“абсолютизм-релятивизм”
Прагматистская стратегия решения проблемы научной рациональности в последнее время вновь становится популярной в современной философии науки. Особое звучание она приобретает в связи с распространением постмодернистских идей. Надо отметить, что постмодернизм, претендующий сегодня на лидирующую роль в философии, во всяком случае привлекающий к себе большое внимание, в особенности тех, кто разочарован в возможностях классических философских традиций ответить на самые жгучие вопросы современной жизни, в сфере философии науки не стал чем-то оригинальным и, по сути, является только отголоском классического прагматизма Ч. Пирса, Д. Дьюи и У. Джемса, идей Л. Витгенштейна, “историцизма” Т. Куна и С. Тулмина, “анархизма” П. Фейерабенда. Правда, этот отголосок усилен резонансом в более общем мировоззренческом контексте.
В отличие от Т. Куна и П. Фейерабенда, которые были заняты критикой позитивистской философии науки, а более широко - критикой классических подходов к проблемам научного прогресса, Р. Рорти делает более решительный шаг. Он уже не видит в этих подходах объект критики, он просто заявляет о разрыве с таким способом мышления, когда обсуждаются проблемы, поставленные в рамках этих подходов. Эти проблемы, по его мнению, являются фиктивными, и лучший способ их “решения” - просто освободиться от них, как пациент психоаналитика освобождается от комплексов тем, что проясняет историю их возникновения и убеждается в том, что мешающие ему жить переживания порождены им самим, а не владеют его душой, как некая внешняя сила.
В духе Л. Витгенштейна Р. Рорти усматривает причину “комплексов”, мучающих философию науки, в некритическом восприятии языка традиционной философии, перенасыщенного терминами, создающими устойчивую иллюзию, будто существует некая реальность, состоящая из таких вещей, как “сознание”, “материя”, “душа”, “разум”, рациональность” и отношений между ними - “истина”, “знание”, “объективность” и т. п. Чтобы избавиться от комплексов и иллюзий, нужно обратиться к истории философии и понять, что эти термины возникали из различных интуиций, легших в основу той или иной “языковой игры”, цель которой заключалась в построении той или иной схемы рассуждений о мире и человеке, причем каждая из этих игр была не хуже и не лучше прочих, а просто отличалась от них своими правилами (как игра в шахматы отличается от игры в футбол или в кегли). Все это принадлежит истории и не должно рассматриваться как некий неизменный набор философских проблем, якобы имеющих “объективное”, то есть порожденное не философами, а исследуемой ими реальностью, содержание.
“Попытка традиционной философии эксплицировать “рациональность” и “объективность” в терминах условий точности репрезентирования является вводящей в заблуждение попыткой сделать нормальный дискурс конкретной эпохи вневременным и что со времен греков самоимидж философии находился под влиянием этой идеи”[47][47]. Из этого высказывания Рорти очевидным образом следует, что сама идея выяснить природу рациональности (обращаясь ли к практике научного исследования или каким бы то ни было иным путем) является ложной: нельзя выяснить природу того, что не обладает какой-то независимой природой. Тем не менее, считает он, мы до сих пор (“со времен греков”) находимся во власти этой ложной идеи и пытаемся разрешить неразрешимую задачу.
Р. Рорти решительно ставит точки над i, определяя различие между своими взглядами и взглядами своих оппонентов из лагеря “рационалистов”: “Мы, анти-платоники, не можем позволить себе называться “релятивистами”, поскольку такое название выдает за решенный - и очень важный - вопрос, а именно вопрос о пригодности того словаря, который мы унаследовали от Платона и Аристотеля. Наши оппоненты склонны утверждать, что отказаться от этого словаря - значит отказаться от рациональности, что быть рациональным - это именно и значит уважать различения абсолютного и относительного, найденного и сделанного, объекта и субъекта, безусловного и условного, реального и кажущегося. Мы, прагматисты, отвечает, что если именно это и только это называть рациональностью, тогда мы, несомненно, иррационалисты. Но, конечно, мы тут же добавляем, что быть иррационалистом в этом смысле совсем не значит быть неспособным к какой-либо разумной аргументации... Мы просто отказываемся... вести разговор по-платоновски..., отвергаем обвинения в том, что мы якобы “релятивисты” или “иррационалисты”, - отвергаем, говоря, что эти обвинения исходят из дистинкций, которые мы как раз и не признаем”[48][48].
Итак, проблема рациональности (научной рациональности) вообще имеет какой-то смысл, если она сформулирована не в языке традиционной философии с ее фиктивным словарем и мучительными комплексами, а “совершенно по-новому”, как проблема “разумной аргументации”, данность которой не вызывает никаких сомнений. В конце концов, рассуждает Рорти, для чего вообще нужна какая-то “рациональность” или то, что называют этим термином? Для того, чтобы люди в определенных ситуациях могли соглашаться “относительно того, что им следует делать; достигать консенсуса относительно тех целей, к которым следует стремиться, и тех средств, которыми следует пользоваться для достижения этих целей”[49][49]. Но такой консенсус достигается простыми и понятными средствами: сравнивая различные рецепты деятельности, люди выбирают из них те, которые лучше других содействуют достижению поставленных целей; если они поступают так, то они действуют разумно, “рационально”, если нет - их следует назвать неразумными, “нерациональными”. Никакого другого содержания у “рациональности” нет. Именно поэтому бессмысленно ссылаться на какие-то абсолютные критерии рациональности. “Рациональность” возникает не потому, что люди следуют каким-то критериям; напротив, иллюзия существования последних может возникнуть из того, что успешные или полезные действия похожи друг на друга, имеют повторяющуюся структуру, опираются на сходные схемы аргументации и т. д. Об этом люди знают из опыта и, когда это возможно, используют свой опыт, чтобы не делать глупостей. Поэтому нельзя говорить и о “релятивизме”, понимаемом как допущение произвола и равноценности любых способов поведения в определенных ситуациях. Ни “абсолютизм”, ни “релятивизм” не являются удачными философскими терминами.
“Рациональность” науки есть миф традиционной философии (то есть философии до ее прагматистской ревизии). Он возникает как превратное толкование того факта, что язык науки лучше, чем язык повседневного знания, удовлетворяет практическим целям, которые ставит перед собой человек, когда занимается научной деятельностью. Эти цели - предсказание и объяснение фактов, а также контроль за ними. Только и всего. Никакой иной “познавательной” цели у науки нет. Она не может стремиться к тому, что недостижимо, - к Истине (фетишу старой метафизики), к отображению реальности “самой по себе” (“регулятивной идее познания”, в терминологии неокантианцев), к “подлинным и окончательным объяснениям” и т. п.
Все это было сказано раньше классиками прагматизма, и Р. Рорти лишь повторяет их аргументы. Новым в его рассуждениях является то, что связывает их с мировоззренческим контекстом современности и придает им злободневное звучание. Критика “абсолютизма” в теории рациональности оказывается для Рорти частным случаем критики мировоззрения, согласно которому существуют универсальные ориентиры жизни (как индивидуальной, так и жизни человечества), следуя которым люди имеют наилучшие шансы направить свою историю по пути “прогресса”, когда каждое последующее состояние общества в определенном смысле лучше предыдущего, ближе к реализации неких идеальных целей. Это мировоззрение, восходящее истоками, по крайней мере, к эпохе Просвещения, в ХХ веке потерпело ряд сокрушительных поражений и, хотя еще имеет своих сторонников и возрождается в новых, менее прямолинейных формах, уже не вдохновляет основные массы человечества. Постмодернизм стал реакцией на эти поражения[50][50]. Р. Рорти попытался перенести эту реакцию в сферу, казалось бы, далекую от культурологических дискуссий - в философию науки. Он заявил, что эпистемология, опирающаяся на понятия, взятые из словаря классической философии, является, по существу, попыткой “увидеть в закономерностях обоснования в рамках нормального дискурса больше, чем просто такие закономерности. Это попытка увидеть их зацепленными на нечто, требующее моральных обязательств”[51][51]. Другими словами, такая эпистемология есть одна из форм моральной идеологии: человек хочет истины и стремится к ней во что бы то ни стало; ради этого стоит жить, и никакая цена не может быть непомерной, если это плата за достижение названной цели. Но поскольку ложность такой идеологии стала очевидной в свете современной истории, ложна и идея познания, ассоциированная с ней.
Эти мысли Рорти звучат в унисон многим современным настроениям философов. Все реже звучат возражения против прагматизма, все меньше находится защитников классических эпистемологических идеалов. “Современная когнитивная культура действительно принимает на вооружение инструментализм и прагматизм”[52][52]. Возникает впечатление, что сценой, где еще возможна полемика с прагматизмом и постмодернизмом, теперь остается только сфера “регулятивных идеалов”, выбор которых не может быть обоснован методологически, а делается как итог принятия определенных ценностных установок, мировоззрений, мета-философских интенций.
Представим, предлагает Н. С. Юлина, воображаемый спор двух субъектов, один из которых разделяет идеал познания, близкий воззрениям К. Поппера, а другой - принимает позицию Р. Рорти. Первая позиция - признание рациональности чем-то таким, что превышает индивидуальную интеллектуальную интуицию, субъективные представления о полезности или успешности понятий и действий, что способно объединить расходящиеся мнения необходимостью непрерывной проверки любого из них, направляемых стремлением к истине. Такая позиция связана с представлением о равенстве всех гносеологических субъектов перед Разумом, об “интеллектуальной честности”, которую нельзя просто декларировать, а необходимо доказывать в открытом споре аргументов и взаимных опровержений.
Заметим, что “честность” - понятие этическое, и оно совершенно не случайно фигурирует в работах “критических рационалистов” (о “кодексе чести” в интеллектуальной сфере часто говорил И. Лакатос). Эпистемология “критического рационализма” - фундаментальная часть не только социальной философии, но и философской антропологии; именно поэтому так тесно связаны понятия, которыми характеризуется познавательный процесс и рефлексия над ним, и понятия, относящиеся ко всему контексту человеческой жизнедеятельности.
Но если это так, то “перевод” эпистемологических представлений на язык этики, например, сразу делает подозрительными идеи релятивизма и прагматизма. Вторая из названных позиций - речь идет о прагматической трапктовке рациональности - связана с тем, что даже постановка вопроса об “интеллектуальной честности” выглядит “архаизмом”, пережитком или заблуждением. Само это понятие, как и другие, связанные с ним опорные идеи рационализма, могут использоваться только “понарошку”, иронически, как некие условности, которые соблюдаются лишь как правила игры, “причем каждый игрок играет по правилам своего концептуального каркаса или в соответствии с прагматическими верованиями своего сообщества и озабочен только желанием завлечь, соблазнить, очаровать присутствующих своей игрой и своей интересной историей”[53][53].
Эта позиция уравнивает познавательную деятельность и искусство, поведение человека в научно-исследовательской лаборатории и на подмостках сцены или в литературно-художественном салоне, критическую дискуссию интеллектуалов и споры о вкусах. Другими словами, разрушаются границы между культурными сферами, все перемешивается и сливается, образуя некую амальгаму. Это относится и к познанию, и к морали. Нет универсальной (“общечеловеческой”) морали, а есть только обычаи и институты, разнообразные, как разнообразны история человечества и структура человеческих обществ на различных стадиях истории и культуры. “Любая дискуссия о сравнительных преимуществах различных... систем морали будет, очевидно, столь же безрезультатна, как дискуссия о достоинствах одной любимой книги или личности по сравнению с другой любимой книгой или личностью”[54][54]. Упование на универсальные нормы рационального рассуждения, как и на универсальные “моральные обязательства” - утопия. Не прогресс, а то или иное стечение обстоятельств, счастливое или несчастное, - вот на что может рассчитывать человечество в целом и каждый человек в отдельности.
Чем мог бы завершиться спор таких позиций? Может ли вообще быть продуктивным спор идеалов? Стать на сторону того или иного идеала - значит выбрать жизненную позицию, спор между идеалами не может быть решен третейским судьей. Н.С. Юлина предполагает, что можно отказаться от самого спора: лучше говорить не об идеалах, которые действительно трудно примирить, а о культурных традициях, направляемых этими идеалами. В таком случае приходится признать, что эти традиции сосуществуют в культуре, они переплетены одна с другой и каждая играет свою роль на своем месте. Релятивистскую (инструменталистскую и прагматистскую) традицию удерживает от абсурдных крайностей наличие рационалистической традиции, с которой приходится считаться, если учесть, что в техногенной культуре наука остается одной из важнейших доминант. Рационалистический абсолютизм также обязан учитывать не только уроки истории, но и современную аргументацию своих критиков. Одним словом, обе названные традиции продолжают существовать по максиме: живи сам и дай жить другим.
Но философское решение дилеммы остается нереализованной интенцией.
