никому не дает вставить.
Миссис Хигинс. Замолчи, Генри. Полковник Пикеринг, неужели вы не
понимаете, что в тот день, когда Элиза переступила порог дома на
Уимпол-стрит, с нею вместе вошло еще кое-что.
Пикеринг. Да, приходил ее отец, но Генри быстро выставил его.
Миссис Хигинс. Уместнее было бы, чтобы пришла ее мать. Но дело не в
этом. Появилось нечто другое.
Пикеринг. Но что же? Что?
Миссис Хигинс (бессознательно выдавая этим словом свои устаревшие
понятия). Проблема!
Пикеринг. Ага, понял! Проблема - как выдать ее за светскую даму.
Хигинс. Я разрешу эту проблему. По существу, она уже наполовину
разрешена.
Миссис Хигинс. Как безгранично тупы бывают порой мужчины! Проблема в
том - что делать с Элизой после?
Хигинс. Не вижу здесь никакой проблемы. Будет жить как ей вздумается,
пользуясь всеми преимуществами, которые я ей дам.
Миссис Хигинс. Да, будет жить, как живет та женщина, которая только что
вышла отсюда! Ты дашь ей манеры и привычки светской дамы, которые лишат ее
возможности зарабатывать на жизнь, но не дашь ей доходов светской дамы. И
это ты называешь преимуществом?
Пикеринг (снисходительно, ему стало скучно). Все как-нибудь уладится,
миссис Хигинс. (Встает.)
Хигинс (тоже встает). Мы подыщем ей какую-нибудь легкую работу.
Пикеринг. Она совершенно счастлива. Не беспокойтесь о ней. До свиданья.
(Пожимает ей руку с таким видом, словно утешает испуганного ребенка, и
направляется к двери.)
Хигинс. Так или иначе, сейчас уже поздно беспокоиться - дело сделано.
До свиданья, мама. (Целует ее и следует за Пикерингом.)
Пикеринг (в виде последнего утешения). Существует масса возможностей.
Мы сделаем все, что полагается. До свиданья.
Хигинс (Пикерингу, в дверях). Свезем-ка ее на Шекспировскую выставку в
Эрлс-корт.
Пикеринг. С удовольствием. Вы представляете себе ее замечания? Вот
будет забавно!
Хигинс. А дома она начнет передразнивать публику.
Пикеринг. Великолепно!
Слышно, как оба, смеясь, спускаются по лестнице. Миссис Хигинс
порывисто встает и подходит к письменному столу. Отодвигает в сторону
разбросанные бумаги, садится и, вытащив из бювара листок чистой бумаги,
решительно начинает писать письмо. Но, написав три строчки, бросает перо и
сердито отталкивает стол.
Миссис Хигинс. Ах эти мужчины! Мужчины! Мужчины!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Кабинет Хигинса. Полночь. В комнате никого нет. Часы на камине бьют
двенадцать. В камине нет огня. Теплая летняя ночь. На лестнице раздаются
голоса Хигинса и Пикеринга.
Хигинс (кричит Пикерингу). Послушайте, Пик, заприте, пожалуйста,
входную дверь. Сегодня я больше никуда не пойду.
Пикеринг. Хорошо. А миссис Пирс можно идти спать? Нам больше ничего не
понадобится?
Хигинс. Ни черта нам не надо. Пусть ложится.
В освещенном квадрате двери появляется Элиза. Она в роскошном вечернем
туалете и бриллиантах. В руках у нее цветы, веер и прочие аксессуары. Она
подходит к камину и включает свет. Видно, что она очень устала; темные
глаза и волосы подчеркивают ее бледность; выражение лица у нее чуть ли не
трагическое. Она сбрасывает накидку, кладет веер и цветы на рояль и
опускается на козетку, печальная и притихшая. Входит Хигинс в вечернем
костюме, пальто и цилиндре, в руках у него домашняя куртка, которую он
захватил внизу. Он бросает цилиндр и пальто на журнальный столик, снимает
смокинг и, облачившись в домашнюю куртку, устало разваливается в кресле у
камина. Входит Пике ринг, тоже в вечернем костюме. Снимает цилиндр и
пальто и уже собирается бросить их на вещи Хигинса, но спохватывается.
Пикеринг. Как бы нам не влетело от миссис Пирс за то, что мы бросили
здесь вещи.
Хигинс. Спустите их по перилам в холл. Утром она найдет их и повесит на
место. Подумает, что мы вернулись пьяные, и все тут.
Пикеринг. А мы действительно чуточку того. Писем не было?
Хигинс. Я не смотрел.
Пикеринг уносит пальто и шляпы. Хигинс между зевками напевает арию из
La Fanciulla del Golden West. Внезапно он обрывает пение.
Хигинс. Куда, к дьяволу, запропастились мои домашние туфли?
Элиза мрачно смотрит на него, внезапно вскакивает и выходит из комнаты.
Хигинс зевает и снова начинает напевать свою арию. Возвращается Пикеринг с
пачкой писем в руках.
Пикеринг. Одни проспекты и любовное послание с графской короной для
вас. (Бросает проспекты в камин и, повернувшись, прислоняется к нему
спиной.)
Хигинс (взглянув на письмо). Ростовщик.
Письмо летит вслед за проспектами. Возвращается Элиза, в руках у нее
большие стоптанные домашние туфли. Она ставит их на коврик перед Хигинсом
и молча садится на прежнее место.
(Зевая). О Господи! Что за вечер! Что за люди! Что за дурацкий балаган!
(Поднимает ногу, чтобы расшнуровать ботинок, и замечает туфли. Оставив в
покое ботинок, смотрит на них, будто они появились тут сами собой.) А, вот
они, оказывается, где!
Пикеринг (потягиваясь). Признаюсь, я устал. Трудный был день. Прием,
званый обед и еще вдобавок опера! Слишком много удовольствий сразу. Но
пари вы, Хигинс, выиграли. Элиза справилась с ролью, да еще как!
Хигинс (с жаром). Слава Богу, все позади!
Элизу передергивает, но мужчины ничего не замечают. Она берет себя в
руки и снова застывает.
Пикеринг. Вы нервничали на приеме? Я ужасно. А Элиза была совершенно
невозмутима.
Хигинс. Она и не думала нервничать. Я вообще нисколько не беспокоился и
был уверен, что все пройдет гладко. Просто я переутомился, и напряжение
всех этих месяцев наконец сказалось. Вначале, когда мы занимались
фонетикой, было довольно интересно, а потом мне смертельно надоело. Если
бы не пари, я бы еще два месяца назад послал все к черту. Затея-то в общем
глупая - сплошная скука.
Пикеринг. Не скажите! На приеме были захватывающие моменты. У меня даже
сердцебиение началось.
Хигинс. Да, первые три минуты. А когда стало ясно, что мы выигрываем
без боя, я почувствовал себя как медведь в клетке - слоняйся без дела из
угла в угол. А обед и того хуже! Сиди и обжирайся целый час, и поговорить
не с кем, кроме какой-то модной дуры. Нет, Пикеринг, с меня довольно.
Поддельных герцогинь я больше изготовлять не собираюсь. Вся эта история
обернулась настоящей пыткой.
Пикеринг. У вас просто не хватает тренировки для светского образа
жизни. (Направляется к роялю.) А я по временам люблю окунуться в эту
атмосферу - начинаешь снова чувствовать себя молодым. Как бы там ни было,
но это успех, потрясающий успех! Элиза так хорошо себя держала, что раза
два мне даже стало страшно. Видите ли, настоящие герцогини часто вовсе не
умеют держать себя. Эти дуры воображают, что хорошие манеры свойственны им
от природы, и не желают ничему учиться. Когда же человек делает что-то
безукоризненно хорошо, в этом всегда чувствуется профессиональная выучка.
Хигинс. Вот это меня и бесит. Эти дураки даже настоящими дураками быть
не умеют. (Встает.) Во всяком случае, наше дело сделано и с ним покончено.
По крайней мере, можно завалиться спать без боязни за завтрашний день.
Красота Элизы принимает зловещий вид.
Пикеринг. Пожалуй, и я отправлюсь на покой. Что ни говорите, а событие
это - ваш полный триумф. Покойной ночи. (Уходит.)
Хигинс (следуя за ним.) Спокойной ночи. (Обернувшись на пороге.)
Погасите свет, Элиза, и скажите миссис Пирс, чтобы утром она не варила
кофе: я буду пить чай. (Уходит.)
Элиза старается взять себя в руки и остаться равнодушной. Она
направляется к выключателю, но, дойдя до камина, уже находится на грани
истерики. Она опускается в кресло Хигинса и сидит, крепко вцепившись в
ручки. В конце концов силы ей изменяют, и в порыве бессильной злобы она
бросается на пол. Хигинс орет за дверью.
Куда опять девались эти проклятые туфли? (Появляется в дверях.)
Элиза (хватает туфли и одну за другой изо всей силы швыряет ему прямо в
лицо). Вот вам ваши туфли! Вот вам! Берите ваши туфли и подавитесь ими!
Хигинс (изумленный). Какого дьявола?.. (Подходит к ней.) Что случилось?
Вставайте. (Поднимает ее.) Я спрашиваю вас, что-нибудь стряслось?
Элиза (задыхаясь). Ничего не стряслось - с вами. Ничего! Я выиграла вам
пари, не так ли? С вас этого достаточно. А до меня вам и дела нет.
Хигинс. Вы выиграли мне пари! Вы, дрянь вы этакая! Я выиграл его.
Почему вы швырнули в меня туфлями?
Элиза. Потому что хотела расквасить вам физиономию. Я готова убить вас,
скотина толстокожая! Почему вы не оставили меня там, где нашли, - на
панели? Теперь вы благодарите Бога, что все кончено и меня снова можно
вышвырнуть на улицу, да? (В отчаянии ломает руки.)
Хигинс (глядя на нее с холодным удивлением). Оказывается, у этого
существа все-таки есть нервы.
Элиза со сдавленным воплем ярости бросается на Хигинса, готовая
выцарапать ему глаза, но он хватает ее за руки.
Ах, вы царапаться? Прочь когти, кошка! Какое вы имеете право устраивать
мне сцены? Садитесь, и чтобы я звука не слышал! (Грубо швыряет ее в
кресло.)
Элиза (подавленная его превосходством в силе и весе.) Что со мной
будет! Что со мной будет!
Хигинс. За каким чертом мне знать, что с вами будет? Не все ли мне
равно, что с вами будет?
Элиза. Да, вам все равно! Я знаю, что вам все равно. Даже если я умру,
это вас не тронет. Я для вас ничего не значу - меньше вот этих туфлев.
Хигинс (громовым голосом). Туфель.
Элиза (с горькой покорностью). Туфель. Впрочем, сейчас это уже не имеет
значения.
Пауза. Элиза безнадежно подавлена. Хигинс чувствует себя неловко.
Хигинс (со всем высокомерием, на какое способен). С чего это вы вдруг
взорвались? Позвольте узнать, вы недовольны отношением к вам?
Элиза. Нет.
Хигинс. Кто-нибудь плохо обращается с вами? Полковник Пикеринг? Миссис
Пирс? Прислуга?
Элиза Нет.
Хигинс. Надеюсь, вы не жалуетесь на то, что я третировал вас?
Элиза. Нет.
Хигинс. Рад слышать. (Смягчаясь.) Вы, вероятно, просто устали после
напряженного дня. Хотите бокал шампанского? (Направляется к двери.)
Элиза. Нет. (Вспомнив, как полагается вести себя.) Благодарю вас, нет.
Хигинс (снова придя в добродушное настроение). Это у вас накопилось за
последние дни. Совершенно естественно: вы волновались в ожидании приема.
Но теперь уже все позади. (Снисходительно треплет ее по плечу. Она
съеживается.) Теперь больше не о чем беспокоиться.
Элиза. Да, вам больше не о чем беспокоиться. (Внезапно встает и, отойдя
от него, опускается на козетку у рояля, где сидит, закрыв лицо руками.)
Боже мой, как мне хочется умереть!
Хигинс (глядя на нее с искренним изумлением). Но почему? Ради всего
святого, объясните мне, почему? (Подходя к ней, рассудительно.)
Послушайте, Элиза, ваше раздражение носит чисто субъективный характер.
Элиза. Не понимаю. Я слишком невежественна.
Хигинс. Вы все сами выдумали. Плохое настроение, и больше ничего. Никто
вас не обижал, никто не собирается обижать. Будьте умницей, ложитесь,
выспитесь - и все пройдет. Поплачьте немного, помолитесь - вам сразу
станет легче.
Элиза. Вашу молитву я уже слышала: "Слава Богу, все кончилось!"
Хигинс (нетерпеливо). А вы разве не благодарите Бога, что все
кончилось? Теперь вы свободны и можете делать, что вам вздумается.
Элиза (через силу, в отчаянии). На что я годна? К чему вы меня
подготовили? Куда я пойду? Что будет дальше? Что со мной станет?
Хигинс (он наконец уразумел, в чем дело, но это его нисколько не
тревожит). Ах, так вот что вас волнует! (Засовывает руки в карманы и,
позвякивая по привычке их содержимым, начинает шагать по комнате. Лишь по
доброте душевной он снисходит до такого тривиального разговора.) На вашем
месте я бы не беспокоился о будущем. Думаю, что вам будет нетрудно так или
иначе устроиться, хотя, откровенно говоря, я еще как-то не представляю
себе, что вы уйдете от нас.
Она бросает на него быстрый взгляд, но он ничего не замечает. Он
исследует вазу с фруктами, стоящую на рояле, и решает съесть яблоко.
В конце концов, вы можете выйти замуж. (Откусывает большой кусок яблока
и шумно жует его.) Знаете, Элиза, далеко не все мужчины такие убежденные
старые холостяки, как мы с, полковником. Большинство мужчин, увы,
принадлежит к тем несчастным, которые женятся. А вы ведь совсем неплохо
выглядите... Иногда на вас просто приятно смотреть - не сейчас, конечно:
сейчас физиономия у вас зареванная и похожа черт знает на что. Но когда вы
спокойны и довольны, я сказал бы даже, что вы привлекательны. То есть, я
хочу сказать - привлекательны для мужчин, склонных к браку.
Отправляйтесь-ка в постель, отдохните как следует, а утром встаньте,
посмотритесь в зеркало, и у вас сразу поднимется настроение.
Элиза, не двигаясь с места, молча пристально смотрит на него, но взгляд
ее пропадает даром. Яблоко оказалось вкусным, и Хигинс с довольным видом
жует его. Внезапно его осеняет блестящая идея.
Послушайте, мама найдет вам какого-нибудь подходящего парня! Ручаюсь!
Элиза. Как я низко пала после Тотенхэм Корт-роуд.
Хигинс (очнувшись). Что вы имеете в виду?
Элиза. Там я продавала цветы, но не себя. Теперь, когда вы сделали из
меня леди, мне не остается ничего другого, как торговать собой. Лучше бы
вы оставили меня на улице.
Хигинс (решительно бросает огрызок яблока в камин). Довольно нести
вздор, Элиза. Не оскорбляйте человеческие отношения ханжескими
рассуждениями о купле и продаже. Никто вас не заставляет выходить за него,
если он вам не понравится.
Элиза. А что мне остается делать?
Хигинс. Да все что угодно. Помните, вы мечтали о цветочном магазине?
Пикеринг может вам это устроить - у него куча денег. (Хихикает.) Ему еще
придется заплатить за тряпки, которые вы сегодня надевали, а если к этому
прибавить плату за прокат бриллиантов, то плакали его двести фунтов.
Сознайтесь, ведь полгода назад вы и мечтать не смели о таком счастье, как
собственный цветочный магазин. Ну, выше нос! Все будет в порядке. А теперь
мне пора в постель - чертовски хочется спать. Да, кстати, я ведь за чем-то
пришел... Будь я проклят, если помню, за чем...
Элиза. За туфлями.
Хигинс. Совершенно верно, за туфлями. А вы ими запустили в меня.
(Подбирает туфли и собирается уходить, но Элиза встает и задерживает его.)
Элиза. Прежде чем вы уйдете, сэр...
Хигинс, услышав это обращение, роняет от неожиданности туфли.
Хигинс. А?
Элиза. Я хочу знать: мои платья принадлежат мне или полковнику
Пикерингу?
Хигинс возвращается в комнату с таким видом, словно ему никогда не
приходилось слышать долее нелепого вопроса.
Хигинс. На кой черт нужны Пикерингу ваши платья?
Элиза. Они могут понадобиться ему для эксперимента над следующей
девушкой, которую вы найдете.
Хигинс (уязвленный). Так вот вы какого мнения о нас!
Элиза. Я не желаю больше разговаривать на эту тему. Я желаю лишь знать,
что из вещей принадлежит мне. Мои вещи, в которых я пришла сюда, к
сожалению, сожжены.
Хигинс. Да не все ли равно? С чего это вы вздумали задавать мне в час
ночи дурацкие вопросы?
Элиза. Я хочу знать, что я могу взять с собой. Я не хочу, чтобы потом
меня обвинили в воровстве.
Хигинс (глубоко оскорбленный). В воровстве! Зачем вы так говорите,
Элиза? Не думал я, что вы такая бесчувственная.
Элиза. Прошу прощения, но я простая, невежественная девушка, и в моем
положении мне надо быть очень осторожной. Между такими, как вы, и такими,
как я, не может быть никаких чувств. Прошу вас, скажите точно, что здесь
принадлежит мне, а что нет.
Хигинс (угрюмо). Выносите хоть весь дом, черт вас дери! Оставьте только
бриллианты: они взяты напрокат. Вас это устраивает? (Возмущенный,
направляется к двери.)
Элиза упивается его раздражением, как нектаром, и обдумывает, как еще
спровоцировать Хигинса, чтобы продлить наслаждение.
Элиза. Погодите! (Снимает с себя драгоценности.) Будьте так любезны,
возьмите их и спрячьте у себя. Я не хочу отвечать за них - вдруг
что-нибудь пропадет.
Хигинс (взбешенный). Давайте!
Она передает ему драгоценности.
Если бы они принадлежали мне, а не ювелиру, я бы заткнул ими вашу
неблагодарную глотку. (Яростно рассовывает украшения по карманам, не
замечая, что украсил себя свешивающимися концами ожерелья.)
Элиза (снимая кольцо). Это кольцо не взято напрокат. Вы купили мне его
в Брайтоне. Теперь оно мне больше не нужно.
Хигинс швыряет кольцо в камин и оборачивается к ней с таким угрожающим
видом, что она прячется за рояль, вскрикивает и закрывает лицо руками.
Не бейте меня!
Хигинс. Бить вас, тварь вы этакая! Как вы смели подумать, что я ударю
вас! Это вы ударили меня! Вы ранили меня в самое сердце!
Элиза (трепеща от затаенной радости). Очень рада, что хоть немного
поквиталась с вами.
Хигинс (с достоинством, самым изысканным профессиональным тоном). Вы
меня вывели из себя, что случается со мной чрезвычайно редко. На этом мы
прервем наш разговор - я иду спать.
Элиза (дерзко). Оставьте лучше записку миссис Пирс насчет кофе, я не
собираюсь ничего передавать ей.
Хигинс (педантично). К черту миссис Пирс! К черту кофе! К черту вас! К
черту мою собственную глупость! Надо же было мне, идиоту, тратить свои
упорным трудом приобретенные знания, сокровища своей души, свои чувства на
бессердечную уличную девчонку! (Величественно покидает комнату, но портит
весь эффект, хлопнув изо всех сил дверью.)
Элиза впервые за весь вечер улыбается и выражает свои чувства бурной
пантомимой, то пародируя горделивый уход Хигинса, то упиваясь торжеством
победы. В конце концов она опускается на колени перед камином и начинает
искать в нем кольцо.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Гостиная миссис Хигинс. Хозяйка сидит за письменным столом. Входит
горничная.
Горничная (в дверях). Мистер Генри, мэм, и с ним полковник Пикеринг.
Миссис Хигинс. Просите.
Горничная. Они говорят по телефону, мэм. По-моему, вызывают полицию.
Миссис Хигинс. Что?
Горничная (подходит ближе и понижает голос). Мистер Генри в
расстроенных чувствах, мэм. Я сочла нужным вас предупредить.
Миссис Хигинс. Я удивилась бы гораздо больше, если бы узнала, что
мистер Генри не в расстроенных чувствах. Попросите их подняться ко мне,
когда они покончат свои дела с полицией. Мистер Генри, наверно, потерял
что-нибудь.
Горничная. Слушаю, мэм. (Направляется к двери.)
Миссис Хигинс. Поднимитесь наверх и скажите мисс Дулитл, что мистер
Генри и полковник здесь. Передайте, чтобы она не выходила, пока я не
пришлю за ней.
Горничная. Слушаю, мэм.
Врывается Хигинс. Он, как правильно заметила горничная, пребывает в
расстроенных чувствах.
Хигинс. Послушайте, мама, произошла дьявольская история!
Миссис Хигинс. Доброе утро, мой милый.
Он сдерживает свое нетерпение и целует ее, в то время как горничная
покидает комнату.
Что же случилось?
Хигинс. Элиза сбежала.
Миссис Хигинс (спокойно продолжая писать). Вы, наверно, напугали ее.
Хигинс. Как же! Ее напугаешь! Вздор! Вчера вечером она, как обычно,
задержалась, чтобы погасить свет и всякое прочее, а потом вместо того,
чтобы пойти спать, переоделась и сбежала. Ее постель даже не смята.
Сегодня рано утром она приехала на такси за своими вещами, и эта дура
миссис Пирс, не сказав мне ни слова, отдала их. Что мне теперь делать?
Миссис Хигинс. Обходиться без нее, Генри. Девушка имела полное право
уйти, если ей так хочется.
Хигинс (блуждая по комнате). Но я не могу найти ни одной своей вещи. Я
не знаю, с кем и когда у меня назначены встречи. Я...
Входит Пикеринг. Миссис Хигинс кладет перо и отодвигается от
письменного стола.
Пикеринг. Доброе утро, миссис Хигинс. Генри уже рассказал вам? (Садится
на тахту.)
Хигинс. Ну, что сказал этот осел инспектор? Вы предложили
вознаграждение?
Миссис Хигинс (встает в негодовании). Неужели вы серьезно собираетесь
разыскивать Элизу через полицию?
Хигинс. Конечно! Для чего еще существует полиция? И что нам оставалось
делать? (Садится в елизаветинское кресло.)
Пикеринг. Я с трудом договорился с инспектором. Он, кажется, заподозрил
нас в не совсем чистых побуждениях.
Миссис Хигинс. Безусловно. Вообще, какое вы имели право заявлять об
этой девушке в полицию, как будто она воровка или потерянный зонтик?
Безобразие! (Снова садится, крайне возмущенная.)
Хигинс. Но мы же хотим найти ее.
Пикеринг. Мы не допустим, чтобы она вот так ушла от нас. Что же нам
оставалось делать, миссис Хигинс?
Миссис Хигинс. Здравого смысла у вас столько же, сколько у двух
младенцев. Почему...
Входит горничная, прервав начатый разговор.
Горничная. Мистер Генри, к вам какой-то джентльмен по срочному делу.
Его направили сюда с Уимпол-стрит.
Хигинс. А ну его ко всем чертям! Мне сейчас не до дел. А кто он такой?
Горничная. Некий мистер Дулитл, сэр.
Пикеринг. Дулитл? Так ведь это мусорщик!
Горничная. Мусорщик? Что вы, сэр! Это джентльмен.
Хигинс (возбужденно вскочив с места). Черт побери, Пик! Это, наверно,
ее родственник, у которого она скрывается. Кто-нибудь, кого мы еще не
знаем. (Горничной.) Тащите его сюда, да поживее.
Горничная. Слушаю, сэр. (Уходит.)
Хигинс (подходит к матери, нетерпеливо). Ну, сейчас мы кое-что услышим.
(Садится на чипендейлевский стул.)
Миссис Хигинс. А вы знаете кого-нибудь из ее родных?
Пикеринг. Только отца. Помните, мы вам о нем рассказывали.
Горничная (объявляет). Мистер Дулитл. (Уходит.)
Входит Дулитл. Он великолепно одет: новый, модный сюртук, белый жилет и
серые брюки. Цветок в петлице, сверкающий цилиндр и лакированные ботинки
завершают картину. Войдя, он не замечает миссис Хигинс, так как целиком
поглощен целью своего визита. Он направляется прямо к Хигинсу и обрушивает
на него град упреков.
Дулитл (указывая на свой костюм). Смотрите! Видите вы это? Все это вы
наделали!
Хигинс. Простите, что "все"?
Дулитл. Вот это все, говорю я вам. Взгляните на меня! Взгляните на эту
шляпу! Взгляните на этот костюм!
Пикеринг. Элиза купила вам эти вещи?
Дулитл. Как же, Элиза! Держи карман шире! С какой это стати Элиза будет
покупать мне тряпки?
Миссис Хигинс. Доброе утро, мистер Дулитл. Не угодно ли присесть?
Дулитл (смущенный тем, что не заметил хозяйку дома). Прошу прощения,
мэм. (Подходит к ней и пожимает протянутую руку.) Благодарю вас.
(Усаживается на тахту справа от Пикеринга.) Совсем я убит тем, что со мной
приключилось, ни о чем другом думать не могу.
Хигинс. Что же, черт побери, с вами приключилось?
Дулитл. Да если б это со мной просто случилось, ну, что ж, как
говорится, ничего не поделаешь, с каждым может случиться, на то и воля
Божья. Так ведь нет, не случилось, а вы это сами со мной сделали. Да, да,
вы, лично вы, Генри Хигинс.
Хигинс. Вы нашли Элизу? Остальное неважно.
Дулитл. А вы ее потеряли?
Хигинс. Да.
Дулитл. Ваше счастье. Я ее не нашел, но теперь, после того, что вы со
мной сделали, она меня сама живо найдет.
Миссис Хигинс. Но что же такое сделал с вами мой сын, мистер Дулитл?
Дулитл. Что он со мной сделал? Сгубил меня. Лишил покоя. Связал меня по
рукам и ногам и отдал в лапы буржуазной морали.
Хигинс (встает и с негодующим видом подступает к Дулитлу). Вы бредите.
Вы пьяны. Вы с ума сошли. Я дал вам пять фунтов, после чего имел с вами
еще две беседы по полкроны в час. Больше я вас в глаза не видел.
Дулитл. Ах, я, значит, пьян? Да? Я с ума, значит, сошел? Да? А
скажите-ка, писали вы письмо одному старому душегубу в Америке, который
отвалил пять миллионов на то, чтобы по всему свету основать общества
моральных реформ, и просил, чтобы вы придумали для него всемирный язык?
Хигинс. Что? Эзра Д.Уонафелер? Да ведь он умер. (Успокоенный, снова
усаживается.)
Дулитл. Да, он умер, а я пропал. Писали вы ему или не писали? Нет, вы
ответьте, писали вы ему, что, насколько вам известно, самый что ни на есть
оригинальный моралист во всей Англии - это Элфрид Дулитл, простой
мусорщик?
Хигинс. А ведь верно, после вашего последнего визита я, кажется,
написал что-то в этом духе, ради шутки.
Дулитл. Ничего себе шутка! Она меня доконала, ваша шутка! Он ведь
только и дожидался случая показать, что американцы нам не чета. Они, мол,
признают и уважают человека за его достоинства, а из какого он класса, им
начхать, пусть хоть из самых подонков. Вот эти самые слова черным по
белому и записаны в его завещании. А по этому завещанию он из-за ваших
дурацких шуток, Генри Хигинс, оставил мне пай в своем тресте "Пережеванный
сыр" на три тысячи годового дохода при условии, что я буду читать лекции в
его уонафелеровской "Всемирной лиге моральных реформ", когда меня
пригласят, но не больше шести раз в год.
Хигинс. Черт побери! (Внезапно развеселившись.) Ну и потеха!
Пикеринг. Вам нечего опасаться, Дулитл: второй раз вас уже не
пригласят.
Дулитл. Да тут не о лекциях речь. Я и глазом не моргну, а буду себе
читать им эти лекции, пока они на стенку не полезут. Я ведь против чего
возражаю - против того, что из меня порядочного сделали. Кто его просил
делать из меня порядочного? Жил я в свое удовольствие, был свободен как
ветер, а когда хотел, мог из любого джентльмена деньжат вытянуть, вроде
как из вас вытянул, Генри Хигинс. Теперь я минуты покоя не знаю. Связан по
рукам и ногам, и все кому не лень из меня деньги тянут. "Вам повезло", -
говорит мой адвокат. "Вот как, - говорю я. - Вы, верно, хотите сказать,
что это вам повезло". Помню, когда я был бедняком, довелось мне раз иметь
дело с адвокатом - оказалась, понимаете, в моем мусорном фургоне детская
коляска. Так адвокат этот только и думал, как бы меня поскорее с рук
сбыть. И с докторами та же история - я еще на ногах не держусь, а меня уже
норовят из больницы вышвырнуть. Так это мне хоть денег не стоило. А теперь
доктора находят, что здоровье у меня слабое и я помру, если они ко мне по
два раза на дню не будут заглядывать. Дома мне пальцем не дают шевельнуть:
все за меня делают другие, а я за это денежки гони. Год назад у меня на
всем белом свете было два-три родственника, да и те со мной знаться не
хотели. А теперь их объявилось штук пятьдесят, и всем жить не на что. Живи
для других, а не для себя - вот она как обернулась, буржуазная-то мораль.
Вы говорите, Элиза потерялась? Не беспокойтесь! Бьюсь об заклад, что она
уже у моего подъезда торчит. А пока меня почтенным буржуа не сделали, она
себе спокойно цветочки продавала и сама кормилась. Подходит день, когда и
вы, Генри Хигинс, начнете из меня деньги тянуть. Придется вам меня учить
разговаривать по-буржуазному, просто по-человечески мне теперь говорить не
