Вместо введения: роковая ошибка доктора Фрейда 2 страница

Студенческие годы прошли незаметно, и по окончании института Иван отправился на Север геологом и без малого, восемь лет провел в бесконечных экспедициях. Там он влюбился, влюбился платонически — в молодого геолога, который жил в Москве и приезжал в экспедицию только на летнее время. Красавец отличался умом и веселым нравом, был душой компании и вообще очень правильным и принципиальным. О своих чувствах ему Иван не говорил да и сам, положа руку на сердце, в них не верил. Это была романтическая увлеченность человеком, каким он всегда хотел быть — уверенным, сильным, добрым. О своей гомосексуальности Иван думал так, как мог думать о ней молодой советский человек — не понимал ее, отрицал, боялся. В интернате гомоэротические игры были нормальным явлением, но то было детство.

Иван боролся со своей страстью, никому о ней не рассказывал, о его любви не догадывался даже сам «герой его романа». В конце концов Иван решился вернуться в Ленинград, поступил в аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. Отношения с женщинами у него так и не складывались. Поскольку он заработал на Севере большие (по советским меркам) деньги и купил кооперативную квартиру, женихом он был завидным. Но в очередной раз оказался в ситуации, аналогичной студенческой женитьбе. На втором году совместной жизни жена забеременела, а врачи одновременно с этим выявили у него врожденную патологию яичек, которая не могла ему позволить быть отцом. Измена жены открылась, и он ушел.

В стране в это время вовсю шла перестройка, начиналась история «новой» России. Профессия геолога потеряла всякий смысл, а потому Иван стал работать в разных фирмах и постепенно вовлекся в гомосексуальную жизнь. Но отношения с мужчинами у него не складывались — они казались ему эгоистичными, да и сама гомосексуальность сильно тяготила Ивана. Он стал изучать православие, и ощущение вины, собственной греховности у него только усилились. Масла в огонь подливал и его духовный наставник. Иван строго соблюдал все религиозные предписания — постился, регулярно посещал службу в церкви, совершал паломничества по святым местам.

В конце концов Иван дошел до состояния полного — как физического, так и психического — истощения. Временами он ощущал что-то наподобие видений религиозного содержания и стал еще более истово верить в своего «Отца», но и преодолеть себя ему не удавалось. Временами он влюблялся, и «Отец» с его заветами, изложенными устами апостола Павла, чуть теснился в его сознании, а потом снова побеждал. Вот, в сущности, такая история. И в каждом ее пункте незримо присутствовали родители Ивана — мать, которая его бросила, и отец, которого он подсознательно искал всю свою жизнь.

Конечно, в становлении гомосексуальности Ивана значительную роль сыграли юношеские сексуальные игры со сверстниками. Но все это отнюдь не объясняет того психологического конфликта, который довел его до тяжелейшего душевного состояния. Предающая мать и неизвестный карающий отец, которых, казалось бы, и не было вовсе, сопутствовали всей его жизни в образе жен и религиозных переживаний. Разумеется, этот случай — случай особенный, однако он лучше всего показывает нам, что наши родители — это не только реальные люди, но еще и некие виртуальные, подсознательные инстанции, живущие в нас, и с ними мы ведем свой извечный и, как правило, очень непростой диалог. Именно об этом «диалоге» и пойдет речь в этой книге.

 

 

В плену инстинкта

 

Рассказать о беде ребенка, о том, с какими трудностями он сталкивается, какие травмы переживает и какой след они оставляют в его душе, за один присест категорически невозможно. Такое повествование не может быть и цельным — начинающимся в одной точке и заканчивающимся в другой. И проблема даже не в том, что вопрос сложен, а в том, что мы слишком сложно устроены. В книге «С неврозом по жизни» я уже рассказывал об инстинкте самосохранения человека и о его роли в нашей жизни. Можно сколь угодно долго спорить о том, от кого мы произошли, но поверьте, все это не будет иметь к нашей психологии ровным счетом никакого отношения. Даже если мы произошли от залетных марсиан, в основе нашей психологии, как ни крути, лежит инстинкт самосохранения, причем специфический — человеческий.

Что это за инстинкт? Так сразу и не ответишь, он один, а состоит из трех. Первый и важный для каждого из нас в отдельности — это инстинкт личного выживания. Если нас бросить в полном одиночестве посреди пустыни или бескрайнего леса, мы, скорее всего, забудем обо всем на свете — о правилах приличия, о наших амбициях, социальном положении, о сексе, в конце концов. Мы будем пытаться выжить, причем всеми силами и средствами. Мы будем бояться опасностей и изучать все, что может оказать нам помощь в выживании. Таковы основные функции этой первой — индивидуальной — части нашего инстинкта самосохранения.

Проиллюстрировать вторую часть нашего инстинкта самосохранения чуть сложнее. Представьте себе, что вам совершенно не нужно бороться за свое выживание, что вы бессмертны и неуязвимы, и еще представьте, что в вашей жизни вообще (то есть в принципе и абсолютно) нет секса. Чем вы будете в таком случае заниматься? Вы приметесь налаживать отношения с другими людьми, будете стараться повысить свой социальный статус, бороться, иными словами, за первое место в своей социальной группе. Вот поэтому-то сия часть нашего инстинкта самосохранения и называется инстинктом самосохранения группы или, проще говоря, иерархическим инстинктом.

С третьей частью нашего инстинкта самосохранения опять все просто — это половой инстинкт или, по-научному, инстинкт самосохранения вида. Он, как вы понимаете, заложен в нас биологически и в каком-то смысле находится над нами. Род должен продолжаться, вид должен множиться, а потому в какие-то моменты сексуальность берет над нами верх, чтобы решить эту задачу. И какие бы препятствия нас ни ограничивали, какие бы опасности ни подстерегали, мы (по крайней мере, природа на это надеется) отдадимся на волю этой части нашего инстинкта самосохранения и вступим в сексуальные отношения, чтобы сохранить свои гены для будущего.

Когда ребенок только появляется на свет, в нем уже сидят все три указанные части инстинкта самосохранения. Дальше он станет расти и развиваться, а соответствующие потребности — в чувстве защищенности, в социальном успехе и в сексуальном удовлетворении — будут последовательно заявлять о себе. Реализация этих потребностей для ребенка — вопрос жизни и смерти, он должен найти способ удовлетворить каждую из них. И это не вопрос прихоти, это жесткий императив. Он будет тем, кем он будет по результату этого забега.

 

Во взрослом застрял ребенок, вечный ребенок, нечто все еще становящееся, никогда не завершающееся, нуждающееся в постоянном уходе, внимании и воспитании. Это — часть человеческой личности, которая хотела бы развиваться в целостность. Однако человек нашего времени далек от этой целостности, как небо от земли.

Карл Густав Юнг

 

Если каждая из указанных потребностей будет качественно и с толком удовлетворена, мы получим на выходе (годам к восемнадцати) полноценную и здоровую личность, способную противостоять жизненным невзгодам и способную быть счастливой. Если же этого не случится, а этого, судя по моей практике, как раз и не случается, мы, напротив, получим человека, который в той или иной степени, но болезненно уязвим для жизненных перипетий и, к сожалению, не может или, говоря мягче, не умеет быть счастливым.

 

Мы — те, кем мы стали, пытаясь удовлетворить свои базовые потребности на этапе формирования своей личности. Если у нас не получится удовлетворить свою потребность в защищенности — мы будем с завидной регулярностью испытывать чувство тревоги и мучиться от ощущения незащищенности. Если нам не представится возможность удовлетворить свою потребность в социальном успехе, то мы будем пожизненно страдать от чувства не удовлетворенности собой и своей жизнью. Если же наша потребность в сексуальном удовлетворении встретит серьезные препятствия, то чувство вины, вероятнее всего, станет нашим постоянным спутником, нам не будут нравиться наши поступки, мы будем себя за них корить, мы будем мучиться угрызениями совести. Таковы ставки;.. Теперь посмотрим, как наши родители помогли нам сыграть в эту достаточно жестокую игру.

 

 

Часть первая

БЕЗЗАЩИТНОСТЬ

(источник тревоги и неуверенности)

 

Потребность в защищенности — это одна из трех ключевых наших потребностей. Впрочем, нужно помнить, что защищенность — это, прежде всего, чувство. Можно представить себе, что человек столкнулся с реальной угрозой, но чувствует себя уверенно и спокойно. Возможен, правда, и другой вариант: человеку ничто не угрожает, но он испытывает неуверенность и тревожится. К сожалению, последнее случается чаще; мы склонны переживать из-за мнимых опасностей, и именно эти тревоги часто превращают нашу жизнь в муку. Вот почему так важно, чтобы человек умел чувствовать себя защищенным. Тогда даже под действием реальных угроз он сохранит присутствие духа и сможет овладеть ситуацией. Если же человек не научится этому чувству, то и в благоденствии он будет ощущать тревогу, беспокойство и внутреннее напряжение.

 

 

Глава первая

ИСТОЧНИК ТРЕВОГИ

 

В своих книгах я уже рассказывал о том, что такое страх, чем он отличается от тревоги и по каким механизмам формируется. Однако сейчас нам предстоит коснуться другой стороны вопроса, а именно: каков изначальный источник патологической (или, если угодно, невротической) тревожности человека. Совершенно очевидно, что если мы возьмем для примера какого-нибудь щенка или котенка и будем растить его, создавая ему условия всемерной поддержки и полной защищенности, у нас воспитается животное, которое ведет себя весьма определенным образом. И этот «определенный образ» будет отличаться от того поведения, которое продемонстрирует нам животное, которое воспитывалось в принципиально иных условиях, например, агрессии и подавления. И если с собаками и кошками так, то что уж говорить о нас, сердечных! Вот, собственно, поэтому мы и взглянем сейчас на источник нашей глубокой внутренней тревоги.

 

 

Фруктовый салат в Эдеме

 

О том, что такое счастье, узнаешь лишь в подлинном горе. И все мы с этого начали. Находясь в материнской утробе, мы ощущали счастье. Все без исключения наши потребности тогда были удовлетворены, а это, согласитесь, большая удача и ^почти казуистическая редкость. Но потом стало что-то происходить — это у наших матерей начались схватки. Из океана счастья мы мгновенно окунулись в ужас. Нас мяло, как тесто для пельменей, пока, наконец, не выбросило в неизвестный холодный, голодный и сначала даже удушающий мир. То был момент великой катастрофы...

Но вдруг все это закончилось, мы раздышались, снова почувствовали тепло, а наши губы нащупали источник пищи. Блаженным пристанищем стало для нас материнское тело — теперь снаружи. Впрочем, большинство моих читателей, надо полагать, родилось в советских роддомах, а потому их путь к острову радости был долог — у кого-то несколько часов, у кого-то сутки, а у кого-то и не одни. Это теперь новорожденных сразу прикладывают к материнской груди, раньше же их забирали и связанными по рукам и ногам держали на непонятном «карантине». К счастью, с недавних пор эта порочная практика закончилась.

Первый год мы жили с материнским телом — оно нас кормило, грело, дарило тактильные ощущения, избавляло от дискомфорта, связанного с естественными физиологическими процессами. Материнский голос то успокаивал нас, когда мы в этом нуждались, то, напротив, играл с нами, когда нам того хотелось. Мы научились узнавать лицо матери и радостно «гулили», когда оно появлялось в нашем поле зрения. Мы знали ее руки, мы доверяли ее рукам, они подхватывали нас при падении, удерживали, когда мы пытались встать — сначала на четвереньки, потом на ноги. И пусть не все наши потребности удовлетворялись теперь немедленно, но, по крайней мере, у нас была уверенность — они будут удовлетворены.

 

Мать — это тепло, мать — это пища, мать — это эйфори-ческое состояние удовлетворения и безопасности, то есть, используя термин Фрейда, состояние нарциссизма.

Эрих Фромм

 

Так, я думаю, должен выглядеть рай, Эдем, в котором нет горя и нет печали, но есть Сила, которая, как сказал как-то Рильке, «держит все паденья с безмерной нежностью в своей руке». Да, случались, конечно, и неприятные эпизоды — нас слишком укутывали в пеленки, у нас болели животы и замерзал нос, нас клали на какие-то холодные и жесткие поверхности, а потом тыкали какими-то холодными предметами (последнее случалось на медосмотрах), но все же, все же... Мы знали, что еще какое-то мгновение, еще чуть-чуть, и наш крик о помощи притянет к нам нашу благодать, и все проблемы уйдут, неприятности и боли забудутся, и будем только мы двое — наше тело и тело нашей мамы.

В семимесячном возрасте, впрочем, случается нечто непредвиденное. Умственное развитие ребенка достигает такого уровня, что он начинает отличать «чужих», «третьих лишних». Весь мир делится на две части — с одной стороны, ребенок и его мать, с другой стороны, «чужие». Появление «чужих», к числу которых могут относиться и родной отец, и бабушки, и кто угодно еще, рождает в ребенке сильную тревогу. Даже если они не делают ему ничего плохого, они пугают его уже тем, что они — не мама. Они «неизвестны», и этого вполне достаточно, чтобы испугаться. Второй раз в своей жизни ребенок отчетливо ощущает, сколь важна для него мать, ведь у него появляется новая угроза («чужие»), соответственно, потребность в чувстве защищенности увеличивается.

В многочисленных научных исследованиях было показано, что чувства уверенности и защищенности малыша напрямую зависят от по ведения и состояния его матери в этот пери од — конец первого года жизни, начало второго. И здесь необычайно важны две «мелочи»: как мать ведет себя в отношении «чужих» и как она ведет себя в этот момент со своим ребенком.

Ребенок в семь-девять месяцев уже абсолютно точно различает то, какие эмоции испытывает его Мать — радуется она «чужому» или же, напротив, раздражается на него, тревожится или расстраивается. Если мать испытывает позитивные эмоции при появлении «чужих», то ребенок достаточно быстро обвыкается с их присутствием и перестает испытывать тревогу, но если мать переживает негативные эмоции, то ребенок испытывает многократно большее чувство тревоги, которое впоследствии сказывается на всем его дальнейшем развитии — и умственном, и социальном.

Теперь давайте рассмотрим конкретную ситуацию. Допустим, что мать нашей мамы (бабушка) слишком требовательна к своей дочери и считает ее неспособной полноценно заботиться о малыше, раздражается на нее, критикует, обвиняет и понукает ее. В этом случае появление бабушки в комнате, где находится ее дочь со своим ребенком, вызывает у матери малыша чувство тревоги, которое немедленно и в многократно усиленном виде передается малышу. При этом сама молодая мама, испуганная появлением своей доминантной (подавляющей ее) матери, немедленно дистанцируется от своего малыша, предоставляя бабушке возможность выполнить «материнскую функцию». Ребенок оказывается не только испуганным, но и ощущает себя брошенным. Стресс оказывается системным.

Другая история. Молодая женщина и сама-то толком не знает, зачем она вышла замуж. У нее родился ребенок, и она вдруг поняла, что она связана теперь со своим мужем самым роковым образом. Поведение супруга ее раздражает, а когда он пытается участвовать в уходе за малышом, все ее негативные чувства усиливаются. Кроме того, добавим сюда еще такую подробность — не испытывая сексуального влечения к своему нелюбимому мужу, эта женщина всячески оттягивает возобновление сексуальных отношений между ними, прервавшихся в связи с ее беременностью и родами. Поэтому раздражение на мужа носит здесь еще и защитный характер, являясь в значительной степени подсознательным.

И вот папа — отец малыша — появляется в комнате, где его жена занимается ребенком. Мать раздражается и пытается всячески оградить своего ребенка от какого-либо вмешательства мужа в их совместную с малышом жизнь. Ребенок видит каменное лицо своей матери, он видит, с какой настойчивостью она загораживает собой «чужого», огрызается, одергивает тянущиеся к нему руки. Малыш пугается и начинает плакать. Мать срывается и прогоняет отца: «Не видишь, он тебя боится!» Отец уходит, в этом случае ребенку достанется эмоциональная холодность, перенесенная матерью с его отца. Сейчас же он нуждается не в холодности, а, напротив, в эмоциональной поддержке. Впрочем, возможно, отец и остается, он отодвигает мать и начинает заниматься ребенком. Малыш переживает в этот момент острую тревогу, он сначала протестует, кричит, затем отчаивается, теряет надежду, стихает и, наконец, демонстрирует отстраненность.

Внешне подобные сцены не кажутся ни трагическими, ни сколько-нибудь серьезными. Но это только на первый взгляд. В действительности же они не проходят бесследно. Ребенок начинает проявлять к матери признаки амбивалетности — он то тянется к ней, то, напротив, отталкивает ее от себя. Он потерял чувство защищенности и не знает, надо ли ему приближаться к той, что может вот так легко предать его в момент опасности. Ребенок на своем младенческом еще уровне теряет ощущение абсолютной защищенности, теперь он не у Христа за пазухой, а если же он еще там, то знает теперь, что «за пазухой» есть прореха.

Так в годовалом возрасте мы с вами познакомились с конфликтами, которые скрыто или явно царят в нашей семье. Это кажется странным и парадоксальным, но уже в этом возрасте мы узнаем о том, любят ли друг друга наши родители, каковы их отношения с их родителями, и понимаем — Эдем не создан для счастья, он лишь плацдарм, на котором разворачивается борьба неведомых нам сил. Ева, не желая, впрочем, ничего плохого, сделала нам фруктовый салат...

 

Функция матери — охранительная. Она обеспечивает ребенку безопасность в жизни. 6 обязанности отца входит учить его, руководить, чтобы в дальнейшем он справлялся с задачами, которые ставит перед ним общество, в котором ему предстоит жить.

Эрих Фромм

 

Первая эмоция человека — эмоция горя. Мы не при ходим в мир, как иногда любят говорить, мы исторгаемся из мира, которым для нас было тело нашей матери. Сразу же мы узнаем две важные вещи: то, что существование наше не будет безоблачным, и то, что мы очень нужда емся в наших родителях. Нам предстоит расти, но с нами будет расти и тревога. Правда, поначалу она не осознается, но то, что она будет связана с нашими родителями и проявится в отношениях с ними, ясно уже сейчас.

 

Случаи из психотерапевтической практики:

«Я не знаю, как это произошло...»

 

Эта семнадцатилетняя девушка поступила на лечение в кризисный стационар Клиники неврозов по переводу из токсикологического отделения больницы «Скорой помощи». Там она оказалась после неудавшейся суицидальной попытки, она приняла всю медицинскую химию, какая была в доме, — просроченные сердечные и успокаивающие таблетки, оставшиеся от бабушки, умершей два года назад.

Ни ее мать, ни подруги, с которыми мне пришлось разговаривать после случившегося, не могли понять, почему это произошло. Надя, так звали мою пациентку, всю жизнь была «беспроблемным ребенком», правда, тихим и замкнутым. Ни воспитатели, ни учителя никогда на нее не жаловались, друзей у нее было мало. Надя не была лидером по натуре и водила дружбу только с теми девочками, что были значительно активнее и бойчее ее.

Как потом выяснилось, за несколько месяцев до случившегося Надя познакомилась с молодым человеком — Стасом. Он был старше на несколько лет и учился с ней в одном институте тремя курсами выше. Прежде Надя никогда не влюблялась, и эти отношения, казалось, не были серьезными. Молодые люди всего несколько раз встречались, ходили вместе на пару концертов, юноша провожал Надю домой. Они перезванивались, обменивались какими-то книгами. Надиной маме Стаc нравился — серьезный, воспитанный, самостоятельный.

Во время нашей первой беседы Надя выглядела не то чтобы подавленной, но какой-то опустошенной. Она почти не шла на контакт, отвечала скупо и почти ничего не рассказала. В целом она производила вид человека, страдающего длительной депрессией, хотя картина болезни и не была четкой. Помню, что я задал ей тогда несколько вопросов, которые позволили лишь в самом общем виде понять хронологию событий.

Сначала Стаc перестал ей звонить. И где-то через пару недель Надя пыталась найти его в институте, пошла в лекционный зал, где у Стаса должна была быть лекция, и кто-то из его группы сказал ей, что он ушел со своей девушкой. Надя вернулась домой и пыталась дозвониться до Стаса, но его телефон не отвечал. Потом к ней зашла подруга и попыталась зазвать Надю с собой на день рождения одного общего знакомого. Надя отказалась, подруга накричала на нее, обозвав эгоисткой, и ретировалась. Спустя еще пару часов Надя дозвонилась до Стаса. Тот был холоден и сказал, словно бы между прочим, что между ними ничего нет, а потому и не нужно его «доставать». После этого Надя положила телефонную трубку.

Когда же я спросил ее, что произошло дальше, она ответила: «Я не знаю, как это произошло...» Впрочем, дальше произошло то, что мы уже знали, — Надя нашла бабушкину коробку с лекарствами и приняла все, что там было. Надина мама вернулась домой поздно, после вечерней смены, застала дочь спящей и даже не собиралась ее будить. Потом решила все-таки проверить, собрала ли она вещи (на следующий день рано утром они должны были ехать к родственникам), тихо зашла в комнату и заметила, что дочь спит под пледом одетой. Она попыталась ее разбудить и поняла, что случилось что-то ужасное. Потом «Скорая помощь», несколько дней в реанимации и, наконец, наша клиника.

Наде сразу после госпитализации в клинику назначили лечение антидепрессантами, но эффекта это не имело. Я вызвал Надину маму, чтобы разобраться. Поскольку я был уже не первый врач, слушающий эту историю, мне был представлен отработанный почти до автоматизма набор фраз. Ребенок был таким с самого раннего детства, училась хорошо, помогала по хозяйству. Правда, девочка всегда отличалась нерешительностью, и как такое могло произойти, было непонятно. «В голове не укладывается», — резюмировала свой рассказ о дочери Надина мама.

Тогда я стал расспрашивать ее о Надином детстве подробнее. Но опять — ничего, что бы проливало свет на ситуацию. Конечно, можно было решить, что это, как у нас говорят, психическая конституция виновата (то есть природные особенности человека, с которыми ничего не поделаешь)! но все же этот ответ меня не устраивал. И наконец я, причем совершенно случайно, обнаружил необычайно существенный эпизод из жизни годовалой Нади.

 

Материнская любовь — это данность, и требуется только одно: быть ее ребенком. Но все не так безоблачно в этой «гарантированной» любви. Ее не нужно заслуживать, но ее нельзя добиваться, тем более контролировать. Либо она есть — и это равно блаженству, либо ее нет, и жизнь лишается всех своих прекрасных красок, но ничего нельзя изменить, ибо невозможно материнскую любовь искусственно воссоздать.

Эрих Фромм

 

Семья жила тогда на Камчатке (отец Нади был морским офицером), и случилось вот что. Отец ушел в автономное плавание на своем корабле, а Надина мама осталась ждать его с ребенком на берегу. И тут у Надиной мамы случилось сильное внутреннее кровотечение, вызванное патологией яичников. К счастью, его обнаружили (итог мог быть и фатальным) и ее забрали в больницу, где и прооперировали. Операция была очень непростой, кроме того, рана загноилась и долго не заживала, а потому женщину из больницы не отпускали почти три недели.

Все это время годовалая Надя находилась под присмотром, по сути, случайных людей. Что происходило в это время с ребенком, сказать трудно, но когда Надина мама вернулась из больницы, ее девочка выглядела подавленной, отстраненной и равнодушной, какое-то время она словно бы не узнавала свою мать. Потом все вроде бы наладилось. Автономка отца закончилась, мама была постоянно рядом, короче говоря, жизнь вернулась в свое обычное русло и состояние ребенка выправилось.

Когда я узнал об этом, все встало на свои места. Надина мама, судя по всему, была хорошей матерью и смогла установить со своим ребенком теплые отношения, полные чувств защищенности и привязанности. И столь длительное расставание в той ситуации явилось для ребенка тяжелейшей травмой. Малыши, у которых отношения с родителями не складываются с самого начала, как показывают специальные исследования, переносят его лучше.

Ребенок же, привыкший к матери, знающий, что он может всегда на нее рассчитывать, реагирует на подобное расставание стандартно: сначала он бурно протестует — кричит, бьется, отказывается от контакта с людьми, которые пытаются его успокоить, не принимает еды и т. п. Потом наступает момент отчаяния, когда малыш теряет надежду, убедившись в безрезультатности своих попыток дозваться матери. И если прежде его плач был гневным и громким, то теперь становится заунывным, монотонным, в нем слышится безысходность. И уже после этого следует третий этап — этап отстраненности, когда малыш начинает откликаться на проявления внимания со стороны людей, которые его окружают, однако же появление матери воспринимает пассивно и равнодушно.

По всей видимости, Надя пережила нечто подобное тогда, в свой один год. И такая реакция на разлуку с эмоционально значимым для нее человеком у девочки закрепилась. Когда я более подробно расспросил мать Нади о том, как реагировала девочка на развод родителей, выяснилось, что случилось нечто подобное. Отец Нади после увольнения в запас начал с помощью друзей свой бизнес, у него появились деньги, он стал пропадать из дома, а потом и вовсе ушел к другой женщине. Все открылось внезапно, вышел скандал, выяснение отношений с криками и хлопаньем дверьми.

И как раз в этот момент у двенадцатилетней Нади был грипп с высокой температурой. Девочка стала что-то кричать, потом билась в кровати, что-то бессвязно бормотала. Мать, которая и сама, как можно догадаться, была в этой ситуации не в лучшей форме, посчитала, что столь необычное поведение дочери — просто следствие высокой температуры. На самом же деле грипп, скорее всего, сгладил ту бурю чувств, которые овладели Надей, когда она осознала, что ее отец ушел из семьи.

В случае со Стасом ситуация была аналогичной. Сама того не заметив, Надя очень привязалась к молодому человеку, который проявил к ней внимание. Такого раньше в ее жизни не было, и возникла такая странная, немножко детская, но, как выяснилось теперь, очень сильная увлеченность. Проявляла ее Надя странно, как и все, что она делала, — пассивно и тихо, поэтому, видимо, и молодой человек не понял, что встретил ответное чувство, и Надина мама не заметила, что у ее дочери настоящая «первая любовь».

Когда Стае сказал Наде, что между ними все кончено, девочка почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Она ощутила отчаяние и попробовала отстраниться, как тогда, в детстве, только теперь она сделала это «по-взрослому», попыталась покончить с собой. Ничего странного, что она «не знала, почему это произошло», она просто среагировала так, как умела. В этой истории Надина мама оказалась без вины виноватой. Разумеется, не будь тогда той ситуации на Камчатке, не случись тогда того кровотечения, скорее всего, ничего этого и не произошло бы. Да и Надя, наверное, была бы более активным и жизнерадостным ребенком.

Впрочем, иногда аналогичные ситуации случаются и при менее трагических обстоятельствах. Например, когда родители, уезжая куда-нибудь, оставляют годовалого ребенка на попечение его старшего брата или сестры, которые могут обходиться с малышом только как с куклой... Когда сам этот ребенок переживает госпитализацию, а мать к нему, по тем или иным причинам, не допускают (раньше, при советской медицине, это бывало достаточно часто)... Когда за ребенком по тем или иным причинам ухаживает посторонний человек, который не готов быть достаточно терпеливым и внимательным, чтобы помочь малышу справиться со стрессом, пережить временную разлуку с родителями... Наконец, не менее серьезными последствиями часто оборачивается «воспитание» годовалых или двухлетних детей, когда мама не реагирует на крик своего малыша, оставляет одного «накричаться вдоволь» или сама кричит на него, трясет в раздражении... К сожалению, вариантов такого поведения в отношении ребенка слишком много.

 

Главным злом неизменно является отсутствие подлинной теплоты и привязанности. Ребенок может вынести очень многое из того, что часто относится к травматическим факторам, — внезапное отнятие от груди, периодические побои, переживания на сексуальной почве, — но все это до тех пор, пока в душе он чувствует, что является желанным и любимым.

Карен Хорни

 

Возвращаясь к самой Наде, мне остается сказать лишь о том, что эта девушка страдала от острого чувства беззащитности. И это чувство было в ней настолько сильно, что тревожность, которой оно проявлялось, трудно было даже заметить. Чувство собственной беззащитности сопровождало эту девочку, по сути, всю ее жизнь, и потому ее личность изначально формировалась с такой деформацией. Часть инстинкта самосохранения, которая отвечает за чувство защищенности, с самого начала Надиной жизни потерпела фиаско.