Глава двадцать первая. Домик с привидениями

Черное солнце

Комнатка помещалась под самой крышей. Потолок под углом разрезал ее пополам. В низкой части, где невозможно было выпрямиться в полный рост, всю стену занимала большая кровать. У противоположной разместился старинный шкаф и маленький столик. Единственное оконце находилось на уровне пола, и с порога Карина едва его разглядела.

— Кто здесь живет? — спросила она, озираясь.

— Дом принадлежит моим знакомым. Я здесь бываю редко, но кое-что из вещей храню, так, на всякий случай. Сейчас тебе что-нибудь подберем.

Эрика плотно закрыла дверь, подвела Карину к шкафу. Сама забралась на кровать, поджав под себя ноги.

— Выбирай, не стесняйся. И не торопись. Все равно, пока мужчины не наговорятся, на нас внимание обращать не станут.

— А мне интересно послушать.

— За ними интересно наблюдать, а не слушать. Разве не забавно смотреть, как они примериваются да приглядываются друг к другу, как олени перед турниром. Пока там трещат рога, можно спокойно отдохнуть. — Эрика вытянулась на постели. — Не беспокойся, без нас не обойдутся.

— Ты так уверена?

— А разве бывает иначе? — усмехнулась Эрика.

Карина распахнула створки шкафа.

— О, сколько тут всего! — невольно Вырвалось у нее. — И это ты называешь «кое-что»? Да тут магазин открывать можно.

— Это все тряпки, вышедшие из моды. Сама не заметила, как накопилось. Приезжаешь в одном, переоденешься во что-нибудь попроще, а потом вылетит из головы, да и забудешь здесь.

— Домик меньше всего напоминает охотничий, — обронила Карина.

— Как раз наоборот! Здесь отдыхаешь между охотами или свежуешь добычу. Шкуры, кабаньи головы и рога косуль на стенах остались от прежнего владельца. Если развешивать наши трофеи, то не останется живого места, все займут черепа мужчин и та дребедень, что вываливается из их карманов, когда они вылетают из штанов.

— Наши? Кто-то еще пользуется этим домом? — Карина оглянулась.

— Конечно. Мои подруги, подруги моих подруг. Такое тайное общество амазонок. Ты любишь охотиться?

Карина не ответила, сделав вид, что занята разглядыванием платьев.

— Конечно, после такой удачи тебе еще минимум год не захочется никого затравить. Послушайся моего совета, не отпускай его столько, сколько сможешь. Дважды подряд так не везет.

— Эрика, мы свободные люди и любим друг друга… — начала Карина.

Эрика, издав короткий грудной смешок, откинула голову на подушку.

— Свобода и любовь — это две иллюзии, ради которых люди с радостью расстаются с жизнью, — нараспев произнесла Эрика. — Не помню, кто сказал.

Карина решила сменить тему:

— А Леон немного странный. Ты его хорошо знаешь?

— Чтобы понять таких, как Леон, вовсе не обязательно прожить с ним всю жизнь. Он типичный вуайерист. Ему нравится подглядывать, когда другие совершают дурные поступки. В восемнадцать лет он записался в Иностранный легион, но вместо того, чтобы стрелять, жечь и взрывать самому, предпочел смотреть, как это делают другие, и заделался стрингером. Хорошо, что у него хватает вкуса не страдать морализаторством. Снимает только фактуру войны. С мельчайшими, просто патологоанатомическими подробностями. За это его и ценят. В пресс-бюро сидят еще худшие извращенцы, чем он. Но он своих наклонностей не скрывает. Ему, как я поняла, просто нравится амбре войны.

— Теперь понятно, почему у него такие глаза. Как у контуженного.

— Зато у Макса глаза авантюриста, — вставила Эрика. — Ты не знаешь, он не воевал? В России, как мне кажется, постоянно идет война.

— Не знаю. Он ничего про себя не рассказывает.

— А тебе не интересно? — сыграла удивление Эрика.

— Абсолютно.

— Зря. Ничто так не связывает, как хороший секс и тайна.

Карина сняла с вешалки платье из джерси кофейного цвета, приложила к себе. Вопросительно посмотрела на Эрику.

— Неплохо. Примерь.

Эрика перевернулась на живот, сладко щурясь, стала следить, как Карина сбрасывает свое черное платье. Подползла и осторожно коснулась талии Карины.

— Ой! — Карина, вздрогнув, оглянулась.

— Мне показалось, что это родимое пятно. А это… — Эрика заставила Карину развернуться к свету. — Бог мой, какая прелесть!

Она ногтем пощекотала черную ящерку, ползущую у Карины от копчика к пояснице.

— Кто сделал такую красоту? Я тоже хочу!

Карина отстранилась.

— Не получится. Художника больше нет.

Эрика подперла рукой щеку. Лежала, не спуская взгляда с Карины.

Карина натянула через голову платье, расправила складки.

— Ну как?

Эрика оценивающе осмотрела ее с головы до ног.

— Ты похожа на монашку, измученную демонами. Сейчас немного подведем глазки, чтобы стали еще больше. И можно на костер.

— Нет, краситься не буду. — Карина встряхнула головой. — Пусть кожа отдыхает.

— Завидую. Ты такая свеженькая и еще вся в пушке, как персик. Так бы и съела. — Эрика хищно облизнулась.

Карина посмотрела на дверь, потом на Эрику. Эрика встала, сбросила к ногам платье. По кровати прошла к шкафу.

— Так, что же выбрать мне?

— С твоей фигурой можно носить все, что угодно. — Карина снизу вверх смотрела на Эрику. — Шейпингом занимаешься?

— Терпеть не могу спортзалы, забитые потеющими секретаршами. Пока у меня, слава богу, есть возможность кататься на лошадях и плавать в бассейне.

Эрика сняла с плечиков кофточку грубой вязки.

— Коротковата. Но зато теплая. Будь добра, посмотри, там должна быть юбка к ней. Темно-красная. Карина перебрала вещи со своей стороны.

— Нет. Может, эта подойдет?

— Странно, куда я ее подевала? — Пожала плечами Эрика. — Вечная проблема: нечего надеть и некуда сложить. Да, вот что хотела спросить: на что ты потратишь свой миллион?

Карина замерла с юбкой в руках.

— Какой миллион?

Эрика засмеялась низким грудным смехом.

— Тот, что для нас собираются завоевать наши мужчины. Насколько я понимаю, начинается дело ценой в несколько миллионов. В Леоне я не сомневаюсь. Ты, как я вижу, абсолютно уверена в Максе. Так что, пока они думают, как откопать клад, нам с тобой, подружка, пора начинать думать, на что потратить деньги. Согласись, такой тонкий и приятный вопрос нельзя отдавать на откуп мужчинам.

Странник

Как известно, человек может бесконечно долго смотреть на три вещи: на огонь, на текущую воду и на работу других. Проточной воды рядом не было, зато за спиной Максимова горел огонь в камине, и Леону Нуаре было чем себя занять, пока Максимов работал на ноутбуке. Время от времени его взгляд, устав блуждать между огнем и руками Максимова, упирался в одну точку. В эти минуты Леон цепенел, лишь пальцы продолжали играть тяжелым перстнем. Но и эти движения были скупы и несуетливы. Так делает глубоко задумавшийся человек, а не тот, кто лихорадочно ищет выход из тупика.

«Пониженный уровень тревожности, — поставил диагноз Максимов, незаметно наблюдая за журналистом. — Такие типы, чтобы вырваться из спячки, идут на обострение ситуации, лишь тогда они ощущают полноценность бытия. Чаще всего это выглядит как не мотивированная агрессия. Но очень часто это люди с задержкой в развитии, порой даже не умеющие читать. Скудость эмоциональной сферы и низкий интеллект заставляют их искать острые ощущения в банальном насилии. Леон явно не из их числа. Функция теменного и височных отделов мозга не нарушена, это очевидно. Интеллектуален, склонен к абстрактному мышлению. Творческий, эмоционально развитый тип. Такие умеют подавлять вспышки агрессии, если они мешают осуществлению тщательно разработанного плана. И саму агрессивность объясняют соображениями высшего порядка. Классический образец серийного убийцы-интеллектуала».

Тем не менее Леон Нуаре считался признанным мастером военного репортажа. Сайт фотослужбы Франс-пресс предлагал всем желающим ознакомиться с серией снимков, за которую Леон получил международную премию. Максимов просмотрел кадры на дисплее компьютера. От комментариев вслух воздержался.

Сюжет назывался «Голод в Сомали». Худущая девчонка со вздувшимся, как у всех африканских детей, животом брела по пыльной дороге. Крупный план позволял убедиться, что девочка находится в глубоком голодном обмороке, на лице жили только глаза, отчаянно вцепившиеся в какую-то только им видимую цель. Следующий кадр увеличивал обзор, показывая, что девочка не одна. Сзади нее, опустив морды к земле, трусят всклокоченные от жары и голода гиены. Их злые остекленевшие глаза жадно впиваются в изможденную человеческую плоть. Следующий кадр: девочка, уткнувшаяся лицом в пыль, и гиены, на трясущихся ногах подбирающиеся к ней. На следующем кадре гиены вырывают клочья мяса из беспомощного тела. И последний кадр: на дальнем плане в дрожащем мареве сбившиеся в кучу гиены, на переднем — очередь скелетов, обтянутых черной кожей, у полотняного навеса. Солдат в ООНовской форме черпает баланду из котла. Сухие как плети руки подставляют банки под парящую струю варева.

Максимов представил, как витийствовали эстеты по поводу жесткой черно-белой стилистики фотографий. На них так рельефно-четко выделялись ребра растерзанной девочки, и фигуры людей казались неживыми — статуэтками, выточенными из эбенового дерева. И как философствовали салонные гуманисты, рассуждая о бессмысленности помощи международного сообщества стране, где правит голод, а не правительство. Дамы передергивали ухоженными плечиками, с возмущением вздыхая о несовершенстве мира, при этом ревниво следя, чтобы их спутник, растроганный видом чужих страданий, не выписал чек на неприличную в своей щедрости сумму.

Сам Максимов увидел для себя главное, поэтому и промолчал. Натренированным глазом прикинул расстояние от места съемки до девочки. Вышло, не более ста метров. Не такая уж даль, даже по африканской жаре. И гиены при приближении здорового сильного мужчины, он это точно знал, трусливо отбежали бы в сторону В девчонке — кожа да кости, не надорвешься. Что стоило на руках донести ее в лагерь, влить в рот глоток бульона? Ничего. Но не было бы премии за лучший репортаж года.

«А может, дело даже не в деньгах и славе? — подумал Максимов, давя в себе брезгливость. — Возможно, Леон просто стервятник. И смотрит на мир холодным глазом трупоеда, только усиленным кодаковской оптикой. Что ж, тогда такого вполне могут привечать во всех „горячих точках“ по обе стороны. Там романтиков не любят, считают за придурков. А такой там, хоть с камерой, хоть с автоматом, сойдет за своего».

Взгляд Максимова который раз за встречу упал на перстень Леона. Арабская вязь на печатке сплеталась в замысловатый узор. Прочитать зашифрованную надпись не посвященный в тайну узорчатой криптографии не мог. Но Максимов, тренируя зрительную память, старательно копировал арабские надписи на раритетах. А потом у знакомого арабиста интересовался их переводом. Сегодня он еще раз убедился, что лишних знаний не бывает.

«Моя молитва и моя жертва, моя жизнь и моя смерть принадлежат Аллаху», — гласила надпись на перстне.

«Моджахеддин из Парижа? Очень странно», — подумал Максимов.

Максимов достал из бумажника кредитную карточку, ввел ее номер в строку на дисплее.

— Не беспокойся, эта информация за мой счет, — обратился он к Леону.

— Прости? — очнулся Леон.

— Я зашел на сайт одной израильской фирмы, торгующей снимками со спутника.

— Но это безумно дорого!

— А что делать? Безумнее верить на слово, имея возможность проверить. Ты же профессионал, Леон, и наверняка трижды перепроверяешь информацию. Итак. — Максимов развернул ноутбук так, чтобы Леону был виден монитор. — Это снимок района за то число, что ты мне назвал. Стык границ Таджикистана, Узбекистана и Киргизии проходит примерно вот здесь. — Максимов ручкой указал на точку на мониторе. Картинка вся состояла из песчаной гармошки гористых кряжей с редкими проблесками зеленого цвета. — Покажи маршрут, которым вы шли к кишлаку. Как отходили. И где вас накрыли правительственные части…

Леон покачал головой.

— Ты зря потратил деньги, Макс. Никаких подробностей я не предоставлю. Дьявол, как известно, прячется в деталях. А по ним очень легко вычислить и крупно навредить! тем, кто мне доверился. Я никогда не раскрываю источники информации и не подставляю доверителей. Извини, это принцип.

Максимов окинул взглядом мощную фигуру Леона. Габаритами и упрямым выражением лица он напоминал борца-тяжеловеса.

— Леон, ты мужественный парень и любишь рисковать… Но на этот раз случился небольшой перебор. Брактеат не просто испарился, его же выкрали. Кто-то даже не побрезговал проломить голову твоему русскому партнеру.

— Скорее всего, сами русские! — выпалил Леон. — Решили зажать брактеат, чтобы не вышло большого скандала.

— Возможно, — нейтральным тоном согласился Максимов. — Думаю, ФСБ с тебя хватит. Но есть же еще хозяин «золотого запаса». Или, считаешь, он уже все забыл?

Леон тяжело засопел и принялся крутить перстень на пальце.

— Будем рассуждать здраво, Леон, — продолжил давить на нервы Максимов. — Если допустить, что где-то прошла утечка информации, то количество желающих взять тебя за горло возрастает до непросчитываемой величины. Конечно, есть надежда, что они начнут толкаться локтями и мешать друг другу. Но это лишь выигрыш во времени, а не гарантия спасения. Ты согласен?

Леон промолчал, и Максимову пришлось ответить самому:

— Спорить бесполезно. Достаточно подождать. День-другой, и самый ловкий из охотников вцепится в тебя мертвой хваткой. А как допрашивают, надеюсь, на войне ты видел не раз.

Леон щелчком выбил сигарету из пачки «Житана». Закурил. Долго щурился на огонь.

— Я не в первый раз играю в такие игры, — глухим голосом начал он. — И способы страховки уже отработал. если со мной что-нибудь случится…

— То информация попадет в прессу, — закончил за него Максимов. Иронию в голосе дозировал так, чтобы раздразнить, но не разъярить. — Для этого надо быть уверенным, что твои противники не просчитали, где ты ее хранишь. Уповать на глупость людей, спасающих свою шкуру и реноме, не приходится. И главное, где гарантии, что твою информацию опубликуют? Прости, но ты мыслишь штампами из плохих детективов. Это в них, если герой добежал до пресс-конференции, то следуют хэппи-энд и любовь на шелковых простынях с главной героиней.

Леон по-волчьи оскалился. Оказалось, он так улыбается.

— Это ты мыслишь штампами бульварного чтива! Мы живем в век технологической свободы. Пока, во всяком случае. — Он указал сигаретой на ноутбук. — За полчаса такой компьютер разошлет мой файл по всему миру. Чем тебе не пресс-конференция? Файл находится в исходящей почте в нескольких компьютерах. Рассылка произойдет автоматически, если я в условленное время не дам команду отбоя. Пока я жив и способен раз в сутки набрать код на клавиатуре, бомба не взорвется. И конечно же, остались классические варианты: нотариус, ячейка в банке и несколько доверенных лиц, которых очень расстроит моя внезапная смерть. А смерти я не боюсь. Потому что знаю, грызня между псами, что меня затравили, начнется такая, что от своры останутся только кровавые ошметки. Фигуранты этого скандала едва ли надолго переживут меня, в этом я уверен.

«Ничего не скажешь, со всех сторон подстраховался. Остается проверить, как он реагирует на стопроцентный проигрыш».

Максимов невольно бросил взгляд за спину Леона. Там всю стену занимал застекленный шкаф с охотничьими ружьями. Другого оружия поблизости не было. Если не считать кулаков, пепельницы и бутылки ликера на столе.

— Леон, я не знаю, что хранится в твоем файле. Уверен, что информация взрывоопасная. Иначе ты бы не был так уверен в себе. Я внимательно выслушал твою историю. Она красива, как восточная сказка, и правдива, как все репортажи о войне. Все сводится к принципу: «Я там был, а вы — нет. Поэтому слушайте, раскрыв рты». Но я попробую придумать свою историю, глядя на эту картинку. Обрати внимание, что буду использовать только информацию, что прочитал на сайтах информационных агентств.

Максимов подвинул кресло, чтобы оказаться боком к Леону, и стал водить ручкой по монитору.

— Итак. В районе вот этого горного селения в Таджикистане находился тренировочный лагерь боевиков. Набрали в него всякий сброд и три месяца шлифовали мозги Кораном, попутно обучая азам диверсионно-разведывательной деятельности. Инструкторами работали два афганца и узбек, служивший в ВДВ. Не придумал, а цитирую по сайту Франс-Пресс. Из того же источника нам известно что в виде выпускного экзамена группа из полсотни чело век должна была совершить рейд на территорию Узбекистана. Успешно сдавшим экзамен обещали по полторы тысячи долларов и трудоустройство в отрядах моджахеддов? по ту или другую сторону Пянджа. И далее произошло следующее.

Максимов нажал клавишу, сменив снимок на мониторе. Теперь увеличение позволяло в деталях рассмотреть все складки местности.

— Оптимальный маршрут — держаться этой дороги. Но группа сделала крюк. Возможно, инструкторы решили заставить новобранцев попотеть. А может, имели приказ оказаться в день «Д» в максимальной близости от Мертвого города. Затем, словно по команде, они резко свернули на северо-восток. И через двое суток марша уткнулись в границу Узбекистана. Далее опять цитирую сообщение Франс-Пресс. Вместо того чтобы скрытно просочиться через границу, они идут на заставу и требуют пропустить их. Естественно, узбекские пограничники гордо их послали. И группа решила прорываться с боем. Если решили сделать все, чтобы их обнаружили, то своего они добились. В район по тревоге выдвинулись правительственные части. Но и тогда наши бойцы за веру повели себя, как последние самоубийцы. Вместо того чтобы рассыпаться на группы и затаиться, они вступают в непрерывные боестолкновения и медленно отступают, как я подозреваю, по заранее разработанному маршруту. Вот здесь их окончательно блокировали. — Максимов указал на карту. — Продержали сутки под огнем, а потом высадили вертолетный десант на господствующую высоту. Через два часа все было кончено.

Максимов посмотрел на напряженно молчащего Леона.

— Только не смейся, Леон! Но, если верить официальным источникам, один из оставшихся в живых задержанных на допросе показал, что группа шла свергать президента страны. Со времен Че Гевары на моей памяти это единственный случай^[44] такой политической наглости. Только представь, пятьдесят подростков с автоматами идут рейдом на столицу! Тем не менее в этом абсурде есть логика. Если допустить, что плохо подготовленных бойцов, а фактически — смертников использовали для отвлекающего маневра.

Леон не смеялся. Он хищно скалился, зло терзая зубами фильтр сигареты. Максимов успокоил себя тем, что шариковой ручки в стальном корпусе вполне достаточно, чтобы одним ударом купировать возможный всплеск агрессии Леона.

Но Леон быстро взял себя в руки. Выдохнул, расслабленно откинувшись в кресле.

— Фантазируй дальше, — разрешил он.

— Только перед этим один вопрос. Хочу убедиться, что ты действительно входил в группу захвата. Вы выдвигались к Мертвому городу скрытно, как я понял. Шли шесть суток. Вопрос: через сколько часов делались привалы?

Леон с нескрываемым подозрением посмотрел на Максимова. Не удержался и бросил взгляд на монитор. Этого быстрого движения глаз хватило, чтобы Максимов рассмеялся. Он хлопнул Леона по напряженному плечу.

— Можешь не отвечать! И так ясно, что группа шла с интервалами, соответствующими пролету спутников-шпионов над районом. Вопрос, откуда у командира взялось расписание, задавать не буду Это военная тайна, в которую лезть не хочу.

— Такое впечатление, что ты не археолог, а профессиональный коммандос, — проворчал Леон, сверля Максимова взглядом.

— Я ученый, Леон. А ученый — это развитый интеллект, натренированный на поиск и обработку большого объема информации. Специализация роли не играет. А военное дело — такая же наука, как и все прочие. Было бы свободное время и доступ к информации, можно изучить азы любого ремесла. Так меня учил дед. Но вернемся к фантазиям. — Максимов обвел кружком сплетение тонких белых линий вокруг группы мелких точек. — Думаю, это и есть бывший урановый рудник. Или Мертвый город, как ты его называешь. В день «Д» сюда подошел отряд высоко профессиональных бойцов. Думаю, человек десять-пятнадцать, не больше. Почему? Для налета на караван из трех грузовиков с охраной больше и не надо. Вы же не собирались штурмовать Мертвый город. И от погони отрываться легче врассыпную. Кстати, о погоне. Сколько времени вам подарили эти самоубийцы?

— Откуда мне знать?! Я ведь даже не подозревал о их существовании.

— Тем не менее ты жив, а они — нет.

— Жизнь на войне покупается смертью других, — равнодушно, как о банальной истине, сказал Леон.

— Вот с этим тезисом не могу не согласиться… Ты — единственный оставшийся в живых.

Максимов взял из пачки Леона сигарету. Задумавшись, покрутил в пальцах зажигалку.

«Нестыковочка получается. Хозяин груза не мог не отдать команды взять хотя бы пару человек живыми. А уходили, если не дураки, не одной группой, а врассыпную, разбившись на тройки. Так больше шансов донести хотя бы часть похищенного. Расчет же делали на скандал, а для него, как. уже известно, хватило и одного единственного брактеата. Что-то тут не клеится», — рассуждал Максимов, забыв о сигарете.

Леон взял сигарету, потянулся к зажигалке. Максимов, очнувшись, чиркнул ею, поднося язычок пламени. В его отсвете перстень Леона вспыхнул медно-красным огнем.

* * *

…В кромешной темноте пещеры ярко вспыхнул огонь зажигалки. Язычок задрожал, стал клониться вбок. Сквозняк уходил дальше, в гулкую черную пустоту.

Перстень на пальце Муххамада вспыхнул медно-красным огнем, цвета низкого Марса на южном небе. Рядом с ним загорелась алая звездочка, и в темноте поплыл острый запах гашиша.

В темноте завозились люди, потянулись ближе к закурившему волшебную смолу, что снимает усталость и дарует видения райских кущ. Измотанные люди в кисло пахнущей козлятиной одежде хотели одного — забыться. Забыть про избитые в кровь ноги, растертые лямками плечи и пропитавшуюся потом одежду. Они уже знали, что шестеро их братьев приняли смерть, как полагается воинам, — с оружием в руках. Знали, что настал их черед. И теперь хотели хоть одним глазком посмотреть на то, что их ждет по ту сторону смерти.

«Почему нет?» — вдруг задал себе вопрос человек. И не получил на него отрицательного ответа.

Логика жизни проста: убей — и живи. А смерть третий день носилась в знойном воздухе, хлеща лопастями вертолетов. Было ясно, что их травят слишком умело, чтобы дать шанс уйти живыми. Никто из шести человек, что устроился на привал в этой пещере, не выйдет в условленную точку, где их ждет эвакуация. Да и кто сказал, что им полагается эвакуация? Никаких гарантий, что все не кончится прицельный выстрелом в затылок.

Про пещеру никто не знает. Муххамад нашел ее чудом.

Так и проскочили бы мимо лаза, в который с трудом можно протиснуться, если бы он не оступился и не упал между двумя валунами. Здесь можно отсидеться до второго пришествия. Но эти моджахеддины обязательно пойдут дальше. Они усе поклялись на Коране, черт их возьми! Но если подумать… Шесть недельных пайков и запас воды на шесть человек. Одному хватит. Так почему бы и нет?

— Ай, иншалла,^[45] — произнес он вслух. Прозвучало с тем же восточным фатализмом, что до сих пор поражал его в этих людях.

Кто-то из них улыбнулся, в отсвете уголька сигареты вспыхнула белозубая улыбка. Им нравилось, что этот белый человек неумолимо становится таким же, как и они. В конце концов, этот чужак тоже шел самой короткой тропой в сады Аллаха — тропою воина.

И никто не увидел, как он вытащил из ножен нож. Было слишком темно, а лезвие ножа было черненое и не давало блика…

* * *

Закуривая, Максимов прикрыл глаза, чтобы не выдать себя.

На лестнице послышались шаги. Сверху в гостиную спускались женщины. Вечерние наряды они сменили на костюмы, более подходящие для интерьера охотничьего домика. На Карине было платье из тонкой шерсти, из-под его края выглядывали остроносые сапожки. Эрика оделась, как цыганка в фильмах Кустурицы: ярко и с бору по сосенке.

— Судя по вашим лицам, мы вовремя. — Эрика, улыбаясь, обвела взглядом мужчин.

Кресел было всего три. Карина, обойдя стол, присела на подлокотник кресла Максимова.

Эрика в кресло не села, проходя мимо Леона, потрепала его по волосам.

— Слава богу, додумался развести огонь в камине. Дом выстужен, словно сто лет тут никто не жил. Жутко замерзла!

Она встала у огня, за спиной Максимова. Он был уверен, что Эрика воспользовалась поводом, чтобы бросить взгляд на монитор.

— Если вы уже закончили, то можно будет что-нибудь приготовить на огне. У нас есть копченые колбаски.

— Я их съел, — смущенно признался Леон. — Когда волнуюсь, жутко хочу есть.

— Бедненький! Но хоть что-нибудь осталось?

— Консервы. Сыр трех сортов и вино. Эрика тихо засмеялась.

— Француз не пропадет. А как остальные?

— Лично я не голоден. Ты как? — Максимов поднял голову и посмотрел на Карину.

Странно, но смущенный вид Леона нисколько ее не забавлял. Она разглядывала его с брезгливой гримаской на лице, как смотрят на неухоженного зверя, только что выбравшегося из берлоги и отравляющего всю округу смрадом свалявшейся за зимовку шкуры.

Максимов прижал Карину за талию, привлекая ее внимание. В ответ на его вопросительный взгляд она тихо прошептала по-русски: «Потом расскажу».

Леон встал, тяжко ступая по полу бутсами, прошел к бару.

— Что будут дамы?

— А вы уже закончили? — поинтересовалась Эрика.

— Думаю, да.

«Разбежался! — усмехнулся Максимов. — Все только начинается».

— Осталось только обсудить условия, — произнес Максимов, адресуя слова больше Эрике, чем Леону.

Как и предполагал, Эрика тут же вышла из-за его спины, грациозно разбросав полы цветастой юбки, опустилась в кресло.

— Карина, что ты пьешь? — спросила она. Карина молча указала на бутылку ликера на столе.

— Леон, еще одну рюмку. А мне — мартини, — распорядилась она. С лучезарной улыбкой обратилась к Максимову: — Какие условия?

— С русскими больше никаких сделок! — подал голос Леон.

Он вернулся к столу, передал бокал с мартини Эрике. Поставил пустую рюмку. По кивку Максимова разлил ликер. Грузно опустился в кресло.

— Ты уж извини, Макс, но я не вижу мотивов для соглашения. Да и о чем договариваться? Я убежден, что профессор Арсеньев причастен к тайным операциям с культурными ценностями. Иначе ты бы здесь не сидел, я прав? Фактуры по рейду к Мертвому городу у меня достаточно, включая фотографии разгромленного каравана и кое-что из трофеев. Доказательств хватит и без брактеата. А то, что русскому проломили голову, лишний раз свидетельствует, что скандал уже достиг определенного градуса. Сейчас эту сенсацию у меня оторвут с руками.

Максимов намеренно проигнорировал выпад Леона и все внимание переключил на Эрику. Она тоже не сводила с него глаз. На лице удерживала выражение вежливого внимания, но он чувствовал, что ее интерес гораздо глубже, чем она хочет показать.

— Эрика, зачем красивой, самодостаточной и умной женщине Пулитцеровская премия?^[46]

Брови Эрики взлетели вверх.

— Ты, конечно же, феминистка, но не настолько, чтобы забыть, что ты женщина. Красивая женщина, подчеркну. Женщина, знающая силу своей красоты. К тому же слишком аристократична, чтобы встать под знамена борцов за демократию и мир во всем мире. Ты умеешь радоваться жизни и вряд ли обменяешь ее на миг дешевой славы.

Максимов почувствовал, как под его рукой напряглась спина Карины. Погладил между острыми лопатками, успокаивая.

— Вот Леон — другое дело, — продолжил он. — К риску ему не привыкать. Но ради чего рисковать? Ради идеи, иллюзий и химер? Так это удел пушечного мяса, а не умного человека. А ты умен, практичен и расчетлив, Леон, если с такой профессией сумел до сих пор остаться в живых. Видишь, я высокого мнения о тебе. — Максимов сделал паузу, пригубив ликер. — Несмотря на то, что ты посмел спекулировать добрым именем моего деда.

Леон нахмурился.

— Профессор Арсеньев скомпрометирован — это факт, — с нажимом произнес он.

— До встречи с тобой меня это тревожило. А теперь — нет. — Максимов перевел взгляд на Эрику, вновь обращаясь только к ней. — Позволю себе процитировать Генри Киссенджера:^[47] «В политике есть принципы и есть национальные интересы. Плохо, когда в угоду принципам жертвуют национальными интересами». А так как я сам себе государство, то мои личные интересы доминируют над моральными принципами. Родственные отношения — это лишь принцип. Но есть личные интересы. Я ясно выразился?

Леон бросил на Эрику недоуменный взгляд. А она расхохоталась, закинув голову.

— Браво, Макс! Зверь почуял добычу, не так ли? — Она отсалютовала Максимову бокалом с мартини. — Леон, что ты выпучился? Макс же ясно сказал, он хочет свою долю.

— И не от Пулитцеровской премии, естественно, — вставил Максимов.

— Один уже просил долю. Сейчас лежит с пробитой головой, — пробурчал Леон.

— Надеюсь, что мне повезет. Как до сих пор везло вам, — парировал Максимов. Он поднял взгляд на Карину. — Похоже, моя дорогая, нам выпал шанс заработать кругленькую сумму. Дело в том, что в горах Таджикистана лежит клад. Как ты считаешь, сколько нам полагается, если мы поможем его откопать?

— Пятьдесят процентов, — не задумываясь, ответила Карина.

— Устами младенца, — улыбнулся Максимов.

Эрика промолчала, пощипывая губами кромку бокала.

А Леон выпалил:

— Бред!

— Не больший, чем рассчитывать, что я поверю в сказку о том, что полтора десятка человек унесли на себе содержимое четырех грузовиков. По горным тропам, ага! — Максимов стал предельно серьезен. — Вывод: из груза взяли только самое ценное. На себе уносили лишь малую толику, чтобы подтвердить успех операции. А большая часть похищенного укрыта где-то в районе Мертвого города. Только вы, ребята, избрали весьма неудачный предлог, чтобы туда вернуться. И хозяин груза, и поставщики, и заказчик операции боятся одного — привлечь к себе внимание. Так какого черта вы решили играть в журналистское расследование? Или вы рассчитывали, что на гребне волны скандала вас принесет прямо к кладу? Как человек немного сведущий в «черном» арт-бизнесе, смею утверждать, что вы сделали все, чтобы оказаться в Рейне раньше, чем взойдет солнце. Леон набрал воздуха, готовясь что-то сказать, но Эрика резко его осадила:

— Помолчи! — Она сделала маленький глоток мартини и отставила бокал. — Если у тебя есть конкретное предложение, я готова обсудить условия контракта.

«Вот и выяснили, кто в доме хозяин», — подумал Максимов.

В Эрике, наконец, взыграла кровь предков, привыкших чувствовать себя хозяевами положения, как бы ни складывались обстоятельства.

Спецоперация

В чаще леса воздух сделался густым и влажным, как в остывшей бане. И пахло так же: сырым деревом и раз мокшей хвоей. Стало труднее дышать. Впрочем, это Энке списал на нервное напряжение. В движении оно, он знал, не так бы чувствовалось, а стоять на месте, прислушиваясь к ночным шорохам, — пытка.

Он невольно позавидовал молодым, тем, что сейчас беззвучно, ступая по-кошачьи, крались к домику. У них уже достаточно опыта, чтобы удары сердца не ухали в груди, заглушая собой все вокруг. И они все еще молоды — могут пьянеть от ощущения предстоящей схватки. Они все еще считают, что выживает тот, у кого не дрогнет рука, у кого между мыслью и ударом проходит доля секунды.

Счастливцы!

Сам Энке давно перешел в возраст мудрости, когда знаешь, что дар предвидения важнее грубой силы, а удар надо наносить только в нужный момент, и не беда, если ждать его приходится бесконечно долго. Главное — не упустить момент.

Он стоял, прижавшись спиной к толстому стволу. Слева, сквозь редеющие кусты, в лунном свете белела колея, уводящая от асфальтовой дороги к охотничьему домику. Сам домик отсюда не был виден, Энке не решился приблизиться: ходить так же бесшумно, как молодежь, уже разучился.

Энке посмотрел на светящийся циферблат часов. Прошло десять минут, как фигуры в черных комбинезонах растаяли в темноте. Сейчас наверняка его люди взяли дом в кольцо и медленно подкрадываются к рубежу атаки.

Энке достал мобильный телефон. Нажал первые три цифры кода. И остановился.

— Черт! — прошептал он. — Тебе действительно пора на пенсию. Забыть семь цифр, это надо же!

Пришлось лезть в карман за визиткой. Плащ заскреб по шершавому стволу, зацепившаяся за рукав ветка, выгнувшись, тихо треснула. Энке замер.

«Хорошо, что старых мозгов хватило остаться здесь и не соваться дальше! Шума наделал бы, как медведь».

В зеленом свечении дисплея он рассмотрел номер на карточке. Быстро потыкал пальцем в кнопки набора. Плотно прижал трубку к уху.

— Еще раз здравствуй, друг, — пришлось говорить шепотом и по-русски. — У тебя осталась моя вещица. Я зайду через пару минут и заберу ее.

Он отключил связь.

Что-то больно кольнуло в шею. Так, что Энке не удержался и хлопнул ладонью, накрыв место укола. Боль не утихла, жаркой волной хлестнула к плечу и дальше, вниз — к сердцу.

Энке поднес ладонь к лицу. Пальцы были измазаны чем-то черным.

«Для комара многовато. Клещ, наверное», — подумал он.

И тут горло сдавила судорога, Энке широко распахнул рот, пытаясь вздохнуть, но не смог.

Последнее, что он увидел, была темнота, которая начала сгущаться, принимая очертания низкорослого худого человека.

А потом темнота залепила глаза…

Черное солнце

Энке оказался слишком грузным, чтобы подхватить его на руки. Поэтому Сакура прижал его спиной к дереву и придерживал, позволяя телу скользить вниз по стволу. Энке оседал на ослабевших ногах, яд еще не сделал мышцы каменными, он лишь сжал в комок сердце и сдавил горло.

Уложив Энке на траву, Сакура первым делом вытащил из его скрюченных пальцев мобильный телефон. Отщелкнул заднюю крышку, отсоединил пластинку сим-карты. Все, что хранилось в памяти телефона, теперь стало трофеем. Сакура пошарил по внутренним карманам одежды убитого. Нашел записную книжку. Вместе с сим-картой спрятал за пазухой комбинезона.

Опустился на колено, пошарил рукой в траве. Нашел визитную карточку, прочел надпись на ней. На секунду замер. Приняв решение, спрятал карточку в свой карман.

Напоследок дунул на веки Энке. Тонкая кожа не дрогнула.

Сакура выпрямился. Встал лицом туда, где в темноте чувствовал движение. Вытянул руки с загнутыми вверх ладонями.

«Раз. Два. Три… Еще двое. Еще… Всего — девять человек».

Сакура взмахнул руками, резкими ударами ладоней прочертив в воздухе иероглиф «невидимость».^[48] Упав на одно колено, Сакура замер.

Через несколько секунд луч лунного света вынырнул из-за ствола. Серебристый свет залил траву, четким контуром высветил безжизненное тело Энке. Только Сакуры уже не было. Он растворился во влажном воздухе, ничем не потревожив ночной тишины.