Ние гражданскому закону — одно из требований естественного закона. 3 страница

Руссо подчеркивает, что предмет его исследования — поли­тические законы, принципы политического права, вытекающие из общественного договора.

Законы характеризуются Руссо как необходимые условия гра­жданской ассоциации и общежития. Народ, творец законов, хотя "всегда хочет блага, но сам не всегда видит, в чем оно"⁵. Между тем создание системы законов — дело великое и трудное, требующее больших знаний и проницательности. "Частные лица, — пишет он, — видят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает, в чем оно. Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласовать свою волю с их разумом; надо научить второй знать то, чего он хочет. Тогда результатом просвещения народа явится союз разума и воли в Общественном организме; отсюда воз­никает точное взаимодействие частей и, в завершение всего, наи­большая сила целого. Вот что порождает нужду в Законодателе"⁶.

В данном контексте под "Законодателем" имеются в виду уч­редители государств, реформаторы в области политики и права. Сопоставляя великого правителя с великим законодателем, Руссо сравнивает второго с механиком — изобретателем машины и соз-

¹ Там же. С. 183.

² Там же. С. 183.

³ Там же. С. 190.

⁴ Там же. С. 190—191.

⁵ Там же. С. 178. ^е Там же. С. 178.

486 Раздел V. История философии права и современность

дателем образца, а первого — с рабочим, который лишь собирает и пускает в ход машину. "Тот, кто берет на себя смелость дать уста­новления какому-либо народу, — поясняет Руссо задачи и роль великого законодателя, — должен чувствовать себя способным из­менить, так сказать, человеческую природу, превратить каждого индивидума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолиро­ванное целое, в часть более крупного целого, от которого этот инди-видум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие; пе­реиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существование частичное и моральное"¹.

Деятельность такого необыкновенного законодателя просвещает народ и подготавливает необходимую почву для его собственного выступления в качестве законодателя. Ведь главное, по Руссо, не законы, а законодательная власть — "сердце Государства": "Не законами живо Государство, — пишет Руссо, — а законодательной властью. Закон, принятый вчера, не имеет обязательной силы сего­дня; но молчание подразумевает молчаливое согласие, и считается, что суверен непрестанно подтверждает законы, если он их не отме­няет, имея возможность это сделать. То, что суверен единожды провозгласил как свое желание, остается его желанием, если толь­ко он сам от него не отказывается"².

Единственная сила суверена — законодательная власть — ни­кому не передаваема и никем, кроме самого "народа в собраньи"³, не представляема: "Всякий закон, если народ не утвердил его не­посредственно сам, недействителен; это вообще не закон"⁴.

Как только народ дает себе представителей, он более не свобо­ден, его более нет. Но народ может быть представляем лишь в отно­шении "власти исполнительной, которая есть сила, приложенная к Закону"⁵. Отсюда, замечает Руссо, видно, что "законы существуют лишь у очень немногих народов"⁶.

Отмеченные противоречия и слабости в позиции Руссо не ума­ляют его выдающихся заслуг как большого новатора в области социальной, политической и правовой мысли. Его учение пронизано пафосом гуманизма, просветительства, защиты интересов народа, борьбы против произвола и неравенства. Своей оригинальной раз­работкой проблем общественного договора, народного суверените­та, общей воли, законодательства он существенно обогатил фило­софские представления о праве и государстве и дал мощный тол­чок дальнейшим исследованиям в этой сфере.

¹ Там же. С. 179.

² Там же. С. 217.

³ Там же. С. 218.

⁴ Там же. С. 222.

⁵ Там же. ^s Там же.

Глава 3. Философия права Нового времени

Кант

Глубокая философская разработка проблем права, государст­ва, закона (в контексте системно-философских учений о природе, обществе, государстве, праве, морали, религии, эстетике и т. д.) связана с творчеством представителей немецкой философии и пре­жде всего Канта (1724—1804) и Гегеля (1770—1831). Их диалекти­ческий подход (по сравнению с позицией предшественников, вклю­чая и материалистов XVIII в. с их недиалектическими, механисти­ческими и метафизическими воззрениями) означал новый шаг впе­ред в познании всей социальной (в том числе и государственно-правовой) проблематики.

Вопросы должного и правильного в человеческих отношениях и действиях привлекали пристальное внимание Канта и находи­лись в центре его философского интереса. "Если существует наука, действительно нужная человеку, — писал он, — то это та, которой я учу, — а именно подобающим образом занять указанное человеку место в мире — и из которой можно научиться тому, каким надо быть, чтобы быть человеком"¹.

По смыслу кантовского агностицизма (познаваемость лишь явлений и невозможность познания "вещи в себе", а также сущ­ностей типа "свобода воли", "бессмертие души", "бытие бога" и т. д.), теоретический разум может достоверно ответить лишь на вопрос: "что человек может знать?", но не на вопросы: "что че­ловек должен делать?" и "на что человек может надеяться?" Эти два последних вопроса, недоступные собственно познанию (теоретическому разуму), оказываются у Канта проблемами прак­тики, практического разума — сферой должного, где трансцен­дентальные идеи разума играют лишь регулятивную, а не соб­ственно познавательную роль. Поэтому вся кантовская метафи­зика (учение о морали и праве) предстает как учение о соци­альных регуляторах, о должном и недолжном в социальных от­ношениях и вообще в человеческих действиях, как своеобразная соционормативистика.

Регулятивная значимость трансцендентальных идей проявля­ется в том, что они дают направление, ориентир и цель деятельно­сти разума (и действиям человека как разумного существа): апри­орные максимы разума выступают как законы и правила для прак­тической сферы в виде долженствования, обозначая тем самым нормы морального и правового порядка.

Основной трансцендентальной идеей и первым постулатом кан-товской этики является свобода человека, его свободная воля, ко­торая определяет смысл моральной независимости и автономии личности, ее способность и право самой устанавливать правила

¹ Кант И. Соч. Т. 2. С. 206.

'ЧГ

Раздел V. История философии права и современность

Глава 3. Философия права Нового времени

должного и следовать им без внешнего принуждения и давления¹. И в этом плане акцент Канта на свободной воле и моральной авто­номии личности отчетливо свидетельствует о его стремлении осво­бодить этику от теологии и возвысить мораль над религией. Он подчеркивал, что "мораль отнюдь не нуждается в религии"².

В качестве эмпирического существа человек (как часть приро­ды, вообще мира явлений) и все его поведение, все его действия подчинены всеобщей каузальности и внешней необходимости, так что человек и его поступки в этой плоскости сущего, где вообще нет свободы, тоже несвободны. Поэтому эмпирические характеристики поведения человека как совокупность необходимых причинно-след­ственных связей (от генезиса до конечных результатов) можно не только выявить в ходе теоретического познания, но и, замечает Кант, даже заранее точно предсказать, как лунное или солнечное затмение.

Однако, поскольку человек не только эмпирическое явление (феномен), но и трансцендентальная сущность (ноумен), ему при­суща свобода, и его поступок в данной плоскости является актом свободной воли, совершенно независимой от внешних (феноменаль­ных) необходимостей, детерминаций и каузальностей. Следовательно, один и тот же поступок, рассмотренный, как говорит Кант, в раз­личных отношениях (т. е. с позиций сущего или должного, эмпири­ческого или трансцендентального), одновременно может быть оха­рактеризован в двух планах — как явление, подчиненное законам каузальности, и как акт свободной воли. Подход к человеку с пози­ций кантовской морали продиктован стремлением возвысить "че­ловека над самим собой (как частью чувственно постигаемого мира)"³.

Свободная воля одновременно является и моральным законо­дателем (установителем) и добровольным исполнителем моральных правил (максим разума), причем Кант особо подчеркивает (как свое открытие в области морали), что в свободном моральном поступке личность подчинена "только своему собственному и тем не менее всеобщему законодательству"*.

Эта мысль отчетливо присутствует в категорическом импера­тиве, гласящем: "Поступай только согласно такой максиме, руково­дствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом"⁵.

¹ См. подробнее: Философия Канта и современность / Под общей редакцией Т.И. Ойзермана. М., 1974. С. 112 и ел.

² Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 7.

³ Канте И. Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 413.

⁴ Там же. С. 274. Это совпадение на самом деле является следствием кантовской юридизации морали: принципом морали (для всех и каждого) у Канта оказывается (по смыслу его категорического императива) принцип права - принцип "всеобщего законодательства".

⁵ Там же. С. 260.

В другой своей формулировке этот категорический императив звучит следующим образом: "Поступай так, чтобы ты всегда отно­сился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству"¹'.

Применительно к праву кантовский категорический импе­ратив велит: "... Поступай внешне так, чтобы свободное проявление твоего произвола было совместимо со свободой каждого, сообраз­ной со всеобщим законом"².

Имея в виду право, требуемое идеей разума, Кант определя­ет его так: "Право — это совокупность условий, при которых про­извол одного (лица) совместим с произволом другого с точки зре­ния всеобщего закона свободы"³. Право, следовательно, подразу­мевает свободу индивидов (свободу их воли) и связанную с этой свободой возможность (и необходимость) произвола, столкновение и коллизию различных, произвольных действий и т. д.; право и есть общее для всех правило (совокупность правил) согласования произвольных, коллизионных действий свободных лиц. Смысл и назначение права в том, чтобы ввести свободу и произвол всех индивидов (как властвующих, так и подвластных) в разумные и общезначимые рамки. Право касается лишь действий и обозначает только внешние границы общедопустимого поведения, т. е., иначе говоря, выступает по существу в виде запретов, подразумевая доз­воленность незапрещенного.

Такое правопонимание у Канта опирается на идею моральной автономии личности, ее абсолютной самоценности, ее способности самому дать себе закон, знать свой долг и осуществлять его⁴. Сама возможность свободы и общего для всех людей закона коренится, согласно Канту, в этой моральной автономии (т. е. самоценности, самозаконности и независимости) личности.

Принцип кантовского морального законапо сути дела явля­ется лишь модификацией принципа формально-правового ра­венства(с его всеобщностью, независимостью индивидов, свободой их воли и т. д.). Иначе говоря, кантовская концепция моральности права имеет правовой смысл и значима для философии права имен­но потому и постольку, поскольку сама эта моральность по сути своей юридична.

Именно поэтому, кстати, и нельзя согласиться с гегелевскими утверждениями, что в кантовском моральном учении о праве "прак­тический разум полностью лишен материи законов и способен ус­тановить в качестве наивысшего закона только форму пригодности

¹ Там же. С. 270.

² Там же. Т. 4. Ч. 2. С. 140.

³ Там же. С. 139.

Под заметным влиянием этих идей И.Г. Фихте определял право как отношение между разумными, морально автономными и свободными индивидами. — Fichte J.G. Sдmtliche Werke. Berlin, 1845, В. 3. S. 557.

Раздел V. История философии права и современность

Глава 3. Философия права Нового времени

максимы произвола"¹, и будто нет ничего, что с помощью кантов-ского категорического императива не могло бы быть представлено в виде морального закона.

В возражение Гегелю и в защиту Канта можно, напротив, ска­зать, что в кантовском практическом разуме как раз присутствует "материя", а именно — правовая "материя" (принцип правового равенства), адекватным выражением чего и является категориче­ский императив. А без такой правовой "материи" и просто невоз­можно (фактически и логически) сформулировать кантовский ка­тегорический императив. Тем более невозможно во всеобщей фор­ме такого (правового по своей "материи") категорического импера­тива выразить антиправовой произвол.

Своим моральным учением о праве Кант морально (и фило­софски) оправдывает и возвышает "материю" и принцип права, что и определяет его выдающийся вклад в философию права. Но дос­тигается это у него ценой юридизации морали, принципом и кате­горическим императивом которой оказывается принцип права.

Регулятивная сила идеи разума в некотором отношении экви­валентна силе договора, поскольку, разделяя некоторую идею и действуя в направлении реализации ее требований, люди действу­ют собственно так же, как если бы они специально договорились о том же самом (в форме так называемого общественного договора). Существенная разница здесь, правда, в том, что веления идеи ра­зума безусловны (отсюда и безусловный характер кантовского ка­тегорического императива), тогда как договор по своему существу, предмету, содержанию и т. д. условен (и, следовательно, условно обязателен), может быть изменен, расторгнут и т. д.

Трактовка общественного договора в духе регулятивной идеи разума раскрывается в кантовском учении в виде требования рес­публики (т. е. того, что в дальнейшем стали называть правовым государством) с разделением властей.

Канту принадлежит большая заслуга в деле последовательно­го философского обоснования и развития либеральной теории пра­вового государства.

Согласно Канту, "государство — это объединение множества людей, подчиненных правовым законам"². Благо государства состо­ит в высшей степени согласованности государственного устройства с правовыми принципами.

Реализация требований категорического императива в сфере государственности предстает у Канта как правовая организация государства с разделением властей (законодательной, исполнитель­ной и судебной). По признаку наличия или отсутствия разделения

¹ Гегель. Политические произведения. М., 1978. С. 208.

² Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 233. "Правовыми законами" Кант называет законы государства (в отличие, скажем, от моральных законов). Иначе говоря, это не пра­вовой закон в смысле развиваемого нами юридического правопонимания.

властей он различает и противопоставляет две формы правления: республику (кантовский эквивалент правового государства) и дес­потию.

Характеризуя различные власти, Кант подчеркивал, что пра­восудие должно осуществляться избранным народом судом при­сяжных. Определяющее значение в его теории, исходившей из идеи народного суверенитета, придается разграничению законодатель­ной и исполнительной властей. "Республиканизм, — писал он, — есть государственный принцип отделения исполнительной власти (правительства) от законодательной; деспотизм — принцип само­властного исполнения государственных законов, данных им самим; стало быть публичная воля выступает в качестве частной воли пра­вителя"¹. Применительно к законодателю Кант формулирует сле­дующий ограничительный принцип его деятельности: то, чего на­род не может решить относительно самого себя, того и законода­тель не может решить относительно народа.

В своем учении о разделении властей Кант отвергает идею "равновесия" различных властей, отстаивает верховенство зако­нодательной власти как выразительницы народной воли и подчер­кивает ее приоритет по отношению к другим властям. Он выступа­ет за четкое разграничение полномочий различных властей, про­тив их смешения. В этой связи он подчеркивает, что управленче­ская деятельность и акты исполнительной власти не должны нару­шать верховенства закона, а судебная власть должна осуществ­ляться только судьями. Обосновываются независимость суда и не­обходимость введения выборного суда присяжных.

Различные власти, исходя из единой воли народа, должны, по концепции Канта, действовать согласованно и в общем направле­нии. "Воля законодателя, — пишет он, — безупречна, способность к исполнению у верховного правителя неодолима, а приговор верхов­ного судьи неизменяем"².

В целом республика (кантовская концепция правового госу­дарства) выступает в трактовке Канта не как эмпирическая реаль­ность, а как та идеально-теоретическая конструкция (модель), ко­торой следует руководствоваться как требованием разума и целью наших усилий в практической организации государственно-право­вой жизни.

Таким образом, идеи республиканизма (в их принципиальном отличии от деспотизма) как идеи разума позволяют (в качестве критериев и ориентиров), с одной стороны, оценить наличное со­стояние дел, а с другой — содействовать (в силу регулятивных возможностей идеи) продвижению к искомому должному состоя­нию. Причем в принципе возможно лишь приближение (в истори-

¹ Кант И. Соч. Т. 6. С. 269.

² Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 237.

Раздел V. История философии права и современность

ческом будущем) к этому состоянию, но никак не полное ее осуще­ствление.

Проблема различения права и закона раскрывается (и подме­няется) у Канта в контексте соотношения морали и права¹.

Морально обоснованный закон у Канта — это разумное право, продиктованное трансцендентальной идеей. Речь здесь у Канта идет не о сущем, а о должном (республиканизме, о моральности закона), соответствующем идее разума и подлежащем практическому осу­ществлению (в ходе постепенного исторического прогресса на пу­тях реформ, а не революций) гражданско-правового состояния.

Общность морали и права в их кантовской трактовке состоит В| том, что они оба представляют правила должного, продиктованные! идеей разума². Специфика морали состоит, по Канту, в том, что она! (и ее правила) требует автономного установления и исполнения долга! ради самого долга — без всяких внешних расчетов, вмешательств,! наград и присуждений.

В зависимости от характера мотивов, определяющих отноше-| ние человека к требованиям морального закона, Кант различает! моральность и легальность, моральный и легальный поступки: в| первом случае деяние продиктовано чисто моральным мотивом совершается ради самого морального закона, во втором случае дей­ствие обусловлено иными (не моральными, возможно и аморальны­ми) мотивами, но требования морального закона (т. е. законность,| легальность) не нарушаются. Лишь моральное деяние и являете* добрым, поскольку, замечает Кант, сообразность деяния с мораль­ным законом может быть случайной и сомнительной, "так как без­нравственное основание хотя и может вызвать порой сообразные законом поступки, но чаще будет приводить к поступкам, против­ным закону"³. Характерно в этом плане и положение Канта о том| что "не понятие доброго предмета определяет и делает возможны» моральный закон, а, наоборот, только моральный закон определяв и делает возможным понятие доброго"⁴.

Все, что связано с моральным деянием и его последствиями, это право моральной личности, сфера его независимости от всех всего, область его свободы и ответственности только перед сам»

¹ Философское учение о праве Кант относит к сфере моральной философии (так, oij говорит о морали в смысле "учения о праве"). В отличие от этого "юрист, если < в то же время (в моральном отношении) не философ", расценивается им лишь законовед, стоящий "рядом с властью", обязанности которого сведены к тому, бы "применять существующие законы, а не исследовать, нуждаются ли они сами i улучшении". - Кант И. К вечному миру // Трактаты о вечном мире. М., 1963 С. 173, 191.

² Эту проблематику Э.Ю. Соловьев раскрывает как "взаимодополнительность мо рали и права". — Соловьев Э.Ю. Кант: взаимодополнительность морали и права. ** 1992.

³ Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 224.

⁴ Там же. С. 387.

Глава 3. Философия права Нового времени

собой за свой выбор (есть, правда, еще и грядущее божественное воздаяние бессмертной душе по справедливости за земные дела). Признание такого автономного статуса морали и морального деяния, моральной свободы, независимости и автономии человека является, согласно Канту, принципом и предпосылкой, необходимым условием возможности и существенным составным моментом права.

Правовые нормы ориентированы на регуляцию внешних кол­лизионных ситуаций (столкновение произволов разных действую­щих лиц) и разрешение этих коллизий с позиций всеобщего закона свободы, т. е. с учетом также соблюдения принципа моральной автономии.

Для гарантирования велений трансцендентального разума (сво­боды личности, ее моральной автономии, принципа добровольного самопринуждения в сфере морали, правовой формы регуляции и разрешения конфликтов и коллизий) необходима принудительная власть, которая тоже является идеей разума, категорическим им­перативом. "Карающий закон, — подчеркивает Кант, — есть кате­горический императив... Ведь, если исчезнет справедливость, жизнь людей на земле уже не будет иметь никакой ценности"¹.

Кант развивает представления так называемой абсолютной теории наказания. Уголовное наказание — это справедливая кара за преступление, причинение государством определенного страда­ния преступнику за содеянное им зло. Наказание — это требование категорического императива, не нуждающееся в дополнительных утилитарных соображениях: преступник "должен быть признан подлежащим наказанию до того, как возникает мысль о том, что из этого наказания можно извлечь пользу для него самого или для его сограждан"².

Кант отстаивает идею равенства между преступлением и на­казанием. Убийство должно караться смертной казнью (исключе­ние делается Кантом лишь для двух случаев — убийства матерью новорожденного внебрачного ребенка и убийства на дуэли). Даже в ситуации роспуска гражданского общества справедливость катего­рически требует смертной казни последнего убийцы — прямо по его излюбленному афоризму: "Fiat iustitia, pereat mundus" ("пусть свершится справедливость, если даже погибнет мир")³.

Но нельзя согласиться с доводами Канта в пользу допустимо­сти смертной казни также и за иные (например, государствен­ные) преступления.

Такое допущение явно нарушает принцип права, который требует равенства между преступлением как нарушением права и наказанием как восстановлением нарушенного права. Этот прин-

¹ Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 256.

² Там же.

³ Кант И. Соч. Т. 6. С. 299—300.

••Шт

Раздел V. История философии права и современность

Глава 3. Философия права Нового времени

цип в грубой форме представлен уже в древнем правиле талиона: "око — за око, зуб — за зуб, жизнь — за жизнь". Тонким и точным символическим изображением правового равенства и выражаемой им справедливости стал образ Весов Правосудия — средства рав­ного воздаяния за содеянное.

Цивилизация лишь видоизменила и смягчила грубые формы выражения талиона как принципа равного воздаяния, но сам этот принцип присущ любому праву. И с точки зрения гуманизации наказания речь должна идти о поисках более точных и возможно мягких форм выражения этого эквивалента — в соответствии с исторически достигнутым реальным уровнем развития общества и его правовой культуры, характером нравов и общественного созна­ния, состоянием и динамикой преступности и т. д.

Что касается смертной казни, то ясно, что она юридически эквивалентна только одному преступлению — умышленному убий^ ству. Убийство — абсолютное преступление, поскольку оно уничто­жает абсолютную и высшую ценность — человеческую жизнь. И жизнь как уникальная ценность не имеет другой равноценной за­мены: одной жизни по принципу формального равенства эквива­лента лишь другая жизнь.

Когда же смертной казнью наказываются другие преступле­ния, не сопровождаемые умышленным убийством¹, мы имеем дело не просто с суровостью или жестокостью наказания, а с его явной неправомерностью, противоправностью.

По своей правовой сути смертная казнь за умышленное убий­ство — это выражение и подтверждение силы права и правового принципа равноценной ответственности в том крайнем случае противоправных действий, когда нарушается исходный и главный запрет права — запрет убивать. Наличие такого необходимого и справедливого соответствия между высшей санкцией и основным запретом права имеет фундаментальное значение для всей систе­мы правовых запретов и соответствующих санкций. Отсюда ясно, что отмена смертной казни за умышленное убийство — это не про­стая замена одной санкции другой, а отказ от принципа права и равноценной правовой ответственности в самом важном и на­пряженном пункте правовой регуляции вообще. Но если можно отказаться от принципа правового равенства в этом ключевом пункте, то почему же его надо соблюдать в остальных случаях?

У сторонников полной отмены смертной казни на эти и другие сходные вопросы нет убедительных ответов, согласующихся с тре­бованиями и логикой права. Так, их ссылка на абсолютную цен­ность человеческой жизни сама по себе правильна, но это по своей сути довод не против, а за смертную казнь, правда, только в каче-

¹ Имеется в виду т.н. "квалифицированное убийство", т.е. убийство с отягчающими обстоятельствами.

стве наказания за умышленное убийство, поскольку абсолютно ценна и жизнь жертвы.

Правовая природа смертной казни как наказания за умыш­ленное тяжкое убийство и вовсе упускается из виду в тех слу­чаях, когда со ссылкой на естественное право каждого на жизнь вообще отрицают право общества на установление смертной казни против убийц. Подобные ссылки здесь ничего не меняют: каждый (в том числе и жертва, а не только убийца) имеет по естественному праву право только на свою, а не на чужую жизнь. Кроме того, естественное право, как всякое право и пра­во вообще, необходимо предполагает принцип равного воздая­ния за равное. С этих естественноправовых позиций, кстати го­воря, ясно, что смертная казнь за убийство — это не произволь­ная выдумка общества и государства, а необходимое, справед­ливое и равноценное наказание за преступление против основ­ного естественного права другого человека. Так что общество и государство, по логике естественного права, имеют право на ус­тановление в законе смертной казни за умышленное убийство, поскольку такой закон соответствует требованию права и пред­ставляет собой как раз официальное признание и защиту есте­ственного права каждого на жизнь.

В разгоревшихся у нас в последние годы острых дискуссиях по этой проблеме противники смертной казни приводят и такой аргумент, как отказ от нее во многих развитых в правовом отно­шении западных странах. При этом забывают, что мы и они, поми­мо всех иных существенных различий, находимся на весьма раз­ных ступенях правового развития. Там отказ от смертной казни стал возможен на их собственной базе, в русле веками устоявшего­ся господства права, правового государства, принципа формально­го правового равенства, стойкого юридического мировоззрения, пра­вовой культуры и т. д. Такой отказ от смертной казни — это уступ­ка твердого и уверенного в себе правопорядка в пользу более мягких общественных нравов без сколько-нибудь серьезной опас­ности поставить под сомнение принцип и требования права. Мы же пока делаем первые шаги по преодолению тоталитарной системы и ее антиправовых установлений (в том числе и в области уголовного наказания и смертной казни), лишь начинаем движение к праву и правовой государственности, только еще робко заговорили о добро­те, милосердии и укрощении жесткости. Надо сперва добиться ут­верждения самого принципа правового равенства и элементарно­го правопорядка в нашей жизни, включая и сферу уголовного пра­ва и процесса. Нам предстоит еще долгий путь к утверждению прин­ципа правового равенства, от которого наши сторонники полной отмены смертной казни уже заранее готовы отказаться в ключевом вопросе права, уповая на окольный путь к добру и на "прыжок" в гуманизм.