Утверждение политической системы, преобразования в области экономики были связаны со сложными процессами, происходившими в социальной сфере. По окончании гражданской войны российский социум являл собой общество разорванных общественных пластов и связей. Кардинально изменилась социальная структура. Огромными были людские потери – начиная с 1914 г. они составили около 20 млн человек; более 2 млн человек эмигрировали из России. Происходила ликвидация остатков эксплуататорских классов – дворянства, буржуазии, чиновничества, духовенства, офицерства, буржуазной интеллигенции. Сократилось городское население, численность промышленных рабочих в ведущих индустриальных центрах уменьшилась в 5–7 раз, начался процесс деклассирования пролетариата – рабочие возвращались в деревню к крестьянскому труду. Белый и красный террор, разруха, голод, эпидемии унесли тысячи жизней, породили детскую беспризорность (в 1922 г. насчитывалось около 7 млн бездомных детей), привели к резкому росту преступности. Общество в целом устало от войны, потрясений, нуждалось в передышке.
Переход к новой экономической политике был с одобрением воспринят в широких слоях населения. Крестьянство получило возможность хозяйствовать на своей земле. Восстановление промышленности и торговли создавало новые рабочие места. Эту политику поддержала значительная часть интеллигенции, так как рассчитывала, что в ее рамках будет расти и усиливаться класс новых собственников, который заставит власть отказаться от экстремизма в экономике и политике и эволюционировать в направлении становления «нормальных» буржуазно-демократических порядков. Эти настроения нашли отражение в сборнике статей «Смена вех» (Прага, 1921), который дал название всему течению – «сменовеховство».
Однако в обществе имелись и социальные силы, не заинтересованные в НЭПе. Большевики, стремясь разрушить старое общество и расчистить таким образом место для строительства нового, обращались к низшим, наиболее темным и необразованным слоям рабочего класса и крестьянства. Им казалось, что чем меньше приобщены эти люди к старой, по определению буржуазной культуре, тем легче и быстрее они воспримут новые социалистические идеалы. Еще в 1918 г. М. Горький писал, что большевики выдвигают «подстрекательские лозунги, пробуждая самые низменные и темные инстинкты толпы». Следствием этого стало то, что ценностные ориентации, настроения, жизненные устремления низших социальных слоев, деклассированных элементов стали играть существенную роль в обществе. Лозунг социальной справедливости воспринимался ими как призыв к перераспределению общественного богатства, трансформировался в их сознании в доступное и понятное – «грабь награбленное». Именно эти социальные слои негативно относились к НЭПу, который заставлял мириться с имущественными различиями. Горожане были недовольны сохраняющейся безработицей, ростом цен на продовольствие, отменой карточек. Значительная часть крестьянской бедноты стремилась улучшить свое положение на основе принципа: «Отнять и разделить». Многие не могли спокойно смотреть на жирующих в дорогих ресторанах частников-нэпманов: «За что боролись в гражданскую?!» Эти настроения были сильны также в среде партийных и советских работников. Переход к форсированию социалистического строительства в конце 20-х годов был близок психологии отсталых слоев рабочих и крестьян, склонных к штурмовым методам, стремящихся быстрее, несмотря ни на что, вырваться из трудностей.
С конца 20-х и в течение 30-х годов в социальной сфере набирает силу тенденция вытеснения тех социальных групп, которые не были связаны с государственной или коллективной, кооперативной собственностью. Жесткий налоговый пресс и репрессивные меры привели к исчезновению нэпмановской буржуазии (владельцев и арендаторов мелких и средних промышленных предприятий, частных торговцев). В результате политики сплошной коллективизации и ликвидации кулачества в деревне исчезли крестьяне-единоличники, сформировалось колхозное крестьянство. При этом жертвами репрессий стали по разным подсчетам от 5 до 7 млн крестьян и членов их семей, около 5 млн человек погибло от голода 1932-1933 гг. в зерновых районах страны, что явилось следствием применения чрезвычайных мер при проведении хлебозаготовок.
В 1933 г. была введена паспортная система, однако колхозникам паспорта не выдавались и они оказались фактически прикрепленными к колхозам, не имея права выехать из села без разрешения.
Чрезвычайно важным процессом, отражавшим структурные изменения советского общества в этот период, стало резкое увеличение численности фабрично-заводских рабочих, городского населения. Так, в течение только первой пятилетки численность рабочих увеличилась с 2,7 до 12,4 млн человек. Всего с 1926 по 1939 г. городское население возросло на 30 млн человек. Эти изменения в социальной сфере свидетельствовали о переходе от традиционного к индустриальному типу общества.
Сложным оставалось положение интеллигенции, политика правящей партии по отношению к ней была противоречивой. С одной стороны, советская власть в условиях разворачивающейся индустриализации нуждалась в специалистах и стремилась привлечь их на свою сторону, используя различные средства, а с другой – испытывала к ним глубокое недоверие. При этом техническая интеллигенция, связанная с производством, была объявлена более классово близкой пролетариату, чем гуманитарная. Такой подход обусловил эмиграцию и принудительную высылку из страны в 20-е годы большого числа представителей творческой интеллигенции.
В 30-е годы политика по отношению к старой интеллигенции еще более ужесточилась. Состоялся ряд публичных процессов над ее представителями, которых обвиняли во вредительстве и помощи классовым врагам. Эти процессы позволяли возложить на интеллигенцию ответственность за хозяйственные трудности, диспропорции и сбои в экономике, возникшие в результате форсирования индустриализации (т.е. снять ответственность за перечисленное с руководства страны и партии). Старых специалистов предстояло заменить новой интеллигенцией, которая формировалась за счет выходцев из рабочих и крестьян.
Форсированная индустриализация, хаотический и непланируемый рост городов привели к перебоям в снабжении их продовольствием, обострению жилищной проблемы. Материальное положение рабочих и их семей ухудшалось, произошло снижение реальной заработной платы. На многих стройках восторжествовал принцип: «сначала – завод, потом – город». Резко обострился и без того огромный, как тогда говорили, «товарный голод». Постоянные перебои в снабжении городов заставляли вводить карточную систему распределения товаров. Во второй половине 30-х годов положение рабочих и крестьян начало улучшаться, однако фактический жизненный уровень большинства городских слоев был ниже уровня 1928 г. Но даже временная стабилизация положения, некоторый рост благосостояния способствовали росту энтузиазма, что выразилось, в частности, в развитии стахановского движения.
Под влиянием коренных изменений, происходивших в различных сферах общества, стал складываться новый тип личности. В советской историографии этот процесс рассматривался как процесс улучшения природы человека, воспитания в нем новых качеств – коллективизма, товарищества, самоотверженности, преданности социалистическим идеалам, умения подчинять личные интересы общественным. В литературе последних лет оценки изменились – советский человек потерял привлекательные качества и приобрел отрицательные черты: он – раб, исполнитель, его идеал – убогое равенство. Далеко не так однозначно оценивали изменения в русском национальном типе многие философы и историки русского зарубежья, западные исследователи.
Очевидно, что тип личности советского человека формировался под влиянием различных факторов. Пережитые страной потрясения, ускоренная индустриализация и урбанизация (рост городов) привели к тому, что в стране появились миллионы людей, оторванных от родной почвы, вынужденных расстаться с привычным сельским образом жизни, освоить новый городской быт. Люди, выбитые в силу разных причин из своих социальных ячеек, потерявшие связь с традиционной культурой и привычным бытом, с трудом привыкали к жизни в городе, укоренялись на новом месте.
Стремительное увеличение числа людей, связанных с современной техникой, индустриальным трудом, существенно изменило социокультурные характеристики общества. Русский философ Н. Бердяев называл технику и технизацию жизни силой, «имеющей почти космическое значение для судеб человечества». Он подчеркивал, что техногенная цивилизация превращает человека в образ и подобие машины, приводит к распадению человека на те или иные функции, нивелированию личностного, индивидуального начала в человеке, облегчая возможности манипулировать им. Причем эти процессы не зависят от общественного строя, являются закономерным следствием перехода к индустриальному и городскому обществу.
Одним из важнейших факторов формирования особого типа личности советского человека являлась официальная идеология, утверждавшая в обществе новую систему ценностей, нравственно-этических установок. Она претендовала на всеобщность, на воплощение истины и исторической справедливости, при этом провозглашаемые ею идеалы должны были приниматься на веру, а их осуществление относилось в область будущего. Кроме того, необходимое для реализации социалистических идеалов радикальное переустройство общества и человека предполагалось осуществить, используя насилие. В новой системе ценностей человеческая индивидуальность ценилась низко, каждый должен был ощущать себя прежде всего участником строительства нового общества, готовым пожертвовать всем ради общего дела. Однако, признавая значимость официальной идеологии в жизни советского общества, нельзя не согласиться с теми исследователями (А. Гуревич, И. Кондаков), которые считают, что в обществе укореняются преимущественно те стороны идеологии, которые находят себе почву в культурных архетипах, в ментальности народа, перерабатываясь в соответствии с ними.
В свое время еще Н. Бердяев, Г. Федотов, Н. Лосский писали о том, что разительное отличие советского человека от русского – кажущееся. Так, по мнению Федотова, революция разрушила в русском человеке лишь верхние исторические пласты, сформировавшиеся в XVIII-XIX вв., привела к торжеству московского типа: «Вековая привычка к повиновению, слабое развитие личного сознания, потребности к свободе, легкость жизни в коллективе, «в службе и тягле» – вот что роднит советского человека со старой Москвой». Перенос столицы в Москву может в этом смысле рассматриваться как акт символический. Поработала над русским человеком и советская власть – благодаря ей он усвоил «поверхностное, суженное содержание современной цивилизации – военно-спортивный быт, марксизм, дарвинизм и технику».
Несмотря на все трудности, масштабность социально-экономических преобразований 30-х годов рождала в людях чувства оптимизма, сопричастности великой эпохе. В жизнь вступали поколения людей, выросших при советской власти, искренне преданных ей и готовых защищать ее с оружием в руках. Они верили, что в нашей стране создается самый прогрессивный и справедливый общественный строй. В дневнике Жени Рудневой, московской школьницы, в годы войны – летчицы, можно прочесть следующие строки, написанные в 1937 г.: «Единственную отраду находишь в газетах, когда читаешь о нас, о СССР – моей чудной Родине. Сегодня ровно год с того дня, когда товарищ Сталин делал доклад о проекте Конституции, через 10 дней – День Конституции, через 17 дней – выборы в Верховный Совет СССР. У всех приподнятое настроение... Я живу полнокровной жизнью. И как мне не любить моей Родины, которая дает мне такую счастливую жизнь?!»
Вместе с тем следствием массовых репрессий, установления административно-командной системы стали такие черты общественного сознания и поведения, как отказ от самостоятельности в принятии решений, слепое подчинение приказам, боязнь ответственности, складывание психологии «человека-винтика» в государственном механизме, падение творческой инициативы, страх и подозрительность.
Для советского общества характерны были готовность принять желаемое за действительное, отрицание критики и сомнений в превосходстве собственной модели развития. Общественное сознание воспринимало и оценивало прошлое и настоящее через призму жестких дуальных категорий. Деление мира на «своих» и «чужих», на друзей и врагов ориентировало, нацеливало общество на борьбу. «Мы» – первая и единственная страна социализма, «они» – враждебное капиталистическое окружение, столкновение этих двух миров неизбежно. Типичный образ СССР дан в одном из выступлений Сталина тех лет: «Среди бушующих волн экономических потрясений и военно-политических катастроф СССР стоит отдельно, как утес, продолжая свое дело социалистического строительства, борьбу за сохранение мира». Очень точно эта специфика общественного сознания отражена в поэтических строках:
... Я, помню, не жалел под праздник
Ни черной туши, ни белил,
Весь мир на белых и на красных
Безоговорочно делил.
... Я знал про домны Приазовья
И что опять бастует Рим.
И я к друзьям пылал любовью
И был к врагам непримирим!
Е. Винокуров. Из стихов о детстве
Психология жизни в осажденной крепости, ожидание войны, необходимость быть бдительными в окружении многочисленных внешних и внутренних врагов прочно вошли в сознание предвоенного общества.
Культура
В 20-30-е годы сложные и противоречивые процессы происходили в сфере культуры. Вызванная революцией к жизни стихия разрушения нанесла ощутимый удар по православной культуре, культуре русской провинции, усадебной культуре. Вместе с тем революция не могла в одночасье погасить творческую энергию русского культурного возрождения. Именно его импульсами объясняется появление в начале 20-х годов многих новых художественных течений, научных школ в социологии, психологии, педагогике, естественных науках.
Несмотря на тяготы гражданской войны, организовывались фольклорные и этнографические экспедиции, создавались новые музеи, издательства. Одно из самых известных – издательство «Всемирная литература», которое проводило большую просветительскую работу. В его редколлегию входили М. Горький, А. Блок, Н. Гумилев, Е. Замятин, К. Чуковский. Появилось много литературных кружков и студий, в которых занимались люди из различных социальных слоев, руководили ими известные литераторы, такие, например, как В. Ходасевич, А. Белый. Широкий размах приобрело самодеятельное театральное движение.
Таким образом, в революции одновременно проявилась как разрушительная, так и созидательная сила. Доминирование разрушительных тенденций объяснялось не только тем, что революция сама по себе призвана прежде всего разрушать, но и тем, что в активные действия в большинстве своем были вовлечены не культурные, способные к положительной работе силы, а самые неразвитые и темные. По мере того как эти силы все более утверждались в государстве, они подминали под себя и ту стихию творческой энергии, которая пробивалась на начальном этапе революции.
Важное место в культурной жизни 20-х годов заняли дискуссии об отношении к культурному наследию прошлого и о том, какой должна быть новая культура. Сторонники левых течений считали необходимым отказаться от буржуазной культуры, порвать с прошлым, создать нечто абсолютно новое вне исторических и культурных традиций. В 1917 г. была образована организация «Пролетарская культура» (Пролеткульт), члены которой были противниками старой культуры и выступали за создание новой, настаивая на том, чтобы она была чисто пролетарской, т.е. должна адресоваться пролетариату и создаваться только пролетарскими художниками и писателями.
Кроме того, представители авангарда считали, что искусство является средством преобразования социальной действительности и воспитания нового человека. Важнейшее положение их эстетической системы: искусство – не только способ отражения реального мира, реальной действительности, но и средство ее преобразования, изменения. Видным деятелем Пролеткульта А. Гастевым был введен термин «социальная инженерия». Применительно к искусству он означал радикальную перестройку его средствами не только социальной жизни, но и психики человека. Один из лидеров группы «Левый фронт» (ЛЕФ), футурист С. Третьяков, писал, что «работник искусства должен стать психо-инженером, психо-конструктором…».
Идея «ковки нового человека» средствами литературы и искусства была одной из центральных в дискуссиях творческой интеллигенции 20-х годов, ее разделяли представители различных течений русского авангарда. Поисками новых выразительных форм для решения этой задачи в литературе были заняты группа ЛЕФ, в которую входили В. Маяковский, Д. Бурлюк, О. Брик, в театре – Вс. Мейерхольд, в архитектуре – К. Мельников, в кино – С. Эйзенштейн, Г. Козинцев и многие другие. В изобразительном искусстве левые течения были представлены: Обществом художников-станковистов (ОСТ), группой «4 искусства» (К. Петров-Водкин, П. Кузнецов), Обществом московских художников (ОМХ) (П. Кончаловский, И. Машков, А. Лентулов, Р. Фальк), конструктивистами (В. Татлин, Л. Лисицкий) и др.
Сторонники левых течений в силу своей революционной природы оказались в центре социального взрыва, первыми стали сотрудничать с новой властью, видя в ней родственную им силу. Они приняли участие в реализации плана монументальной пропаганды, занимались «революционным» оформлением городов. М. Шагал, один из «отцов-основателей» современного искусства, а в годы революции – комиссар Наркомпроса, позже писал об этом времени: «…Ленин перевернул Россию вверх ногами точно так же, как я поступаю в своих картинах».
Выдвинутая авангардом фундаментальная концепция создания нового человека стала главной задачей советской культуры. Однако в вопросе о выразительных средствах и формах новой культуры правящая партия сделала выбор в пользу традиционализма и реализма, директивным порядком запретив эксперименты в этой области (постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г.) и объявив социалистический реализм единым и обязательным художественным методом для советской литературы и искусства. Этот выбор был сделан в значительной степени в связи с убеждением большевиков в том, что новая культура, которой придется обращаться к недостаточно образованным и культурным слоям населения, должна использовать наиболее привычные и понятные для этих социальных слоев формы.
В Уставе Союза советских писателей, созданного в 1934 г., формулировались основные принципы нового метода, указывалось, что он «требует от художника правдивого исторически конкретного изображения действительности в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма».
Одной из главных задач советского искусства стало создание образа положительного героя, активного преобразователя жизни, беззаветно преданного партии и государству, на которого должны были равняться все советские люди, особенно молодежь. Отличительной чертой искусства стал социальный оптимизм. Им пронизаны романы М. Шолохова, Л. Леонова, В. Катаева, Н. Островского, фильмы «Чапаев» С. и Г. Васильевых, «Земля» А. Довженко, «Депутат Балтики» И. Хейфица и А. Зархи, «Комсомольск» С. Герасимова, трилогия о Максиме Г. Козинцева и др.
Наиболее талантливые произведения тех лет отразили сохранившуюся инерцию революционного подъема, романтическое видение событий революции и гражданской войны, энтузиазм созидателей нового общества, искренне веривших в возможность осуществления своей мечты.
В 30-е годы художественная культура становилась все более канонической, в ней утвердилась строгая иерархия жанров и тем. Она откровенно ориентировалась на «социальный заказ» правящей элиты. Например, уделяя большое внимание показу событий революции и гражданской войны, созданию образов вождей, художники, писатели, кинематографисты зачастую сознательно создавали картины и образы, имевшие мало общего с реальной действительностью. Так, в официальных портретах Сталина исчезали недостатки его физического облика – перед зрителями представал не живой, реальный человек, а символ, олицетворение идеи. Одновременно существенной трансформации подвергалась в литературе и искусстве отечественная история.
Преображению на основе идеологических установок подлежало не только прошлое, но и будущее. Так, появившиеся в 30-е годы в качестве ответа на рост военной угрозы «оборонная литература», «оборонный кинематограф» изображали в полном соответствии с официальными прогнозами будущую войну как лихой поход, как мгновенную победу над врагом без жертв и трудностей. Например, герой фильма «Танкисты» был послан в разведку, но перевыполнил задание – начал военные действия, добрался до Берлина и взял в плен Гитлера. После начала войны один из руководителей Союза писателей А. Сурков вынужден был признать, что «...до войны мы часто дезориентировали читателя насчет подлинного характера будущих испытаний. Мы слишком облегченно изображали войну. Я не хочу никого обижать, но лозунги "и в воде мы. не утонем, и в огне мы не сгорим", "кипучая, могучая, никем непобедимая…" культивировали бездумное самолюбование... До войны мы читателю подавали войну в пестрой конфетной обертке, а когда эта конфетная обертка 22 июня развернулась, из нее вылез скорпион, который больно укусил нас за сердце,– скорпион реальности трудной, большой войны».
Специфика массовой аудитории 30-х годов (прежде всего низкий уровень образования и культуры) не только обусловливала ее интерес к наиболее понятным и доступным формам культурной жизни (особенно к кинематографу), но и делала их чрезвычайно действенными. Б. Бабочкин, анализируя успех фильма «Чапаев», писал, что для зрителей 30-х годов непосредственность восприятия фильма, «полная вера в подлинность, первозданность происходящих событий приближалась к своему абсолюту, к своим ста процентам». Визуальные экранные образы, как и герои литературы, прочно входили в сознание людей, воспринимались ими с большим доверием. Возможности искусства активно использовались правящей элитой для создания мифа о счастливой жизни народа, строящего социализм, для манипулирования общественным сознанием.
Главным критерием оценки произведений культуры в 30-е годы являлось их соответствие официальной идеологии. С деятелями культуры, произведения которых не соответствовали жестким требованиям «социалистического реализма», велась непримиримая борьба. Так, во второй половине 30-х годов была проведена кампания за преодоление в искусстве «формализма» и «натурализма». В формализме обвинялись Д. Шостакович, С. Эйзенштейн, Н. Заболоцкий, Ю. Олеша, И. Бабель. Художники А. Лентулов и Д. Штеренберг были названы «пачкунами со злостными намерениями».
Важнейшей особенностью советской культуры стал жесткий контроль над ней со стороны партии и государства. Уже в 20-е годы были национализированы учреждения культуры, начала складываться система управления ею, которая просуществовала вплоть до 90-х годов. В 1922-1923 гг. были созданы Главлит и Главрепертком, которые следили за соблюдением цензурных требований в прессе и за репертуаром театров и кинотеатров.
Еще более усилился партийно-государственный контроль за различными сферами культурной жизни в 30-е годы. Тогда были созданы творческие союзы, вне которых работа деятелей культуры была невозможна, а также ряд специальных органов, осуществлявших централизованное руководство культурой: Всесоюзный комитет по радиовещанию, Комитет по делам искусств, Главное управление кинематографии, Всесоюзный комитет по делам высшей школы и др.
По отношению к культурному наследию был провозглашен принцип «овладения» им, т.е. признавалась необходимость культурной преемственности, сохранения традиции. Однако под овладением подразумевалось переосмысление, переоценка духовного наследия прошлого под углом зрения классовых интересов пролетариата. Всю культуру разделили на прогрессивную и реакционную, которую можно и нужно было отбросить. В результате для целого ряда поколений советских людей литература, искусство, философия начала XX в. остались неизвестными, поскольку оценивались как упадочнические и декадентские.
В 30-е годы усилился прагматический, утилитарный подход к культуре, ее развитие напрямую увязывалось с решением текущих хозяйственных задач. В условиях форсированной индустриализации одной из важнейших задач культурной революции была признана быстрая подготовка достаточного количества работников, обладающих необходимыми знаниями и умениями. Если накануне Октябрьской революции три четверти взрослого населения России не умели ни читать, ни писать, то уже к середине 30-х годов подавляющая часть взрослого населения стала грамотной. В этот период быстро развивалась не только начальная, но и средняя и высшая школа. Как и в других областях культуры, в системе образования последовательно осуществлялся классовый подход. Преимущественным правом поступления в вузы пользовались выходцы из рабочих и крестьян, прием «социально чуждых элементов» был ограничен.
Анализ социокультурных процессов этого периода показывает, что советская культура формировалась как культура городская, индустриальная. В этом качестве она противостояла не только культуре буржуазной, но и культуре крестьянской. По сути своей она была массовой культурой. В ней тесно переплетались процессы, свойственные культуре эпохи индустриальных революций, и специфические, обусловленные своеобразием развития советского общества. К первым следует отнести прежде всего демократизацию культуры и образования, возникновение и распространение новых видов искусства, основанных на использовании технических средств (радио, кино), благодаря которым достижения культуры стали доступны самым широким слоям населения, формирование массовой культуры.
Спецификой советской культуры стала ее глубокая идеологизация, директивное утверждение единого художественного метода (унификация культуры), ограничение свободы творчества, утрата значительной части культурного наследия, аннигиляция (уничтожение) культурных традиций, возведение массовой культуры в ранг официальной, утилитарное отношение к ней, изоляция, оторванность от мировой культуры.
Если оценивать послереволюционное развитие России с точки зрения разрешения общественных противоречий, то можно сделать следующие выводы. В ходе революции и гражданской войны были сняты противоречия, которые касались насущных, злободневных потребностей и интересов беднейшей части населения, не требовали больших интеллектуальных усилий, мобилизации значительных средств. Выбранный правящей партией на рубеже 20–30-х годов курс на форсирование социалистического строительства объективно, по сути, был своеобразной формой цивилизационного рывка, в ходе которого в значительной степени было ликвидировано технологическое отставание от уровня западных стран. Главным средством его осуществления явилось государство тоталитарного типа, т.е. стремящееся к тотальному (всеобщему) контролю за всеми сферами общественной жизни. В рамках советской системы решались задачи трансформации российского общества в индустриальное и городское. Она оказалась единственно реализуемым средством противодействия процессам дезорганизации, распада общественных структур.
Тоталитаризм не изменил основного направления развития материальной базы российского общества, явившегося общим для всей современной техногенной цивилизации. Он в чем-то даже ускорил этот процесс, заставив, однако, народ заплатить за него более высокую цену (колхозное крепостничество, массовые репрессии, низкий уровень жизни, отсутствие гражданских свобод и т.д.). Утверждение именно такого типа политической системы не может рассматриваться только как результат насилия. Она не смогла бы просуществовать в течение столь длительного времени, если бы не имела социальной почвы и не получила широкой поддержки, если бы не решала своими методами действительно насущных проблем общественного развития.
К концу 30-х годов большевики переходят на государственные, даже имперские позиции. Советская Россия стала рассматриваться правящей элитой как самодостаточное государственное образование со своими интересами, в том числе геополитическими. Логика развития системы, выросшей из партийной диктатуры, отбросила многие исходные идеологические установки, в том числе утопическую идею отмирания государства. Вместо этого на практике утвердилось «сверхгосударство».
