В этом разделе нашей статьи мы будем говорить о понятии причины и причинности не в материальном смысле, а о том, как люди, в том числе и ученые, понимают причину, т. е. о концепте "Причина". Мы попытаемся — хотя лишь кратко и суммарно — показать, что это понимание во всех отношениях связано с языком. Оно связано с языком, прежде всего, неосознанно для самих говорящих и рассуждающих о причине, просто потому, что их рассуждения протекают в рамках языка. Но оно связано с языком и в некотором более глубоком смысле, — в том смысле, что в языке как системе, а еще точнее, в дискурсе как системе, задана природой вещей та модель, которая оказывается пригодной для понимания причинности в других областях мира и в самой науке. И на этот раз идет речь о понимании причинности уже самими учеными, в рамках научного рассуждения. Начнем со второго аспекта. Во всех случаях здесь, как и в предыдущем разделе, мы будем "размечать" свое рассуждение некоторыми вопросами или утверждениями.
Общий научный фон, на котором протекают обсуждения и дискуссии о понятии причинности, ознаменовался к концу XX века двумя положениями — во-первых, обнаружением необходимых (т. е. в этом отношении тождественных каузальным), но вневременных, синхронных связей двух явлений; во-вторых, углубленным пониманием асимметрии причины и следствия как двух явлений или событий, связанных отношениями времени. Остановимся на этих двух пунктах подробнее, обращая каждый раз особое внимание на их связи с пониманием языка.
(1) Имеются синхронные (вневременные) необходимые связи двух явлений (событий). Являются ли они каузальны-
ми? Констатация таких, вневременных связей пришла с общим пониманием систем и научного закона в рамках систем. По-видимому, одним из первых, кто дал четкую формулировку этого положения, был лингвист Ф. де Соссюр. В своем "Курсе общей лингвистики", и именно применительно к языку, он констатировал следующее. В рамках системы (или вообще, систем) имеются законы двух различных видов. Диахронический (действующий во времени) закон императивен, но ие всеобщ, он связывает группу фактов или, точнее лишь два факта, из которых один является причиной, а другой следствием. (Если речь идет о группе фактов, то она может быть разбита на пары таким именно образом.) Примером такого закона в системе общеславянского языка может служить переход — в определенных фонетических условиях расположения в слове и в определенную эпоху — звукотипа [х] в звукотип [ш]: ухо -+ уши (вместо ухи). Далеко не всякое [х] и далеко не во всех условиях в общеславянском языке этой поры переходит в [ш].
Закон другого вида, синхронный закон, напротив, всеобщ, но не императивен. Примером такого закона, по де Соссюру, может служить констатация: В данном саду все деревья посажены косыми рядами. Именно этот тип закона характерен для систем; собственно говоря, система и образуется в силу таких законов.
Хотя наиболее известными, во всяком случае в гуманитарных науках и в сфере методологии науки, стали именно формулировки Ф. де Соссюра, нужно сказать (на это не обращали внимания), что почти буквально это различие сформулировано Огюс-том Контом в IV томе его "Курса позитивной философии" (1830 г.), названном "Догматическая часть социальной философии". Ф. де Соссюр без ссылок заимствовал эти положения. Таким образом, — и это не удивительно, — различие двух типов законов было связано со становлением позитивизма, да, собственно, и является выражением самого духа позитивизма, его напряженного внимания к проблеме причинности.
(Это понимание научного закона и принципа причинности подробнее исследовано в работах: "Принцип детерминизма в современном языкознании" [Ю. С. Степанов 1970} и «"Закон" и "ан-
тиномия" в гуманитарных науках. От Декарта до Флоренского и Лосева" [Ю. С. Степанов 1991].)
(2) Асимметрия причины и следствия. Поскольку в синхронных необходимых связях, по самому определению, понятие времени нерелевантно, постольку принцип причинности стал исследоваться и во вневременном аспекте. Одним из наиболее ярких достижений в этой области является тезис об асимметрии категорий причины и следствия, исследованный и обоснованный Г. X. фон Вригтом. Отсылаем читателя к его работе "Объяснение и понимание" (1971 г.), гл. П. Авторское резюме параграфа 3-го этой главы гласит: "Асимметрия причины и следствия. Эту асимметрию нельзя истолковать только в терминах временного отношения. Возможность ретроактивной причинности" [фон Вригт 1986, 70 и сл.]. В заключение этого раздела мы вернемся к положениям фон Вригта. А теперь сделаем о т-ступление — представим некоторый логико-лингвистический этюд о выражении причинности в языке.
Читателям-нелингвистам (философам, методологам науки) оно может показаться неинтересным. Вполне может быть. Но подчеркнем лишь, что почти аналогичное рассуждение — в чисто философском материале — проводит Г. X. фон Вригт в упомянутой книге (с. 107-114). В нашем этюде речь пойдет о споре между двумя известными лингвистами — К. Бругманом и Э. Бенвенистом (споре, так сказать, заочном, поскольку ко времени написания работы Э. Бенвениста К. Бругман был давно уже на том свете).
Бенвенист [Бенвенист 1974] констатирует несообразности в толковании значений предлога рrае у разных исследователей. В пространственном значении этот предлог значит "перед". Если считать (как делает К.Бругман), что причинное значение этого слова возникает из более конкретного пространственного, то мы приходим, считает Бенвенист, к явному парадоксу. В самом деле, тогда, например, такое латинское выражение из Плавта, как ргае laetitia lacrimae prosiliunt mihi (Plaut. Stich. 446) "от радости у меня выступают слезы" должно было бы значить букв. "перед радостью слезы выступают... ", т. е. не "радость причина слез", а наоборот "слезы причина радости". (Далее мы остановимся на этом парадоксе особо.) Пока же Бенвенист, констатировав пара-
докс, отвергает все умозаключение Бругмана и строит свой анализ в другой методике — так называемого "сублогического" подхода.
Бенвенист очерчивает некоторое "поле" употреблений двух
близких по значению и по форме предлогов — рrае и pro. Далее он констатирует общую для обоих предлогов семантику и их дифференциальный признак. Общее — "впереди, в передней части какого-либо пространства"; дифференциальный признак — у pro "с отрывом от остальной части этого пространства", т. е. именно "перед", у рrае "без отрыва от остальной части пространства (объект понимается как непрерывный)", т. е. "на краю, на пределе данного пространства". Именно это значение объясняет и все случаи типа ргае laetitia "от радости", "на пределе радости", и все случаи сравнительного значения (ранее казавшиеся исключениями) типа фразы из Цезаря Gallis prae magnitudine сог-porum suorum brevitas nostra contemptui est (B. G. II, 30, 4). "У галлов (по причине) по сравнению с их высоким станом наш маленький рост вызывает презрение". Причем при сравнении предлог рrае присоединяется к тому из двух слов, которое выражает более высокую степень чего-либо по сравнению с другим. Ср. еще: ргае te pithecum est "по сравнению с тобой (она) обезьяна"
(тоже из Плавта).
Таким образом, значение причины у предлога ргае, по Бенвенисту, действительно, является отвлечением от его первоначального значения, но и первоначальное значение и отвлечение — иного свойства, чем в толковании К. Бругмана. Причинное употребление этого предлога подчиняется жестким условиям:
1) при причинном рrае всегда выступает слово, обозначающее
какое-то чувство (радость, страх, ужас, печаль, усталость) — т. е.
отвлечение происходит от пространственного значения сначала в
область чувств и уже в этой области— к значению причины;
2) это чувство воздействует всегда на субъект глагольного дей
ствия — т. е. причина и результат заключены в одном и том же
человеке, в субъекте, так сохраняется признак "непрерывности",
присущий и пространственному значению; 3) предлог рrае в этих
условиях выражает всегда только "крайнюю причину, предел"
чувства (что свойственно и пространственному значению); 4) от
сюда естественным образом происходит отвлечение к сфере срав-
нения, причем при предлоге ставится имя предмета или свойства, соответствующего большей из двух сравниваемых величин.
Вернемся теперь к парадоксу, связанному с толкованием К. Бругмана. Действительно, в этом толковании отсутствует промежуточное звено, вследствие чего рассуждение Бругмана и кажется — но именно только кажется — парадоксальным. Иными словами, не вполне прав Бругман, но неправ в отношении Бругмана и Бенвенист. Промежуточное звено в рассуждении состоит в том, что при переносе пространственных отношений во временные (а временные предшествуют переходу к концепту причины) отношение "перед" оказывается в некотором смысле обратным. В самом деле выражение "(Объект) В находится перед (объектом) А" значит, что имеется А, в котором говорящий (наблюдатель извне) различает "перед" и "зад", и объект В находится у передней части объекта А. Очевидно, что точкой отсчета в этом пространственном представлении является для говорящего (наблюдателя) объект А.
Представим себе теперь, что ситуация покоя изменилась: объекты пришли в движение. Поскольку точкой отсчета является А, то оно движется первым; когда А уже пришло в движение — скажем, появилось в поле зрения наблюдателя, — то В здесь еще нет; оно появится вторым. Во временном смысле, а время всегда связано с движением — В будет еще только будущим, когда А уже настоящее. Сравним вполне соответствующие этому русские выражения с предлогом-префиксом пред //перед: в состоянии покоя "В стоит перед А" = "В пред-стоит А" (ср. др.-рус. Предстош-шеть же ему нЪкто красенъ [Срезневский. Словарь, II, стлб. 1640]); в состоянии движения— времени "В пред-стоит А" = "В является будущим по отношению к А". Сравним также с этим пред-шествоватъ "итти впереди", предшествующий, предыдущий — во временном значении они значат "уже прошедший по отношению к тому объекту, о котором говорится". Таким образом, значения предстоящий (будущее) и предшествующий (прошедшее) — противоположны. Но противоположность объясняется, по-видимому, не двумя противоположными значениями отдельно взятого предлога-префикса пред, а иначе: в первом случае (предстоящий) во временной план переносится вся ситуация пространственного расположения — два актанта (объекта) и отно-
шения "перед" между ними; во втором случае (предыдущий) во временной план передвинут только предикат "итти перед". Этому соответствует различие трансформаций: 1. стоит перед —> предстоит -> пред-стоящий; 2. идет перед -> *пред-идет (такая лексема в русском языке отсутствует) —> предыдущий. Их разница указывает на дополнительный оттенок: предыдущий значит, по-видимому, не "идущий впереди" (т. е. — подчеркнем еще раз — ситуация спокойного расположения двух актантов и предиката не переносится во временной план), а имеет другое значение — "идущий вперед". Значение рус. перед, пред, лат. рrае — статичное. Этому соответствует столь фундаментальная для латинского языка лексема— praesens "находящийся перед глазами, здесь, присутствующий".
Э. Бенвенист обратил также внимание еще на одну существенную особенность предлога рrае в причинном значении: он означает причину только в сфере чувств. Но Э. Бенвенист не указал другой, не менее важной особенности этого предлога: он обозначает всегда препятствующую причину и употребляется поэтому обычно в отрицательных предложениях.
Итак, если учитывать причинные предлоги, то в латинском языке мы имеем следующее поле причинности:
(1) рrае: причина, лежащая в сфере чувств и являющаяся
причиной препятствующей (предикат с отрицанием): ргае lacrimis
loqui non possum "от слез не могу говорить";
(2) pro: только в сложении propter (pro + p(e) + ter), где
ре— усилительная частица, ter— суффикс наречия-предлога;
причина может относиться как к материальной, так и к духовной
сфере: propter frigora frumenta in agris matura non erant "по причине
холодов хлеба в полях не были зрелы"; propter tuum in me amorem
confidit "благодаря твоей любви ко мне он доверяет";
(3) ob: в прямом значении "перед", в значении причины в
ограниченном круге сочетаний— ob metum "из страха", ob earn
rem "по этой причине", ob eam causam "тоже"; иногда имеет зна
чение "целевой причины" (соотв. рус. ради) — ob ream "ради де
ла, в интересах дела";
(4) causa: в разных сферах, поскольку само слово означает
"причина" и тем самым хранит ясную внутреннюю форму; также
в роли "целевой причины" — commodi sui causa "ради своей выгоды";
(5) gratia: в значении целевой причины; поскольку само
слово значит "милость", то сфера употребления обычно "люди"
или отвлеченные моральные понятия: пересекается с causa и gra
tia: commodi sui gratia (causa); (группу синонимичных и действую
щих в одной предметной области предлогов causa, gratia, ergo сле
дует считать семантически одним предлогом в трех разных лек
сических формах).
(6) ergo: обычно в сфере абстрактных моральных понятий,
поэтому в нерасчлененном значении причины и "целевой причи
ны": nominis ergo "ради (доброго) имени", victoriae ergo "ради по
беды"; естественно, пересекается с causa и gratia.
(7) ab: в исходном значении означает исходную точку,
позднее — активную силу, агенса глагольного действия, и, нако
нец, вводит агенса при пассивном обороте; следующие три груп
пы примеров соответствуют, в общем, этим хронологическим
пластам значений ab: 1) doleo ab animo, doleo ab oculis, doleo ab
aegritudine (Plaut. Ci. 60) "я страдаю от боли в душе (букв. из-за,
от души), от глаз, от недуга"; 2) calescit (anima) primum ab ipso
spiritu (Cic. Nat. deor. 2, 138) "воздух разогревается сначала от са
мого дыхания"; 3) superamur a bestiis (Cic. Fi. 2, 111) "мы превзо
йдены животными".
Таким образом, "сублогический" анализ приводит к следующему выводу. В латинском языке "поле причинности", обслуживаемое несколькими предлогами, распадается на несколько почти не пересекающихся сфер, которые естественно уподобить предметным областям, или областям определения функции причинности; каждая из этих областей обслуживается, в общем, одним каким-либо предлогом, который столь же естественно уподобить способу выражения функции причинности, или функтору.
Примечательным фактом является здесь распадение каза-, лось бы единой сферы причинности на несколько предметных областей. Неожиданным следствием этого наблюдения оказывается то, что представление лингвистов, будто категория причинности развивается путем абстракции в следующем порядке — "пространство (место)" -> "время" -> "причина", не соответствует
фактам. Фактом является (по крайней мере, для истории латинского языка) то, что категория причины возникает, возможно одновременно и параллельно, в нескольких различных предметных областях, путем абстракций различного типа в каждой из этих областей. (Мы видели, сколь сложна и сколь своеобразна абстракция, приводящая к причинному значению предлога рrаe).
Этот результат естественно сопоставить с результатом — который мы будем обсуждать ниже, — полученным на путях логического анализа языка: причины — это не события, а факты, коррелятивные не всему универсуму языка, а каждый раз какому-либо фрагменту ("подъязыку"), ограниченному определенными логико-лингвистическими условиями, — дискурсом.
(3) Причины — это факты, а не события.
Как мы уже сказали, концепт "Причина" непрерывно эволюционирует от Аристотеля до наших дней. На протяжении этого длительного исторического пути он неоднократно, на разных этапах получал блестящие и глубокие определения. Это обстоятельство позволяет относительно легко прочертить его эволюцию. Но одновременно возникает вопрос: эволюционируют ли только мнения людей относительно того, что представляет собой "причина", т. е. сам концепт "Причина"? Или вместе с этим эволюционирует и языковая рамка — язык, с помощью и средствами которого производится формирование концепта? И если это так, то не зависит ли концепт причины в конечном счете от языка, используемого для его установления? Мы полагаем, что дело обстоит именно так и что концепт причины тесно связан с понятием дискурса.
Начнем с очерка эволюции. Вл. Краевский (в 1963 г.) [см. Краевский 1967] удачно суммировал значительный отрезок этой истории, использовав следующий прием: он классифицировал понятия причины по терминам, между которыми устанавливается причинное отношение. Таким образом, его классификация не касается собственного, или внутреннего, содержания концепта "Причина", но именно поэтому она удалась. (Семиотически, или лингвистически, выражаясь, можно сказать, что клас-
сификация Вл. Краевского основана на дистрибутивном анализе, подобно тому, какой применяют в дескриптивной лингвистике, когда значение слова описывается в терминах его совместной встречаемости с другими словами.) Эволюция концепта "Причина" выглядит при этом следующим образом:
(1) Вещь есть причина вещи (Аристотель);
(2) Вещь есть причина события (Аристотель; Фома Аквин-
ский);
(3) Свойство есть причина события (Галилей; Ньютон);
(4) Свойство есть причина свойства (Гоббс; Локк);
(5) Состояние есть причина состояния (Лаплас; современ
ная физика);
(6) Событие есть причина события (Юм; современная фи
лософия).
Работа 3. Вендлера (1967 г.) ознаменовала новый поворотный пункт. Формулировка Вендлера прозвучала как афоризм: "Причины — это факты, а не события". Итак, -
(7) Факт есть причина события.
Дадим теперь место некоторому отступлению для примеров.
Концепция "Вещь — вещь", в соответствии с которой одна вещь рассматривается как причина другой вещи, выражена уже у Аристотеля [Метафизика, кн. V, гл. 11}: скульптор — причина скульптуры; отец — причина ребенка, и т. п. Под эту концепцию можно подвести и другой вид причины, указанный Аристотелем — содержимое вещи, материал, из которого она возникает: медь — причина скульптуры, серебро — причина чаши. (Всего у Аристотеля четыре вида причин. Третья причина — форма в отношении к материи; четвертая — целевая причина, причина — цель.) Концепция "вещь — вещь" оказалась очень действенной для обыденного, практического сознания:-Достаточно сказать, что слова, означающие "вещь" во всех романских языках — фр. chose, исп. cosa, ит. cosa и т. д. — восходят к латинскому causa "причина", "судебное дело". Напротив, "человек" как причина чего-либо в последующем историческом развитии понятия причины как раз не рассматривается как типичная причина, а выделяется в особую категорию (даже и квалификатор "объект"
может быть применен к человеку только с большими оговорками). Но в аристотелевском понимании "человека как причины" содержится существенный компонент — "действующая причина". Этот компонент был выделен в последующем концептуальном анализе, уже в средневековой схоластике, и в том или ином виде сохраняется в понятии причины и в наши дни. Единственной философией, в которой в наше время сохраняется концепция причинности "вещь — вещь" с включением в понятием "вещь" субъекта, агенса действия, является томизм, поскольку одно из главных утверждений томизма гласит: Бог есть причина мира.
Концепция "Вещь — событие" также представлена уже в античном мире, в частности, у Аристотеля. Далее мы находим ее у Фомы Аквинского, у Гольбаха, Гегеля, Гербар-та, Зигварта, Виндельбанда и многих других. Некоторые немецкие философы обосновывали эту концепцию этимологически, поскольку немецкое слово Ursache "причина" буквально значит "пра-предмет, пра-вещь", a Wirkung "следствие" значит одновременно и "последствие, результат" и "действие". К этим замечаниям Вл. Краевского можно добавить, что сходные идеи были довольно широко распространены в середине нашего века. На Первом международном конгрессе по философии науки (Париж, 1935 г.) один из докладов так и назывался "Глагольные префиксы в индоевропейском языке и их влияние на логику". Исходя из распространенной идеи о том, что основания философии зарождаются в недрах языка, автор доклада, в частности, утверждал: "Связь между немецким префиксом auf (в aufheben) и логикой Гегеля: мы имеем все основания считать, что немецкое романтическое мышление никогда не завершилось бы логикой Гегеля, в которой действует принцип оппозиций и последующего снятия антагонистических концептов, если бы немецкий язык не обладал особым термином— aufheben, означающим одновременно "отменять" и "превосходить". Несомненный факт, что французская философская мысль, не обладающая таким словесным подспорьем, редко и с трудом воспринимает идею "Aufhebung" [Masson-Oursel 1936, 16-17]. В XX веке концепция "Вещь— событие" постепенно отходит на второй план. 3 — 2853
Концепция "Свойство — событие" широко распространяется в классической механике, начиная с Галилея и Ньютона, если, как указывает Вл. Краевский, под понятие "свойство" подводить понятие "сила". Постепенно, однако, концепция причины-силы сменяется концепциями причины-состояния и причины-события.
Концепция "Свойство — свойство" связывается с философскими учениями Т. Гоббса и Дж. Локка, а в позднейших доктринах встречается очень редко. По мнению Вл. Краевского, однако, Я. Лукасевич в работе 1907 г. "Анализ и конструкция понятия причины" утверждает, что на самом деле причинная связь соединяет свойства, а не события. Довольно часто в современной философии науки можно столкнуться с мнением, что понятие причины относится либо к свойству, либо к событию.
Концепция "Состояние — состояние" в классическом виде выступает в космогонической теории П.-С. Лапласа, который в своем "Опыте философии теории вероятностей" (1814 г.) писал, что настоящее состояние Вселенной есть следствие ее предыдущего состояния и причина ее последующего. Современные физики-теоретики широко применяют подобные концепции, но однако говорят при этом скорее не о "причине", а о "принципе причинности", включающем определение состояния изолированной системы в момент t1 и состояние этой системы в момент t2, причем промежуток между t1 и t2 может быть произвольным. По мнению Вл. Краевского, "сам вопрос о причине состояния является чем-то странным, идущим вразрез с навыками как разговорной речи, так и языка науки. Многие философы обращали внимание на то, что мы спрашиваем о причине события, изменения состояния, но не самого состояния".
Концепция "Событие — событий имеет классического представителя в лице Д. Юма. Линию Юма продолжает Дж. С. Милль. В современной философии (кроме томизма), до работ Г. X. фон Вригта, концепция событие — событие. господствовала почти безраздельно. В рамках этой концепции возникли столь важные для семиотического подхода понятия "носителя (причины, следствия)" и "следа (причины, следствия)".
Если сами вещи больше не рассматриваются ни как причины, ни как следствия, то, по-прежнему можно говорить о том, что всегда существует вещь, являющаяся носителем причины, и вещь, являющаяся носителем следствия. Сравним семиотические понятия "носитель сигнала", "след сигнала"; например, если подмигивание является сигналом (знаком) чего-то, то глаз, веко, бровь — "зона глаза" на лице— выступают носителями этого сигнала (знака), знаконосителем.
Обратимся теперь к последнему этапу в эволюции концепта "Причина", к тому именно, который и оказался теснейшим образом связанным с пониманием языка исследователями: "Причины — это факты, а не события".
Начало этого периода связано, как мы уже отметили выше (см. 2) с именем Б. Рассела. Он был, по-видимому, первым, кто обратился к понятию "факт" для решения гносеологических и логико-философских проблем, — ср. его определение "факта" выше. "Факты", таким образом, по Расселу. — это "то. что делает наши суждения (statements) истинными или ложными". В этом понимании "факты" — нечто первичное, тогда как истинные суждения (суждения, соответствующие фактам) — нечто вторичное и, в конечном счете, производное от фактов. Ведь для того, чтобы суждения и высказывания могли быть соответствующими факту, факт должен уже существовать до суждения и высказывания, подобно, например, событию. Именно это положение Б. Рассела в настоящее время не может быть принято.
Дистрибутивный анализ 3. Вендлера (этот анализ в сокращенном виде приведен нами выше, в пункте 2) показал, что у слов "факт" и "событие" (event) в английском языке дистрибуция частично различна. Кроме того, для "фактов" имеются специальные языковые формы, так называемые "неполные номинализа-ции" (они имеются как в английском языке, так и, в менее формализованном наборе, в русском). Таким образом, "причины" — это "факты", но не "события", между тем как "следствия"— это "события". Здесь асимметрия "причины" и "следствия", о которой так подробно писал Г.Х. фон Вригт, обосновывается и с лингвистической стороны. 3*
В менее специальной форме те же выводы делает в своем анализе Н. Д. Арутюнова: "Представление о том, что факты первичны, а суждения, о них сделанные, вторичны, ошибочно. Суждение структурирует действительность так, чтобы можно было установить, истинно оно или ложно.... Факты не существуют безотносительно к суждениям.... В этом смысле суждение задает факт, а не факт — суждение" [Арутюнова 1988,153].
Среди положений, сформулированных 3. Вендлером, по большей части проницательно и блестяще, одно кажется неточным и противоречивым. Оно связано с пониманием самого термина и явления "факт". Поскольку "Причины— это факты", то для рассуждения о причинах имеет смысл остановиться на этом пункте подробнее. Положение 3. Вендлера относится к контексту, где Вендлер обсуждает трагедию Эдипа.
"Эдип знал, что он женат на Иокасте. Не знал же он того,
что он женат на собственной матери. Все же на самом деле брак
Эдипа с Иокастой равнозначен браку Эдипа с собственной мате
рью. Следовательно, если верно, что его трагедию вызвал брак с
собственной матерью, то должно быть верным и то, что его тра
гедию вызвал брак с Иокастой" [Вендлер 1986, 272]. Вендлер про
должает: "Действительно, контексты, вводящие причину, в отли
чие от контекстов, вводящих пропозицию (утверждение, выска
занное предложением. — Ю. С), обладают референционной про
зрачностью (т. е. ясно, к каким "вещам" и "положениям дел" они
относятся. — Ю. С). Конечно, в типичном случае причины —
это факты, а не просто пропозиции. В связи с этим встает очень
сложный вопрос о том, в чем состоит различие между фактом и
пропозицией. Как показывает печальный пример с Эдипом,
просто сказать, что факт — это истинная пропозиция, недоста
точно. Суть различия глубже: факты референционно прозрачны,
тогда как пропозиции, даже истинные, референционно непро
зрачны" (272).
И здесь Вендлер предлагает следующее определение для ответа на поставленный вопрос (нам приходится повторить место, уже цитированное в 2): "Подобно тому, как пропозиции, представляют собой абстракцию от набора перифрастических форм (различных перифраз одного и того же утверждения. — Ю. С), так же и факты, представляют собой дальнейшую абстракцию от
набора референционно эквивалентных выражений. Таким образом, факт— это абстрактная сущность, соответствующая конкретному классу референционно эквивалентных истинных пропозиций".
По мнению 3. Вендлера утверждение (statement) "Эдип женился на Иокасте" не является перифразой утверждения "Эдип женился на своей матери" (с чем мы совершенно согласны. — Ю. С). Поэтому они выражают различные пропозиции, но констатируют (state) один и тот же факт" [Vendler 1967, 711]. Вот с этим мы не можем согласиться: "факт" понимается здесь в рассе-ловском смысле, как нечто предшествующее утверждениям!
Наш комментарий таков. Приведенные два утверждения не являются перифразами одно другого и не констатируют один и тот же факт, потому что они не принадлежат одному и тому же языку (дискурсу), хотя оба принадлежат одному и тому же "этническому" языку — древнегреческому эпохи Софокла. Утверждение "Эдип женился на Иокасте" принадлежит дискурсу Эдипа, описывающему мир Эдипа. Утверждение "Эдип женился на своей матери" принадлежит дискурсу Софокла и дискурсу 3. Вендлера (хотя и в форме другого "этнического" языка — английского, а также нашему дискурсу, в форме русского языка); в дискурсе Эдипа это утверждение лишено смысла (не является осмысленным). Причина трагедии Эдипа не заключается в том "факте", что он женился на своей матери, — такой факт попросту не существует. Причина трагедии Эдипа заключается в том, что Ио-каста оказывается его матерью. Но это другой "факт", и его выражение принадлежит другому дискурсу. Концепт причины существует каждый раз только в рамках определенного языка (дискурса).
Если мы обратимся теперь к другому аналитику — Г. X. фон Вригту, мы найдем у него — сделанные без всякого отношения к анализу языка — вполне параллельные рассуждения и выводы. В этой независимости выводов, полученных на двух разных путях, и заключается их значимость. Как и в случае с работой 3. Вендлера, работа Г. X. фон Вригта опирается на длинный
ряд предшествующих исследований многочисленных авторов (все они упоминаются в обширных примечаниях самого фон Вригта).
Упомянутую уже нами гл. 2-ю своей работы "Объяснение и понимание" (1971 г.) фон Вригт кончает следующими словами, приведем их целиком:
"Поскольку способность человека совершать различные действия, если он решает, намеревается или хочет их выпол-нить,— эмпирический факт, постольку человек, как действую-щий агент, свободен. Было бы ошибкой утверждать, что причинность предполагает свободу, поскольку это означало бы, что действие законов природы каким-то образом зависит от людей. Но это не так. Однако утверждение о том, что причинность пред-полагает свободу, представляется мне верным в том смысле, что к идеям причины и следствия мы приходим только через идею постижения результата в наших действиях.
В идее о том, что причинность "угрожает" свободе, есть] большая доля эмпирической истины, свидетельство которой — случающаяся потеря способности и возможности действовать.; Однако с метафизической точки зрения — это иллюзия. Подоб-ная иллюзия порождается свойственной нам тенденцией счи-тать— можно сказать, в духе Юма,— что человек в состоянии! совершенной пассивности, просто наблюдая регулярную после-; довательность событий, может регистрировать каузальные связи] и цепочки каузально связанных событий, которые затем он экс-траполирует на всю Вселенную, от неопределенно далекого про-шлого на необозримо далекое будущее. Подобное по-нимание игнорирует тот факт, что к а у-зальные связи существуют о т н о с и т е л ь-но фрагментов истории м и р а, к о то р ы е носят характер закрытых систем (по на-шему обозначению). В обнаружении каузальных свя-зей выявляются два аспекта — активный и пассивный. Активный компонент — это приведение систем в движение путем продуцирования их начальных состояний. Пассивный компонент состоит в наблюдении за тем, что происходит внутри систем, насколько это возможно без их разрушения. Научный эксперимент, одно из
наиболее изощренных и логически продуманных изобретений человеческого ума, представляет собой систематическое соединение этих двух компонентов" [фон Вригт 1986, 114; разрядка моя. — Ю. С).
Фрагменты истории мира, которые "носят характер закрытых систем" — это и есть аналог дискурса, то, что описывается дискурсом. "Причины", являющиеся не "событиями", а "фактами", являются констатациями— в рамках дискурса— того, что происходит во фрагменте мира, носящем характер закрытой системы, при условиях, отмеченных фон Вригтом.
Наше заключение будет очень кратким. Принцип причинности, по-прежнему столь важный для науки конца XX века, в своем новом виде связан с категорией "факта", а эта последняя с явлением "дискурса". Но дискурс— это новая черта в облике Языка, каким он предстал перед нами к концу XX века. Таким образом, Язык и Наука по-новому обнаруживают свои глубинные и далеко не только технические отношения: Язык — вовсе не только "техника" Науки.
Литература
Аристотель 1976 — Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч. в 4-х томах. М., 1976. T.I.
Арутюнова 1988 — Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт. М., 1988.
Бенвенист 1974 — Бенвенист Э. Логические основы системы предлогов в латинском языке / Пер. с фр. // Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
Вендлер 1986 — Вендлер 3. Причинные отношения / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVIII.
фон Вригт 1986 — фон Вригт Г. X. Объяснение и понимание // фон Вригт Г. X. Избр. труды / Пер. с англ. М., 1986.
ван Дейк, Кинч 1988 — ван Дейк Т. А., Кинч. В. Стратегии понимания связного текста / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. XXIII.
Демьянков 1982 — Демьянков В. 3. Англо-русские термины по прикладной лингвистике и автоматической переработке текста. Вып. 2. Методы анализа текста // Всесоюзн. центр переводов. Тетради новых терминов, 39. М., 1982.
Дэвидсон 1986 — Дэвидсон Д. Истина и значение / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. М. 1986. Вып. XVIII.
Карри 1969 — Карри X. Основания математической логики /Пер. с англ. М., 1969.
Краевский 1967 — Краевский Вл. Проблема онтологической категории причины и следствия / Пер. с польск. // Закон. Необходимость. Вероятность. М., 1967.
Николаева 1978 — Николаева Т. М. Краткий словарь терминов лингвистики текста // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1978. Вып. VIII.
Рассел 1957 — Рассел Б. Человеческое познание: Его сфера и границы / Пер. с англ. М., 1957.
Срезневский 1958 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т.П. Репринт: М., 1958.
Степанов 1970 — Степанов Ю. С. Принцип детерминизма в современном языкознании // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. М., 1970.
Степанов 1981 — Степанов Ю. С. Имена. Предикаты. Предложения. М., 1981.
Степанов 1991 — Степанов Ю. С. "Закон" и "антиномия" в гуманитарных науках. От Декарта до Флоренского и Лосева // А. Ф. Лосев и культура XX века. Лосевские чтения. М., 1991.
Masson-Oursel 1936 — Masson-Oursel P. Les prefixes verbaux en indo-europeen et leur influence sur la logique // Actes du Congres Intern, de Philosophie scientifique. Paris 1935. III. Langage et pseudo-proble-mes. P.: Hermann et Cie, 1936.
Russel 1959 — Russel B. Logical atomism // Logical positivism / Ed. by A. J. Ayer. Glencoe (Illin.), 1959.
Russel 1980 — Russel B. An Inquiry into Meaning and Truth. The William James lectures for 1940. Delivered at Harvard Univ. L.; Boston; Sydney: Unwin Paperbacks, 1980.
Spriot 1985 — Seriot P. Analyse du discours politique sovietique. (Cultures et Societes de l'Est. 2). P.: Institut d'etudes slaves, 1985.
Vendler 1967 —Vendler Z. Causal Relations // The Journal oT Philosophy. Vol. 64, № 21(1967).
