Типологический анализ закономерностей переживания 3 страница

Рассмотрим хронотопическую структуру этого механизма. Выше мы установили, что хронотоп описываемого сейчас типа феноменологически может быть выражен как "это всегда" во внутреннем аспекте и "здесь-и-там", "теперь-и-тогда" – во внешнем.

Что это значит? "Это всегда" означает, что "сознание" субъекта всегда занято одним и тем же: на одно ("это"), составляющее предмет его потребности, устремлены все его чувства, ожидания, активность. Он весь в этом отношении к миру, ничто другое для него не существует. И точно так же, как данное отношение заполняет собой весь пространственный Горизонт его жизни, оно покрывает собой и всю временную перспективу ее ("всегда").

Что касается внешнего аспекта хронотопа, то он существенно изменен по сравнению с первым типом. Предмет потребности может быть как в непосредственном соприкосновении с субъектом, точнее, с органом потребления, так и на некотором отдалении. То же касается и временного аспекта. Но главное для характеристики трудного жизненного мира, в отличие от легкого, не само по себе такое объективное обстояние, а то, что оно "схватывается" субъектом с помощью особых психических форм (феноменологически означенных "там" и "тогда"). За их счет психологический мир субъекта расширен и дифференцирован по сравнению с инфантильным. Если в последнем никаких субъективных "там" и "тогда" быть не могло, а объективная отсроченность и удаленность блага оборачивалась внутренней эмоциональной катастрофой, то теперь эти феноменологические "там" и "тогда" могут аккумулировать в себе всю эту эмоциональную энергию, делая возможным контроль над нею. Доводя дело до предельной рационалистической упрощенности, можно сказать, что неудовлетворенность единственной потребности, из которой состоит вся жизнь субъекта, ощущалась бы им как конец этой жизни, как смерть, если бы он не знал, что где-то "там" есть источник жизни и когда-нибудь "тогда" он может быть достигнут.

То же самое можно выразить иначе, на языке эмоциональных категорий: если при отсутствии форм "там" и "тогда" эмоциональное состояние субъекта колеблется между "блаженством" и "ужасом", то при появлении подобных форм психологического пространства-времени происходит дифференциация этих исходных аффектов, такая, что производные эмоции включают в свою структуру указанные формы психологически дальнего и будущего, а именно появляются "беспечность" (в ситуации еще не достигнутого, но уже наверняка гарантированного будущего блага), "отчаяние" (в ситуации несомненного предстоящего неуспеха), "надежда" и "страх" (в промежуточных случаях) (61).

Появление пространственно-временной психологической "протяженности" ("там" и "тогда") является обогащением структуры психологического мира, которая теперь становится способной в своих узлах схватывать ранее бывшее недоступным будущее и дальнее. И самое главное заключается в том, что это будущее и дальнее являются не абсолютными, физикальными формами, которые фиксируются из внеположенной происходящим процессам точки, из внепространственной и вневременной позиции абсолютного наблюдателя, проецирующего реальные процессы на идеальные пространственно-временные координаты, т.е. это будущее не есть то, чего сейчас нет, но что потом будет, а наоборот: феноменологическое будущее ("тогда", "потом"), психологически представленное в надежде, страхе и пр., парадоксальным образом есть то, что есть сейчас, но чего потом не будет. Надежда получить тот предмет есть форма психологического будущего, актуально присутствующая уже "сейчас" и исчезающая как таковая при реальном достижении этого предмета.

Из этих рассуждений вытекает одно фундаментальное положение: оказывается, что предметная деятельность предполагает наличие определенных внутренних, феноменологических условий, без которых она была бы вообще психологически невозможна. Эти условия образуют сложный и подвижный комплекс механизмов, который условно, можно назвать "терпением" и который феноменологически структурирован тем, что было выше описано в терминах хронотопа трудного и простого мира, а психологически (в эмоциональном аспекте) – состояниями "отчаяния", "страха", "надежды" и "беспечности". Иначе говоря, внешняя предметная деятельность была бы психологически невозможной, если бы одновременно с ней, как бы на ее изнанке, не разворачивалась внутренняя работа по удержанию панических аффектов, порождаемых неудовлетворенной потребностью. Работа эта осуществляется за счет частичной субъективной – актуализации объективно отсутствующего блага (в форме надежды, например), наполняющей осмысленностью промежуток между "теперь" и "тогда".

Все это поддерживает нас в убеждении, что принцип реальности – самостоятельная психологическая установка, обладающая собственными внутренними механизмами, а не просто модификация принципа удовольствия.

Прототип

Укажем на известные прототипы простого и трудного жизненного мира. Ясно, что к ним относятся все случаи, при которых одна какая-нибудь потребность (мотив, отношение) получает резко доминирующее положение и интенсивность, несопоставимую с силой других потребностей. Когда содержание доминирующего мотива составляет какая-либо абстрактная идея, убеждение, мы имеем дело с фанатиком, когда его содержание образует некоторая конкретная идея или даже конкретная вещь или действие – с маньяком. [ 44 ]

Анализ психологии фанатизма обнаруживает выделенные нами при описании типа характеристики: неистовость поведения, готовность для достижения цели жертвовать всем и использовать любые средства в сочетании с узостью и ограниченностью восприятия мира.

Прототипом описанного типа являются не только личности определенного склада, но и определенные состояния личности, более или менее длительные, нормальные или патологические. К ним относятся, скажем, хорошо известные в психопатологии "импульсивные влечения", которые "представляют собой остро возникающие побуждения и стремления, подчиняющие себе все сознание и поведение больного. С их возникновением подавляются все остальные желания и представления" (115, с.63).

Область психопатологии дает наиболее близкие к данному теоретическому типу примеры, но из этого, конечно, не следует, что патологическим является всякое состояние, соответствующее второму типу психологического мира. В такое состояние сознание попадает всякий раз, когда актуализировался мотив, требующий от субъекта некоторой деятельности, причем этому мотиву (по крайней мере в данный момент) нет альтернатив.

Реалистическое переживание

Общей основой всех процессов переживания, свойственных данному типу жизни, является механизм терпения. Собственно говоря, он сам может считаться процессом переживания. Пример этого механизма показывает, что жизнь, стоит ей выйти из первичного состояния блаженной удовлетворенности, не может существовать без процессов переживания, изнутри скрепляющих ее, подверженную в трудном и сложном мире различным деструктивным и дезинтегрирующим воздействиям.

Прежде чем перейти к обсуждению вырастающих на основе терпения механизмов, необходимо сопоставить само терпение как механизм, подчиняющийся принципу реальности, с психологической защитой, действующей по принципу удовольствия. С одной стороны, они прямо противоположны, с другой – сходятся в одной точке. И защита, и терпение актуализируют в сознании ощущение наличия блага, объективно отсутствующего, но модальные формы этих актуализаций существенно различаются. Защита признает благо бытийно наличным, терпение – наличным в долженствовании; защита создает иллюзию решенности проблемы (или ее отсутствия: "виноград зелен"), терпение формирует сознание решаемости ее; защита отказывается видеть необеспеченность бытием достигнутых положительных (или устраненных отрицательных) эмоциональных состояний, терпение ориентировано на устранение этой необеспеченности; защита, наконец, берет за основу неприкосновенность субъективности (желания, самооценки, чувства безопасности и т.д.) и искажает в угоду ей образ реальности, терпение берет за основу реальность, сдерживая и подстраивая к ней субъективность.

Механизм терпения действует только в определенных границах (которые определяются развитостью самого этого механизма); за пределами их, когда возникает ситуация невозможности (фрустрация), требуются другие механизмы переживания. [ 45 ]

В самом общем плане можно выделить два варианта "реалистического" переживания.

Первый осуществляется в пределах пострадавшего жизненного отношения. В простейшем, "нулевом" случае этого варианта переживания выход из критической ситуации, субъективно кажущейся неразрешимой, происходит не за счет самостоятельного психологического процесса, а в результате нежданного объективного разрешения ситуации (успех после неудачи, согласие после отказа, находка утраченного, разрешение запрещенного и т.п.). Это именно "нулевой" случай, ибо критическая ситуация здесь не психологически преодолевается, а фактически устраняется благодаря эффективному поведению (ср.: 26, с.49) или удачному стечению обстоятельств.

Более сложные случаи, требующие от субъекта специальной активности, осуществляются посредством компенсации утраченных (или сниженных) способностей или замещения. Какова бы ни была конкретная техника, процесса, он исходит из факта актуальной невозможности в данных конкретных условиях удовлетворить потребность и из необходимости ее так или иначе удовлетворить. Поскольку речь идет о реалистическом переживании, не прибегающем к самообманам, единственный мыслимый выход состоит в таком преобразовании психологической ситуации, которое все-таки, несмотря ни на что, делает возможным реальное удовлетворение фрустрированной потребности. Возможность разрешения жизненных апорий в этом психологическом мире обеспечивается двумя обстоятельствами – способностью субъекта откладывать удовлетворение потребности на какой-то срок, за который могут быть развиты компенсаторные способности, найдены или созданы обходные пути к цели, а также способностью удовольствоваться любой заменой предмета потребности, лишь бы она вообще могла ее удовлетворить. Последнее обстоятельство особенно важно; субъект простого и трудного мира не знает предмета (или лица) в его индивидуальной определенности и ценностной уникальности, он ценит в нем только одно качество – удовлетворять его, субъекта, потребность. Узкая и интенсивная направленность субъекта в мир создает иллюзию чрезвычайной фиксированности его на данном предмете, буквально "сращенности" с ним, однако стоит этому предмету исчезнуть, создав ситуацию невозможности, чтобы эта иллюзорность быстро. себя обнаружила: субъект с простым внутренним миром в принципе согласен на любой суррогат, хоть в какой-то мере удовлетворяющий его потребность, потому что все качества предмета, не имеющие непосредственного отношения к удовлетворяемой им потребности, никак его психологически не затрагивают и в расчет не принимаются.

Второй вариант "реалистического" переживания отличается от первого тем, что между нарушенным отношением, вызвавшим необходимость в переживании, и тем последующим жизненным отношением, нормальная реализация которого знаменует об успехе переживания, нет субъективных связей преемственности. Хотя объективно, с позиции внешнего наблюдателя," идентифицирующего субъекта до и после переживания по его "индивидным" качествам, новая деятельность может представляться замещением старой, фрустрированной деятельности, компенсацией ее, внутренне они никак не связаны между собой. Это "компенсация", которая ничего не меняет в предыдущем, нарушенном жизненном отношении, никак само это нарушение не компенсирует, это замещение без замещения, ибо новая деятельность решает свои собственные проблемы. А поскольку каждая актуально осуществляемая деятельность в условиях простоты внутреннего мира субъективно составляет всю жизнь, то переживание это, по сути дела, представляет собой скачок от одной жизни (неудавшейся, да так и оставленной) к другой, психологически вновь начинаемой, хотя и строящейся на старом психобиологическом "индивидном" материале. Этот вариант переживания может быть проиллюстрирован примером Душечки, прожившей на страницах чеховского рассказа как бы несколько самостоятельных, не связанных одна с другой жизней.

Итак, законом переживания второго типа является принцип реальности. Это переживание исходит из того, что реальность "не слышит убеждений", что она непреодолима, борьба с ней бесполезна и, значит, нужно принять ее такой, какова она есть, покориться, смириться и внутри заданных ею границ и пределов попытаться добиться возможности удовлетворения потребностей.

Из проанализированных нами в первой главе видов переживания ни один однозначно не соответствует "реалистическому" переживанию, но, несколько огрубляя дело, можно сказать, что эмпирическим прототипом его является совпадающее поведение. При противопоставлении совладающего поведения защите, кроме прямого подчеркивания его реалистичности, обычно указывают на рациональность этих процессов, на их способность учитывать целостный характер ситуации, т.е. на те качества, которые сводимы к реалистичности. Кроме того, образцом, по которому мыслится совпадающее поведение, является приспособление, а приспособление по понятию есть процесс, целью которого является прилаживание, подгонка внутреннего, субъективного к внешнему, объективному, к реальности.

 

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

4. ТИП 3: ВНУТРЕННЕ СЛОЖНЫЙ И ВНЕШНЕ ЛЕГКИЙ ЖИЗНЕННЫЙ МИР

Описание мира
Ценностное переживание
Прототип

По сравнению с первым, исходным типом, в третьем произошло изменение только одного категориального измерения – простота внутреннего мира сменилась его сложностью, что, однако, ведет к радикальному преобразованию всего жизненного мира.

Остановимся еще раз на понятии сложности. Мы уже говорили, что даже при наличии у субъекта многих жизненных отношений его внутренний мир может оставаться простым. Точнее, нужно различать объективную и субъективную сложность мира. Первая порождается тем, что каковы бы ни были намерения субъекта, его внешнее поведение всегда дает начало всевозможным социальным, биологическим и физическим процессам, которые могут сказаться на том или ином его жизненном отношении. Другими словами, всякое действие субъекта, "реализующее одну его деятельность, одно отношение, объективно оказывается реализующим и какое-то другое его отношение" (89, с.211). Однако вполне мыслим такой психологический мир, который, несмотря на то, что входящие в него отношения объективно пересекаются между собой в поле реального действования, остается внутренне, субъективно простым. При этом субъект в каждый данный момент психологически находится только в одном жизненном отношении, его сознание никогда не бывает "между" отношениями, в точке, откуда видно и "то", и "другое", и их взаимозависимость, а поведение осуществляется так, как если бы других отношений, кроме реализуемого, не существовало, причем не потому, что субъект решил не обращать на них внимания, пренебречь или пожертвовать ими, а просто потому, что он не способен одновременно психологически удерживать более одного отношения. Словом, объективная перекрещенность отношений, т.е. объективная сложность жизненного мира сама по себе не создает еще его внутренней, субъективной сложности. Последняя является результатом особой внутренней деятельности по связыванию и согласованию отношений.

Сложность внутреннего мира – это "сопряженность" отдельных его единиц (жизненных отношений) во внутреннем пространстве и времени. С пространственной стороны "сопряженность" выступает как симультанная связанность отношений, т.е. способность держать в поле внутреннего зрения одновременно два и более отношений, что феноменологически выражается как "то и это". Во временном аспекте "сопряженность" означает наличие между отношениями связей последовательности "сначала-потом". В симультанном срезе субъективно соприсутствуют многие жизненные отношения ("то и это"), развертывающие сукцессивно в некотором порядке – сначала одно, потом другое.

Какова жизнедеятельность живущего в таком мире существа?

Внешний мир абсолютно "легко проницаем для действия, и это делает невозможным никакое конечное действие, как невозможно конечное движение в абсолютной пустоте, оно либо отсутствует, либо бесконечно по причине отсутствия сил сопротивления. А действие только и осмыслено как конечное, тяготеющее к завершающей его цели, т.е. легкость мира упраздняет действия (и, естественно, их операционный состав), а равным образом и то непсихологическое "расстояние", которое в реальных условиях обычно отделяет прямой результат действия от его значимых последствий, непосредственно затрагивающих мотивы (потребности) субъекта. [ 46 ]

Таким образом, легкость внешнего мира устраняет все процессы, протекающие между инициативой субъекта и реализацией мотива. Вся внутренняя структура деятельности и ее телесность при этом как бы выпадают, каждая отдельная деятельность, стоит ей только начаться, осуществляется мгновенно ("тут-и-сейчас").

Эта жизнь лишена ситуативности. В психологическом мире нет ситуаций с их "подвернувшимися случаями", благоприятными (или неблагоприятными) обстоятельствами, с их временными ограничениями, порождающими "заботы", т.е. действия, долженствующие быть выполненными в определенный срок, с их возможностью компромиссов между содержательно непримиримыми тенденциями, с их неожиданными "вдруг" и "как раз" и т.д. А раз нет ситуаций, значит, нет той, казалось бы, поверхностной и случайной, – но тем не менее активно участвующей в самых интимных (в том числе мотивационных) процессах конкретной, подвижной, не поддающейся полному рациональному учету и расчету материальности, составляющей само тело обыденной жизни.

Существование инициативного субъекта в легком жизненном мире настолько же полно "волшебных" возможностей, насколько и опасно; это обнаженное бытие, оно лишено оболочек трудности и амортизирующей вязкости внешнего мира. В этом мире нельзя "одуматься" и "опомниться", ибо всякая инициатива мгновенно достигает своих самых отдаленных последствий.

Теперь зададимся вопросом, какие ограничения накладывает легкость мира на все многообразие конкретных форм сложности жизни? Понятно, что в легком жизненном мире нет эмпирических, ситуативных, "телесных" пересечений между отдельными отношениями. Однако, далее, имеются две теоретические возможности, неравноценные для дальнейшего хода нашего мысленного экспериментирования.

Первая из них состоит в том, чтобы принять утверждение о материальной непересекаемости отношений как объективное. В этом случае, поскольку каждому жизненному отношению предстоит мгновенная беспрепятственная реализация и поскольку ему не грозит столкнуться в поле материального действования с другим отношением, то ни одному из этих отношений не будет отказано в осуществлении. Мир абсолютно прозрачен для субъекта, результат всегда равен цели, воплощение – замыслу. Жизнь лишена всякой внутренней альтернативности и напряженности, единственное, что требуется от субъекта для реализации жизни, – это назначить очередность исполнения его деятельностей. Причем осуществление такой работы по назначению очередности приходится приписывать субъекту лишь потому, что речь идет о внутренне сложном жизненном мире, и, значит, его отношения хоть где-то должны встречаться – если не в ходе осуществления, то хотя бы в точке принятия решения. Внутренней же необходимости в такой встрече их в сознании и в назначении очередности их исполнения в подобном жизненном мире нет, поскольку при абсолютной легкости мира его "пропускная способность" не ограничена и позволяет всем жизненным отношениям реализоваться в один и тот же объективный момент, лишь субъективно раздробленный по числу этих отношений. Итак, мы видим, что абстракции, заключающиеся в первой из разбираемых возможностей, настолько сильны, что перестают быть плодотворными.

Вторая теоретическая возможность состоит в том, чтобы предположить, что внешний мир, несмотря на свою легкость, сохраняет в себе связи обычного мира, и поэтому хотя он и исполняет мгновенно всякую инициативу субъекта, но подчиняется не только ей одной, но и объективным связям и закономерностям, так что результат никогда не бывает равен замыслу и выходит за пределы одного отношения, в рамках которого возникла данная инициатива. Другими словами, в глубинах легкого мира осуществляются все те телесные, материальные жизненные связи, которые имели бы место и в плотном, трудном жизненном мире, но (и это очень важно для спецификации сложного и легкого мира) все эти реальные пересечения во временно-пространственной протяженности своего осуществления отсутствуют в деятельности и сознании субъекта легкой и сложной жизни.

Итак, ситуативно-эмпирические, объективные связи и пересечения отношений происходят как бы за занавесом данного жизненного мира, вне его, поставляя внутрь только результаты таких столкновений. На сцене же этого психологического мира отдельные жизненные отношения сталкиваются только в своей ценностной чистоте, в своем самом остром сущностном виде, сталкиваются, образно говоря, не телами соответствующих деятельностей, а их душами – мотивами-ценностями.

Небезразличность отношений друг к другу, их связанность и взаимозависимость создают необходимость в особой внутренней деятельности по соизмерению их, сопоставлению, взвешиванию их ценностей, соподчинению и т.д. Эта внутренняя деятельность есть не что иное, как сознание.

Подобно тому как трудность мира порождает необходимость в психике, так сложность его требует появления сознания. Психика-это "орган", призванный участвовать в решении внешних проблем, а в сложном и легком мире основная проблематичность жизни – внутренняя. Психика обслуживает внешнее предметное ситуативное действие, а в этом мире в силу легкости таковое отсутствует. В нем главные акты жизнедеятельности те, которые в обычном мире осуществляются до конкретного ситуативного действия и после него. Что это за акты?

Первый из них – выбор. Если вся жизнедеятельность в легком и сложном мире, по существу, сведена к сознанию, то сознание, в свою очередь, наполовину сведено к выбору. Каждый выбор здесь трагичен, поскольку решает дилемму между мотивами. Трагизм в том, что субъект стоит перед задачей, с одной стороны, жизненно важной, а с другой – логически неразрешимой. Раз задача выбора стала перед ним, ее нельзя не решать, а решить ее невозможно. Почему? Во-первых, потому, что каждая альтернатива является в данном случае жизненным отношением или мотивом, словом, тем, что не случайно, как конкретное средство или способ действия, а органически и необходимо входит в данную форму жизни и от положительной реализации чего можно, следовательно, отказаться только ценой дезинтеграции или даже полного распада этой формы; [ 47 ] а во-вторых, потому, что для предпочтения одного отношения (или мотива) другому нет и не может быть рационально убедительного основания. Последнее возможно только там, где есть общая мера вещей, а ведь отдельные жизненные отношения и мотивы принципиально разнородны, у них нет ничего общего, кроме того внешнего их содержанию обстоятельства, что они принадлежат одному субъекту. Сознание, таким образом, вынуждено решать парадоксальные с логической точки зрения задачи, сопоставлять несопоставимое, соизмерять не имеющее общей меры.

Подлинный выбор, чистая культура выбора – это лишенный достаточного рационального основания, рискованный, не вытекающий из прошлого и настоящего акт, действие, не имеющее точки опоры.

Разумеется, таково лишь предельное выражение выбора. В конкретной действительности психологическая ситуация выбора всегда насыщена многочисленными "аргументами" "за" и "против". Это и ситуативные соблазны, и искушения, и ходячие представления о моральности и нормальности поведения, и универсальные императивы, и "исторические" образцы и социальные нормы поведения. Но выбор тем более приближается к своей сущности, чем меньше человек перекладывает груз ответственности за него на все эти перечисленные "подсказки" или уже готовые решения. Все они в подлинном выборе должны быть не более чем ответом в конце задачника, который нельзя взять готовым – к нему нужно прийти решением самой задачи.

Главная проблематичность и устремленность внутренне сложной жизни состоит в том, чтобы избавиться от мучительной необходимости постоянных, выборов, выработать психологический "орган" овладения сложностью, который обладал бы мерой измерения значимости мотивов и способностью скреплять жизненные отношения в целостность индивидуальной жизни. Этот "орган" не что иное, как ценностное сознание, ибо ценность – единственная мера сопоставления мотивов. Принцип ценности есть, следовательно, высший принцип сложного и легкого жизненного мира.

Ценностное сознание связано с выбором сложно и неоднозначно. Однако в качестве отправного пункта обсуждения этого вопроса можно взять простейшее рационалистическое представление: сознание, обладающее некоторой системой ценностей, в ситуации выбора подводит альтернативы под одно ценностное основание, в результате каждая альтернатива получает свою оценку, и та из них, которая оценена выше, избирается сознанием. Именно так, казалось бы, и должно быть в действительности. Но мы прекрасно знаем, что действительность реальных выборов очень часто расходится с этой схемой. Одна из причин этого расхождения состоит в отсутствии у субъекта ясного сознательного представления о своих конкурирующих мотивах. Однако опыт показывает, что даже при наличии такового из того, что субъектом в ситуации выбора было признано ценностное преимущество одного из мотивов, вовсе не следует с необходимостью, что он будет реально выбран. Чем можно объяснить это нелепое с рациональной точки зрения отсутствие однозначной зависимости между оценкой и выбором?

В первую очередь тем, что ценности не обладают сами по себе побудительной энергией и силой и потому не способны прямо заставить подчиниться себе мотивы.

Однако, с другой стороны, ценность обладает способностью порождать эмоции, например, в случае, когда тот или иной выбор явно противоречит ей. А это означает, что ценность (в рамках теоретико-деятельностного подхода) должна быть подведена под категорию мотива, ибо эмоции релевантны отдельной деятельности, отражают ход реализации ею некоторого мотива (86; 87; 88).

Выходит, что, с одной стороны, ценности не обладают побудительностью, а с другой – должны быть признаны мотивами. Дело объясняется тем, что в теории деятельности выделяются различные виды мотивов. Можно предположить, что в ходе развития личности ценности претерпевают определенную эволюцию, изменяясь не только по содержанию, но и по своему мотивационному статусу, по месту и роли в структуре жизнедеятельности. На первых порах ценности существуют только в виде эмоциональных последствий их поведенческого нарушения или, наоборот, утверждения (первые чувства вины и гордости). Затем ценности обретают форму "знаемых" мотивов, потом мотивов смыслообразующих и, наконец, мотивов одновременно и смыслообразующих и реально действующих. При этом ценность на каждом этапе обогащается новым мотивационным качеством, не утрачивая предыдущих.

Это не следует понимать так, что ценности и есть, собственно говоря, мотивы или некоторый род мотивов и ничего больше. Полностью отождествить ценности и мотивы значило бы заведомо отказаться от возможного обогащения схемы теории деятельности еще одной категорией. Характеристика эволюции ценностей на языке мотивов – просто средство показать, как могут измениться их (ценностей) отношения с поведением. Иначе говоря, то содержание сознания (и жизни), которое составляет ценность, может выполнять функции мотива, т.е. смыслообразовывать, направлять и побуждать воображаемое [ 48 ] или реальное поведение, но отсюда, разумеется, не следует, что в рамках психологии ценность следует свести к мотиву. В отличие от мотива, который всегда, будучи моим, твоим или его мотивом, обособляет индивидуальный жизненный мир, ценность есть то, что, напротив, приобщает индивида к некоторой надындивидуальной общности и целостности. [ 49 ]

Хотя ценность как некое содержание сознания не обладает изначально энергией, по мере внутреннего развития личности она может заимствовать ее у реально действующих мотивов, так что в конце концов она из содержания сознания становится содержанием жизни и сама получает силу реального мотива. Ценность – это не любое знаемое содержание, способное стать мотивом, а только такое, которое, став реальным мотивом, ведет к росту и совершенствованию личности. При этом превращении ценности из мотива-заданности в реальную, наличную мотивационную силу происходит трудно объяснимая энергетическая метаморфоза. Став реальным мотивом, ценность вдруг оказывается обладателем такого мощного энергетического потенциала, [ 50 ] который нельзя отнести за счет всех тех заимствований, которые могли иметь место в ходе ее эволюции. Одно из предположительных объяснений этого факта состоит в том, что при подлинном жизненном обретении ценности происходит подключение к энергиям той надындивидуальной сущности, с которой эта ценность связывает индивида.