спешил в храм. Там, с восьми утра и до половины первого дня, Кришнадас Бабаджи в одиночестве сидел на полу и самозабвенно пел духовные песни. Я садился сбоку от него. Его глаза горели от духовных переживаний, и ему часто приходилось останавливаться, чтобы проглотить слезы. Он подыгрывал себе на мриданге, двустороннем глиняном барабане. Хотя голос у него был самый обыкновенный, пение его, исполненное духовной силы, проникало мне в самое сердце.

Ровно в 4:30 утра все монахи ашрама собирались для утренних песнопений, и Бабаджи каждый раз был ведущим. Постепенно молитвы перерастали в киртан — совместное пение, — и все начинали, забыв обо всем, танцевать. Продолжая бить в барабан, Бабаджи — небольшого роста, худощавый и старый, — танцуя, выводил остальных вайшнавов из храма во внутренний двор. Войдя в маленький храм Шивы, он громко пел, а двадцать монахов высоко подпрыгивали и били в колокола. Затем, проведя процессию вокруг сада с туласи и возвратившись в храм, Бабаджи доводил киртан до кульминации, и, заряженные его пением, обычно сдержанные монахи буквально сходили с ума от переживаемого блаженства. Так в ашраме начинался каждый новый день. Всякий раз, когда семидесятилетний Кришнадас Бабаджи славил Господа, он превращался в неистощимый вулкан преданности.

Казалось, что Бабаджи никогда не прекращает повторять имена Бога. Однажды глубокой ночью, когда меня разбудил приступ дизентерии, по дороге в уборную я услышал, как он своим сильным и безыскусным голосом поет Маха-мантру у себя в комнате. Делал ли он хоть когда-нибудь перерывы? Всякий раз, когда мне не спалось ночью, я тихонько пробирался к окну его комнаты. Один на один со своим возлюбленным Кришной, он повторял Его имена сутками напролет. Никто в ашраме не мог понять, когда он спит.