ГЛАВА XLI Индуктивный метод

Бэконовская индукция. В чем состоит истинная заслуга Бэкона? (1 - 3). - Изложение хода бэконовской индукции (4 - 11). - Результаты индукции (12 - 13). - Дополнения, сделанные Миллем к бэконовской индукции (14). - Процесс индукции есть процесс образования понятий (15 - 16)

1. Слово индукция еще со времен Платона и Аристотеля употребляется в логиках, но только Бэкон придал ему настоящее его значение, изложив индуктивный метод в своем знаменитом сочинении, известном под именем " Новое Орудие " ("Novum Organum").

Полагают, что это название для своей книги Бэкон избрал с тою целью, чтобы противопоставить ее аристотелевскому Organon и тем резче выставить отличие своей новой методы мышления от прежней, построенной не на опытах и наблюдениях, а на силлогизмах. Действительно, Бэкон видел в Аристотеле только одного из софистов, который, вместе с Платоном, отличался от прочих лишь тем, что не бродил по площадям и не продавал своих уроков *. Не говоря уже о философии, а сами естественные науки, открывшие в сочинениях Аристотеля множество именно тех самых наблюдений над природою, которые составляют основу бэконовского индуктивного метода, показали уже давно несправедливость такого взгляда на Аристотеля. Не Аристотель виноват, что его учение о силлогизмах - во всяком случае очень замечательное как первая попытка анализировать ход человеческого мышления - пришлось более по силам средневековых мыслителей, чем другие идеи того же писателя, а потом было оторвано от почвы, признано за последнее слово психического анализа и раздуто до уродливости. Против этого-то формального мышления, не основанного на фактах и лишенного содержания, вооружился великий гений Бэкона.

______________________

* Nouvel Organum. L. I. Aphor. XII.

______________________

2. Новым Органом Бэкон назвал свою книгу также и потому, что видел в индуктивном методе как бы новый, открытый им орган чувств для постижения природы. Но легко видеть, что это новое орудие открытия законов природы и пользования ими было новостью * может быть, для мыслителей по профессии, но не для человечества, которое пользовалось индуктивною методой, без сомнения, с первых дней появления своего на свет и ей было обязано всеми теми полезными открытиями, которых ко времени Бэкона набралось уже столько, что открытия, сделанные после него, несмотря на всю свою громадность, составляют к ним только незначительную прибавку. Если человек научился ловить и убивать зверя, шить себе одежду, приготовлять пищу, сеять хлеб, обрабатывать металлы, строить дом и лодку, натягивать парус, - словом, если он сделал все те бесчисленные открытия и изобретения, которыми жизнь человеческая отличается от жизни животных, то этим он обязан единственно индуктивной методе, т. е. мышлению, основанному на опытах и наблюдениях. Громадная же заслуга Бэкона состоит в том, что он внес в науку этот вульгарный, чернорабочий способ добывания истины, который, несмотря на то что подарил мир тысячами полезнейших изобретений и открытий, все еще не входил в аристократическую область ученого мышления. Если же и после Бэкона, даже до нашего времени, приложение индуктивного метода в науке ограничивалось одною областью естествознания, то это показывает только, как самые простые истины медленно распространяются и что общество ученых вовсе не та среда, в которой истина уже не встречалась бы с закоренелыми предрассудками.

3. Нельзя сказать, чтобы сам Бэкон совершенно освободился от схоластического наследства. Очень часто новая, свежая мысль его не находит себе приличной одежды в тогдашнем ученом языке, бьется в устарелых схоластических формах и не может высказаться вполне, так что многие выражения Бэкона (как-то: форма, натура вещей, скрытый состав и т. п.) могут подать повод к недоумениям, но основная идея бэконовской индукции совершенно ясна. Цель ее состоит в том, чтобы узнать законы явлений природы и воспользоваться этим знанием в практической жизни, а средство этого метода - наблюдение. Добыть закон явлений природы из наблюдений и опытов и пользоваться этим добытым законом, с одной стороны, для улучшений в практической жизни, а с другой - для производства новых опытов и наблюдений - вот в нескольких словах характеристическая черта бэконовской индукции. Он находит удобнее разъяснять самый ход индуктивного процесса на частном примере и избирает этим примером разыскание истинной формы тепла, разумея под именем формы причину, производящую тепло, или, еще ближе, те существенные признаки, которыми постоянно сопровождаются тепловые явления. Последуем за Бэконом в этом процессе открытия существенных признаков избранного им явления, или натуры, как он выражается.

4. Прежде всего Бэкон подготовляет материал для индукции, т. е. такие факты, или, по его выражению, примеры (вернее, образчики явления), в которых проявляется тепло при самых разнообразных обстоятельствах. Из всех этих фактов, из которых иные и сам Бэкон заподозревает в полной достоверности, составляется у него длинный список фактов появления тепла. Сюда входят и солнечный луч, и гниющая трава, и известка, обнаруживающая тепло, когда на нее льют воду, и спирт, который возбуждает в коже теплоту при натирании и сваривает яичный белок, как бы его сваривала кипящая вода, и т. п. Словом, это не более, как собрание в одну обширную группу всех явлений, связанных между собою одним общим признаком - обнаруживанием теплоты. Придерживаясь же нашей терминологии, это не более, как ассоциация явлений по одному, общему всем признаку - ассоциация по сходству.

5. Само собою видно, что из такого огульного перечисления разнообразнейших явлений природы, сопровождаемых обнаруживанием тепла, нельзя еще вывести никакого определенного заключения. Ассоциация слишком громадна и слишком разнохарактерна, чтобы сознание могло обозреть ее разом всю и извлечь из этого обзора ответ на заданный вопрос - какова истинная причина тепла? Вот почему вслед за этою таблицею положительных примеров Бэкон чертит другую - таблицу примеров отрицательных, т. е. таких явлений природы, при которых тепло не обнаруживается, несмотря на их видимое сходство с явлениями, собранными в положительной таблице. Так, например, Бэкон вносит в эту таблицу отрицательных примеров свет луны, аналогический со светом солнца, но не дающий тепла, снег, сохраняющийся на вершинах гор, сильно освещенных солнцем, зарницу, дающую очень яркий свет, но не зажигающую и не сопровождаемую громом, и т. п. Ясно, что все эти явления помещены в таблицу отрицательных примеров именно потому, что в них есть общий признак с некоторыми из тех, которые помещены в первой таблице, а именно свет, но свет этот не сопровождается теплом. Вследствие этого один из признаков, наиболее часто сопровождающий тепловые явления, оказывается признаком несущественным. Таким образом, ясно, что сличение таблицы положительных примеров с таблицею отрицательных служит к тому, чтобы исключить несущественные признаки из сложных явлений, при которых обнаруживается тепло. Цель же самих этих исключений та, чтобы получить в результате постоянные признаки тепловых явлений, которые, смотря по тому, предшествуют ли они обнаружению тепла или следуют за ним, можно будет назвать в первом случае необходимыми условиями, или причиною, тепла, а во втором - следствием тепла. При этом мы напомним читателю процесс образования понятий, который мы изложили выше *, и укажем, что между индуктивным способом открытия истины и процессом образования понятий нет никакой существенной разницы. До сих пор процесс индуктивного мышления и процесс образования понятий совершенно тождественны и дают в результате одно и то же: возможно точное понятие предмета или явления, состоящее из одних постоянных признаков.

______________________

* См. гл. XXXII.

______________________

6. За этими двумя таблицами, из которых по сличении выйдет одна общая и значительно сокращенная, Бэкон чертит третью, которую он называет таблицею степеней *. Заметим, между прочим, что сокращение обозреваемых случаев явлений, но такое сокращение, при котором ни один характерный случай не ускользнул бы от суда рассудка, составляет одну из целей бэконовской индукции. Он хочет "дать опору чувствам сокращением предметов обозрения" **. Но эта психологическая мысль не вполне развита у Бэкона, тогда как она и есть действительная психическая основа индукции, как это мы увидим ниже.

______________________

* Nouvel Organum. L. II. Ch. XII.

** Ibid. Preface. P. 2.

______________________

При помещении тепловых явлений в таблицу степеней Бэкон обращает внимание уже не на самое обнаружение тепла, а на степень этого обнаружения. Так, Бэкон отмечает в этой таблице все сильно горючие вещества, равно и те явления, в которых тепло обнаруживается в самой слабой степени. Цель этой таблицы ясна. В ней Бэкон хочет подсмотреть, от чего зависит усиление или ослабление тепла, т. е. ищет такой признак, усиление или ослабление которого сопровождает постоянно усиление или ослабление тепла в прямой или обратной прогрессии. Если ему удастся найти такой признак, то он уже имеет много вероятностей предположить, что в этом признаке скрывается прямая причина тепла или прямое его последствие. Следовательно, и тут процесс индукции ничем не разнится от процесса образования понятий. Явления, связанные в первых двух таблицах по качеству, связываются в третьей по степени этого качества, т. е. по количеству, да и цель опять та же - отыскание постоянных признаков изучаемого явления.

7. Не лишним будет указать здесь на ту ревность, с которою подбирает Бэкон всевозможные факты обнаружения тепла: он менее заботится о том, чтоб поместить факт как раз в соответствующую ему таблицу, чем о том, чтобы не упустить его из виду, не позволить ему скрыться от "суда ума". И действительно, трудно вперед рассчитать, в каком отношении нам может быть полезен тот или другой факт. Факт, по-видимому, самый незначительный и который мы затрудняемся поместить куда-нибудь, может бросить самый яркий свет на все собрание однородных с ним фактов, смотря по тому, в какую комбинацию войдет с ними, комбинацию, часто совершенно случайную и неожиданную для того самого, в чьей голове она совершается. Вот почему громадная память, хотя иногда исключительно направленная на факты одной какой-нибудь категории явлений, и сильное деятельное воображение, беспрестанно и быстро перебирающее эти факты в сознании и беспрестанно комбинирующее их в самые разнообразные и прихотливые сочетания, составляют отличительную черту в характере тех личностей, которые подарили мир какими-нибудь новыми открытиями и изобретениями. К этому присоединяется еще необычайное упорство мысли, работающей все в одной сфере и в одном направлении. Но мы очень бы ошиблись, если бы в формальном черчении бэконовских таблиц, сильно еще отзывающихся средневековою схоластикою, которая очень любила все вносить в таблицы и анаграммы, видели действительное средство индукции. На самом деле никто не чертит таких таблиц и ни в какие таблицы нельзя внести того бесчисленного множества фактов и тех бесчисленных комбинаций этих фактов, которые предшествуют появлению в уме даже сколько-нибудь дельной гипотезы, а не только великого и сложного открытия. Сам Бэкон в конце каждой из своих таблиц вынужден прибавить, что сюда относятся и многие другие факты подобного же рода.

Самый легкий, особенный оттенок в каком-нибудь факте изучаемого явления может уже дать новую мысль, а самая прихотливая комбинация наиболее отстоящих друг от друга фактов может навести на мнение, наиболее замечательное. В какие таблицы можно уместить все те факты и те разнообразнейшие их сочетания, которые должны были предшествовать в уме великих людей открытию Америки или изобретению книгопечатания и паровых машин?

8. Составление вышеприведенных таблиц образчиков изучаемого явления Бэкон считает только подготовкою к индукции: это только представление "фактов или примеров на суд ума". Собрав факты и сгруппировав их в три таблицы, Бэкон приступает к самой индукции "в настоящем смысле слова", цель которой состоит в том, "чтобы во внимательном обзоре фактов, всех вообще и каждого в частности, отыскать природу (т. е., по-нашему, постоянный признак), которая была бы всегда соединена с природою изучаемого явления". Метод, предлагаемый для этого Бэконом, есть метод отрицательный, или метод исключения, который Милль весьма удачно сравнивает с одним из приемов (elimination), употребляемых при решении алгебраических уравнений. "Только Богу, - говорит Бэкон, - истинному Творцу и Вводителю всех форм, и, может быть, Ангелам и Умам Небесным принадлежит способность знать формы (т. е. причины явлений) непосредственно, положительным путем и с самого начала созерцания; но этот метод не соответствует слабости человеческого ума, которому дано действовать сначала только посредством отрицаний и после исключений всякого рода прийти наконец, но прийти очень поздно к положительному (знанию)" *. "Только после исключений и отбрасываний, - говорит Бэкон несколько далее, - все обманчивые мнения улетучатся, как дым, и на дне останется форма (признак) утвердительная, истинная, прочная и строго ограниченная" **.

______________________

* Ibid. Ch. XV.

** Ibid. Ch. XVI.

______________________

9. Милль хорошо формулировал эту мысль Бэкона об исключениях, избавив ее от тех схоластических пут, в которых еще бьется это могучее дитя нового времени. Милль так же, как и Бэкон, видит необходимость собрать сначала факты изучаемого явления и приводит их в порядок в подобных же таблицах, которые называет методами: методом сходства и методом различия *. В этом и Милль, и Бэкон совершенно сходятся, но Милль яснее выражает правила, которыми руководствуется разум при сличении примеров или образчиков явлений (а по-нашему, фактов) и при исключениях как результате такого сличения. Эти правила (Canon) индукции выражаются у Милля так:

______________________

* Mill's Logic. B. II. Ch. VIII. § 1.

______________________

Первое правило индукции. "Если два или несколько примеров испытуемого явления имеют только одно общее для них обстоятельство (по-нашему, один общий признак), то это обстоятельство, одно лишь повторяющееся во всех примерах, есть причина или следствие данного явления".

Второе правило. "Если пример, в котором испытуемое явление совершается, и пример, в котором оно не совершается, имеют все общие признаки, кроме одного, присущего в первом примере, то это единственное обстоятельство (единственный признак), в котором оба примера различаются, есть следствие, или причина, или необходимая часть причины явления" *.

______________________

* Ibid. § 2.

______________________

Третье правило. "Если два или несколько примеров, в которых явление совершается, имеют только одно общее обстоятельство, тогда как два или несколько примеров, в которых изучаемое явление не совершается, не имеют между собою ничего общего, кроме отсутствия этого обстоятельства, то это обстоятельство, в котором оба ряда примеров различаются, есть или следствие, или причина, или необходимая часть причины испытуемого явления" *.

______________________

* Ibid. § 4.

______________________

Четвертое правило, называемое у Милля методом остатка. "Если отнять у явления такую часть, которая по предшествующей индукции была признана следствием данного предшествующего, то остаток явления есть следствие остающегося предшествующего".

Пятое правило. "Если явление разнообразится данным образом и при этом другое явление тоже разнообразится особенным образом, то первое есть или причина, или следствие второго или связано с ним какими-нибудь фактами причинности" *.

______________________

* Ibid. § 6.

______________________

10. После нескольких исключений Бэкон позволяет уму сделать провизуарное, но положительное истолкование явления, предваряя, впрочем, что, без сомнения, процесс исключений будет продолжаться и после таких попыток перейти от отрицательной истины к положительной. Словом, после тщательного собирания фактов изучаемого явления и группировки их в различные сочетания посредством всякого рода сличений и исключений - такой группировки, которая, с одной стороны, облегчала бы обозрение фактов, а с другой - все более и более обнаруживала их соотношения, Бэкон позволяет уже уму попытаться построить гипотезу, или, выражаясь точнее, поставить такие вопросы, на которые сами факты могли бы дать ответ. Нет сомнения, что постановка вопросов имеет величайшую важность во всяком отыскании истины. Чем определеннее, чем теснее вопрос, тем ближе он к решению; это стеснение вопросов делается опять исключениями же, а потом самим решением вопроса, потому что чаще всего решение вопроса не дает полного ответа, а только более определяет, более стесняет самый вопрос.

11. Решение поставленного вопроса, конечно, должно исходить опять же из фактов. Ум, обладающий обширным запасом и предварительно уже обработавший их, т. е. построивший их в такие сочетания и группы сочетаний, что они могут быть удобно обозреваемы без упущения из. виду чего-нибудь существенного, что прежде надлежащей группировки фактов было невозможно, начинает отыскивать между ними и между их отношениями такие, которые могли бы прямо дать ответ на заданный вопрос. Иногда вопрос так поставлен, что уже одного факта достаточно, чтобы разрешить его, но это случается не часто. Так, допытываясь причины морских приливов и отливов, Бэкон приходит к двум вопросам - зависит ли это явление от наступательного и отступательного движения воды, которое мы можем наблюдать во всяком колеблемом сосуде, когда вода поднимается с одной стороны сосуда настолько, насколько опускается с другой, или вообще от поднятия уровня воды в океане, такого же поднятия, какое замечаем мы, когда вода кипит в сосуде? Если справедливо первое предположение, то прилив на одном берегу океана должен сопровождаться отливом на другом, противоположном. Так ли это бывает? На это должен ответить факт, и ответ его будет решителен. Вот почему это испытание и называется у Бэкона experimentum crucis. Факт отвечает, что прилив на берегах Флориды в Америке и на противоположных берегах Испании и Африки бывает одновременно. Таким образом, первый вопрос исключается самим фактом *; но зато второй, разрешенный утвердительно исключением первого, сам разрождается в несколько новых вопросов. Если причина прилива и отлива есть вообще поднятие морского уровня, то это поднятие может произойти тремя способами: или эта огромная масса воды выходит из внутренности Земли и скрывается туда периодически (как это бывает в некоторых озерах); или вода океана, не изменяясь в количестве, разрежается и, увеличиваясь в объеме, занимает более места, а потом объем ее уменьшается; или, наконец, вода океана, не увеличиваясь ни в количестве, ни в объеме, притягивается вверх какою-нибудь магическою силой, а потом собственною своей тяжестью опускается до прежнего уровня. Бэкон отбрасывает два первых предположения, не объясняя почему, и обращается к анализу третьего. Вода в океане не может подняться вся разом, так как на дне бассейна ничто не может занять ее места. Итак, остается предположить, что вода океана, подымаясь в одном месте, упадет в другом. Магнетическая сила, не будучи в состоянии разом действовать на весь океан, действует на него посредине, так что уровень океана, подымаясь посредине, должен в то же время упасть при берегах. Так ли это бывает? Вопрос снова доведен до той определенности, когда он может быть решен непосредственным наблюдением. Если наблюдение покажет, что во время отлива уровень океана поднят посредине, то вопрос решен - и предположение оправдалось. Но тогда возникает новый вопрос: что же это за магнетическая сила, периодически поднимающая и опускающая воду океана? И так далее все могут возникать вопросы, определяться и решаться фактами. Мышление становится на твердую почву, чувствуешь, что оно может двигаться вперед, а не бесплодно вращаться около одной и той же точки. Можно себе представить, каким свежим воздухом должна была повеять книга Бэкона на его мыслящих современников, выводимых им на свет Божий из мрачных и бесплодных трущоб схоластики, где ум человеческий, за недостатком здоровой деятельности, изнывал в бесплодных фантазиях, утомительно повторяющихся. Вульгарная метода мышления, вносимая Бэконом в мрачные святилища тогдашней науки, должна была подействовать на ученых так же освежительно, как на католических монахов Реформация, вносимая в мрачные монастырские кельи. Бэкон звал мысль человеческую из-за недоступных стен фантастических замков, построенных схоластикою, на обширную площадь, освещенную ярким солнцем и кипящую деятельным народом: только одна гордая чопорность могла помешать аристократическому барону мысли, бросив свое мертвящее уединение, замешаться в толпу и жить ее деятельною жизнью.

______________________

* Мы сокращаем ход вопросов в бэконовском примере, ибо для нас важно не содержание вопросов, а только общая их форма.

______________________

12. Но дойдем ли мы таким путем исключения вопросов до положительного решения, до желаемого конца индукции? В одних вопросах дойдем, а в других - нет. Так, в приведенном примере мы решим окончательно, как совершаются приливы и отливы в океане земного шара, т. е., другими словами, мы с точностью опишем явление приливов и отливов, или, еще ближе, составим себе верное понятие об этом явлении, как оно совершается на земном шаре; но вопрос о причине явления останется все же вопросом, решаемым гипотетически. Если примем даже, что может быть доказано с полною точностью, что причина поднятия океанического уровня зависит единственно от притяжения, оказываемого на океан луною, то и тогда мы не думаем, чтобы ряд вопросов был совершенно закончен. Вопрос о том, что такое притяжение, который мы разбирали выше, останется вопросом, как ни странно может это показаться приверженцам позитивной философии.

13. Дурно понял бы нас тот, кто подумал бы, что мы, указывая нерешенность вопросов, выставляемых нам природою, хотим умалить достоинство индуктивного метода. Мы скажем прямо, что считаем этот метод не то что лучшим, но единственно плодотворным при изучении чего бы то ни было: явлений ли, представляемых внешнею природой, или явлений, представляемых душой человека. Но это не мешает нам видеть те скалы, о которые до сих пор разбиваются все волны человеческой пытливости. Мы не отворачиваемся от этих скал и не признаем их несуществующими, как это делает так называемая позитивная философия. Мы не назовем их также и вечными, как это делает узкое телеологическое воззрение. Мы не назовем эти скалы вечными не только потому, что считаем смешным говорить с пророческим видом о том, что могут и чего не могут сказать наши отдаленнейшие потомки, но также и потому, что если мы видим эти скалы еще гордо стоящими, то видим также и морские берега, усыпанные песком, который составлял когда-то подобные же скалы, в свое время также казавшиеся непреодолимыми и вечными. Каждая волна уносила одну песчинку, а может быть, и сотни волн нужны были, чтоб унести другую, но теперь этих скал нет. Видя бесчисленное число знаний, уже поступивших в обладание человеческого ума, зная, как теперь кажется понятным многое для современного дитяти, что казалось непостижимым и необъяснимым даже величайшим мудрецам древнего мира, можем ли мы брать на себя право предсказывать, что может узнать человек и чего не может? Мы не только не желаем стеснять индукцию, но, напротив, не хотим, чтобы торопливость или самолюбие, желающие сдать неразрешенные вопросы в архив и зачесть их решенными; ставили преграды человеческому уму в его вечном стремлении все вперед и вперед или опутывали человека такими же кажущимися окончательными решениями вопросов, какими опутывала его прежняя схоластика. Схоластика есть порождение ученого самодовольства, и не нужно думать, что она принадлежит только средним векам: никакой век от нее вполне не обезопасен. Мы смеемся над средневекового схоластикою и спешим завестись собственною. Разве в идеализме Гегеля точно так же, как и в позитивизме Конта, не проглядывает ее мертвящий глаз? Не говорил ли нам идеализм: "Не изучай материи - ты там ничего не найдешь"? Не говорит ли нам новый позитивизм: "Изучай только материю - ты там все найдешь"? Оба эти возгласа - возгласы схоластики: они выходят из самодовольства, начертывающего дорогу отдалённейшим потомкам, которые, без сомнения, только посмеются над такими притязаниями. Мы же говорим: "Изучайте явления и души, и внешней природы; в них вы найдете решения многих вопросов из бесчисленного числа еще не решенных; но не закрывайте глаз на эти нерешенные вопросы, ибо сознательное непонимание бесконечно лучше и плодотворнее ложного понимания. Первое дает бесплодное успокоение; второе пробуждает деятельность, а деятельность - это жизнь. Опытная психология на знает границ человеческому уму, признавая самый ум только за организованное собрание знаний, а знания - дело наживное. Но расширять свои знания можно только тогда, когда смотришь прямо в глаза своему незнанию".

14. Милль желает пополнить пробелы бэконовской индукции, тем более что сочинение Бэкона об индуктивном методе осталось неоконченным, и показать, как ум, начиная исключениями и отбрасываниями, переходит наконец к положительным знаниям. Но какое же средство избирает для этого Милль? "Индукция, - говорит он, - есть такая операция ума, посредством которой мы заключаем, что то, что мы знаем за истинное в частном случае или случаях, будет истинным во всех случаях, которые походят на первый в известных определенных отношениях. Другими словами, индукция есть процесс, которым мы заключаем, что то, что истинно в известном индивиде класса, истинно для всего класса или что то, что истинно в известное время, будет истинно при подобных обстоятельствах во всякое время"*. Желая отличить истинную индукцию от ложных, Милль приводит несколько примеров ложных индукций. "Если бы, - говорит он, - из наблюдений над каждою отдельною планетою вывели, что все планеты заимствуют свет свой от солнца, то эта индукция совершенно отличалась бы от нашей: это не было бы заключение от известных фактов к неизвестным, но только сокращенное перечисление известных фактов" **. Далее Милль приводит другой пример ложной и истинной индукции, которым еще более уясняется, чего он хочет. "Если в заключении, что все животные имеют нервную систему, мы думаем выразить не более как ту мысль, что все известные нам животные имеют нервную систему, то это предположение не общее и процесс, которым мы до него достигли, не индукция. Но если мы думаем, что это наблюдение, сделанное нами над различными видами животных, открыло нам закон животной природы, и если мы в состоянии сказать, что нервная система будет найдена даже в животных, еще не открытых, то это, в самом деле, есть индукция" ***. Однако же если только в этом состоит отличительный признак индукции, то этот признак есть некоторого рода смелость или даже опрометчивость - черта характера, но вовсе не принадлежность и не особый прием рассудочного процесса. Вскрыв несколько десятков различных животных и найдя в них нервную систему, мы смело заключаем о том, что и во всех животных она есть и является единственною причиною их жизненных свойств. Но вот в некоторых животных, как известно, мы не находим вовсе нервной системы, и если вместо того, чтобы убедиться в ошибочности нашего предположения, как того требует Бэкон, признающий, что "одного противоречащего факта достаточно, чтоб разрушить все предположение о причине явления" ****, мы предполагаем, что нервная система в этих живых существах хотя недоступна нашему наблюдению, но тем не менее существует, и все же ставим отличительным признаком всякого животного нервную систему, то это едва ли основательно. Мы, конечно, имеем на это право, но только с тем условием, чтобы не забывать, что такой признак животного есть только провизуарный признак, истинность которого отыскивается, но еще не отыскана, а действительным признаком все же остается по-прежнему чувство, выражаемое произвольными движениями. Мы можем предчувствовать, что оба эти признака сходятся в один, что нервная система есть необходимое условие жизненных свойств, обнаруживаемых животными, но не должны принимать нашего предчувствия за доказанный факт. Дело другое, если бы мы могли показать такую же связь между жизненными свойствами и нервной системой, какую видим между силами, прилагаемыми к телу, и движением, которое выполняется телом вследствие этого приложения сил; но разве мы это видим? " Число и природа примеров, - говорит Милль, - а не все собрание фактов, которые мы обозрели, делают их достаточно очевидными для того, чтобы доказать общий закон". Но неужели если б мы обозрели все факты, как это мы можем сделать в отношении многих физических явлений земного шара, то индукция от этого перестанет быть индукцией и обратится в простое описание? Не вернее ли будет сказать, что и в том и в другом случае мы только составляем понятие о явлении: в первом - совершенно точное и законченное, а во втором - наиболее вероятное и провизуарное? Понятия наши о движении Земли, о приливах и отливах, о пассатных ветрах совершенно закончены, хотя бы мы еще и не знали причины того или другого явления; понятие же наше о нервной системе как причине жизненных явлений только провизуарное, более или менее вероятное. Мы не отвергаем великой пользы таких провизуарных понятий в процессе науки, но не должны забывать их провизуарного характера и не должны употреблять их для доказательства каких-нибудь других истин, покудова они сами еще нуждаются в доказательствах. Мы думаем, что Милль, изложивший и развивший очень хорошо мысль бэконовской индукции, неудачно дополнил ее, лишив ее той осмотрительности при каждом шаге, делаемом наукою вперед, которой так настойчиво требовал Бэкон. Кроме того, признак, которым Милль хочет отличить истинную индукцию от ложной, собственно не мысль, а только чувство, которое необходимо в нашем вечном изыскании причин, но которое само не должно входить в это изыскание, точно так же как не входит в него врожденная человеку любознательность и та "любовь к чувственным восприятиям", признанием врожденности которой Аристотель начинает свою "Метафизику" *****. Конечно, как индуктивные приемы, так и эти врожденные чувства суть психические явления и оказывают влияние друг на друга, но этим и оканчивается сходство между ними: одни принадлежат к области деятельности сознания, а другие - к области душевных чувствований.

______________________

* Mill's Logic. В. III. Ch. II. § 1.

** Ibid. P. 320.

*** Ibid.

**** Nouvel Organum. L. II. Ch. XVIII.

***** Aristoteles. Methaphysik. В. I. Obers von Hengstenberg, 1824.

______________________

15. Мы не можем входить здесь в подробности индуктивного процесса, что составляет предмет логики. Но уже из того краткого его очерка, который мы сделали, ясно, что индуктивный процесс есть не более, как процесс образования понятий, основанный на сличении фактов. Вся суть индуктивного процесса состоит, во-первых, в собирании фактов, связываемых в одну ассоциацию каким-нибудь общим признаком, в сличении этих фактов и этих сочетаний между собой и в суде над ними, вследствие которого обнаруживаются между ними сходства и различия; во-вторых, в исключении признаков, случайность которых доказана тем, что они иногда сопровождают изучаемое явление, а иногда нет; в отыскании посредством этих исключений того признака, который постоянно сопровождает изучаемое явление во всех знакомых нам фактах этого явления, и в-третьих, наконец, если мы изучаем предмет, то в точном помещении его в класс, вид и семейство предметов и в среду его постоянных отношений, а если мы изучаем явление, то в наименовании отысканного нами постоянного признака или причиною, или следствием, смотря по тому, предшествует ли явление этого признака изучаемому нами явлению, или следует за ним. Все же остальное В индуктивном процессе, как-то: постановка вопросов, постройка гипотез, принятие провизуарных мнений и т. д., есть только особого рода приемы, облегчающие нам запоминание совершающегося в нас процесса и обозрение многочисленных фактов изучаемого явления, - приемы, которые могут быть и не быть, смотря по надобности.

16. Уже из того примера индукции, который мы заимствовали у Бэкона, видно, что во всякую преднамеренную научную индукцию вносится множество прежде образовавшихся понятий, которые, в свою очередь, были когда-то результатами самостоятельных индукций. Правильность этих прежде образовавшихся понятий, которые мы вводим в индукцию уже готовыми, без сомнения, имеет громадное влияние на правильность совершаемой нами научной индукции. Если мы строим из гнилых материалов, то и все здание, выстраиваемое нами, может оказаться никуда не годным, несмотря на то что мы строили его правильно. Каждый факт, который мы вводим в индукцию, есть уже сам по себе результат прежней индукции, ибо в каждый наш опыт и в каждое наблюдение, чем, собственно, и добываются материалы для индукции, мы вносим уже готовые воззрения, как это было объяснено нами в истории памяти. То же самое относится и к ассоциации результатов наших наблюдений и опытов, из которых мы составляем наши представления. Из этого мы видим, как подвергается человек возможности ошибок во всей этой необыкновенно сложной работе своего ума и как осторожно должен он делать каждый шаг, чтобы все последующие за ним, как бы правильно они ни были сделаны, не завели его на ложную дорогу. Из этого также педагог должен вывести, как важно положить верные основные понятия в душу дитяти, как важно выучить его наблюдать, не внося в свои наблюдения ни малейшей ложной мысли, и как важно, наконец, чтобы в преддверии всех наук стояла беспристрастная логика, излагающая те понятия, которые вносятся человеком положительно в каждый его опыт, в каждое наблюдение и в каждую индукцию.