Слагаемые психологического знания

В основании психологического знания лежат базовые психологические “идеологии”, такие как бихевиоризм, когнитивизм и психоанализ. Эти “идеологии” и соответствующий им уровень организации психологического знания называют по-разному: парадигмами, подходами, ориентациями, системами знания и др. Но в любых систематизациях психологического знания он непременно присутствует, что неудивительно: данный, наиболее крупномасштабный уровень “рассечения” психологической науки и накопленного ею знания нельзя не заметить.

В психологической литературе трудно найти удовлетворительное и вообще сколь-либо внятное определение подобных - наиболее глобальных - систем психологического знания и перечисление того, что они охватывают. Психоанализ, например, определяют и как один из базовых подходов в психологии, и как теорию, и как метод, и как область психологической практики, и даже как религию современного западного общества (Беккер, Босков, 1961)[58], и каждое из подобных определений верно, но страдает неполнотой. Когнитивизм, бихевиоризм и психоанализ можно охарактеризовать и как глобальные психологические методологии или “психологические империи” (Юревич, 2000), в границах которых заключены общий образ или модель психологической реальности, основные принципы ее изучения, соответствующие теории, способы производства знания, критерии его верификации и т. д., закрепленные соответствующими “методологическими эмоциями” (“нет - интроспекции!” “человек - не крыса!” и т. п.) Наличие подобного аффективного слоя, цементирующего “защитный пояс” соответствующих теорий, дает основание характеризовать глобальные системы психологического знания именно как идеологии, выполняющие не только познавательные, но и идеологически функции, например, функцию демаркации “своих” и “чужих”.

Каждая из психологических “империей” фактически живет по собственным законам и не имеет с другими “психологическими империями” ничего общего кроме границ (Юревич, 2000). Это дает основания говорить о том, что наиболее глобальные системы психологического знания, как и куновские парадигмы, “несоизмеримы” друг с другом, т. е. не вписываются в единые критерии рациональности и напоминают спортивные команды, играющие на одном поле в разные игры. Соответственно, психология характеризуется как допарадигмальная наука, т. е. пред-наука, которая станет полноценной наукой только тогда, когда в ней будут выработаны общеразделяемые критерии рациональности и достоверности знания, психологические “империи” объединятся, а конкурирующие парадигмы сольются друг с другом (Кун, 1975).

Глобальным психологическим “идеологиям”, конечно, можно отказать в статусе знания, усмотрев в них не знание как таковое, а лишь “матрицу” для его производства. И они, безусловно, выполняют данную функцию, но при этом являются и собственно знанием, поскольку общие представления о психике как о поведении, трансформациях образа, взаимодействии сознания и бессознательного и т. д. предполагают немало знаний, которые и делают возможными переключения “фокуса” видения психологической реальности.

Психологическим категориям, как и базовым психологическим “идеологиям”, тоже можно приписать вспомогательную роль, представив их как средство выражения психологического знания, а не знание как таковое. И действительно, казалось бы, какое знание содержится просто в обозначениях, даже если это такие термины, как сознание, личность, бессознательное, потребность, мотив и т. п.?

Однако нетрудно заметить, - и этот эксперимент любой психолог может повести с самим собой, - что каждая из подобных категорий вызывает не просто поток словесных ассоциаций, но и актуализирует целый массив знаний – об их наполнении, разнообразии трактовок, истории изучения. Конечно, это знание отчасти пересекается с другими видами психологического знания – в первую очередь, о соответствующих феноменах, однако не сводится к нему. И вполне понятно, почему психологическим категориям нередко отводится роль основных «сгустков» психологического знания и его опорных компонентов (Петровский, Ярошевский, 1998). Вся история психологической науки может быть представлена как история развития психологических категорий, а один из возможных ответов на вопрос о том, в чем же состоит ее прогресс в условиях хаотичности знания и отсутствия его кумулятивности звучит так: «в обогащении категорий» (там же). Т. е. про личность или мотивацию мы сейчас знаем больше, чем знали сто или пятьдесят лет назад, и в этом – несомненный прогресс психологической науки.

Психологических категории разнообразны по своему происхождению, однако наиболее рельефно обозначаются три их источника. Первый источник - обыденный опыт. Основная часть категорий, которыми оперирует научная психология, - это термины обыденного языка: ощущение, восприятие, эмоции, чувства и др. Иногда они перекочевывают из обыденного языка в категориальный аппарат научной психологии без сколь-либо принципиальных, а иногда и вообще без каких-либо смысловых трансформаций. Иногда - подвергаются на территории научной психологии своеобразной “чистке” - переопределениям (обычно множественным), погружению в новые смысловые контексты и т. д. - подобные той, которую Ф. Хайдер произвел при закладывании оснований психологии межличностных отношений (Heider, 1958). Второй источник психологический категорий - термины других наук. Например, ключевые категории концепции К. Левина - “поле”, “валентность” и др. - откровенно позаимствованы им у естественных наук, хотя все же чаще психология заимствует категории у более близких - социогуманитарных - дисциплин. Третий источник психологических категорий носит “внутренний” характер. Многие из них рождаются на территории самой психологии, хотя в таких “собственных” категориях психологической науки, как сублимация, каузальная атрибуция и др., как правило, тоже звучат отголоски внешнего по отношению к ней опыта.

Один из главных путей построения единой и стройной системы психологического знания, подобной системам естественнонаучного знания, видится в построении иерархической системы психологических категорий (Петровский, Ярошевский, 1998). А установление гносеологических отношений между ними рассматривается как эквивалент установления онтологических отношений между соответствующими фрагментами психологической реальности. Такой путь объединения психологического знания - его объединение “сверху”, путем “наведения мостов” между психологическими категориями - выглядит гносеологически обоснованным, хотя и чреват построением довольно произвольных конструкций.

В отличие от глобальных систем психологического знания, психологические теории определяются довольно часто - как “системы взаимосвязанных гипотез и утверждений относительно какого-либо феномена или системы феноменов” (Shaw, Costanzo, 1970, с. 4), “системы ясных утверждений, делающих возможными предсказания относительно эмпирических явлений” (Ibid., p. 7) и т. п., хотя в описание этих теорий, как правило, включается обильный материал не-теоретического (эмпирического и др.) характера, который редко вписывается в какую-либо систему. Такие определения звучат очень привычно, мало отличаясь от определения теории, которое есть у каждого, кто занимается наукой, и имеют общей чертой то, что психологические теории определяются как типовой случай научных теорий вообще, не обладая какими-либо принципиальными отличиями от теорий в других науках.

Не подвергая - в данном контексте – критике это весьма спорное допущение, отметим, что психологические теории в большинстве случаев строятся в рамках глобальных психологических “идеологий” и, соответственно, в решающей мере зависимы от них. Вместе с тем психологические теории обладают и определенной, хотя и очень ограниченной, автономией от таких ориентаций, в результате чего теория, рожденная в рамках одной “идеологии”, может ассимилировать элементы других, как, например, когнитивистская теория каузальной атрибуции, впитавшая в себя вполне бихевиористскую теорию Д. Бема (Андреева, 2000). Но, главное, вопрос об истинности или ложности психологических теорий обычно выносится в плоскость эмпирических верификаций и решается вне зависимости от истинности базовых “идеологий”, да и вообще эти теории объясняют фрагменты опыта, успешно вписывающиеся в любые “идеологии”. А теории «среднего ранга», которые современная психология явно предпочитает общим теориям, обычно строятся как систематизации отдельных областей психологического опыта, подчиненные не столько теоретическим, сколько практическим целям. Вместе с тем существуют и психологические теории, которые в принципе не могут быть изъяты из контекста соответствующих “идеологий”. Наиболее яркий пример – психоанализ (как теория), ни одно из базовых положений которого до сих пор не получило эмпирического подтверждения, в результате чего принятие этих утверждений является «вопросом веры» (Аллахвердов, 2003; и др.) (Отсюда – характеристики психоанализа как «скорее религии, чем науки»).

Психологические законы в основном устанавливаются эмпирическим путем и, как и любые законы, представляют собой устойчивую связь явлений. В системе психологического образования преподнесение психологических законов почему-то занимает периферическое место. Типовой психолог куда хуже знает психологические законы, чем физик – физические (что естественно) или, если взять пример из области социальных наук, экономист – экономические (что неестественно), и знает их хуже, чем, скажем, психологические теории. Поэтому есть смысл привести примеры психологических законов.[59]

* Закон Фрейда – Фестингера: механизм сознания, столкнувшись с противоречивой информацией, начинает свою работу с того, что пытается исказить эту информацию или вообще удалить ее с поверхности сознания.

* Закон Джемса: сохранение осознаваемого обеспечивается только путем его изменения.

* Закон Бардина: зона неразличения дифференциального признака сама является дифференциальным признаком, т. е. зависит от других признаков, используемых в опыте.

* Закон Хика: чем менее вероятен предъявленный ститмул или требуемая реакция, тем больше времени над этой ситуацией работает сознание.

* Закон классификации: любой конкретный стимул (объект) всегда появляется в поверхностном содержании сознания в качестве некоего класса стимулов (объектов), при этом класс не может состоять из одного члена.

Мечта любой науки - представить все дисциплинарное знание в виде системы законов. Если в психологии она и осуществима в принципе, этой науке очень далеко до ее осуществления. В то же время возможности психологии в плане выявления и формулирования общих законов нельзя и недооценивать: существует немало психологических закономерностей, которые можно сформулировать в виде общих законов. А одним из главных препятствий этому служит близость научного и обыденного психологического познания, стремление психологии ради сохранения статуса науки провести с ним демаркационную линию и, соответственно, избегание ею утверждений, которые могут звучат слишком “тривиально”.

К психологическим обобщениям можно отнести те связи, которые носят достаточно устойчивый характер, но в силу своего более частного характера или каких-либо других причин «не вытягивают» на статус законов или пока не устоялись в качестве таковых (чтобы некая устойчивая связь была признана законом, научное сообщество должно признать ее законом, что предполагает достаточно сложный социальный механизм). Примерами таких обобщений могут служить выводы, содержащиеся в заключительной части любой диссертационной работы. Однако мы приведем примеры более “основательных” и известных психологических обобщений.

* Если в прошлом поведение человека подкреплялась в некоторой стимульной ситуации, то, чем больше нынешняя ситуация похожа на ту, в которой осуществлялось подкрепление, тем больше вероятность того, что будет осуществлена и соответствующая активность (Shaw, Costanzo, 1970, р. 76).

* Чем чаще, в рамках определенного интервала времени, человек подкрепляет активность другого, тем чаще другой будет осуществлять эту активность (Ibid, р. 76).

* В процессе восприятия люди стремятся к балансу между минимизацией когнитивных усилий, с одной стороны, и удовлетворением своих основных когнитивных потребностей - с другой (Dual-process theories …, 1999, р. 74).

* Как правило,[60] вероятность непосредственной актуализации установки является функцией ее доступности в памяти (Ibid, р. 120).

* Как правило, люди обращают большее внимание на информацию, которая соответствует их установкам, оценивают неоднозначные события в соответствии с этими установками, лучше запоминают информацию, соответствующую им (Ibid, р. 124).

* Негативные события кажутся более вероятными, когда человек пребывает в плохом настроении, чем когда он пребывает в хорошем настроении, а позитивные события - наоборот (Ibid, р. 126).

Психологические обобщения различных уровней, видимо, составляют основную часть формализованного психологического знания, и, если проделать мысленный эксперимент, попытавшись представить себе все психологические обобщения, собранные на едином носителе – бумажном или электронном, картина получится более чем впечатляющая. Однако в большинстве случаев они «живут» лишь в том тексте, в котором сформулированы, и лишь небольшая их часть выходят за его пределы в результате либо собственной активности автора в их распространении в психологическом сообществе, либо того, что другие члены этого сообщества ссылаются на данного автора.

В данной связи психологические обобщения можно разделить на «востребованные» (распространяемые в психологическом сообществе) и «не востребованные» (не выходящие за пределы конкретного текста или устного сообщения), отметив, что первые составляют «верхушку айсберга» в сравнении со вторыми. Т. е. описанный в социологии науки процесс социализации знания порождает своего рода пирамиду, на вершине которой находится публичное знание, распространяемое в научном сообществе и разделяемое, по крайней мере, некоторой частью его членов, а в основании - локальное знание – те обобщения, которые не востребованы, но в любой момент могут быть актуализированы и переведены в разряд публичного знания. Соответственно, адресованные психологической науке упреки в том, что в ней существует дефицит устоявшегося знания (см.: Юревич, 2000; и др.), вызваны, прежде всего, дефицитом публичного знания, и эта ситуация производна от дефектов не столько производства, сколько распространения и социализации знания.

Психологические объяснения и интерпретации по своим социальным характеристикам близки к психологическим обобщениям, отличаясь от них своей когнитивной направленностью – не на фиксацию связи явлений, а на ее объяснение. Поскольку объяснение является одной из основных функций науки (Никитин, 1970), а сами ученые, как было продемонстрировано выше, часто признаются, что поиск объяснений приобретает в их деятельности почти параноидальный характер, объяснения и интерпретации тоже составляют значительную часть психологического знания. К ним располагают также неписаные традиции научного исследования и оформления научных текстов: установив некоторую связь или выявив некий феномен, ученый, как правило, стремится их объяснить, и этот вид психологического знания обычно органически дополняет то «констатирующее» знание, к которому объяснения прилагаются.

Основные виды психологических объяснений, в общем, те же, что и в других науках: объяснение через подведение под общий закон, объяснение через сведение к теории, объяснение через указание влияющих на объясняемое событие факторов и предшествовавших ему событий, и т. д. (см.: Никитин, 1970). Вместе с тем, констатации специфики объяснений в социогуманитарных науках в сравнении с науками естественными (Вригдт, 1986; Harre, 1960; и др.) распространимы и на психологию. В частности, объяснение, подчиненное целям понимания, здесь играет не меньшую роль, чем объяснение путем включения объясняемых феноменов в некоторую устоявшуюся систему знания, а перечисление влияющих на эти феномены факторов куда более распространено, чем объяснение путем подведения под общие законы.

Принято считать, что одним из главных недостатков психологии является принципиальная множественность объяснений и интерпретаций любого психологического феномена. Этот недостаток нередко выдается за “родовой дефект” всех социогуманитарных наук, отличающий их от наук естественных и технических, где любое явление, якобы, получает строго однозначную трактовку. Однако подобное представление основано на сильном смещении “точки отсчета” - большом искажении образа точных наук. Как отмечает Р. Рорти, обобщая опыт именно этих наук, любое явление может быть объяснено различными способами, и то, что выбирается в качестве объяснения, не предопределено объективным опытом и не задается некими универсальными правилами познания, а зависит от нас (Rorty, 1982). Мы, конечно, не полностью свободны в выборе способов объяснения, связаны некоторыми традициями, общими критериями рациональности и т. д. Скажем, будучи современными людьми, мы не будем объяснять заход Солнца тем, что черепаха, на которой покоится Земля, переворачивается. Но любое, даже физическое, явление, может быть рационально, т. е. в рамках принятых в данной культуре критериев “научности”, объяснено на разных уровнях. И любое объяснение представляет собой “вырезание” определенного “локуса причинности”.

Любое социальное явление испытывает влияние большего количества факторов, чем явления физические, что достаточно тривиально уже хотя бы потому, что социальные явления находятся под воздействием факторов и физических, и биологических, и социальных. В результате в социогуманитарных науках, объясняющих такие явления, открывается больший простор для подобного “вырезания причинности”, т. е. имеется большее количество потенциальных объяснений и интерпретаций любого феномена. Различие с “жесткими” - естественными и техническими - дисциплинами действительно имеется, но оно - не качественное, а количественное, состоящее не в принципиальной возможности разных интерпретаций любого феномена (она имеется во всех науках), а в широте соответствующих интерпретативных полей. Соответственно, интерпретаитвный плюрализм - это не недостаток системы психологического знания, а естественное выражение особенностей предмета этой науки, его более разветвленной онтологии.

Как и любая наука, психология стремится всесторонне «обрабатывать» устанавливаемые ею факты, не только предлагая их интерпретации и объяснения, но и формулируя соответствующие предсказания. Правда, широко распространено представление о том, что предсказания в психологии, в отличие от предсказаний точных наук, недостоверны, неполноценны, и вообще эта дисциплина еще «не дозрела» до надежных предсказаний. Такое представление не лишено оснований, но все же не вполне справедливо. Иногда психологические предсказания ничем не уступают прогнозам точных наук, а многие психологические прогнозы не рассматриваются в качестве собственно научных из-за их чрезмерной «тривиальности», т. е., (и в этом заключен парадокс), слишком явной достоверности.[61]

Приведем и примеры собственно “научных” психологических предсказаний, т. е. предсказаний, которые содержатся в трудах психологов.

* Диады, члены которых физически находятся ближе друг к другу, будут более устойчивы и будут обладать лучшими возможностями достижения позитивных результатов, чем диады, члены которых физически разделены друг с другом (Thibaut, Kelley, 1959).

* Чем меньше люди, вступающие в контакт, знакомы друг с другом, тем большие трудности они будут иметь в предсказании поведения друг друга (Shaw, Costanzo, 1970).

* Чем большие подкрепления люди получают из взаимодействия друг с другом, чем устойчивее это взаимодействие (Ibid.)

Подобные психологические предсказания, как правило, выводятся из базовых утверждений соответствующих теорий. Иногда такие предсказания сами представляют собой базовые утверждения этих теорий или, наоборот, базовые утверждения теорий заключают в себе предсказания. Так, например, одно из базовых утверждений теории справедливости звучит так: «люди всегда стремятся к максимизации своих приобретений и к минимизации потерь». Нетрудно заметить, что в этом утверждении заключено предсказание – о том, что любой человек в любой конкретной ситуации будет вести себя соответствующим образом.

Психологические предсказания достаточно разнообразны. В первом приближении их можно разделить на две глобальные категории: а) общие предсказания (или предсказания-обобщения) и б) частные предсказания. Примеры общих предсказаний, наделенных квантором всеобщности, были приведены выше. Такие предсказания звучат как обобщения и распространяются на всех людей или, по крайней мере, на достаточно большие социальные группы. Частные предсказания относятся к конкретным людям или социальным группам и больше характерны для психологической практики. Это - предсказания о том, как будут восприняты действия того или иного политика, как поведет себя та или иная группа потенциальных потребителей нового товара и т. п.

Частные предсказания могут быть связаны с общими предсказаниями разными типами связей. Иногда они представляют собой простое логическое следствие общих прогнозов. Например, можно сформулировать прогноз о том, что данный политик будет стремиться получить более высокий пост в некоем органе, как простое следствие общего предсказания о том, что все люди во всех ситуациях будут стремиться к максимизации своих выигрышей. Но значительно чаще восприятие или поведение, являющееся объектом прогнозирования, носит комплексный характер, и частный прогноз строится на основе взаимодополнения ряда предсказаний общего характера, к тому же дополненного неформализованным личностным знанием того, кто его строит.

Хотя прогнозы о том, как люди по ведут себя в той или иной ситуации, обычно вытекают из каких-либо других видов психологического знания - теорий, обобщений и др., их, особенно общие прогнозы-обобщения, вполне можно считать самостоятельной разновидностью психологического знания, обладающей как практической, так и познавательной ценностью и являющейся необходимым дополнением других его видов.

Психологические факты и феномены обычно рассматриваются как одна из главных “единиц” эмпирического знания психологии. От других видов эмпирического опыта они отличаются относительно устойчивым характером: к фактам и феноменам обычно относят явления, которые обладают достаточной воспроизводимостью и проявляются более или менее[62] постоянно - по крайней мере, при определенных обстоятельствах. Кроме того, к ним принято причислять не любые относительно стабильные психологические явления, а явления, достаточно существенные для психологической науки, выражающие какие-либо психологические закономерности. Например, тот факт, что объем непосредственной памяти равен 7 ± 2 элемента, во-первых, обладает достаточной воспроизводимостью - в рамках обозначенного диапазона, во-вторых, важен для психологической науки и практики, имея большое значение как для предсказания возможностей человека, так и для познания механизмов непосредственной памяти.

Важное свойство психологических фактов и феноменов состоит в том, что они, хотя и имеют аналоги в обыденном опыте, как правило, бывают зафиксированы в специально организованных условиях психологического исследования. Только что описанный факт был установлен экспериментально, причем не в одном, а в многочисленных экспериментах. Некоторые из психологических фактов и феноменов могут быть установлены только в специально организованных условиях, а зафиксировать их в обыденном опыте практически невозможно. Но даже если некое психологическое явление рельефно проявляется в обыденной практике, для того, чтобы приобрести статус факта или феномена психологической науки, оно должны быть воссоздано и продемонстрировано в специальных условиях. Так, скажем, явление беспричинной агрессии известно достаточно давно, но для придания ему статуса научного феномена понадобился эксперимент С. Милгрэма (см.: Шихирев, 1999). Да и вообще одной из закономерностей формирования эмпирического знания в психологии является то, что эта наука, как правило, не признает обыденные наблюдения и обобщения в качестве научных фактов, а стремится перевоссоздавать их в условиях психологического эксперимента. Такое перевоссоздание и переопределение в терминах научной психологии служит для обыденных наблюдений своего рода пропуском на ее территорию.

Некоторые факты и феномены психологической науки, такие как объем непосредственной памяти, по существу, являются ее эмпирическими обобщениями, а граница между ними и другими видами психологических обобщений весьма условна. Тем не менее факты и феномены всегда привязаны к конкретному опыту, в отличие обобщений всегда очень наглядны, носят констатирующий, а не объяснительный характер, и явно имеет смысл разделять эти два вида психологического знания.

Что же касается различий между двумя наполнителями данной категории психологического знания - фактами и феноменами, то они очень релятивны. Одни и те же явления иногда называют фактами, иногда - феноменами. В то же время можно уловить тенденцию относить к категории феноменов наиболее “интересные” факты, содержащие в себе элементы неожиданности и парадоксальности, противоречащие как здравому смыслу, так и предшествовавшим установлению этих феноменов научным представлениям о человеческой психологи. Т. е. феномены - это своего рода “привилегированные” факты, признанные особо значимыми и интересными для психологии, а, следовательно, тоже прошедшие оценочную процедуру социализации знания.

Психологические факты и феномены как вид психологического знания органически дополняются такой его разновидностью, как знание контекста установления этих фактов и феноменов, а также условий их проявления.

Иногда в необходимости такого дополнения усматривают проявление “ненадежности” эмпирического знания психологии и его главное отличие от эмпирического знания точных наук. Мол, когда физик утверждает, что все тела, обладающие массой, падают на землю, ему нет нужды уточнять, где, когда и при каких условиях эта закономерность была установлена, а психолог непременно должен указывать, какими методами и в какой стране проводилось исследование, насколько многочисленной была выборка, кто входил в ее состав и т. д.[63]

Подобное представление верно лишь отчасти. В неклассической, а, тем более, в современной - постнеклассической (Степин, 1989) - науке описание результатов наблюдения всегда предполагает описание и условий этого наблюдения, а внеконстекстуального знания, абсолютно независимого от контекста его установления, вообще не существует. Так что принципиальной, качественной разницы между психологией и точными науками в этом плане не существует. Однако количественная разница, безусловно, есть. Любой психологический феномен проявляется по-разному (или не проявляется вообще) в зависимости от внешних и внутренних условий. Так, феномен неспровоцированной агрессии может проявляться, а может - нет, объем нашей непосредственной памяти варьирует в пределах формулы 7 ± 2 в зависимости от нашего самочувствия, психологического настроя, сконцентрированности и т. п. И размеры зависимости от контекста в психологии, как и в других социогуманитарных науках, существенно больше, чем в науках естественных и технических.

В принципе, из-за большой зависимости любых психологических феноменов от условий их проявления знание контекста можно было бы объединить со знанием о самих феноменах, которые всегда контекстуально обусловлены. Тем не менее, это – разные виды знания хотя бы потому, что, с одной стороны, знание о феноменах всегда, в том числе и в точных науках, существует в виде, абстрагированном от знания контекста, с другой, - знание контекста может быть обобщено и отчуждено от знания о феноменах – например, в виде обобщений о том, как внешние и внутренние условия влияют на протекание психологических процессов.

Существенную часть психологического знания составляют и эмпирически выявленные корреляции между феноменами, которые представляют собой наиболее простой и удобный для психологической науки способ упорядочивания и организации психологической феноменологии. И неудивительно, что приращение эмпирического знания идет в психологии, главным образом, этим путем, и большой редкостью являются, например, диссертации, вообще обходящиеся без коэффициентов корреляции.

Увлечение психологов установлением корреляций общеизвестно. Именно они представляют собой главный продукт союза психологии с математикой, в котором психология традиционно видела залог своей “научности”. А слова, сказанные Д. Картрайтом в семидесятые годы прошлого века: «может создаться впечатление, что психология вообще осталась бы не у дел, если бы не существовало метода анализа вариаций» (Cartright, 1979, р. 87), справедливы и по сей день. Психологическая наука может быть охарактеризована как “фабрика по производству корреляций”, а типовое психологическое исследование, выполненное в соответствии с позитивистскими стандартами “научности”, представляет собой вычисление корреляций между зависимыми и независимыми переменными, и именно на этих корреляциях базируются вытекающие из него обобщения.

Корреляции весьма эфемерны - в том смысле, что измерение корреляций между любыми двумя переменными в двух разных исследованиях, наверняка, даст несколько различающиеся результаты. В результате, как пишет В. М. Аллахвердов, “психологи-эмпирики, к сожалению, весьма редко проверяют, насколько, например, корреляции, обнаруженные ими в одном исследовании, воспроизводимы в другом. Но, видимо, догадываются, что такая проверка, скорее всего, привела бы их к удручающим результатам” (Аллахвердов, 2003, с. 195). Однако, во-первых, собственно знанием, видимо, следует считать сам факт наличия корреляций, а не конкретные коэффициенты корреляции, которые уникальны в каждом конкретном случае их измерения. Во-вторых, это - “скользящее”, релятивное знание, сильно зависимое от контекста его установления. Но не более релятивное, чем большинство других видов знания в психологии и в прочих социогуманитарных науках.

Корреляции принято считать «сырым» или первичным психологическим знанием, его «полуфабрикатом», поскольку они должны быть осмыслены, обобщены, проинтерпретированы в терминах стоящих за ними причинных связей. Однако после построения на базе корреляций знаний более высокого уровня – интерпретаций, обобщений и т. д. - корреляции не утрачивают самостоятельного смысла, тоже оставаясь психологическим знанием. Нередко они становятся и публичным знанием, подвергаясь обсуждению, проверке и переинтерпретациям.

Несмотря на то, что повсеместное вычисление корреляций превратилось в психологии в некий ритуал, основанный не только на культе математики, но и на давно устаревших позитивистских стандартах производства научного знания и соответствующем образе науки (Юревич, 2000), они продолжают играть очень важную роль. Установление корреляций, если оно осуществляется в достаточно продуманном смысловом контексте, содействует как приращению психологического знания, так и приданию ему более связного вида. В определенном смысле можно сказать, что корреляции “склеивают” различные фрагменты психологического знания, соединяя его если не в единое целое, то, по крайней мере, во внутренне согласованные локусы.

Теоретически можно предположить, что в результате накопления корреляций - с помощью установления корреляций “всего со всем” - можно построить и единую систему психологического знания, которая в таком случае была бы создана чисто эмпирическим путем. Однако подобный прогноз, скорее всего, вызовет лишь заслуженную иронию, а корреляции пригодны для того, чтобы “склеивать” знание в пределах его локальных систем, соотнесение и объединение которых требует принципиально иного подхода.

В отличие от вычисления корреляций, психологические описания представляют собой мало формализованный способ установления связей между психическими явлениями (и фиксации самих явлений). Их иногда рассматривают как наиболее простой вид психологического знания и продукт первого этапа психологического познания. Однако нередко эти описания являются, напротив, конечным, а не начальным продуктом комплексного психологического анализа, включающего применение специальных методов. Например, такие социально-психологические исследования, как выполненное Дж. Хомансом (Homans, 1961), признанные в психологической науке «классическими», увенчиваются именно описаниями комплексных психологических ситуаций, и подобнее описания уместно считать не начальным, а завершающим этапом исследовательского цикла. Таким, да и более простым, описаниям трудно отказать и в статусе знания. Они всегда аналитичны, содержат элементы обобщений, акцентируют скрытие аспекты изучаемых явлений, вскрывают их механизмы, достаточно систематизированы и обладают другими атрибутами научного знания.

Сложнее обстоит дело с психологическими описаниями, авторами которых не являются профессиональными психологами. Так, широко распространено мнение о том, что наиболее удачные психологические описания принадлежат не психологам, а писателям. По мнению Ф. Хайдера, например, лучшие описания психологических ситуаций даны Л. Н. Толстым и Ф. М. Достоевским (Heider, 1958). Психологи гуманистической ориентации считают подобные описания полноправной частью научного психологического знания. По мнению же психологов позитивистской ориентации, эти описания – все-таки «что-то другое», хотя и, безусловно, полезное для научной психологии.

В целом же описания пронизывают в психологии, как, впрочем, и в любой другой науке, весь исследовательский цикл (симптоматично словосочетание “описание результатов исследования”), а не являются лишь его отправным пунктом, входят в состав всех прочих элементов психологического знания, представляют собой его составляющую, не элиминируемую никакими позитивистскими процедурами. Степень же формализации и языки психологических описаний производны от общих “идеологий” психологического исследования, от теоретических, методологических и прочих ориентаций психологов.

Исследовательский инструментарий научной психологии – методы психологического исследования – тоже можно включить в состав психологического знания. Хотя в позитивистских традициях принято считать, что методы любой науки – это не само знание, а лишь средство его получения, вся постпозитивистская рефлексия науки убедительно демонстрирует, что это не так.

Во-первых, любой метод представляет собой знание о том, как получать знание, т. е. одновременно и само знание, и средство его получения, и при этом содержит значительный пласт информации об условиях его получения – о том, при каких обстоятельствах проявляется тот или иной феномен, какие факторы влияют на его проявление, как можно нивелировать их влияние и т. п. Подобная информация сродни знанию контекста, но отличается от него более “активным” - характером, представляя собой знание об условиях проявления того или иного феномена в контексте воздействия на него со стороны экспериментатора. Кроме того, абсолютно стандартизированных методов вообще не существует, любой из них представляет собой ноу-хау, предполагающее значительную долю неформализованного личного знания. Наиболее ярким примером и здесь может служить психоанализ, который в плане его воздействия на западное общество имеет много общего с религией, а в плане особенностей его применения больше напоминает искусство.

Во-вторых, как уже неоднократно отмечалось выше, любой метод всегда «теоретически нагружен», построен в некоторой смысловой системе, выражающей базовые смыслы соответствующей теории и научной «идеологии», и, как хорошо известно из истории науки, даже результаты простого наблюдения описываются и интерпретируются в системе определенных, заданных общей теорий, смыслов. Соответственно, психологические методики представляют собой конкретизацию и операционализацию того знания, которое содержится на уровнях психологических теорий и “идеологий”. Эти операционализации, выведенные из более общих положений, тоже представляют собой новый вид знания - подобно тому, как становятся новым знанием выведенные из общих утверждений гипотезы в случае их эмпирического подтверждения. Но при этом они содержат и некоторое дополнительное знание – например, о том, как общие положения теорий «работают» в исследовательской практике, обеспечивая теориям обратную связь с этой практикой, в результате которой они нередко подвергаются если не опровержениям (из истории науки хорошо известно, что сами по себе эмпирические факты «не опасны» для теорий), то во всяком случае уточнениям и коррекциям.

Таким образом, исследовательские методы психологии не служат лишь средством получения знания, а сами содержат в себе разнообразные виды психологического знания, являясь его важной “операционализированной” разновидностью.

То же само можно сказать и о методах прикладной психологии, которые часто называют “психологическими технологиями”, хотя они имеют не только технологическую составляющую. Психологические технологии – это тоже операционализированный вид психологического знания, имеющий много общего с методическим знанием психологии, однако отличающийся от него по целевому назначению: если в методах психологи содержится преимущественно знание о том, как получать психологическое знание, то в психологических технологиях – о том, как его применять для решения практических задач.

Накопление технологий сейчас является одним из магистральных направлений развития психологического знания. Как пишет А. Ш. Тхостов, в психологии “жалкое состояние теории стало еще более очевидным на фоне бурного развития инструментальных технологий” (Тхостов, 2002, с. 34). Что неудивительно, ведь, как справедливо отмечает В. А. Лекторский, практическое психологическое воздействие возможно и вне науки и вне теории (Лекторский, 2001), заработать на нем можно существенно больше, и поэтому подавляющая часть отечественного, да и зарубежного, психологического сообщества развивает именно технологии, а не фундаментальную психологическую науку и тем более не теорию.

Психологические технологии сейчас широко распространены в самых различных сферах социальной практики, а двадцать пятый кадр, детектор лжи и психотронное оружие (независимо от того, существует ли оно), благодаря биллетристике настолько прочно укоренились в массовом сознании, что стали в нем одним из главных символов психологии как науки. Если для профессиональных психологов их наука ассоциируется, прежде всего с психоанализом, бихевиоризмом и т. д., то для обывателя - именно с детектором лжи или психотронным оружием. Однако массовое сознание всегда усваивает наиболее яркое, а потому нетипичное. Приведенные примеры как раз не характерны для психологических технологий, поскольку эти технологии, как правило, не имеют материальных носителей, предполагают значительную долю неформализованного личностного знания и выглядят скорее как ноу-хау, чем как собственно технологии. О том, как привести к власти политика или улучшить психологический климат организации, можно написать книгу, и не одну, эксплицировав в ней некоторую часть соответствующего ноу-хау, но это знание нельзя представить в виде четкой и стройной технологии, подобной двадцать пятому кадру. Кроме того, сейчас уместнее говорить о психологической составляющей комплексных социальных технологий (точнее, тоже ноу-хау), а не о собственно психологических технологиях.

Психологические технологии находятся в довольно сложных и неоднозначных отношениях с другими видами психологического знания, иногда доходящих до отсутствия всяких отношений, и их уместнее считать операционализацией более фундaментальных видов психологического знания лишь с достаточной долей условности. Большинство из них строится в рамках общих психологических “идеологий”, разделяя основополагающие принципы последних. Поэтому различают психоаналитически ориентированную терапию, бихевиоральную терапию, гештальттерапию и др. Однако соответствующие системы технологий строятся путем операционализации не только лежащих в их основе общих систем психологического знания, но и личного опыта психотерапевтов, здравого смысла и многого другого. Отношения же психологических технологий с базовыми системами психологического знания весьма релятивны, что позволяет дает основания констатировать раскол или “схизис” между исследовательской и практической психологией (Василюк, 2003), хотя в нынешних условиях, когда большинство отечественных «академических» психологов вынуждено подрабатывать в качестве практиков, глубину этого “схизиса” не следует и переоценивать. Происходит его если не когнитивное, то, по крайней мере, социальное преодоление, поскольку одни и те же люди занимаются и наукой, и практикой, в результате чего ярко описанная Ф. Е. Василюком “диссоциированность” (там же) психологического сообщества постепенно отходит в прошлое.

В плане накопления знания, заимствованного у смежных наук,психология не является сколь-либо уникальной дисциплиной. В состав любого дисциплинарного знания входит знание, позаимствованное данной наукой у других научных дисциплин, причем, как правило, менее развитые науки заимствуют знание у более развитых, и, чем моложе дисциплина, тем больше в составе накопленного ею знания удельный вес знания «заимствованного».

Естественно, любая наука заимствует знание в основном у смежных дисциплин, изучающих схожие объекты. Соответственно, «заимствованное» знание психологии – это преимущественно знание, позаимствованное ею у философии, социологии, биологии, педагогики, а также у “науки наук”, а, точнее, у “универсального языка” всех наук - у математики. В этом легко убедиться на примере структуры психологического образования. Любой курс по истории психологии имеет в своем составе объемную философскую часть: история психологических идей обычно отмеряется от Платона и Аристотеля, проходит через философские системы Сенеки, Лукреция Кара, Б. Спинозы и др. Социально-психологические курсы охватывают социологические системы О. Конта, Ч. Спенсера и т. д.., и, по общему признанию, этого недостаточно: концепции М. Вебера, П. Сорокина и пр. тоже давно пора включить в систему психологического образования. Целый ряд разделов психологии, таких как психофизиология и нейропсихология, широко используют биологическое знание, считая его «своим». Описанные выше корреляции опираются на математическое знание о том, как их измерять. На стыке психологии и математики возникла математическая психология, на стыке психологии и социологии - социальная психология, на стыке психологии и педагогики – психология педагогическая. Список подобных примеров можно долго продолжать, в чем, разумеется, нет нужды.

Следует лишь отметить, что «заимствованное» знание практически никогда не ассимилируется научной дисциплиной в его исходном виде, а всегда «переваривается» ею в контексте ее собственных категорий и объяснительных принципов, что превращает это знание из «чужого» для этой дисциплины в «свое» для нее. Скажем, знания психологов о человеческом мозге, позаимствованные ими у биологии, включены в контекст соответствующих психологических знаний, например, о высших психических функциях, что делает эти знания в значительной степени «психологизированными». То же самое происходит и с другими видами «заимствованного» знания, которое всегда является знанием данной науки, позаимствованным ею у других дисциплин, но творчески переработанным ею и выраженным в системе ее собственных смыслов.

В условиях характерного для современной науки нарастания тенденции к меж- или кроссдисциплинарности, в психологии возникают целые области междлисциплинарного знания, например, такие как политическая психология, которые в своей основной части укомплектованы знаниями смежных наук. Такие области сейчас служат главными каналами междисциплинарных влияний, через которые осуществляется как междисциплинарный “импорт”, так и междисциплинарный “экспорт” знания, а соответствующие его области приобретают характер, скорее, не меж-, а кросс- или над-дисциплинарных.