Участники: Гиппиус, Мережковский

Сцена I. Улица.

Участники: Д1, Д2, Д3, Д4

(Молодые дамы, одетых в стиле 20-х годов XX века, ведут разговор.)

Д1. – Дамы, вы вечером будете на "башне" у Иванова или в “Бродячей собаке”, а может, в Политехническом?

Д2. – Я бы предпочла Мережковских. Любопытно, кого обласкает своей демонической улыбкой хозяйка салона Зинаида Николаевна?

Д3 – Вы хотите знать, какого новичка срежет Гиппиус?

Д4 – О, милые дамы, похоже, Зинаиде Николаевне доставляет удовольствие обнаруживать “ахиллесову пяту” своих оппонентов.

Д3 – Надо же, Блока, дамы, самого Александра Блока обвинила в измене. Видите ли, он не вписался в её тоталитарный унисон.

Д2 – Полноте, господа, Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич – прекрасная пара. Знаете, они в жизни не расставались.

Д1 – Жаль, но сегодня Мережковские не принимают. Может, они будут сегодня на «башне”.

(Уходят.)

 

Сцена II. Дом Мережковских

Участники: Гиппиус, Мережковский

(З. Гиппиус, развалясь в кресле, читает свои стихи …)

З.Гиппиус: Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить.

Мне близок Бог – но не могу молиться,

Хочу любви - и не могу любить.

З. Гиппиус. Это должно понравиться Дмитрию. (прижимая руки к груди, говорит с любовью) Боже…Благодарю тебя за Дмитрия…

Поет «Иди за мной»

Полуувядших лилий аpомат
Мои мечтанья легкие туманит
Мне лилии о смеpти говоpят
О вpемени когда меня не станет

О вpемени когда....
Мир в успокоенной душе моей
Hичто её не радует,не ранит
Hе забывай моих последних дней
Пойми меня когда меня не станет

Я знаю, друг, дорога не длинна
И скоро тело бренное устанет
Hо верю я, любовь как смерть сильна
Люби меня, когда меня не станет

Мне чудится тайнственный обет
И ведаю, он сердце не обманет
Забвения тебе в разлуке нет
Иди за мной, когда меня не станет.

 

(Входит Мережковский).

Д. Мережковский. Дорогая, ты вся в творчестве?

З. Гиппиус. Уже закончила. А ты уже завершил статью о социализме?

Д. Мережковский. Да, я принёс тебе рукопись, но речь о другом. Знаешь, я задумал трилогию “Христос и Антихрист”.

З. Гиппиус. Дмитрий, ты гений!

Д. Мережковский. Спасибо, дорогая … Сегодня среда, У Иванова, как всегда, собирается многочисленное общество. Должен признать, это первоклассная школа стиха.

З. Гиппиус. А как тебе новое название его квартиры “башня”.

Д. Мережковский. Что ж, необычно! С претензией на оригинальность: последний этаж углового дома на Таврической, причудливые комнаты, коридорчики: не то музей, не то сараище …

З. Гиппиус. Кстати, я слышала, “на башне” сегодня гость – Валерий Брюсов. Конечно, он не петербуржец, а москвич, но главное не в этом. Он явно стремится в лидеры. Любопытно было бы послушать … Наверняка, Иванов с привычной язвительностью вынесет свой приговор … Да и открытие сезона не хотелось бы пропустить.

Д. Мережковский. Дорогая, я слышал, ты собираешься представить свою протеже… Позволь уточнить ее имя: Мария Моравская?

З.Гиппиус. Да, весьма талантливая девушка!

Д.Мережковский. Не слишком ли много надежд ты возлагаешь на эту жалостливую девочку с капризным голосом?

З.Гиппиус. Дмитрий! Ты предвзято относишься к этой особе! Мне кажется, тебе следует уделить ей больше внимания!

Д. Мережковский. Что ж, едем! Сейчас одиннадцать, в полночь будем на “башне”. Как раз все гости соберутся.

(Уходят или подсаживаются к посетителям “башни”.)

 

Сцена III. «Башня»

(все сидят за столиками)

Участники: Мережковский, Гиппиус, Моравская, Вс.Иванов, Блок, Брюсов, Бальмонт, дамы (Д1, Д2), гостьи (Г1, Г2).

 

Вс. Иванов. Господа, позвольте начать на правах хозяина (читает стихотворение “Любовь”.)

Мы – два грозой зажжённые ствола,

Два пламени полуночного бора,

Мы – два в ночи летящих метеора,

Одной судьбы двужалая стрела.

Мы – два коня, чьи держит удила

Одна рука, - одна язвит их шпора;

Два ока мы единственного взора,

Мечты одной два трепетных крыла.

Мы – двух теней скорбящая чета

Над мрамором божественного гроба,

Где древняя почиет Красота.

Единых тайн двуглавые уста,

Себе самим мы – Сфинкс единый оба.

Мы – две руки единого креста.

 

(После чтения – аплодисменты, реплики …)

 

Г1 - Блистательно!

Г2 - Как выдержана форма сонета!

Г1 - И никакого “я”, всё “мы” – 5 раз! Как символично! Каков союз!

Д1 - А образы! Крест … Сфинкс … Божественный гроб … Как всё личностно …

Д2 - Браво!

 

Вс. Иванов .(Обрывает реплики.) Благодарю! Увольте от разбора моих стихов. Позвольте представить нашего московского гостя Валерия Брюсова. Просим!

 

В. Брюсов.( Поднимается, читает “Юному поэту”, 1896):

Юноша бледнеет со взором горящим,

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее – область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству,

Только ему, безраздумно, бесцельно.

Юноша бледный со взором священным!

Если ты примешь моих три завета,

Молча паду я бойцом побеждённым,

Зная, что в мире оставлю поэта.

 

Вс. Иванов. Недурно! Как вам, господа?..

 

Мережковский - Когда говорят об искусстве, я смиренно опускаю голову … Что может быть выше красоты? Выше божественного идеала? Правда, Дорогая?

Гиппиус: Ты совершенно прав, дорогой! (обращаясь к гостям) Позвольте представить Вашему вниманию молодую поэтессу – Марию Моравскую!

(Моравская встает, здоровается)

Мережковский (в сторону): Вот и возможность прикоснуться к поэзии польских корней… (к Моравской) Вы нам прочтете?

 

Моравская: Если позволите…(читает)

Я жду неожиданных встреч,

Ведь еще не прошел апрель,

Но все чаще мне хочется лечь

И заснуть на много недель…

Мосты, пароходы, все встречное,

Как с видами мертвый альбом,

И с набережной приречной

Все тянет ледяным холодком.

Я жду неожиданных встреч,

Но так сер северный апрель…

И все чаще мне хочется лечь

И заснуть — на много недель.

 

Молчание. Гиппиус нарушает тишину:

Гиппиус: Ну не талант ли?

Д1: Что-то в ней есть!

Г2: Это чудесно!

Мережковский: У меня о поэзии несколько иные представления. Настоящая поэзия - нечто большее, нежели жалость к себе…

 

Дамы замолкают.

 

Бальмонт: Позвольте и мне прочесть!

 

С мест все: – Просим! Просим, Константин Дмитриевич!

 

Бальмонт:

Я - изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты - предтечи.

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

Я - внезапный излом,

Я - играющий гром,

Я - прозрачный ручей,

Я-для всех и ничей...

Вечно юный, как сон,

Сильный тем, что влюблен

И в себя, и в других,

Я - изысканный стих.

 

Г2: Это восхитительно!

Д2: Да, каков слог, каков пафос!

Г1: Да он гений!

Все аплодируют, кроме Гиппиус. Она фыркает и отворачивается.

 

Сцена IV.

Участники: те же + Гумилев и Ахматова

 

Вс. Иванов. Друзья! У нас еще гости: Николай Степанович Гумилёв с женой Анной Андреевной Ахматовой.

Блок (обращаясь к Брюсову) – Сейчас ты увидишь их. Будет женщина – смугло-бледные щеки, глаза смотрят холодно и неподвижно – точно не видят окружающего, угловатый рот, угловатый изгиб спины.. Ты узнаешь…Не узнать – невозможно.

 

Входят, здороваются. Ахматова видит Блока

 

Ахматова: Александр, Вы не на чествовании Верхарна – почему?

Блок (улыбаясь): Оттого, что там будут просить выступать, а я не умею говорить по-французски

 

В.Иванов: Анна Андреевна, вы что-нибудь прочтёте сегодня нам?

Ахматова: Прочту! (обращаясь к Блоку) – Блок, это для Вас!

 

Я пришла к поэту в гости.

Ровно полдень. Воскресенье.

Тихо в комнате просторной,

А за окнами мороз

И малиновое солнце

Над мохнатым сизым дымом,

Как хозяин молчаливый,

Ясно смотрит на меня.

У него глаза такие,

Что запомнить каждый должен,

Мне же лучше, осторожной,

В них и вовсе не глядеть.

Но запомнится беседа,

Дымный полдень, воскресенье

В доме сером и высоком

У морских ворот Невы.

 

Ахматова (Обращаясь к гостям): Он гений… Вся кровь во мне остановилась, когда после знаменитой строчки «Дыша духами и туманами Она садится у окна», это обволакивающее А сменилось волшебным Э. «И веют древними поверьями Ее упругие шелка»…

 

Г1: Блок… Да его все обожают! Трудно представить себе женщину, которая бы не влюбилась в него.

Г2: Особенно, когда он читает свои стихи… Какой печальный голос.. Хотя…даже слегка презрительный, Вы не находите?

Г1: (кивая в сторону Ахматовой): И она влюблена?

Д1: Ахматова восхищается им исключительно как поэтом!

 

Ахматова (слыша разговор):

Я научила женщин говорить…

Но, Боже, как их замолчать заставить?

 

Иванов (обращается к Гумилеву): Николай Степанович, как же Вы покорили такую женщину…Женщину-Поэта! Она восхитительна!

 

Н. Гумилёв (насмешливо) Ну, разумеется, жёны писателей всегда пишут, жёны художников возятся с красками, жёны музыкантов играют…

 

Вс. Иванов. Ну, что вы, Николай Степанович, так реагируете? Ваша жена, кажется, выдающихся способностей. Это ведь её:

И для кого эти бледные губы

Станут смертельной отравой?

Негр за спиною, надменный, грубый,

Смотрит лукаво.

 

Мило, не правда ли?

 

(Гумилёв недовольно стучит сигаретой о портсигар…)

 

Блок (глядя на Ахматову):

«Красота страшна» — Вам скажут, —
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан — в волосах.

«Красота проста» — Вам скажут, —
Пёстрой шалью неумело
Вы укроете ребенка,
Красный розан — на полу.

Но, рассеянно внимая
Всем словам, кругом звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:

«Не страшна и не проста я;
Я не так страшна, чтоб просто
Убивать, не так проста я,
Чтоб не знать, как жизнь страшна».

 

Танцовщицы-испанки. Танец. Затем – читают стихотворение (по столбцу каждая, остальные - замирают)

Т1: В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.

 

Т2: И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной,—
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.

 

Т3: То мог быть Стамбул или даже Багдад,
Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
И горькое это несходство
Душило, как воздух сиротства.

 

Т4: И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.

 

Т5: Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой...

 

Т1: Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой...

 

Г1: Все-таки есть в ней что-то демоническое…

Г2: И ведь не красавица..

Г1: Посмотрите, как она изводит мужа…

 

Гумилев вскакивает

 

Гумилев: Позвольте и мне прочесть! (читает Ахматовой)

 

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришёл из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам

Тёмным платьям и пиджакам –

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

Я люблю – как араб в пустыне

Припадает к воде и пьёт,

А не рыцарем на картине,

Что на звёзды смотрит и ждёт.

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всём открытый,

Протестантский, прибранный рай,

И туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: «Вставай!»

 

Ахматова (устало):

 

Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой.

 

Гумилев: Дорогая, нас еще ждут в «Бродячей собаке». (Обращаясь к остальным) Позвольте нам оставить Вас. (уходят)

Блок тоже уходит.

 

Сцена V. «Бродячая собака»

Участники: Пронин, Кузмин, Девушка с Парнем, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Блок, Северянин, Есенин, Ж1, Ж2, Ж3)

 

У афиши (она расположена на другой стене кабинета) стоит молодая пара (девушка и парень) и читает. К ней подходит Борис Пронин.

Пронин. Уважаемые дамы и господа! Вечер поэтов, указанный в программе, начнётся через несколько минут. Позвольте представиться – Борис Пронин, организатор кабаре «Бродячая собака». Как-то у меня возникла мысль, что надо создать романтический кабачок, куда бы все мы, бродячие собаки, могли приткнуться, дешево прокормиться и чувствовать себя, как дома!

Не так давно у нас появился свой гимн. Попросим автора, Михаила Кузмина, прочесть хотя бы первый куплет.

 

М. Кузмин ( Читает):

 

От рождения подвала

Пролетает лишь быстрый год,

Но “Собака” нас связала

В тесно-дружный хоровод.

Чья душа печаль упала,

Опускайтесь в глубь подвала,

Отдыхайте, отдыхайте, отдыхайте от невзгод.

 

Пронин. Благодарю. Мы рады приветствовать Вас, дорогие гости, желающие провести с нами время в обществе знаменитых деятелей искусства. Не забудьте свои впечатления оставить в нашей свиной книге. (Обложку книги можно повесить на стену.) Усаживайтесь поудобнее, господа. У нас в гостях “Цех поэтов”. Первым просим читать Николая Степановича Гумилёва.

 

Гумилёв ( Читает стихотворение “Жираф”).

 

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный ходит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только Луна,

Дробясь и качаясь во влаге широких озёр.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полёт.

Я знаю, что много прекрасного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

 

Пронин. Ну, как, господа?

 

Реплики с мест.

Ж1. Стихотворение экзотично. Вы, Николай Степанович, - романтик, мечтатель. Как вы сказали про своего жирафа?

 

Ж2. Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полёт.

 

Девушка (парню) - Действительно, изысканный получился жираф. Но кто, интересно, та, чей “особенно грустен взгляд и руки особенно тонки”?

 

Пронин. Господа! Давайте же дадим слово дамам. Марина Ивановна (Цветаева), просим!

Вы не любите слово “поэтесса”, вы – поэт. Что это, вызов нам, мужчинам?

 

М. Цветаева. Что вы?! Что вы?! Я люблю вас всех. Но сегодня я читаю только для одного (обращает свой взор на А. Блока.)

 

Имя твоё – птица в руке,

Имя твоё – льдинка на языке,

Одно – единственное движение губ.

Имя твоё – пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В лёгком щёлканье ночных копыт

Громкое имя твоё гремит.

И назовёт его нам в висок

Звонко щёлкающий курок.

Имя твоё, - ах, нельзя! –

Имя твоё – поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твоё – поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток.

С именем твоим – сон глубок.

 

Гумилев (смеется): Да что же это?! Опять все лавры Александру Александровичу. Да не заговоренный ли он!

 

Ж1. Неужели Цветаева выделяет Блока среди прочих? Ну..Вы понимаете..

 

Ж2. Нет, что Вы… Они гораздо более близки с Пастернаком.. Она посвятила ему поэму, Вы слышали? И эта их переписка… Вы знаете?

Читает:

Так писем не ждут,
Так ждут письма.
Тряпичный лоскут
Вокруг тесьма
Из клея. Внутри - словцо,
И счастье. - И это - всё.

Так счастья не ждут,
Так ждут конца:
Солдатский салют
И в грудь - свинца
Три дольки. В глазах красно.
И только. - И это - всё.

Не счастья - стара!
Цвет - ветер сдул!
Квадрата двора
И чёрных дул.

(Квадрата письма:
Чернил и чар!)
Для смертного сна
Никто не стар!

Квадрата письма.

 

Ж3. Но ведь они практически не виделись! И сейчас не видятся!

 

Парень: Да… Но расстояние – не помеха настоящей привязанности. (поет)

Песня «Мело, мело по всей земле…»

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкора
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на столе
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

 

Ж3: Так вот что значит цветаевское «Мне нравится…»

(Поет)

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной -
Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не вами!

 

Встает Игорь Северянин

Северянин: Господа! Минуточку внимания! Послушайте! Новое! (читает)

 

Я выполнил свою задачу.

Литературу покорив,

Бросаю сильным на удачу

Завоевателя порыв.

Отныне плащ мой фиолетов,

Берета бархат в серебре.

Я избран королем поэтов

На зависть нудной мошкаре.

Лишь мне восторг и поклоненье

И славы пряный фимиам.

Моим – любовь и песнопенье ­

Недосягаемым стихам.

Я так велик и так уверен,

В себе настолько убежден,

Что всех прощу и каждой вере

Отдам почтительный поклон.

В душе - порывистость, приветов

Неисчислимое число.

Я избран королем поэтов ­

Да будет подданным светло.

 

Реплики с мест:

 

Парень - Сильно!

Девушка - Да, это что-то новое!

Ж1: Он не лишен некой доли эгоцентризма, мне кажется…

 

Пронин - Вы продолжаете дело Бальмонта, Игорь Васильевич! Господа, позвольте представить Вам еще одного гостя! Скромный, но очень талантливый крестьянский поэт - Сергей Есенин!

 

Встает Есенин, читает

 

Есенин:

 

Гой ты, Русь, моя родная,

Хаты - в ризах образа.

Не видать конца и края ­

Только синь сосет глаза…

Потонула деревня в ухабинах,

Заслонили избенки леса,

Только видно на кочках и впадинах

Как синеют кругом небеса…

Никнут шелковые травы,

Пахнет смолистой сосной.

Ой, вы, луга и дубравы, ­

Я одурманен весной,

Я люблю над покосной стоянкою

Слушать вечером гуд комаров.

А как грянут ребята тальянкою,

Выйдут девки плясать у костров,

Загорятся, как черна смородина,

Угли-очи в подковах бровей.

Ой, ты, Русь моя, милая родина,

Сладкий отдых в шелку купырей!

 

Аплодисменты.

 

Возглас из зала (Маяковский): Есенин, Вы-то что по салонам таскаетесь! Эээх!

 

Есенин (грустно): Может, в люди выведут…

поет под гитару «Москва»:

Да! Тепеpь pешено. Без возвpата
Я покинул pодные поля.
Уж не будут листвою кpылатой
Hадо мною звенеть тополя.

Hизкий дом мой давно ссутулится,
Cтаpый пес мой давно издох.
Hа московских изогнутых улицах
Помеpеть, знать, судил мне Бог.

Я люблю этот гоpод вязевый,
Пусть обpюзг он и пусть одpях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

А когда ночью светит месяц,
Когда светит... чеpт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи пpоституткам
И с бандитами жарю спирт.

Cеpдце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
"Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад".

Низкий дом мой давно ссутулится,
Cтаpый пес мой давно издох.
Hа московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.

Северянин вскакивает с бокалом

Северянин: Господа! Больше веселья!

Читает:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо. остро!

Весь я в чем-то норвежском!

Весь я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!

Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!

Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!

Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском

Я трагедию жизни претворю в грезофарс.

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!

 

Возглас Маяковского из зала: Какая пошлость! Томная сливочная тянучка!

 

Сцена VII. Футуристы.

Участники: Маяковский, Крученых, Хлебников, Бурлюк, Голос из зала, чтецы хроник 1,2,3

(На последнем аккорде появляются футуристы. Они заранее заняли место на последних рядах в зале. А сейчас с места по очереди поднимается по несколько человек и, подходя к стене, украшенной в Политехническом институте выкрикивают лозунги.)

Александр Крученых. (С диванной подушкой на шнурке, перекинутом через плечо.) Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов.

 

Давид Бурлюк. (С лорнетом в руке.) Только мы – лицо нашего времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.

 

Вл. Маяковский. (Со стаканом чая в одной руке и с портфелем – в другой, одет в жёлтую кофту с большим бантом.) Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочих и прочее с Парохода Современности.

 

Виктор (Велимир) Хлебников. (С листьями петрушки в петлях костюма. Его лицо украшено геометрическими фигурами разного цвета.) Если этим Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченкам и Буниным нужна лишь дача на реке … С высоты небоскрёбов мы взираем на их ничтожество.

 

(Удар гонга. Поэты усаживаются на сцене и раскованно, жестикулируя, разговаривают между собой. Маяковский вступает в диалог с залом.)

 

Вл. Маяковский. Знакомьтесь: Александр Крученых, Давид Бурлюк, Виктор (Велимир) Хлебников и я – Владимир Владимирович Маяковский.

(Шум в зале, движение.)

- Вы там, в третьем ряду, не размахивайте так грозно золотым зубом. Сядьте!

(Человеку с газетой.)

- А вы положите сейчас же свою газету или уходите вон из зала: здесь не читальный зал. Здесь слушают меня, а не читают.

(Шум в зале: “Неинтересно!”)

- Что? Неинтересно вам? Вот вам трёшка за билет. (Достаёт из кармана и протягивает три рубля.) Идите я вас не задерживаю. (Поворачивается к другой стороне зала.)

- А вы там тоже захлопнитесь! Что вы так растворились настежь? Вы не человек, вы – шкаф … (Ходит по сцене или залу, снимает пиджак, подтягивает брюки.)

Голос 1 из зала. Маяковский, что вы подтягивает штаны? Смотреть противно!

 

Вл. Маяковский. А Вам приятнее будет смотреть, как они свалятся с меня?

 

Голос 1. До моего понимания ваши шутки не доходят.

 

Вл. Маяковский. Вы жирафа. Только жирафа может промочить ноги в понедельник, а насморк почувствовать лишь к субботе.

 

(Молодой человек вскакивает с места, вызывающе кричит.)

Голос. Маяковский, вы что, полагаете что все мы идиоты? Что тянете время?

 

Вл. Маяковский. Говорите: идиоты. Ну что вы! Почему все? Пока я вижу перед собой только одного. Ладно! Нате!

 

Через час отсюда в чистый переулок

Вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,

А я вам открыл столько стихов шкатулок,

Я – бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста

Где-то недокушанных, недоеденных щей;

Вот вы, женщина, на вас белила густо,

Вы смотрите устрицей из раковины вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца

Взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.

Толпа озвереет, будет тереться,

Ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,

Кривляться перед вами не захочется – вот

Плюну в лицо вам

Я – бесценных слов транжир и мот.

 

Голос. Маяковский – ты труп и ждать от тебя в поэзии нечего. Ваши стихи умрут раньше вас!

 

Вл. Маяковский. Вот странно. Труп я, а смердит он.

 

Голос. Да бросьте, Маяковский. У вас есть хорошие стихи. Послушайте!

Ведь если звёзды зажигают –

Значит – это кому-нибудь нужно.

Значит – кто-то хочет, чтобы они были!

… Значит – это необходимо,

Чтобы каждый вечер

Над крышами

Загоралась хоть одна звезда?!

 

Вл. Маяковский. Спасибо, дорогой. А вы говорите: стихи умрут. Слово Александру Крученых.

 

А. Крученых.

Дыр бур шил

Убенщур

Скум

Вы со бу

Р л эз

Передаю эстафету Владимиру Хлебникову.

 

(Поднимается с обрывком обойной бумаги.)

Хлебников. Послушайте: экспромт!

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуютсмеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно.

…. ….

Смейево, смейево,

Усмей, осмей, смешики, смешики,

Смеюнчики, смеюнчик.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

 

Вместе. Пощёчина общественному вкусу!

 

Голос. Смелый эксперимент! Новый тип языкового мышления? Но где смысл? Издеваетесь над нами!

Вы послушайте, что о вас пишут в газетах!

 

Чтец 1-й. “Пощёчина” – книга нарушений, книга, бьющая на скандал.

 

2-й. Авторы “Пощёчины общественному вкусу”, упомянув в предисловии о “пароходе современности”, в тексте книге совсем забывают о нём, стремясь преимущественно к изображению жизни первобытной, доисторической.

 

3-й. Вся их “бумажная революция” – это комариное жужжание, это блеяние, бурлюканье, только не язык человеческий, голый эгоизм опустивших душ, духовных босяков.

 

(Маяковский разбирает записки, пьёт чай, готовится отвечать.)

Голос из зала. Читайте всё подряд, что вы там ищете?

 

Вл. Маяковский. Что ищу? Ищу в этой куче жемчужные зёрна. Вот … Спрашивают: Маяковский, сколько денег вы получите за сегодняшний вечер? А вам какое дело? Вам-то ведь всё равно ни копейки не перепадёт – ни с кем делиться не собираюсь. (Небольшая пауза.)

Вл. Маяковский. (Читает) Маяковский, почему, вы себя так хвалите? Мой соученик по гимназии Шекспир всегда советовал: говори о себе только хорошее, плохое о тебе скажут другие.

 

Голос из зала. Вы это уже говорили в Харькове.

 

Вл. Маяковский. Вот видите, товарищ подтверждает. (Ему.) Я и не знал, что вы всюду таскаетесь за мной. (Снова читает.)

 

Вл. Маяковский. Ваши стихи слишком злободневны. Бессмертие – не ваш удел. А вы зайдите через 1000 лет, там поговорим.

 

Гаснет свет.

 

Финальная сцена

 

Пауза. Звучит «Реквием» Моцарта (фортепиано). На сцену по очереди выходят все, встают лицом к залу.

Гиппиус и Мережковский (выходят за руки): Умерли вдали от Родины. Зинаида Гиппиус. Дмитрий Мережковский.

 

Гумилев: Расстрелян. Николай Гумилев.

 

Северянин и Бальмонт (выходят навстречу друг другу): Умерли на чужбине. Игорь Северянин и Константин Бальмонт.

 

Цветаева: Покончила с собой. Марина Цветаева.

 

Блок: Умер от нервного истощения. Александр Блок.

 

Ахматова: Муж расстрелян, сын – узник ГУЛАГа, сама подверглась преследованиям после статьи Жданова в журналах «Звезда» и «Ленинград». Анна Ахматова.

 

Есенин. Покончил с собой. Сергей Есенин.

 

Маяковский. Застрелился. Владимир Маяковский.

 

Пастернак (парень): подвергся травле со стороны властей, на фоне нервного срыва развился рак легких, который и закончил дело. Борис Пастернак.

 

Иванов: Умер в полном уединении за границей. Вячеслав Иванов.

 

Брюсов: От гонений и одиночества стал принимать морфий, затем пристрастился к героину, умер в московской квартире от воспаления легких. Валерий Брюсов.

 

Хлебников: Скитался по разным странам, заболел параличом, из-за отсутствия медицинской помощи развилась гангрена, умер полностью парализованным. Велимир Хлебников.

 

Крученых. Умер последним из футуристов. Чуковский тогда записал в дневнике: «Странно. Он казался бессмертным… Он один оставался из всего Маяковского окружения». Алексей Крученых.

 

Бурлюк. Умер далеко от Родины, до последнего дня оставался футуристом. Давид Бурлюк.

 

Кузмин: Все творчество подверглось запрету. Гонения. Умер в больнице. Михаил Кузмин

 

Кланяются.

КОНЕЦ