Бедное братство — Христово воинство 17 страница

Таким образом, орден госпитальеров разбогател благода­ря поддержке врагов крестоносцев. После гибели Симона де Монфора при осаде Тулузы и временного отступления крестоносцев католические епископы и монахи-цистерцианцы тут же покинули этот регион, а тамплиеры оставили все свои владения в Шампани, в то время как госпитальеры и бенедииктинцы остались на месте. Однако позднее за сотрудниче­ство с катарами бенедиктинский монастырь в Алете был зак­рыт. Одним из самых ярких проявлений истинных симпатий госпитальеров стала смерть в битве под Муретой арагонского короля Педро II — они тогда испросили позволения вывезти с поля боя тело своего покровителя. Точно так же они официально признали своим собратом Раймунда VI, а после его смерти в 1222 году забрали тело под свою охрану, по­скольку граф был отлучен от церкви и не мог покоиться в освященной земле. Некоторое время его останки сохранились в одном из госпитальерских приоратов, пока Раймунд VII не добился от римской курии разрешения похоронить его в часовне. Погребенный оставался там вплоть до XVI века, когда «крысы прогрызли деревянный гроб и останки Раймунда были навсегда утрачены».

 

 

Фридрих II Гогенштауфен

 

В 1213 году Иннокентий III издал буллу «Quia maior», в которой содержался призыв к новому крестовому походу против сарацин на Востоке. В пользу этого предприятия го­ворили сразу несколько факторов: Симон де Монфор добил­ся наивысших успехов в ходе военной кампании в Лангедо­ке; в Испании армия мусульман потерпела сокрушительное поражение в битве при Лас-Навас-де-Толосе; и наконец, воз­никло новое, невиданное ранее явление — крестовый поход детей, в котором участвовали десятки тысяч юных европей­цев из Франции, Германии и других стран. Они толпами хо­дили по городам и селам, повторяя слова: «Господи, возвра­ти нам наш Святой Крест». Несмотря на отвратительную организацию этой массовой акции, изначально обреченной на неудачу из-за отсутствия официальной церковной под­держки, стихийный порыв продемонстрировал всенародную готовность католиков к продолжению священной войны.

Даже скандальное отклонение 4-го Крестового похода и сторону Константинополя папа воспринял как «тучу с сереб­ряной подкладкой»: в кои-то веки под его (т.е. папы) коман­дованием удалось объединить весь католический мир. К тому же такие негативные моменты, как продолжавшиеся динас­тические раздоры между Капетингами и Плантагенетами во Франции, а также Вельфами и Гогенштауфенами в Герма­нии, помогли Иннокентию отстранить непримиримых со­перников от командования экспедицией и избежать рас­кола. В 1215 году его призыв к священному походу поддержали 1300 католических епископов, собравшиеся на четвертом Латеранском соборе в Риме. После этого были предприняты грандиозные юридические и административные меры для финансирования задуманного предприятия, вплоть до выдачи индульгенций не только непосредственным участникам похода, но и тем, кто поддерживал их материально. Это позволяло принять крест даже женщинам, жертвовавшим деньги и имущество на общехристианские цели. Через них оказывалось давление и на мужей. Жак де Витри, у которого несколько генуэзцев реквизировали на военные нужды лошадей, обрушился с упреком на их жен: «Грабители забрали моих коней, и благодаря этому их жены тоже стали крестоносцами». Сбором выделяемых на поход денег заведовал казначей парижского Дома тамплиеров брат Аймар.

В 1216 году Иннокентий III скончался, не дождавшись осуществления своих планов. Однако дело понтифика с неменьшим энтузиазмом продолжил сменивший его кардинал Савелли, принявший на римском троне имя Гонория III. Будучи уже пожилым человеком, Гонорий не обладал лидер­скими качествами и активностью своего предшественника. Однако подготовка к крестовому походу уже набрала достаточные обороты: хотя основная масса французских и английских рыцарей выпала из христианского ополчения по причине внутренних династических войн и подавления еретических выступлений, на востоке Европы, в Сполето, уже собрались крупные отряды из Австрии и Венгрии, готовые отплыть в Палестину на венецианских кораблях.

Иерусалимским королем тогда был престарелый рыцарь из Шампани Жан де Бриенн, что свидетельствовало о недостаточном внимании к заморским территориям у тогдашней европейской знати; и он оказался лучшим кандидатом в мужья для наследной принцессы Марии. При венчании в 1210 году ему было уже шестьдесят, а невесте — всего семнадцать лет. Два года спустя Мария умерла при родах дочери Изабеллы, больше известной под именем Иоланты. Жан, став ре­гентом новорожденной наследницы, придерживался весьма осторожной политики в отношениях с братом и наследником Саладина, аль-Адилем. Оба были заинтересованы в продлении перемирия 1212 года.

Появившийся в 1217 году на Ближнем Востоке венгерский король Андрей II совершил несколько набегов на незначимые мусульманские укрепления, но не добился заметных результатов. Тем не менее, посчитав свой христианский долг выполненным, венгры возвратились домой через толию, прихватив немало священных реликвий — в том числе голову святого Стефана и один из кубков со знаменитого свадебного пира в Кане Галилейской.

Во время своего пребывания в Святой земле австрийские и венгерские паломники вместе с тамплиерами и тевтонам» участвовали в строительстве новой крепости на мысе Атлит, которая в их честь была названа замком Паломника. Построенная на мысе на побережье к югу от Хайфы (берег созда­вал здесь естественное укрепление) для защиты дороги, окрестных виноградников, садов и полей, на которые сараци­ны часто совершали свои опустошительные набеги, крепость являла собой мощное фортификационное сооружение, об­несенное рвом с водой и двойными стенами со сторон суши. По свидетельству немецкого монаха-доминиканца Бурхардта с горы Сион, «крепостные валы и башни казались столь прочными и несокрушимыми, что целый мир не мог бы завоевать ее». Крепостной вал окружал три высоких хол­ма и часовню ордена Храма в форме традиционной ротонды. Другой летописец, Оливер из Падерборна, пишет, что «в крепости имелись запасы пропитания для четырех тысяч вои­нов».

В апреле 1219 года в Акру из Фризии прибыл флот, кото­рый обеспечил короля Иоанна Иерусалимского необходи­мыми средствами для наступления на Египет. После неболь­шой остановки вооруженная эскадра подняла паруса и 27 мая бросила якорь в устье Нила напротив Дамиетты. Разбив лагерь на левом берегу, 24 августа в результате яростной и кровопролитной атаки крестоносцы захватили оборонитель­ную башню посреди реки, соединенную с городом деревян­ным мостом и запиравшую вход в реку. А через два дня от лихорадки скончался Великий магистр Гильом Шартрский, возглавлявший корпус тамплиеров, и на его место заступил опытный Пьер де Монтегю, ранее занимавший пост магистра в Провансе и Испании и принимавший участие в знаменитом сражении при Лос-Навас-де-Толосе.

Христиане не смогли развить этот успех, поскольку не имели судов для переправы через Нил: большая часть кораблей, на которых они прибыли в Египет, возвратилась обратно. Через несколько месяцев напряженного противостояния к ним пришло пополнение из Европы во главе с графами Неверским и ла Маршем из Франции, графами Честерским, Арундельским, Дербийским и Винчестерским из Англии, архиепископом Бордоским, епископами Лионским, Парижским и Анжерским, а также итальянский отряд во главе с папским легатом испанским кардиналом Пелагием Санта-Лючийским.

Пелагий как папский представитель сразу взял инициативу в свои руки. Действовал он решительно и энергично, но при этом отличался заносчивостью, грубостью и откровенным деспотизмом. Осада Дамиетты длилась уже почти полгода и сопровождалась массовыми болезнями и смертями крестоносцев. Летом 1219 года, не в силах больше сопротивляться, египетский султан Малик аль-Камиль, брат Саладина, предложил заключить перемирие. В знак своих добрых намерений он разрешил Франциску Ассизскому, прибывшему в Египет поддержать единоверцев, побывать в лагере сарацин и обратиться к ним с проповедью. Их встреча прошла в атмосфере исключительного взаимоуважения, но ни один из них не смог убедить другого сдаться и принять веру противника. Однако, отказавшись принять христианство, аль-Камиль предложил возвратить латинянам Иерусалим и другие святые места в обмен на снятие осады Дамиетты.

Это предложение вызвало острые разногласия в стане крестоносцев: если Пелагий и патриарх Иерусалимский решительно выступали против соглашения с неверными, требуя полной капитуляции, то король Иоанн — при поддержке большинства представителей палестинской и европейской знати — готов был принять эти условия. Великие магистры орденов Храма и святого Иоанна считали, что Иерусалим все равно не удастся удержать, не вернув прежде бывшие франкские укрепления за рекой Иордан. Но это условие для аль-Камиля было абсолютно неприемлемо. В результате его предложение было отвергнуто, и 5 ноября крестоносцы после решительного штурма ворвались в Дамиетту: местный гарнизон и оставшиеся жители были настолько истощены, что уже не могли сопротивляться.

Крестоносцы расположились в Дамиетте, ожидая очередное подкрепление из Европы — армию германского императора Фридриха II Гогенштауфена. В дальнейшем они собирались продолжить поход на Каир. Но в 1222 году прибыл лишь небольшой авангард — отряд герцога Людовика Баварского, состоявший из пятисот рыцарей. Поняв, что больше пополнения не предвидится, Пелагий приказал двигаться в глубь Египта, несмотря на возражения короля Иерусалим­ского и вождей тамплиеров, которые считали, что сил для такой экспедиции явно недостаточно. Но их доводы не были приняты во внимание, и ополчение двинулось по правому берегу Нила в сторону египетской крепости Мансура. Путь занял ровно неделю. Пока крестоносцы занимали позицию под стенами города, с тыла их обошел отряд аль-Камиля, а путь по реке перекрыла египетская флотилия на озере Манзала. Тем не менее у латинян еще оставалась возможность прорваться назад, но египтяне открыли шлюзы, затопив ог­ромные участки прибрежной суши. Как позднее выразился великий магистр тамплиеров, «они оказались пойманными, как рыба, запутавшаяся в сетях».

Теперь Пелагию, которому грозило навсегда погрузиться с войском в вязкую трясину дельты Нила, не оставалось ничего другого, как согласиться на перемирие. В результате крестоносцы бесславно покинули Дамиетту и отплыли в Акру — вес их жертвы оказались напрасными. Единственным утешением для кардинала Пелагия могло стать возвращение Животворя­щего Креста, захваченного Саладином при Хыттине. Его брат аль-Камиль согласился вернуть Крест. Однако эту величайшую христианскую реликвию сарацинам так и не удалось отыскать на своих складах.

Вся ответственность за провал 5-го Крестового похода лежала на самоуверенном и тщеславном кардинале Пелагии. Нетерпимый к чужому мнению, этот человек был просто не способен достичь каких-либо успехов в военном деле, поскольку в его стратегических расчетах постоянно доминировал религиозный фанатизм. Все экспедиции крестоносцев, как правило, терпели неудачу именно из-за деспотизма и самоуверенности пол­ководцев. Ричард Львиное Сердце достаточно успешно противостоял Саладину не столько благодаря выдающейся отваге и рыцарской харизме, сколько из-за высокого королевского титула. Хотя Жан де Бриенн тоже был самодержцем, однако его авторитет как короля Иоанна Иерусалимского был слишком непрочен, и он не пользовался уважением не только европейских дворян, но даже палестинских баронов; а духовный статус кардинала Пелагия делал его претензии на военное руководство совершенно безнадежными. Единственным человеком, досто­йным возглавить освободительную миссию христиан на Ближнем Востоке — в глазах папы, его легатов и всей феодальной знати, — являлся Фридрих II Гогенштауфен, внук Фридриха Барбароссы.

 

Германский император высадился в Акре 7 сентября 1228 года, решив наконец возглавить крестовый поход — по прошествии пятнадцати лет после принятия креста и данной им клятвы. К тому времени ему исполнилось 36 лет, и он имел репутацию властного и мудрого самодержца. Его отец император Генрих VI скончался, когда Фридриху было всего три года. Вместе с матерью императрицей Констанцией, которая одновременно являлась наследницей норманнского королевства в Сицилии, он переехал в Палермо, где та через год скончалась. По просьбе королевы Констанции юного наследника воспитывали учителя, присланные папой Иннокентием III. У лишенного родительской заботы подростка — под влиянием норманнской, греческой и мусульманской культур, составлявших сложную атмосферу сицилийского королевского двора, — сформировался непредсказуемый, вспыльчивый и весьма утонченный характер. Как писал очевидец, это был «хитрый, жадный, эксцентричный, злобный и раздражительный человек. Но если требовалось проявить свои лучшие качества и предстать в более выгодном свете, он становился собранным, остроумным, приветливым и прилежным». Он неплохо пел и сочинял музыку; говорил на немецком, итальянском, латинском, греческом, французском и арабском языках, был отличным наездником и знатоком соколиной охоты. Хронист описывает его «стройным мужчи­ной среднего телосложения»; однако редкие рыжие волосы унаследованные от деда Фридриха Барбароссы, и слегка выпученные глаза делали его не слишком привлекательным один мусульманский летописец даже заметил, что «не дал бы за Фридриха и 200 дирхемов, если бы тот продавался на невольничьем рынке».

Во время его коронации как германского императора, состоявшейся во Франкфурте в 1212 году, Фридрих сгоряча поклялся отправиться в крестовый поход. Однако это заявление расходилось с планами его опекуна Иннокентия III, поэтому в тот момент поход был отложен. Когда же Инно­кентий скончался, на его место заступил один из бывших учителей Фридриха — Ченцо Савелли, принявший имя Гонория III. Таким образом, с юных лет Фридрих оказался под полным контролем церкви. Его камергером стал рыцарь-хра­мовник брат Ричард, ранее находившийся в том же качестве при римском понтифике. Однако давнее соперничество между духовной и светской властью в Западной Европе внезапно обострилось из-за того, что Фридрих II занял одновременно два трона — германского императора и сицилийского коро­ля. До сих пор, чтобы обезопасить положение Папской об­ласти и, как следствие, укрепить папский трон, римские иерархи искусственно разжигали противоречия между обеими державами. Но теперь из-за объединения двух государстм под властью Фридриха Рим почувствовал реальную опасность. Не меньшую угрозу представлял и непредсказуемый, во­инственный характер юного самодержца. В отличие от подавляющего большинства европейских правителей, чье образование и воспитание велось под присмотром и в рамках католической церкви, Фридрих ознакомился в Палермо со многими византийскими и арабскими идеями. Обе идеологии имели более длительную историю и были разработаны заметно глубже, чем соперничавшее с ними католическое учение, что невольно вызывало уважение и заставляло относиться к ним терпимо. Такие настроения резко контрастировали с фанатическим настроем католических монархов севера Европы. Снисходительное отношение к мусульманам, особенно характерное для сицилийского королевства, по-настоящему шокировало ортодоксальных католиков — современников Фридриха. Однако идеологические корни этого явления можно было проследить и в политике, проводимой орденом Храма в Испании. Например, тамплиеры, чтобы удержать мусульманское население, разрешали им совершать религиозные обряды и молитвы в своих владениях.

Зависимость мусульманских подданных от благосклонности Фридриха укрепляла и его собственное доверие к ним — среди охранников у него даже был сарацин. Однако его веротерпимость зиждилась не только на голом расчете: по мнению придворного биографа, «он обладал качеством, присущим подлинно культурным людям всех времен и народов, — искренним и глубоким восприятием культурных достоинств человечества в целом, независимо от расы и национальности». Но точно так же во все эпохи наблюдался и переход от терпимости к полному безразличию и далее — к абсолютному скептицизму. Неудивительно, что многие современники Фридриха сомневались, верит ли он вообще в Бога.

Поскольку личность германского императора постоянно очернялась его многочисленными врагами, довольно непросто отделить реальные факты от выдумки. При этом следует подчеркнуть, что даже многие современники-мусульмане, например дамасский летописец аль-Джавзи, считали его «законченным безбожником». А католический летописец Салибмен также отмечал, что «в нем не было ни капли истинной веры», но «если бы он действительно стал добрым католиком и возлюбил Бога, Христову церковь и свою душу, и ему не нашлось бы равных среди самодержцев всего мира». Говорят, что Фридрих даже высмеивал обряд причастия («Как долго будут продолжаться эти фокусы с хлебом?») и непорочное зачатие Богородицы («Надо быть полным идиотом, чтобы поверить, будто Христа родила непорочная Дева Мария... никто не может родиться без предварительного соития мужчины и женщины»). Известно, что факт непорочного за­чатия Христа Девой Марией признается не только христианами, но и мусульманами. Однако, несмотря на их дружеские отношения с Фридрихом, тот не выказывал уважения ни к пророку Мухаммеду, ни к Иисусу Христу, считая их — наряду с Моисеем — «самыми выдающимися мошенниками и самозванцами на земле».

И хотя приведенные высказывания можно рассматривать как заведомое преувеличение со стороны его врагов из Пап­ской курии, такие характеристики во многом совпадают с мнением дружески настроенных к нему мусульман. Другими словами, Фридрих плохо вписывался в окружающие его ис­торические обстоятельства. Видимо, он был склонен к науч­ному мировоззрению, больше характерному для нашей эпо­хи, но не для Средневековья. Так, в предисловии к трактату, посвященному соколиной охоте, «Dе аrte Venandi», он напи­сал, что «старался представить в этом труде... вещи именно и том виде, как они выглядят в действительности», а в другом месте отметил, что «не следует верить ничему на слово, надо всегда сверяться с природой и отыскивать истинные причи­ны». В результате получилась гремучая смесь из учений и практик царя Соломона, Исаака Ньютона и — о чем не по­дозревали его современники — доктора Менгеле.

Качества, присущие первому из этих трех, — мудрость и справедливость — он проявил в ходе суда над немецкими евреями (1235—1236 гг.), обвинявшимися в ритуальном убий­стве христианского младенца. Проведенное под его руковод­ством тщательное расследование закончилось полной их ре­абилитацией, закрепленной императорским указом «In Favorem Judaeorum» («Во благо иудеев»). Он также запретил использование в судебной практике «испытания огнем», которому когда-то султан аль-Адиль подверг Франциска Ассизского, дабы проверить крепость христианской веры католического монаха. «Разве может раскаленное докрасна железо, — рассуждал Фридрих, — стать жарче или холоднее без естественной причины?»

Доктора Менгеле можно разглядеть в бесчеловечных опытах Фридриха по проверке некоторых гипотез. Например, он приказал закупорить человека в винной бочке, дабы проверить, сможет ли в таких условиях душа отделиться от тела после смерти. Двух мужчин убили, а затем изъяли внутренние органы, чтобы изучить изменения в них. Младенцев намеренно держали в полной тишине, дабы выяснить, какой именно язык являлся родным для всего человечества — иврит, греческий, арабский или латынь. Но, как зафиксировал Салибмен, «все труды оказались напрасны, ибо дети умерли».

Его мораль в вопросах сексуальных отношений явно не соответствовала христианскому учению, хотя и в данном случае трудно отличить правду от вымысла. Один из видных членов папской курии Николас ди Кабрио, «поднаторевший в искусстве подрыва чужих репутаций», обвинял его в том, он превратил церковь в публичный дом, а церковный алтарь — в сортир. Он заявлял, что Фридрих делал проститутками не только молодых женщин, но и мужчин, «предаваясь чудовищному разврату, о котором преступно даже помыслить». По словам Николаса, Фридрих «предавался презренному содомскому греху открыто и даже не пытаясь его скрыть». Почему-то некоторые ученые считают — возможно, по наивности, — будто одна сильная страсть исключает другую. Однако можно вполне определенно утверждать, что в гареме германского императора были как мусульманские, и христианские гурии, от которых у Фридриха имелась куча незаконных детей, и среди них Манфред — позднее король Сицилии, а также Иоланта — графиня Казертская.

Избавившись от докучливой опеки приставленных папой священников, Фридрих прежде всего попытался воплотить в жизнь рациональные и светские идеи по управлению своими державами. После того как в 1220 году римский папа Гонорий III короновал его (Фридриха) императорской короной, молодой монарх назначил вместо традиционных священни­ков и феодальных вассалов в сицилийской администрации профессиональных юристов и открыл университет в Неапо­ле — для подготовки новых управленческих и судебных кад­ров на основе древнеримского права. Возлагая на голову сво­его воспитанника императорскую корону, папа благословил Фридриха на новый крестовый поход. Нет сомнений, что тот воспринял его напутствие весьма серьезно — он не столько беспокоился за судьбу Иерусалима, захваченного сарацина­ми, сколько рассчитывал, возглавив эту экспедицию, укре­пить свое лидирующее положение в христианском мире. Опираясь на традиции деспотического правления античной эпохи и будто предваряя диктаторские режимы нашего вре­мени, Фридрих, презрев христианскую добродетель смире­ния, принял концепцию, что данная ему Богом император­ская власть берет начало от императоров Древнего Рима. «С давних времен, — писал он, — мое сердце горело неуемным желанием не только восславить имена великих и благород­ных основателей Римской империи, но и восстановить саму империю».

Эти честолюбивые планы неизбежно вошли в противоре­чие с амбициями Папской курии, провозгласившей такие же, если не более грандиозные, цели, а также с интересами Лиги ломбардских городов во главе с Миланом, которая в 1221 году провозгласила свою независимость. Хотя и папа Гонорий III, и сам Фридрих II стремились исполнить обет и ско­рее начать крестовый поход, однако раз за разом он откла­дывался. В 1223 году умерла его жена, Констанция Арагон­ская, — она была намного старше Фридриха, но брак с ней в 1209 году существенно укрепил его положение. Претендент­кой в супруги стала принцесса Иоланта Иерусалимская. Ее отец Жан де Бриенн в то время находился в Европе и как раз подыскивал ей мужа, и этот вариант ему подсказал Великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца.

После некоторых колебаний Фридрих согласился. И шестнадцатилетняя Иоланта, предварительно объявленная королевой Иерусалимской в Акре, отправилась в Европу; их с Фридрихом обвенчали в кафедральном соборе города Бриндизи 9 ноября 1225 года. Несмотря на присущий ему рационализм, Фридрих тем не менее нередко прислушивался к предсказаниям астрологов. Поэтому впервые посетил спальню юной супруги только на следующее утро после венчания — именно этот момент, согласно звездам, был наиболее благоприятен для зачатия сына. Впоследствии он соблазнил двоюродную сестру королевы Иоланты и нарушил обещание, данное тестю, что тот останется регентом Иерусалимского королевства, заявив, что сам как законный муж собирается занять королевский трон. Когда выяснилось, что Иоланта забеременела, Фридрих отправил ее в свой гарем, где та родила ему сына Конрада и в скором времени скончалась.

В марте 1227 года покинул этот мир и Гонорий III; его место занял другой член могущественного семейства Сеньи, по имени Уго, принявший имя Григория IX. Как и его дядя папа Иннокентий III, он был знатоком церковного права. Именно он как папский легат вручал Фридриху крест во время коронации в 1220 году. Отличавшийся глубокой набожностью и являвшийся близким другом и покровителем Доминика Гусмана и Франциска Ассизского, он — в отличие от покладистого и добродушного Гонория III — был тверд, бескомпромиссен, энергичен и обладал политическим даром. Близко зная Фридриха и его повадки, он никогда не доверял ему, и когда тот в августе 1227 года отправился наконец в Святую землю на корабле из порта Бриндизи, но почти сразу вернулся из-за внезапно вспыхнувшей болезни, папа Григорий отлучил его от церкви и проклял как безбожника и клятвопреступника.

. Один из компаньонов Фридриха, ландграф Людвиг Тюрингский, действительно умер от лихорадки, поэтому весьма вероятно, что император страдал той же болезнью. Возобновив экспедицию на следующий год, он решил не дожидаться папского благословения и за это был отлучен вторично. Столь поспешные и резкие церковные санкции рассматривались Папской курией как наиболее действенное средство поддер­жания собственного авторитета: Григорий IX целиком разде­лял мнение Бернарда Клервоского, что меч для борьбы за христианские идеи император может извлечь из ножен лишь по указанию папы римского.

После второго отлучения Фридрих особенно ощутил от­кровенно враждебное отношение к нему католического ду­ховенства заморских территорий, когда в 1228 году высадил­ся в Акре. Предполагалось, что, исполнив свой обет, он на­конец примирится с церковью. Однако Фридрих не выказал и тени раскаяния — сразу после его отплытия на юге Италии вспыхнула война между императорскими войсками под ко­мандованием Реджинальда Сполетского и папской армией, ведомой его бывшим тестем и бывшим королем Иерусалим­ским, заклятым врагом Жаном де Бриенном.

В ответ на столь дерзкое поведение Григорий IX напра вил гневное послание патриарху Акрскому, в котором под­тверждал свой прежний приговор мятежному императору. Это означало полное отстранение Фридриха от командования крестовым походом; при этом все его подданные были осво­бождены не только от вассальной зависимости, но и от необ­ходимости подчиняться приказам опального императора. Армия латинян и прежде была немногочисленна — местные бароны со своей свитой, около восьмисот рыцарей-палом­ников и десять тысяч пехотинцев. Теперь и без того слабое войско разделилось на два лагеря: один — во главе с импера­тором, а другой — под началом патриарха Герольда. Великий магистр тевтонов Герман фон Зальца был на стороне своего давнего приятеля Фридриха, а вот госпитальеры и храмовни­ки отказались выполнять приказы отлученного монарха.

По мнению Фридриха, такое разделение между латиня­нами могло сказаться лишь при начале военных действий. По сути дела, ослабление военной мощи крестоносцев зас­тавляло их искать дипломатические пути достижения своих целей, не прибегая к активным операциям. Тем более что предпосылки для этого имелись. Еще до отбытия из Сицилии Фридрих.принял при своем дворе в Палермо эмира Фахруддина ибн ас-Саиха, прибывшего по поручению египетского султана и брата Саладина, аль-Камиля, с предложением возвратить христианам Иерусалим в обмен на военную помощь в борьбе с единоверцами из восточных провинций. В ответ Фридрих направил епископа Палермского Томмазо Ачеррского в Каир с богатыми дарами и предложением дружбы. В свою очередь, Фахруддин снова посетил Палермо, в результате они с Фридрихом стали близкими друзьями.

К тому времени, когда Фридрих прибыл в Палестину, ситуация в империи Аюбидов заметно изменилась, и аль-Камиль отчетливо осознавал опасность, грозившую всему исламскому миру в случае возврата Иерусалима христианам. фридрих направил к аль-Камилю — теперь в Наблус — своих эмиссаров, чтобы напомнить о его обещании отдать Иерусалим. Пока аль-Камиль изобретал предлоги для отказа, Фридрих предпринял несколько судорожных и безуспешных попыток укрепить свой авторитет. Он попытался овладеть замком Паломника, но тамплиеры захлопнули перед ним крепостные ворота. Настрой храмовников против императора отчасти был вызван его явной благосклонностью к конкурентам из Тевтонского ордена, а также присутствием в их рядах нескольких рыцарей из провинции Апулия, которые принимали участие в восстании против Фридриха, а впоследствии, вынужденные бежать, надели белые плащи тамплиеров.

В ноябре 1228 года Фридрих решил продемонстрировать силу, чтобы окончательно склонить аль-Камиля на свою сторону. Из Акры он совершил марш-бросок на юг. Вначале госпитальеры и храмовники отказались напрямую ему под­чиняться, но выступили за ним вслед днем позже. Когда вой­ска дошли до Арзуфа, Фридрих все-таки согласился передать командование полководцам, не подпадавшим под церковный запрет, после чего рыцарские ордена снова присоединились к основному контингенту крестоносцев.

Ни Фридрих, ни аль-Камиль войны не хотели — и не потому, что у императора было недостаточно сил, а египетский султан в тот момент осаждал Дамаск, — просто оба руководствовались здравым смыслом. За время многомесячных переговоров Фахруддин служил посредником между им­ператором и султаном при обсуждении вопросов, не имею­щих никакого отношения к насущным делам. Например, Фридрих просил султана просветить ученых мужей из своего окружения по таким глубоким проблемам философии, как природа Вселенной, бессмертие души, логические построе­ния Аристотеля. Не столь фанатичный в отстаивании ислам­ских идей, как его брат Саладин, аль-Камиль тепло относил­ся к этому западноевропейскому скептику-интеллектуалу и частенько посылал ему подарки, которые отчасти скрашива­ли пребывание того в Палестине. «С прискорбием, как о ве­личайшем позоре и бесчестии, — писал патриарх Герольд папе Григорию IX, — вынуждены доложить вам, что султан, узнав о любви императора к сарацинским нравам и обычаям, прислал тому певиц, фокусников и жонглеров, о развратной репутации которых среди христиан даже упоминать не при­нято».

По иронии истории, эти два абсолютно нерелигиозных человека спорили между собой по поводу судьбы города, на который каждому их них было в принципе наплевать, -- тут все дело было в престиже. «Из-за вас мне пришлось отпра­виться в это путешествие, — именно так, по свидетельству арабских летописцев, писал Фридрих аль-Камилю. — Теперь о моей миссии знает не только папа, но и весь западный мир. И если я вернусь с пустыми руками, то в значительной степени утеряю авторитет. Сжальтесь и отдайте мне этот Иерусалим, чтобы я мог по-прежнему держать голову высо­ко». На что аль-Камиль отвечал: «Если я уступлю вам Иеру­салим, то за это меня проклянет халиф, а кроме того, из-за религиозных волнений я вообще могу лишиться трона». В конце концов у аль-Камиля возобладало чувство чести. Все-таки Фридрих прибыл на Восток по его призыву и должен быть за это вознагражден. И 18 февраля 1229 года он подпи­сал договор, по которому Иерусалим переходил христианам. Был также освобожден Вифлеем — сухопутный коридор до Яффы, Назарет и часть Галилеи, включая крепости Монфор и Торон. В самом Иерусалиме Храмовая гора с Собором на Скале и мечетью аль-Акса оставались открытыми для доступа мусульман, желавших там помолиться. По тому же соглашению предполагалось освободить всех пленников, также было установлено перемирие сроком на десять лет.