ГЛАВА XVI Участие нервной системы в акте памяти

Память есть способность животной жизни (1). - Два элемента памяти (2). - Связь нервного организма с явлениями памяти (3 - 8) - Привычка есть память и память есть отчасти привычка (9 - 18). - Память механическая и средства прочного усвоения механической памятью (19 - 22). - Различие в механической памяти различных людей (23) - Что такое нервный след (24 - 27). - Ощущение воспоминания (28 - 30)

1. Все животные более или менее обладают способностью памяти: птица находит дорогу в свое гнездо, пчела - в свой улей; собака, несколько лет не видавшая хозяина, узнает его; мышь, попавшая раз в мышеловку, не попадет в нее в другой. Следовательно, говоря о памяти, мы будем говорить о явлениях, общих природе человека и природе животного, - о явлениях животной жизни. Эта простая истина часто забывалась теми, которые, задавшись заранее составленною теориею, хотели видеть в памяти чисто духовную способность и тем самым закрывали себе дорогу к объяснению ее явлений. Действительно, память человека представляет много явлений, которых мы не замечаем у животных; но, разбирая подобного рода явления, мы должны отличать содержание их от формы. Содержание памяти может быть чисто человеческое, чуждое животному миру; но форма, носительница этого содержания, обща и человеку, и животным. И люди помнят не одно и то же, и у людей содержание памяти бывает чрезвычайно разнообразно; но тем не менее должно прежде всего изучать общие законы явлений, не принимая в рассмотрение различия их содержания.

2. Животная, или душевная, способность памяти (в отличие от памяти духовной) представляет два элемента. Наблюдая какой бы то ни было акт памяти, мы непременно заметим в нем элемент сознательный: мы сознаем то, что вспоминаем, и элемент бессознательный: мы не сознаем того, что сохраняется в нашей памяти. Заметив эту двойственность в каждом акте памяти, мы естественно приписываем бессознательный элемент этого акта бессознательному существу - телу, или, определеннее, нервному организму. Приписывая весь акт памяти нервной системе, как делают это иные физиологи или психологи материалистического направления, мы сделали бы ошибку, противоположную той, которую делают психологи-идеалисты, как, например Гегель, Розенкранц, Эрдман, Фихте-младший и другие, приписывая духу весь акт памяти, со всеми его случайными, рефлективными особенностями. Должно отдать телу все, что принадлежит телу, а душе все, что принадлежит душе. Может быть, нам удастся при таком образе действий если не решить окончательно вопроса о памяти, составляющего, по справедливому замечанию Германа Фихте, "пробный камень" каждой психологической системы *, то, по крайней мере, выставить ясно, что в нем может считаться решенным и что остается в нем нерешенного. Постановка ясного вопроса есть уже выигрыш для науки, и мы везде предпочитаем ясный вопрос неясному ответу. Само собою разумеется, что в этой главе может быть развита только одна сторона этого вопроса: участие нервной системы в акте памяти, память нервная, если можно так выразиться. Память душевная и память духовная, принадлежащая только человеку, памятьразвития, будут анализированы нами в психологической части нашего труда.

_____________________

* Psychologie, von Herman Fichte, 1864. Th. I. S. 423. "Вопрос о том, что делается с представлениями, вышедшими из сознания, и как они вне его продолжают существовать, так же стар, как самая психология, и может считаться ее основной проблемой и ее пробным камнем".

_____________________

3. На тесную связь нервного организма с явлениями памяти указывает нам множество физиологических явлений.

Период лучшей памяти совпадает с отроческим возрастом и проходит довольно быстро *. Впечатления молодости сохраняются гораздо глубже, чем впечатления, полученные в старости: так что старик, забывая то, что делал сегодня, вспоминает очень живо то, что делал в детстве. Это невольно наводит на мысль, что впечатления, ложащиеся в нервный организм в период его молодости, естественно ложатся в нем гораздо глубже, чем те, которые входят в него впоследствии, когда развитие его останавливается или замедляется и когда он уже загроможден множеством прежних впечатлений **. В первые семь или восемь лет нашей жизни память наша усваивает столько, сколько не усваивает во всю нашу остальную жизнь. В это время мы приобретаем именно большую часть той громадной массы сведений, которая обща всем людям и которая, по замечанию Руссо, гораздо более массы сведений, принадлежащих только ученым ***.

______________________

* Benecke's Erz. und Uner. Lehr. Т. I. § 22.

** Английский физиолог Карпентер говорит: "Можно признать за общее правило, что прочность (следов) ассоциаций (образуемых памятью) гораздо сильнее в период роста и развития, чем после того, когда нервная система достигнет полной своей зрелости. Припоминая же, что те функциональные отношения между частями нервной системы, которые порождают вторичные автоматические движения (рефлексы, укореняемые привычкою), или приобретенные инстинкты, образуются в тот же самый период жизни, становится возможным предположить, что субстанция мозга (cerebrum) вырастает в те условия, в которых она упражняется. А так как питание мозга сообразно с общими законами уподобления пищи (assimilation) совершается по тому же плану, то этим и объясняется хорошо известная сила ранних ассоциаций и упрямая прочность ранних привычек мысли".

*** Emile. P. 58.

______________________

4. Множество болезней, чисто физических, при которых потрясается и изменяется каким-нибудь образом нервный организм, оказывают изумительное действие на память *. Простой народ уже заметил, что удар по голове отшибает память, а иногда подобный удар производит странное явление, изглаживая из памяти не все впечатления, а какую-нибудь группу впечатлений; так, например, один английский матрос, о котором говорит Льюис, упав с мачты, весьма надолго потерял сознание; но, придя в себя, вспомнил очень хорошо все, что было с ним до тех пор, пока он поступил на корабль, и позабыл решительно все, что было с ним в продолжение последнего времени, т. е. с тех пор, как он поступил на корабль до падения с мачты **. "В болезнях мозга, - говорит Вундт, - особенно при приливах крови к голове, можно наблюдать связь физиологических функций мозга с силою памяти. Прежде всего исчезают самые новейшие воспоминания, потом, при дальнейшем развитии болезни, у больного заметно уменьшается запас слов, и он называет разные предметы одними и теми же именами" ***.

_____________________

* Физиология обыденной жизни. С. 438.

** "Иногда при мозговых повреждениях память не выдает больному слов для выражения его идеи. Память удерживает только общие термины, как, например, прилагательные, выражающие качества, принадлежащие большому числу предметов; а существительные, обозначающие индивидуальные вещи, забываются" (Elem. de Phat., par Chomel. P. 167).

*** Vorlesungen iiber die Menschen- und Thierseele. B. II. S. 383.

_____________________

5. Нервные болезни и потрясения оказывают сильное влияние на память не только в явлениях забвения, но и в явлениях воспоминания: так, доктор Риль в своем трактате о горячке рассказывает о крестьянине, который в горячечном бреду декламировал греческие стихи. По выздоровлении его оказалось, что в молодости он вместе с сыном пастора учился по-гречески; но в здоровом состоянии не помнил ни одной буквы этого языка. Аберкромби говорит об одном человеке, который родился во Франции, но, будучи в раннем детстве перевезен в Англию, совершенно забыл французский язык. Однако же, получив сильный удар в голову, отчего у него развилась горячка, снова заговорил по-французски *.

_____________________

* Выписываем эти два примера из психологии Бенеке, который их приводит только для доказательства, как долго могут оставаться следы в душе. Подобных примеров рассеяно, впрочем, немало в сочинениях физиологов и медиков.

_____________________

6. При болезненном, раздраженном состоянии нервов, когда они, так сказать, выбиваются из-под воли больного и память становится такою же капризною, как нервы: она то вспоминает мелочи какого-нибудь пустого события, то забывает очень важное. В хронических болезнях, оказывающих разрушительное влияние на нервный организм, прежде всего поражается память и т. п. *.

_____________________

* Мюллер признает существование этих фактов, но странным образом обходит их (Manuel de Physiologie. Т. II. P. 498).

_____________________

Всякий может заметить над собою, как одно и то же воспоминание, вызываемое нами из памяти, достигнув возможной для него степени ясности, начинает тускнеть и меркнуть, так что мы никакими усилиями воли не можем восстановить его в прежней ясности. Но, занявшись некоторое время другими представлениями, мы получаем возможность опять ясно представить себе прежнее. Такое, не зависящее от воли нашей, возобновление силы в следах представлений особенно заметно утром, после спокойного сна. Бенеке, обративший на это явление особенное внимание, объясняет его тем, что душа наша бессознательно, во время сна или отдыха, беспрестанно вырабатывает первичные силы (Urvermogen), которые, соединяясь с внешним впечатлением (Reize) или со следом прежнего впечатления, дают нам новое ощущение или свежее повторение старого. Если эти первичные силы были все уже употреблены нашим мысленным процессом, тогда мы чувствуем умственное утомление и даем себе отдых, во время которого вырабатывается запас первичных сил *.

____________________

* Lehrbuch der Psych., von Benecke, 1861. § 24. S. 375. С особенною ясностью изложено это мнение в Benecke's Neue Seelenlehre in anschaulicher Weise dargestellt, von Dr. Raue. Mainz, 1865. (Vierte Auflage). § 28. Рекомендуем эту книгу всем желающим легко познакомиться с учением Бенеке: это не только наглядное, ясное, но и глубокое изложение этого учения. Замечательно, что Raue - профессор медицинской академии в Филадельфии.

_____________________

Не говоря уже о том, что эти первичные силы, вырабатываемые душою бессознательно, - чистейшая, ни на чем не основанная гипотеза, они не объясняют и того, почему усталость, мешая мне воспроизводить одно представление, не мешает, однако, ясно воспроизводить другое. Замечательно, однако, как глубокий психолог путем самонаблюдения близко подошел к той истине, которая уже после него и совершенно противоположным путем, путем физиологического наблюдения, была открыта Дюбуа-Реймоном. Читатели наши, вероятно, помнят, как мы объяснили путем физиологии это частое утомление наших представлений *, и могут видеть, что здесь выражается не недостаток душевных сил, что заставило бы нас приписать усталость душе, а недостаток электричества или какой-нибудь другой чисто физической силы в нервах, истощенной их деятельностью. Следовательно, и в этом явлении выражается непосредственное участие нервной системы и ее питания в бессознательном элементе акта памяти.

_____________________

* См. выше, гл. XI.

_____________________

8. Еще большую связь между нервным организмом и памятью найдем мы во множестве всем нам знакомых явлений, в которых привычное, рефлективное движение, принадлежность которого нервному организму мы показали выше *, и явления памяти сходятся так близко, что нельзя собственно сказать, где оканчивается явление привычки и где начинается явление памяти, так что невольно мы видим в иной привычке память, а в ином воспоминании - чистую привычку. Если нервный организм наш усваивает какую-нибудь сложную привычку, где есть не одно, а несколько последовательных движений, целая ассоциация движений, следующих одно за другим, то, значит, организм наш помнит без участия сознания, в каком порядке одно действие должно следовать за другим. С другой стороны, есть много явлений, где мы справляемся у нервного организма о том, что мы позабыли. Так, например, если танцмейстер, желая рассказать своему ученику, в каком порядке должны следовать одно за другим движения ног, сбивается в своем рассказе и забывает порядок движения, то он начинает танцевать и ноги его сами припоминают ему порядок движений. Точно так же ремесленник, желая объяснить последовательность своих действий, часто прибегает за напоминанием к своим рукам, и оказывается, что руки его помнят то, что голова позабыла или даже никогда не сознавала ясно **.

_____________________

* См. гл. XII и XIII.

** The Sensen and the Intellect, by A. Bain. P. 325.

_____________________

9. Точно так же, как наши руки и ноги, действует и наш голосовой орган, который тоже состоит из хрящей и перепонок, управляемых мускулами, и, как мы уже видели *, мускулов, управляемых нервами. Взглянув же на голосовой орган как на аппарат, состоящий из двигательных мускулов и нервов, мы поймем уже легко, что и этот орган, как и всякий другой двигательный орган человеческого тела, может приобретать привычки - может точно так же, как руки или ноги, привыкать к известным действиям и к известному порядку действий. "Голосовой орган, - говорит Бэн, - есть орган движения, представляющий все те же явления, которые вообще относятся к каждому двигательному органу. Упражнение этого органа порождает массу мускульных ощущений, приятных в определенных границах (мы любим говорить, петь, кричать), а за этими границами сопровождающихся утомлением и вызывающих потребность отдыха" **. "Едва ли, - говорит Бэн далее, - какая-нибудь другая часть тела, не исключая даже руки, может достигнуть такой ловкости в совершении бессознательных движений, как голосовой орган" ***.

______________________

* См. выше, гл. VIII, п. 28.

** The Senses and the Intellect. P. 322.

*** Ibid. P. 338.

______________________

10. Что голосовой аппарат наш усваивает многие привычки, которые из сознательных становятся бессознательными, делаются его второю природою, в этом может убедить нас множество явлений, знакомых каждому, но не всегда обращающих на себя то внимание, какого они заслуживают. Мы рассмотрим здесь эти явления подробнее, так как они кроме своего антропологического значения имеют весьма важное педагогическое применение.

11. Так называемые докучные присловья (того, разумеется, собственно, говорит, теперича, батинька мой и т. п.) становятся нередко непреодолимыми привычками у многих людей. Замечая за собою подобную привычку, укоренившуюся неведомо как, человек нередко пробует бороться с нею и борется не всегда удачно. Пока внимание его сосредоточено на том, чтоб не произнести докучного словца, он и не произносит его, но зато чувствует, как ему трудно говорить: внимание его раздвоено, и он, заботясь о том, чтобы не произнести затверженного присловья, не может сосредоточиться на содержании того, что говорит. Но если он увлечется содержанием того, что говорит, то обычное присловье начнет выскакивать само собою. Следовательно, присловье появляется тогда, когда сознание отвлечено от голосовых органов, - появляется бессознательно, рефлективно, по привычке голосовых органов, которые, будучи приведены в движение речью, в каждое свободное мгновение, когда сознание от них удаляется, вбрасывают в речь свое затверженное словцо. То же самое случается и тогда, если человек заучит какое-нибудь слово с неправильным ударением, и это показывает нам, что не только звуки, составляющие слово и их порядок, но и взаимные отношения звуков суть только привычки голосового аппарата.

12. Еще страннее то явление, когда мы бессознательно переставляем слоги, как будто делаем опечатки в устной речи; слог одного слова мы приставляем к другому; но потом пропущенный слог ставим к третьему слову совершенно некстати. Это обыкновенно случается при сходстве слов; так, например, желая сказать: "У моей кумы мало ума", мы ошибаемся и говорим: "У моей умы мало кума". Мы пропустили букву к; но голосовой орган носился с нею и впечатал ее при другом слове, т. е. сделал ту же самую ошибку и ошибочную поправку, которую также бессознательно делает часто рука наборщика.

13. Почти то же самое замечается и в целом ряде слов; так, например если мы заучили, что называется, назубок какие-нибудь стихи или молитвы, то вместе с тем получаем возможность произносить их и в то же время думать о другом; а это было бы невозможно, если бы произнесение заученного было только делом сознания и в него не вмешивалась рефлективная способность голосовых органов, которые, будучи двинуты в известном направлении, продолжают работать почти сами, как работают ноги, когда мы ходим, погруженные в глубокую думу. Мы даем только общее направление этому сложному и продолжительному движению: частности же его выполняются тысячами мелких привычек, ставших полусознательными рефлексами *. Замечательно, что если при таком механическом произнесении стихов случится нам вдуматься в содержание того, что мы произносим, то вдруг язык наш замедляется, путается, останавливается, и часто мы забываем то, что, казалось, невозможно было позабыть. Отчего это? Оттого, что сознание вмешалось в дело голосовых органов и помешало им работать. И припомните, что мы делаем, чтобы вспомнить позабытые слова, перескочить неожиданно открывшийся перерыв; мы начинаем стихи сначала, потом пускаем наши голосовые органы в полный ход, удаляя по возможности сознание, и они, разогнавшись по привычной дорожке, благополучно перескакивают тот ров, который был вырыт вмешательством сознания.

_____________________

* См, выше, гл. XII.

_____________________

14. Еще замечательнее то явление, что мы от продолжительной привычки к известным стихам или фразам получаем возможность не только произносить их вслух, думая о чем-нибудь другом, но даже произносить их умственно, как говорится, про себя и в то же время думать о другом. Эта двойная одновременная работа сознания была бы явлением совершенно необъяснимым, если бы в таком механическом произношении про себя действительно принимало участие сознание, для которого такая двойная и разнохарактерная работа совершенно невозможна. Но в том-то и дело, что сознание наше занято совсем другим, может быть, крайне противоположным содержанию затверженных стихов, и молчаливое произношение их объясняется только рефлексами голосового органа, который, будучи пущен в ход, потом действует сам собою, как бы разыгрывая заученную арию на органе, от которого отделены раздувальные меха. Такое молчаливое произношение слов, речей, молитв, стихов и т. п. играет очень важную роль вообще в нашей психической деятельности, и есть полное основание предполагать, что всегда, когда мы думаем словами, голосовые органы наши слегка шевелятся, не издавая звука. Не только говоря, но даже думая трудное для произношения нашего слово, мы как бы запинаемся в мыслях, т. е. ощущаем некоторую неловкость в голосовых органах и преодолеваем эту трудность иногда с таким успехом, что, произнося потом это слово вслух, произносим его уже правильно, т. е. мы упражняем мускулы голоса без звука, как можно упражнять руку на фортепиано без струн. Если же мы очень увлечемся этим внутренним, беззвучным произношением, то начинаем шептать или даже говорить вслух, сами того не замечая. Привычка эта особенно часто является у стариков, потому что они более увлечены внутренним течением своих мыслей, чем внешними впечатлениями, мало действующими на их мозг, уже переполненный следами.

Заучивая урок, ученик иногда также беззвучно произносит его более или менее ясно, и от степени этой ясности зависит умение его отвечать потом вслух. Если ученик заметит только мысль, но не приучит своих голосовых органов к течению звуков, выражающих эту мысль, то будет при ответе заикаться и путаться. Вот почему дитя, еще не привыкшее к беззвучному произношению читаемого, инстинктивно учит урок вслух, выкрикивает его, т. е., другими словами, приучает свои голосовые органы к движениям в данном порядке. И так как выработка голосовых органов есть дело очень важное, то такое учение вслух необходимо; но конечно, учение вообще далеко не должно этим ограничиваться. Особенно важно такое упражнение голосовых мускулов при изучении иностранных языков. На основании этого психофизического явления должно приучать ребенка учить вслух, потом учить глазами, произнося в то же время слова без звука, и, наконец, только тогда уже замечать одни мысли, когда дитя или, лучше сказать, юноша может вполне положиться на выработку своих голосовых органов. Но этим я никак не хочу сказать, чтобы дитя не должно было приучать к самостоятельной передаче своих мыслей в самостоятельно вырабатываемой фразе. Это необходимо, и притом с самого начала учения; но учитель должен сознавать трудность этого, уже творческого процесса, всю бедность детского запаса в словах и выражениях и, следовательно, упражнять в этом дитя постепенно, обогащая его в то же время затверженными, но хорошо сознанными словами и выражениями. Одно так же необходимо, как и другое. Если бы мы захотели, чтобы дитя, как этого и добивались некоторые педагоги, само создало из созерцания предметов (Anschauungs-Unterricht) весь свой язык, то не ушли бы далеко и напрасно связали бы душу ученика необыкновенною бедностью слов и выражений. Вот почему и то заучивание чужих фраз и слов, которым богаты французские школы, и то самостоятельное самообучение, выводимое из созерцания предметов, которое проводила крайняя песталоцциевская школа, имеют обе свои дурные и хорошие стороны; а умение педагога в том и состоит, чтобы воспользоваться хорошими и избежать дурных, пополняя и исправляя одну методу другою.

15. Еще одна заметка о странных привычках голосовых органов. Не знаем, насколько можно доказать, что заикание, так часто встречающееся у детей, есть иногда физический недостаток голосового органа *, но мы убеждены в том, что в большей части случаев это есть только дурная привычка голосового органа, который привыкает останавливаться на каких-нибудь звуках. Вот почему в последнее время научились отучать от этой привычки, заставляя ребенка произносить трудные для него слова и звуки медленно, сначала потихоньку, потом громче и громче. Заикание происходит часто у детей с робким характером от испугов, которые заставляют ребенка останавливаться на полуслове от неуверенности, что это слово именно то, которое требуется, или от боязни учительского крика и колотушки в случае ошибки. Голосовой орган приучается хромать, останавливаться на тех или других звуках, зацепляться за них, идти, как сломанное колесо, и эта привычка голосовых органов может так укорениться, что останется на всю жизнь, если человек не употребит каких-нибудь чрезвычайных усилий, чтоб от нее отделаться. Иногда случается, что заикание начинается разом, от сильного испуга; нервы ребенка так поражаются, что привычка заикания разом врезывается в его голосовые органы.

_____________________

* Физиологи приписывают заикание судорожному состоянию язычного (12-я пара) нерва; но отчего начинаются эти судороги нерва?

_____________________

Если при исправлении заикания прибегают к механическим пособиям, открытие которых принадлежит, может быть, Демосфену, как, например, к употреблению под язык дощечки, то это не потому, чтобы язык был неправильно устроен; но потому, что этот чрезвычайно подвижной мускул приобрел дурную привычку упираться в низ или в верх полости рта, от чего он предохраняется дощечкой.

Точно так же происходит, чаще всего от привычки гортани, невозможность выговора той или другой буквы или замена одной буквы другою. Если иностранец не может произнести нашей буквы л, то это не потому, чтобы у него аппарат голоса был устроен иначе, чем у нас, но именно потому, что он не приобрел привычки, которая в детстве приобретается легко, а в старости с большим трудом. Если англичанин все языки коверкает на свой лад, то это от привычного типического сложения его голосовых органов, придающего даже лицу его то птичье выражение, о котором говорит Гоголь. Английское произношение чрезвычайно типично: можно даже сказать, что весь английский язык состоит только в переработке слов немецких и французских на этот английский лад. Вот почему англичанин так редко говорит хорошо на немецком или французском языке: слова обоих языков напоминают ему его родной, и это напоминание, данное его голосовым органам, вызывает в них родную привычку.

16. Все эти явления и множество других ясно указывают на громадное участие чисто нервной, механической способности к рефлексу, которою обладают наши голосовые органы, в изучении и употреблении языка, в изучении не только отдельных слов и фраз, но и целых тирад.

Этою же рефлективною способностью голосовых органов объясняется, почему мы легче заучиваем стихи, чем прозу, а стихи с рифмами легче, чем стихи без рифм. Голосовые органы наши, приучаясь к кадансу стиха, механически уже вкладывают слова в этот каданс. Это тот же самый закон, по которому ногам нашим легче танцевать под музыку, чем без музыки. Рифма же или сходство окончаний, требуя при этих окончаниях одинакового движения голосовых органов, еще более облегчает приобретение привычки. Мы замечаем твердо только каданс и рифму, а они уже ведут за собою слова и целые стихи. Равномерность, каданс в движении нервов, столько же облегчает приобретение привычек голосовым органам, сколько ногам при танцах и рукам при игре на фортепиано.

17. Та же самая способность привычки, которую мы замечаем в голосовых органах, замечается и в слуховых. Если наши голосовые органы произносят затверженный ими стих не только без нашего желания, но даже и к великой нашей досаде, то не точно ли так же иной мотив затверживается нашим слуховым органом и назойливо надоедает человеку, который рад бы, да не может от него отделаться? *. Этот пример достаточно показывает, что слуховой орган наш так же способен к механическим рефлексам, как и голосовой, и что механическая память слуха есть точно такой же нервный рефлекс, как и механическая память голоса. Два, три тона, следующие в заученном порядке, вызывают другие без всякого участия сознания и воли. Точно так же музыкант, припоминая какую-нибудь арию, действительно слушает ее, как и мы, припоминая какие-нибудь стихи, действительно говорим их. Слуховые органы при этом случае, получая толчок от первых двух, трех звуков, продолжают работать привычным образом, без участия воли и сознания. Разница в такой механической работе между слуховыми и голосовыми органами несущественна. В голосовых органах работают, главным образом, мускулы, в слуховых - воспринимающие впечатления нервы; но и в том и в другом случае мы ощущаем только движение нервов, а это движение и в слухе, и в голосе может совершаться привычным, рефлективным образом.

_____________________

* Фехнер, например, резко испытал это влияние, когда после долговременных опытов, при которых он должен был прислушиваться к стуку секундного маятника, он не мог потом отделаться от этого стука. Он так ясно слышал эти удары, как будто они совершались в соседней комнате, и должен был заглянуть туда, чтобы убедиться, что этой причины не существует (Psycho-Phys. Т. II. S. 500).

_____________________

18. Мы уже видели, что ощущения, даваемые нам зрением, суть частью оптические, происходящие от движения шести глазных мускулов *. Что мускульные ощущения движений глаза так же способны укладываться в форму привычки, как и мускульные движения рук, ног, голосовых органов, - в этом нельзя сомневаться; но и самые оптические ощущения не сводятся ли к движениям, вибрациям глазных нервов по господствующей ныне теории света? А где есть движение нервов, там может быть и привычка к движениям в затверженном порядке. Действительно, опыт показывает, что если в голосовых органах против нашей воли может произноситься какой-нибудь стих, а в слуховых органах слышаться какой-нибудь мотив, то в наших зрительных органах может рисоваться какой-нибудь образ, иногда до того назойливый, что мы употребляем все усилия, чтоб от него избавиться, и не можем. Мы говорим тогда: "Эта картина, это лицо, этот человек стоит передо мною; едва я закрываю глаза, как вижу его перед собою" и т. п. При расстройстве нервного организма такая привычка органа зрения может довести до видений.

_____________________

* См. выше, гл. VII, п. 17 - 20.

_____________________

При сильном возбуждении органа зрения, закрывая глаза, мы совершенно неправильно видим образы, сменяющие друг друга. Взглянув мельком на предмет, мы с трудом восстановляем его в нашем органе зрения; но чем чаще видим мы предмет, тем легче нам это удается; а если мы долго и внимательно рассматриваем его, то он может потом рисоваться в нашем органе зрения без нашей воли *. Словом, и в акте зрения, как и в акте слуха или голосовых органов, мы замечаем возможность механической привычки, т. е. возможность механической памяти.

_____________________

* Мюллер обратил внимание на это явление (Manuel de Physiologie. Т. II. P. 505 - 509). Фехнер подробно изучил его (Psycho-Phys. Т. II. XLIV). Последний приводит много замечательных фактов, и, между прочим, рассказ профессора Генле (ibid. S. 499), который, проработав долго над приготовлением нервного и артериального препарата, вечером потом, в темноте, когда он тер себе глаза или кашлял, внезапно видел блестящий образ препарата, во всех его мелочных подробностях.

_____________________

19. Таким образом, вместо одной памяти мы получаем несколько: память зрения, слуха, голосового органа и вообще мускульных движений. Строго отделив механическую память от душевной, мы можем сказать, что основа первой лежит в способности нервов усваивать привычки и что нервная система, не освещенная сознанием, но сохраняющая в себе привычки раз или несколько раз испытанных ею движений, есть именно та "темная пещера памяти", где, подвыражению Платона, сохраняются следы протекших впечатлений, дающие потом материал нашим представлениям и облекающие нашу мысль в формы, краски, звуки и движения. Привычки нервов к движениям, производящим те или иные ощущения звуков, красок, форм и т. д., составляют именно те строительные, телесные материалы, из которых душа наша создает все припоминаемые ею образы *.

_____________________

* Просим читателя не забыть, что мы говорим здесь только о механическом, бессознательном элементе памяти, о сознательном же будем говорить далее.

_____________________

20. Но где собственно в нервной системе сохраняются эти навыки? В окончаниях ли нервных волокон в органах чувств, где Иессен помещает даже зарождение идей *, или в том общем центре, голов- ном мозге, к которому сходятся все нервные волокна? ** Ответ на этот вопрос дают нам все те физиологические опыты, которые показывают, что при уединении нервов от головного мозга ощущения в них прекращаются и что ощущения, следовательно, рождаются 6 головном мозге. Человек, у которого отрезана рука, еще долго чувствует, как болит или чешется у него отрезанная рука; при полной слепоте, но пока глазной нерв еще действует, человек продолжает думать в образах ***. После этого понятно само собою, что и движения, установляющие навыки в нервах, а следовательно, и самые эти навыки принадлежат центральным органам нервной системы: головному и спинному мозгу в их связи. Следовательно, было бы противно фактам физиологии говорить о механической памяти рук, ног, глаз, ушей; но можно говорить о нервной, механической памяти зрения, слуха, движения, о механической памяти нервной системы вообще в различных ее органах.

_____________________

* Versuch einer wissenschaftlichen Begriindung der Psychologie, von lessen Berlin 1855. S. 395 - 396.

** Fechner's Psycho-Phys. T. II. S. 517.

*** Grundriss der Psychologie, von Volkman, 1856. § 42.

_____________________

21. Кроме того, не следует забывать, что нервная система не представляет бессвязного агломерата различных нервных систем зрения, слуха и т. д. Это только органы одного цельного и стройного нервного организма, оживленного и связанного одним потоком жизни; так что действие одного органа не остается без влияния на другие, а немедленно же в них отражается. Уже слишком далеко простирает свою догадку Бэн *, когда говорит: "Ток сознательной нервной энергии, каким бы то ни было образом возбужденный, производит мускульное ощущение, а другой ток действует на другой мускул. Если оба эти тока текут вместе через мозг, то и этого достаточно, чтобы образовать частное слияние обоих токов, которое через несколько времени делается полным слиянием, так что один ток не может начать своего движения без того, чтобы не началось движение другого. Ток, направляющий нашу руку ко рту, есть часть сложного тока, открывающего рот, глотку и т. д.". Не простирая догадки так далеко **, мы прямо укажем на обыкновенные, всем известные явления, доказывающие ясно такую связь между навыками различных органов нервной системы.

_____________________

* Bain. The Senses and the Intellect. P. 338.

** Кант как будто провидел в своей "Антропологии" возможность такой преждевременной догадки, когда, сказав, что "эмпирические идеи (т. е. полученные путем опыта), следуя одна за другою, могут образовать привычку в душе, так что, когда является одна из них, то и другая следует за нею", сомневается в возможности объяснить это явление физиологическим путем, "так как мы не знаем в мозгу места, где бы следы впечатлений, без участия сознания, могли симпатически связываться между собой, дотрагиваясь взаимно". Словом, здесь нам остается изучать явления, насколько это возможно, и отказаться от исследования глубокой причины, которое покуда невозможно.

_____________________

Так, например, дрожание слуховых нервов, в которых без воли нашей происходит какой-либо затверженный мотив, пробуждает в нервах, а за ними в мускулах голосовых органов звуки и тоны, соответствующие этому мотиву. И мы не только слышим этот мотив, но начинаем напевать его иногда совершенно для нас бессознательно и без участия нашей воли.

Точно так же слова, которые мы слышим, пробуждают в нашем зрении образ, который почему бы то ни было связан с этими словами, и наоборот: образ, который мы припомнили, вызывает слова и звуки, к нему относящиеся. Точно так же, затверженный мотив танца, возбуждающийся в слуховом органе, возбуждает без участия нашей воли не только соответствующее движение голосовых органов, но и соответствующее движение ног.

Таким образом, нервная система наша не только получает привычки движений того или другого органа, но получает привычки к комбинациям движений различных органов. Эта способность нервной системы служит основанием множеству замечательных явлений памяти, объяснение которых важно не только для психолога, но и для педагога.

22. Чем более органов наших чувств принимает участие в восприятии какого-нибудь впечатления или группы впечатлений, тем прочнее ложатся эти впечатления в нашу механическую, нервную память, вернее сохраняются ею и легче потом вспоминаются. Мы скорее и прочнее заучим иностранные слова, если пустим при этом в ход не один какой-нибудь, а три или четыре органа нашей нервной системы: если мы будем читать эти слова глазами, произносить вслух голосовым органом, слушать, как произносим сами или как произносят другие, и в то же время писать их на доске или на тетради; и если потом один из наших органов ошибется, например голосовой, то слух скажет нам, что мы ошиблись и что это не то чуждое слово, которое он привык связывать с тем или другим русским словом; если ошибутся слух и голос, то поправит зрение; даже привычка руки может оказать свое заметное содействие: так, очень часто случается, что человек, забывши, пишется ли слово с буквы [ять] или е, прибегает к помощи своей руки, которая, привыкши писать слово с той или с другой буквой, пишет его верно. Вот почему безошибочная орфография приобретается тоже и упражнением руки.

Из этого мы можем вывести прямо, что педагог, желающий что-нибудь прочно запечатлеть в детской памяти, должен позаботиться о том, чтобы как можно больше органов чувств - глаз, ухо, голос, чувство мускульных движений и даже, если возможно, обоняние и вкус - приняли участие в акте запоминания. Паук потому бегает так изумительно верно по тончайшим нитям, что держится не одним когтем, а множеством их: оборвется один, удержится другой.

Если вы хотите, чтобы дитя усвоило что-нибудь прочно, то заставьте участвовать в этом усвоении возможно большее число нервов; заставьте участвовать:

1) Зрение, показывая карту или картину; но и в акте зрения заставьте участвовать не только мускулы глаза бесцветными очертаниями изображений, но и глазную сетку действием красок раскрашенной картины или пишите слово четкими белыми буквами на черной доске и т. п.

2) Призовите к участию голосовой орган, заставляя дитя произносить громко и отчетливо то, что оно учит, рассказывать заученное по картинке или по карте и т. п.

3) Призовите к участию слух, заставляя дитя внимательно слушать то, что говорит ясно и громко учитель или повторяют другие дети, и замечать сделанные ошибки. 4) Призовите к участию осязание, обоняние и вкус, если изучаемые предметы, как, например, некоторые предметы из естественних наук, это допускают.

При таком дружном содействии всех органов в акте усвоения вы победите самую ленивую память. Конечно, такое сложное усвоение будет происходить медленно; но не должно забывать, что первая победа памяти облегчает вторую, вторая - третью и т. д. Прочное и всестороннее усвоение памятью первых образов чрезвычайно важно; потому что, как мы увидим далее, чем прочнее залягут в памяти дитяти эти первые образы, даваемые учением, тем легче и прочнее будут ложиться последующие, конечно, если между этими и последующими образами есть связь.

23. У различных людей различные части нервного организма бывают развиты неодинаково: у иных сильнее развит орган слуха, у других - орган зрения. Сила органа, как мы уже видели, заключается в его разборчивости, впечатлительности, в его большей или меньшей способности различать мельчайшие оттенки впечатлений. Вследствие того у иных бывает более памяти слуха, у других - более памяти зрения *.

_____________________

* Последователи френологии, как, например, Карл Шмидт (Die Anthropologic, 1865. Zw. Т. I. S. 283), говорят, что "память соответствует каждому отдельному органу мозга; большой музыкальный орган (Tonorgan) обладает хорошею памятью для мелодий; большое чувство фактов (Thatsachensinn) для происшествий и т. п. И потому есть столько же памятей, сколько есть способностей познавания, представления, понимания (а у френологов их бесчисленное множество), и каждый может иметь хорошую память для одних представлений, чисел, мест, имен, физиономий и слабую для других". Явления специальной памятливости, конечно, не подлежат сомнению, но объясняются гораздо проще, без помощи френологических фантазий: во-первых, прирожденным, исключительным развитием тех или других органов чувств, о котором мы говорим здесь, а во-вторых, развитием какого-нибудь одного рода следов в памяти, зависящим от воспитания и обстоятельств жизни, о чем будем говорить далее.

_____________________

Бэн по особенной легкости того или другого рода памяти советует даже угадывать наклонности детей. "Врожденная способность органов, - говорит он, - уже дает особенность памяти и, вследствие того, направляет всю внутреннюю жизнь человека. Так, например, ощущение света, тени, цветов у различных людей бывает различно. Тонкое же чувство оттенков света и цвета есть уже достаточное доказательство высших местных способностей, которые проявятся потом в соответствующей силе памяти. Эта же особенная чувствительность оказывает большое и ясное влияние на индивидуальный характер человека. Она не только определяет легкость воспоминаний оттенков различных цветов,, но и возбуждает интерес именно к конкретному, живописному и поэтическому взгляду на мир и отвращение ко всему бесцветному и отвлеченному" *. Другими словами, дитя, обладающее такою специальною способностью органа зрения, выразит эту способность не только в памяти, но и в своих стремлениях и имеет более задатков, чтобы сделаться поэтом и живописцем, чем математиком и философом.

_____________________

* The Senses and the Intellect, by Bain. P. 366.

_____________________

24. Нам кажется, что мы теперь достаточно доказали участие нервной системы в акте памяти и уяснили, насколько это допускают известные нам факты, в чем именно состоит это участие. Влияние внешнего мира на нервный организм сообщает ему множество впечатлений, оставляющих в организме бесчисленное множество следов, или "отпечатков", о существовании которых говорится, начиная с Аристотеля, во всех психологиях и физиологиях. Психологи гербартовской и бенековской школ, признавая также существование этих отпечатков под названием следов (Spuren), как у Бенеке, или остатков (Residuen), как у Вайтца, или потемневших, связанных представлений, как у Гербарта и Дробиша, не помещали их, собственно говоря, нигде: ни в нервах, о которых они не говорят *, ни в душе, которая, строго говоря, у них не существует как нечто отдельное от заключающихся в ней представлений **. Правда, новейшие психологи-примирители, как, например, Фихте-сын, помещают эти отпечатки, или следы, протекших ощущений в духе, а самые следы пережитых ощущений называют актами духа, о которых он вспоминает как о собственных своих, пережитых им состояниях. Но нельзя насильно удалять от себя те бесчисленные чисто физиологические явления в акте памяти, из которых мы привели только весьма немногие, и, не выделив из психологии того, что принадлежит физиологии, тем самым подавать повод последней вторгаться в психическую область. Разобрав внимательнее разнообразные явления памяти, мы увидим, что в этих явлениях принадлежит душе и что принадлежит телу, которые творец так связал между собою, что они во все течение нашей земной жизни работают вместе и тысячеобразно переплетают свои влияния в тех психофизических явлениях, которые физиологи изучают с одной стороны, а психологи - с другой; духовная память, о которой говорит Фихте, конечно, есть; но есть также и нервная память, о которой говорит физиология.

_____________________

* Впрочем, новейшие гербартианцы, как, например, Вайтц, начинают уже кое-где упоминать о нервах как хранителях отпечатков впечатлений, хотя это противоречит всему складу гербартовской системы (см.: Lehrbuch der Psychologie, von Waitz. § 117, 118).

** Этот прием тоже, кажется, заимствован у Локка, который говорит: "Говорят, что идеи сохраняются в нашей памяти; но это значит, что они нигде, а только в душе есть способность возобновлять их, когда захочется" (Of human Understand. Ch. X. P. 2). Гербартианцы вслед за Юмом пошли далее, и самую эту способность воспроизводить бывшие идеи перенесли из души в самые идеи. Но тут совершенно на месте то возражение, которое гегелианцы (например, Розенкранц) делают гербартовской, а отчасти и локковской мысли, спрашивая: что такое эти потемневшие представления? Это что-нибудь другое, а уж никак не представление, так как представление есть то, что мы себе представляем.

_____________________

25. Желая дать какое-нибудь название этим навыкам в нервах, мы придадим им также название нервных следов; но наш след отличается от следов Бенеке тем, что, во-первых, наши следы имеют определенное местопребывание, именно в органах нервной системы, в нервах зрения, слуха и т. д.; а во-вторых, самое значение следов определено строже: это не что иное, как привычки нервов к тем движениям, которые они раз испытали под влиянием какого-нибудь впечатления.

26. Само собою разумеется, что нервные следы составляют только один бессознательный элемент в акте памяти, нисколько не исчерпывая всего этого акта. Самый след в нервах может установиться только тогда, когда движение нервов, сохранившееся в этом следе, было нами сознано. Впечатление внешнего мира на нервную систему, прошедшее мимохознания, хотя и может оказать сильнейшее влияние на весь наш организм, например сквозной ветер на наше здоровье, но не оставит в нервах того, что мы называем следом памяти. В организме нашем останется след, и, может быть, очень глубокий, вредного влияния сквозного ветра, но в памяти нашей никакого. Для того также, чтобы нервный след опять возник к сознанию, необходимо участие другого агента жизни, сознания, о котором мы здесь еще не говорим.

27. В какой форме эти нервные следы, эти "отпечатки" Аристотеля, сохраняются в нервной системе? На это мы можем ответить только одно: в форме нервных навыков и привычек. Правда, природа привычек для нас непонятна; но лучше иметь дело с одним неизвестным, чем с двумя. Если Мюллер отклонил от себя объяснение физиологических явлений памяти, то именно на том основании, что "невозможно себе представить эти следы нервной памяти какими-то "наслоениями в мозгу". Шопенгауэр, говоря о невозможности воображать себе представления, вышедшие из сознания и сохраняемые памятью, какими-то определенными существами, сравнивает их очень удачно со "складками сукна", которое, будучи сложено несколько раз по одним и тем же складкам, ложится по ним легче, чем по новым. Замечание Фортлаге, что "складка также существо, которое можно видеть" *, едва ли справедливо: если мы и не видим складок, то ощущаем их, когда начинаем складывать сукно. Если бы душа наша ощущала сукно, как ощущает свою нервную систему, то, конечно, чувствовала бы, что сукно складывается гораздо легче по старым складкам, чем делает новые. Такой взгляд на память, приложимый, конечно, к одной механической памяти, высказан еще Мальбраншем. "Как ветка дерева, - говорит он, - будучи наклонена некоторое время в одну сторону, сохраняет способность легче нагибаться в ту же сторону, так и мозговые волокна, получив однажды известные впечатления, удерживают долго способность получать то же самое расположение". Конечно, это не более, как сравнение, но сравненние, помогающее нам уяснить себе действие механической памяти. Правда, Рид, а за ним и Дюгальд Стюарт называют такое мнение Мальбранша "нефилософским" **; но едва ли бы они осудили так строго это объяснение, подтверждаемое множеством физиологических фактов, если бы отделили, как то делаем мы, память механическую от памяти духовной, памяти идей, а не представлений.

_____________________

* System der Psychologie. Fortlage. В. I. S. 121.

** Elements of the Philosophy of the Human Mind, by Dugald Stewart. London, 1867. P. II. Ch. VII. P. 217.

_____________________

28. Не относительная ли легкость действия нервной системы, привыкшей к известным движениям, и порождает в нас то ощущение воспоминания, на которое указал еще Локк * и которое, по справедливому замечанию Германа Фихте, следует отличать от самого акта воспоминания **. Возьмем для примера самый простой акт воспоминания. Взглянув на человека, мы ощущаем, что где-то и когда-то уже видели это самое лицо; но где, когда, при каких обстоятельствах - решительно ничего не помним. В таком воспоминании нет ничего, кроме самого ощущения воспоминания, или, по принятому нами, объяснению, ощущения той относительной легкости, с которою нервная система повторяет впечатления, уже раз воспроизведенные ею: она дрожит, так сказать, по старым складкам. Вот почему удачное воспоминание независимо от своего содержания есть действие приятное, как легкое, привычное действие. Может быть, вдумавшись в содержание воспоминания, мы будем огорчены им; но первое сердечное движение, прежде чем мы сознаем содержание воспоминания, есть движение удовольствия. Это может заметить всякий в самом себе и даже на лице того, кто вспоминает.

_____________________

* V. I. P. 263.

** Psychologie. T. I. S. 427. Но объясняет ли Фихте это явление, говоря, что "тогда как представление как сознательное исчезнет, в духе остается залог, способность повторить это представление, и, повторяя его, дух сознает, что повторяет, так как дух может сознавать только то, что в нем самом находится" (ibid. S. 428). Но разве дух не сознает состояний нервной системы? Разве состояние голода, жажды, усталости, болезни находится в духе, а не в теле? Точно так же мало уясняет нам это явление теория Гербарта. "Испытывая какое-нибудь впечатление, - говорит Дробиш, - я чувствую, было оно уже прежде или нет. В первом случае впечатлению, произведенному в чувственном восприятии (т. е. где же это?), выходит навстречу (откуда?) внутренне произведенное представление. Если же впечатление ново, то оно возбуждает духовное беспокойство".

_____________________

29. Если ощущением можно назвать чтение душою по какой-то таинственной азбуке состояний нервного организма, вибрирующего под влиянием внешнего мира, то воспоминанием можно назвать чтение душою по той же таинственной азбуке следов прежних вибраций в той же нервной системе. Но как отыскивает душа в нервной системе те следы, которые ей нужны? Если она их ищет, то не должна ли она сама их помнить независимо от нервной системы? Положим, что нервная система есть именно тот гардеробный шкаф, куда складываются платья наших идей; но все же хозяйка должна помнить, что она туда положила, уже не для того только, чтобы найти то, что ей нужно, что может случиться и часто случается наудачу, но даже и для того, чтоб начать свои поиски. Следовательно, независимо от нервной памяти душа, по крайней мере человеческая душа, должна иметь свою особую память - память идей, для которых она отыскивает в своей нервной памяти бывшие их одежды: формы, краски, звуки, мускульные движения. Как бы ни объясняла физиология явления нервной памяти, она никогда не объяснит явления памяти духовной, памяти идей, для которых мы иногда долго ищем их телесные одежды. Стоит только внимательно и беспристрастно анализировать совершающиеся в нас ежеминутно акты воспоминаний, чтобы убедиться совершенно, что здесь действуют не один, а два агента: нервная система со своею способностью привычек и душа со своей способностью развития, т. е. сохранения следов идей. Этого намека уже достаточно, чтобы понять, почему в этой главе мы могли говорить только об одной стороне памяти, о памяти нервной, или механической, которая, впрочем, имеет большое значение для психолога и педагога. При таком взгляде на акт памяти нас не будут уже удивлять те явления, когда целые ряды слов, фраз, названий исчезают из памяти человека под влиянием каких-нибудь физических поражений: когда человек хочет говорить и не отыскивает звуки, следы которых вдруг исчезли из его нервной системы, и т. п.

30. Эти нервные привычки, составляющие телесную оболочку того, что мы помним, не ложатся в нас отдельно, но парами, рядами, вереницами, группами, сетями, так что одно привычное действие нервной системы вызывает невольно для нас связанное с ним другое, а это другое вызывает третье и т. д., но об этих ассоциациях следов памяти, так как они составляются сознанием и могут быть наблюдаемы только посредством самосознания, нам удобнее будет говорить в психологическом отделе нашей антропологии.