Портреты (Ф.С. Рокотова) Федора Степановича Рокотова (1735 – 1808) отличались особой душевной тонкостью и многогранностью личности, интимностью, тонкостью и психологизмом, высоким мастерством: парадные портреты Екатерины II, его сына Павла, портрет В. Суровцевой. Выразительны были и камерные портреты. Таинственные полулыбки героинь рокотовских портретов, их загадочные, удивлённые или слегка прищуренные глаза, легкая живописная дымка («сфуммато»), сливающаяся с фоном изображения, из которого выступают неясные очертания пудреных париков и закутанных в атлас плеч, стали отличительными чертами манеры художника, по которой его произведения узнавались и современниками, и нынешним поколением любителей искусства.
(портрет А.П. Струйской). 
Сумароков Санти Долгорукая Бутурлина
Суровцева Новосильцева Екатерина II ГолицынаВ.И.Майков (поэт)
п-т неизвестной в розовом платье 
портрет неизвестного в треуголке
Дмитрий Григорьечич Левицкий (1735-1822) был учеником Антропова. Его работам была присуща яркая индивидуальность образов. Портреты Дидро, Новикова, воспитанниц Смольного института, изобразил танцующими, поющими, музицирующими. Д.Г. Левицкий много работал в жанре парадного портрета.
«В передаче интимного, неуловимого очарования лица, не блещущего красотой, не выделяющегося оригинальностью, в изображении простого, среднего, незаметного лица - соперников он не знал».
И.Э.Грабарь.
Внешний облик Левицкого, с его чуть желчным и страстным лицом, мы можем видеть сначала, на небольшом овале автопортрета, где он в цвете молодости, в трехчетвертном экспрессивном повороте, с горделивым и устремленным слегка вверх и вдаль мечтательным взором; потом на портрете, подписанном Боровиковским: губы разомкнуты, с них вот-вот слетит слово, взгляд хоть и широк, но напряжен и страдателен, локоть оперся на толстую книгу.
В чем оказалась миссия этого человека? В том, что он явил собой пример живописца редкого дара, главное же, что стал зеркалом, мимо которого прошли действующие лица целой эпохи.
Созидание России в лицах: философы, сильные мира сего, купцы и промышленников, военных, дипломатов, царедворцев, писателей и музыканты, светские львы и львицы. Умные, глупые, чувственные, холодные, злые, добрые лица так называемого галантного века — нелегкий труд.
Он, «портретной», хотел показать человека правдиво, со всеми сложностями и простотой, с высокими устремлениями и жестокой необходимостью приспособиться. И художник достигает этого. Что ни лицо — характер. Что ни лицо — биография.
Род Левицких был из Малороссии, старинный поповский род, замыкаемый как раз отцом портретиста, лишь формально носившим рясу: гравер и иконописец, он адресовал свое дело и подмастерью-сыну.
Есть рядом, в начале пути, и второе имя — прекрасного мастера Антропова, посланного, как раз в те годы, в Киев расписывать Андреевский собор, гениальную постройку гениального Растрелли. Почему и как — неизвестно, известно только: Антропов принял младшего Левицкого в свою артель.
Обратите внимание на редкостное соединение благостных фактов в судьбе молодого таланта: воспитание в семье образованного и крепкого художника, учеба на гравера, требующая исключительно верного глаза и твердой руки, исключительного чувства линии, учеба на иконописца, то есть освоение национальных традиций, книжных знаний и душевного равновесия в работе, встреча с гением Растрелли и, наконец, дуэт с реалистом Антроповым.
К тому же и время для расцвета искусств было на редкость теплое: строительство грандиозных дворцов, удачный выбор приглашенных иностранцев, давших новейшие образцы западной школы, в целом изумительно красочная пестрота в эстетике и вместе здоровье, прямота духа, то самое здоровье, что (по словам Бенуа) и породило наших Левицкого и Рокотова, художников, «отличающихся моментом колоссального в искусстве значения — жизненностью».
Время жестко определило его будущую ступень в обществе. Где и как жил Левицкий?
В сиянии бриллиантов, среди тех, кто правил державой, и в том — сильный психологический диссонанс. С одной стороны, знать была художническим материалом, не больше, с другой — зависимость от «материала», от знати, положение по отношению к ней мало отличалось от зависимости и положения часовщика или хорошего повара.
На превращение Левицкого в выдающегося портретиста ушло десять лет, после переезда его в столицу, годы, начиная с 1758-ro, в которые смотрел за ним все тот же Антропов, «человек, имевший зуб против Академии и очень недовольный даже частными уроками у профессоров. Поэтому и эти уроки начались только тогда, когда ученик личными заказами стал на ноги и перестал зависеть от учителя. Антропов был добрый человек, но изрядный самодур, и быть под его ферулою было нелегко»,— указывал один из старинных исследователей.
Итак, мастерство отполировалось окончательно все же у академистов — итальянца Валериани и француза Лагренэ, и в 1770 году, вместе с золотой академической медалью, пришла полная слава — за портрет Кокоринова.
Портрет был представлен на академическую выставку и среди знаменитостей (Гроот, Лосенко) безоговорочно взял первое место, как лучшая картина в смысле совершенства формы и как «высокая» — в смысле своей духовной наполненности.
Все совершенство будущего Левицкого в инерции от силы этого портрета, оно напитано его мелодикой, его характеристическими и живописными достижениями, угадывает ли он душу и темперамент, играет ли напряженностью линии, передает ли конструкцию тела, свет и свечение.
Так в сиянии мощнейшего дебюта прибавляется к Кокоринову шедевр за шедевром. Сначала, портрет «личности прелюбопытной», чудака российского размаха, филантропа и ботаника, румяного старика Демидова.
Затем взошло и созвездие «смольнянок», где развернул Левицкий во всю ширь уже не только дарование психолога, но и декоративиста - семь портретов, а вернее, аллегорических картин (Молчанова — наука, Борщова — театр, Алымова — музыка и т. д.), олицетворивших собой, в мнении знатоков, целиком XVIII век в «выдержанности всей системы» Имеется в виду, разумеется, система эстетическая; может ли художнику быть оценка выше.
Портрет Е. И. Нелидовой (1773). Будущая фаворитка императора Павла изображена танцующей менуэт на фоне театральной декорации — пейзажного парка. На 15-летней девушке надет сценический костюм (светло-коричневое, с сероватым отливом, отделанное розовыми лентами платье из упругого шелка, кокетливая соломенная шляпка, украшенная цветами и лентами), один из тех, в которых она выступала в придворных балетах. Полагают, что она изображена в костюме Сербины — очаровательной и остроумной плутовки из оперы Перголези «Служанка-госпожа», её удачному выступлению в этой роли вместе с Борщовой (Пандолфой) посвящены стихи Ржевского и Сумарокова[11]. Поза Нелидовой — секундное мгновение между завершением одного танцевального па и переходу к следующему.
Портрет Е. Н. Хрущовой[9] и Е. Н. Хованской[10] (1773). Девочки разыгрывают сцену из комической оперы-пасторали Киампи «Капризы любви, или Нинетта при дворе». Смуглая 10-летняя Хрущова (слева) играет мужскую роль влюбленного пастушка и одета в соответствующий костюм — в институте, где учились одни девочки, она прославилась этим амплуа. «Пастушок» треплет по подбородку свою партнершу жестом опытного волокиты. «Смолянки» Хрущева и Хованская
Портрет Ф. С. Ржевской и Н. М. Давыдовой[8] (1772). Ржевская (справа) изображена в голубом форменном платье, установленном для воспитанниц второго возраста Воспитательного общества благородных девиц; Давыдова (слева) представлена в форменном платье кофейного цвета, установленном для первого (младшего) возраста. Эта маленькая смуглая грузинская княжна держит в руке белую розу — символ юности и добродетели. Девочки демонстрируют свои светские манеры, утверждая тем самым успехи института в воспитании юношества. Первый в серии портрет, вероятно, явился пробным.
Портрет Е. И. Молчановой (1776). Молчанова изображена в белом шелковом платье, установленном для воспитанниц старшего (четвертого) возраста Воспитательного общества благородных девиц. Справа на столе — антлия (вакуумный насос), использовавшийся как пособие при обучении смолянок. В левой руке она держит книгу. Этот атрибут позволяет воспринимать изображение и как Аллегорию Науки (или Декламации). Эти три полотна (Молчанова, Борщова и Алымова), судя по всему, экспонировались в интерьере как триптих. 
Портрет Н. С. Борщовой (1776). Изображена танцующей на фоне театральной декорации, что позволяет её представить Аллегорией Танца. Возможно, также как и Нелидова, она тут представлена в роли Пандолфы из пьесы «Служанка-госпожа», где играла с ней вместе. (Любопытно, что в её правой руке присутствует анатомическая ошибка)[13].
Портрет Г. И. Алымовой (1776). Одна из лучших арфисток своего времени изображена с любимым инструментом, который одновременно делает её и Аллегорией Музыки. Она также одета в форменное парадное платье из белого шелка, установленное для воспитанниц IV (старшего) возраста, которое выглядит особенно роскошно: это платье «полонез» с «хвостом» и «крыльями» на большом панье (каркасе из китового уса). Подол юбки украшен фалбалой, а лиф — пышными бантами. Нити крупного жемчуга обвивают длинные локоны, драгоценные камни вплетены в прическу. Эту роскошь связывают с тем, что к этому времени юная Глафира уже стала предметом всепожирающей страсти Бецкого[14].
Видимо, роль свою он осознавал весьма отчетливо. Его называют художником екатерининской поры — определение верное во всех отношениях: портрет для этой поры, что видно теперь весьма отчетливо,— важнейшее искусство. Как удачно заметил Дягилев: «Всякий портрет Левицкого больше похож, чем сама модель, то есть, он говорит нам больше, чем лицо этой модели».
О чем же? Конечно, о душе эпохи. Первые петербургские двадцать лет для Левицкого — непрерывное восхождение в творчестве, удачи по службе и денежные: он академик, а вскоре и начальник портретного класса с достойным окладом; при этом, выходят из-под его кисти десятки портретов, всем известные теперь наши музейные ценности, издалека мерцающие в экспозициях своим янтарным отсветом.
Отмечен Левицкий был сразу же — признание редкостное, заказы бесперебойны: в мастерской до полста холстов в работе, да и сама мастерская весьма светла, в небольшом собственном доме, где живет он «содержательно и просто», в достатке, прекрасным семьянином. Проскользнула из толщи времени и весть о «веселой» наружности тогдашнего Левицкого — с элегантной муаровой лентой в косице, сухощавого, малого роста и резкого в движениях, востроносого, с живым блеском умных глаз.
Современники отмечали роскошь академических коллекций и гулкость ее коридоров; они, эти коридоры, слышали стук каблуков профессора Левицкого от парадных дверей до дверей классной, и так каждое утро в течение тридцати лет.
Академия художеств была неотделимой частью огромного дворцового механизма, но жесткость казенного режима приносила плоды отменной выучки — все, прошедшие ее школу, делались профессионалами высшей пробы, то есть живописцы умели писать, архитекторы — строить, а скульпторы — ваять.
В Академии Левицкий вел портретный курс. С Академией связалась у него вся жизнь — клубок радостей, когда он чувствовал в учениках (среди них В. Боровиковский, П.Дрождин) плоды своих стараний, и вместе ощущения некоторой неполноценности. Жанр Левицкого считался искусством второго сорта, ибо не требовал «сочинения» (как, например, историческая живопись), и потому академические чиновники относились к художнику свысока и пренебрежительно.
«Ничего не может быть горестнее, чем слышать от товарищей он портретной».
Предательское, хитрое время, вечно меняющее свои оценки, знало бы ты! Из старых документов скупо выбиваются пунктирные черты пристрастий Левицкого, то, на что направлял он своих учеников,— они штудировали Ван Дейка и Рембрандта.
Рембрандтовский свет сильно волновал Левицкого, и отблески тех красноватых зарниц пали на великолепный портрет Г.К.Левицкого, написанный им в 1779 году.
Доброе мудрое лицо отца, сделавшего так много для сына... Полотно могло бы стать украшением любой галереи мира — с такой поистине рембрандтовской мощью и проникновением в существо Человека написан этот небольшой холст.
Впрочем, его старик — в полном одиночестве, совершенно особняком от остальной портретной вереницы. Она, вереница, вся моложе, действенней, инициативней.
первый портрет Львова (ок.1770г.) 
Именно так держится в обоих изображениях близкий друг Левицкого, разносторонний Львов Николай Александрович (1751-1803) - «страстный почитатель гражданина женевского» (Дидро), архитектор, рисовальщик, поэт и музыкант, член российской академии с ее основании, переводчик Анакреона, в личности которого воплотились лучшие черты человека эпохи Просвещения: возвышенный ум, талант, чистота и благородство помыслов.
Во многих местах возвышаются здания по его проектам». Он собирал русские народные песни, исследовал природные богатства России, занимался переводами и был восторженным почитателем великого французского просветителя Жан-Жака Руссо. Львов был душою литературно-художественного кружка, в который входили Г. Р. Державин, В. В. Капнист, И. И. Хемницер, ученик Левицкого художник В. Л. Боровиковский и многие другие видные деятели культуры второй половины XVIII века. Мастерски написан портрет друга Н.А.Львова,
В спокойном достоинстве является нам и прелестная жена Львова — уверенная в себе и знающая свои обязанности хозяйка известного литературного салона, мать добропорядочного семейства, спутница и советчик влиятельнейшего и блестящего человека.
Были ли внешняя жизнь, поведение Левицкого столь же ярки, сколь оказалось ярким общество, в которое он входил в дому у Львовых и которое переписал все поочередно: литератора и управляющего «Зрелищами и музыкой» Храповицкого, милого Долгорукого — автора нашумевшего «Капища моего сердца», поэта Дмитриева, соединившего «с любящей душой ум острый и свободный»?
Вряд ли, так как знавшие этого человека отмечали стеснительность, а позже молчаливость и замкнутость. Душа же тем временем кристаллизовала, гранила красоту чрезвычайно тонко — как и все портретисты XVIII века, Левицкий служил жрецом у алтаря вечной женской красоты.
«Разве не поэт Левицкий? Какие и как у него переданы женщины!» — восклицал Константин Коровин.
портрет Урсулы Мнишек
Согласимся, переданы пламенно и виртуозно: изумительная Урсула Мнишек — это серебро пудры и атласа, это прекрасное лицо с горящим румянцем, надменные дуги бровей и удивительные глаза, умные н глубокие, но не допускающие в душу.
И как антипод этой «хладной богини» — куртизанка и ласкательница, «первая певица оперы-буфф и вторая — серьезной оперы», итальянка Анна Давиа Бернуцци.
Но более всего привлекали художника, образованнейшеro человека и гуманиста, люди, в ком видел он единство благородной цели и общественно полезного действия, которые верили, что жизнь дана затем, чтобы светить этой жизнью.
Дидро.... Левицкий рисует Дидро наедине с рождающейся мыслью. Дидро дома. Он снял парик и облачился в халат. «Небрежно открытой шеей гордо вознесена большелобая голова. Неспокоен его ум, одновременно пожирающий и животворящий», портрет Дени Дидро, написанный в 1773—1774 годах во время приезда знаменитого французского философа в Россию по приглашению Екатерины II. Портрет, очевидно, писался в доме князя С. Н. Нарышкина в Петербурге, где почетный гость жил в течение всего своего визита в северную столицу. Князь Нарышкин, надо полагать, и познакомил Левицкого с Дидро. В настоящее время портрет находится в музее города Женевы в Швейцарии.
Левицкий не льстил прославленному энциклопедисту, точно подмечая недостатки его внешности. Дидро изображен по-домашнему — в халате и без парика. Лицо взято крупным планом и приближено к зрителю. Пастозными мазками вылеплен высокий лоб мыслителя, его живые глаза, крупный нос и выступающий вперед подбородок. Кажется, что портретируемый сосредоточен на какой-то напряженной мысли и отрешен от окружающего.
Мы не знаем, какие беседы во время сеансов вели художник и его модель. Неизвестно, владел ли Левицкий французским языком настолько, чтобы понять своего иностранного собеседника. Читал ли русский мастер сочинения Дидро в оригинале или в русском переводе? Так или иначе, очевидно, что портрет отразил восхищение художника перед великим философом-просветителем XVIII столетия.
Сам Дидро скептически относился к своим изображениям и подчас едко их высмеивал. Теоретик искусства, он понимал всю сложность создания портрета, адекватного изображения личности. «В течение дня, — писал Дидро, — я имел сто разных физиономий. У меня лицо, которое обманывает художника».
То обстоятельство, однако, что Дидро при жизни хранил портрет у себя и завещал его своей семье, свидетельствует об одобрении им работы Левицкого. С этой оценкой нельзя не считаться, так как Дидро являлся выдающимся знатоком и теоретиком искусства, одним из основоположников новой эстетики. Сам факт знакомства Левицкого с французским просветителем интересен тем, что еще раз указывает на тот круг людей, в котором вращался художник и который был ему интересен.
Пелевин Ю.А.
Его мечты обретают формулы конкретных предложений. «Превосходное средство для предупреждения восстаний крепостных против господ: сделать так, чтобы вовсе не было крепостных», Дидро говорит, надеется и сомневается. Портрет показывает нам его спокойное достоинство и грустно-насмешливый понимающий взгляд. «Русский» Дидро мягок, но по всему лицу разбросаны росточки остроумия.
(Портрет Дидро понравился и он увёз холст с собой, оставил в семье и завещал дочери. Сейчас портрет находится в Женеве. Императрица тоскует по оставленной игре в карты и внутренне улыбается наивности собеседника. Великолепный жест, захватывающий воображение: купив у всемирно известного философа библиотеку, императрица Екатерина II оставила ее ему пожизненно.
А для крепостных у нее припасено верное средство — расправа «попроворнее и покруче». Зачем образование крестьянину или солдату? Их удел ясен — погибать при штурме крепости от пули или на ниве от непосильного труда.
Дидро показан Левицким в момент прозрения. Целая гамма чувств на очень живом лице, сотканном из гнева и радости, раздумья и покоя. Прозрение нерадостно. Нерадостность — ожидаемая.
За павлиньими перьями философ разглядел ворону. Даже Екатерина поняла, что он увидел в ней «ум узкий и простой». В Париже он итожит их встречу: «Екатерина, несомненно, является деспотом»
И все же как долго держались иллюзии. Они были рассыпаны в воздухе. Так хотелось верить в идеального монарха. И Дидро, и Левицкому, и его верным друзьям — просветителям и гуманистам.
Один из них, искрометный Львов, подсказывает идею портрета императрицы: Екатерина — Законодательница в Храме богини Правосудия». Величественно выплывает в лавровом венке, милостиво сияя улыбкой и шурша белым атласным платьем. «Жертвуя драгоценным своим покоем для общего блага»,— пояснял Левицкий.
«Седая развратница», как именовал ее Герцен, являлась на портрете в роли просвещенной и справедливой повелительницы.Но иллюзии иллюзиями, а жизнь жизнью. «Истина пером моим руководствует!»-восклицал друг художника просветитель XVIII века Николай Новиков.
Левицкий рисует его, как человека, которого глубоко уважает. Мы видим на портрете человека, подобно Дидро, поучающего царей и «больших бояр» — Несмыслов и Безрассудов, Скудоумов и Злорадов. Как и все, знает он: за журнальчиком «Всякая всячина» прячется императрица и указует — сочинять сатиру лишь в «улыбательном духе», а восхвалять «твердого блюстителя веры и закона»...
Но Новиков по-прежнему с гневом пишет о бедности и рабстве крестьян, а саму госпожу «Всякую всячину», то бишь императрицу, поносит всякими словами.
Углядев подобное, могли ли не искриться самой лютой злобой бесстыжие карие глаза Екатерины, столь благолепно взирающие с портрета работы Левицкого И она бранится.
А Новиков следует любопытной и крамольнейшей по тем временам мысли Дидро: «Право возражения... является... правом естественным, неотчуждаемым и священным».
И возражает. Не только словом. Всем своим поведением. В голодный 1787 год раздает хлеб крестьянам почти ста селений. Левицкий мог гордиться своим другом. И он гордился. Высокое достоинство человека, следующего только благородным помыслам своей души, воспел в портрете.
Радищев был для Екатерины бунтовщиком хуже Пугачева, а Новиков оказался еше хуже Радищева. Тогда очень любили задавать вопросы и получать ответы. Дидро, например, задал императрице восемьдесят восемь вопросов в письменном виде. Она задает всего семьдесят пять. Но отвечает на них Новиков в сыром каземате секретного дома Шлиссельбургской крепости, где его стерегут двести солдат и семьдесят восемь пушек.
Бесстрашный человек Левицкий не отступается от своего опального друга.«Любезного и сердечного друга Дмитрия Григорьевича и Наталью Яковлевну,— пишет Новиков по освобождении,— поблагодарите за все...»
Вот тогда-то и создает художник портрет великого просветителя ХVIII века.
К 1790-м годам Левицкий необратимо начинает терять популярность: зашатались стулья под покровителями и главными заказчиками (Князь Безбородко, канцлер, и граф Бецкой, президент Академии художеств)
Безбородко проигрывает государственную силу Потемкину, с порфироносных высот подул на престарелого и уже ненужного Бецкого прохладный ветер, определяется «дело» масона Николая Новикова, чье имя неотделимо от имени Левицкого, потому хотя бы, что сама внешность издателя «Трутня» знакома именно по его портрету. С той поры Левицкий тоже в немилости.
Теперь отношение двора ее величества к Левицкому определяла его дружба с Новиковым и другими деятелями русского просвещения. Не секрет, что живописец был, как и Новиков, масоном, а отношение Екатерины к ним было весьма определенное.
Одна из главных загадок судьбы Левицкого — это творческое молчание художника в последнюю четверть века его жизненного пути. Ведь за этот срок он написал всего с десяток полотен. Правда, эти холсты превосходны, но не слишком ли мало для такого мастера?
Напрасно это будут целиком приписывать болезни глаз, которая лишь в глубокой старости привела Левицкого к слепоте. Нет, не слепнуть стал художник в середине девяностых годов, а именно в эти годы он, наконец, прозрел. И помогла ему в этом сама жизнь и его замечательный друг, писатель и просветитель Новиков.
В какой-то миг с ослепительной ясностью Левицкий почувствовал всю ложность своего состояния. Его тонкий ум, его честная и прямая душа содрогнулись от ощущения фальши и лицемерия, которые окружали его ежедневно, ежечасно. Он содрогнулся от внезапного сознания, что он участвует сам в каком-то огромном фантасмагорическом обмане.
...Казалось, жизнь шла по-старому. С утра художник становился за мольберт, и холст за холстом покидали мастерскую, радуя вельможных заказчиков.
Но не радовался лишь живописец. Счастье созидания, творчества ушло. Осталось неуходящее чувство неудовлетворенности и пустоты.
Стасов утверждал, что талант художников того времени был «испорчен и искажен, он весь израсходован только на ложь притворство и выдумку главной сущности и на парад и блеск подробностей»..
И художник ищет новые пути. Он ищет пути к народу, к народной тематике.
Он пишет портрет своей дочери в свадебном народном уборе.
Увы... Долголетнее писание заказных портретов сделало свое. Портрет Агаши не задался. Он получился салонный, далекий от жизненной правды, несмотря на то, что поводом к написанию полотна послужила семейная радость — предстоящая свадьба единственного детища.
Душа художника была выхолощена дворцовыми буднями, сиятельными портретами, где почти каждый холст носит следы искусственности, слащавости и холодности. Словом, художник потерпел, в этой своей попытке создать образ одухотворенной юной женщины, неудачу.
Искусство не прощает постоянных, хотя и маленьких уступок и полуправды. Многочисленная, иногда, салонная продукция Левицкого теперь мстила ему. Великолепное мастерство, владение цветом, рисунком, тоном не могли заменить главное в искусстве — правду! И этот надлом, надрыв, чутко ощущаемый тонким художником, все нарастал... Нестерпимыми стали часы заказной работы, все больше тянуло художника к одиночеству, к чтению, к горьким размышлениям.
Как далеко ушли те годы, когда свежий глаз, молодая рука и горячее сердце воспринимали мир людей как нечто светлое, радостное, желанное. Когда он еще не знал всей грязи, всех закулисных коллизий двора. Когда за блестящим фасадом дворцов и улыбок великосветской черни он не ведал всей жестокости, а порой чудовищности судеб создания всего этого великолепия. Теперь он узнал все.
«Со всяким днем пудра и блестки, румяна и мишура, Вольтер, Наказ и прочие драпри, покрывавшие матушку-императрицу, падают больше и больше, и седая развратница является в своем дворце «вольного обращения» в истинном виде....
Двор — Россия жила тогда двором — был постоянно разделен на партии, без мысли, без государственных людей во главе, без плана. У каждой партии вместо знамени - гвардейский гладиатор, которого седые министры, сенаторы и полководцы толкают в опозоренную постель, прикрытую порфирой Мономаха...»
Эти страшные строки написаны Герценым. Вставал законный вопрос. Ты осознал всю фальшь петербургского света, ты познал трагическую судьбу народа? Восстань!
Но Левицкий не был готов к роли борца. Он бесконечно устал. Его тревожила болезнь глаз. И он томился, тосковал и молчал. Потекли однообразные будни. Вельможные заказчики, двор стали забывать некогда прославленного мастера. И за какие-нибудь два-три года художник впадает в нищету. Вот строки из прошения, поданного в Совет Академии художеств осенью 1787 года:
«Ныне чувствую от всегдашних моих трудов в художестве слабость моего здоровья и зрения, нахожу себя принужденным просить высокопочтенный Совет о увольнении меня от должности... Во уважение к ревностной и беспорочной семнадцатилетней службе» снабдить «по примеру прочих пристойных пенсионом».
Левицкий покидает Академию. Ему назначают нищенскую пенсию размером 200 рублей в год. Ничтожная подачка нанесла глубокое оскорбление художнику, отдавшему почти двадцать лет воспитанию молодых мастеров. Ясно, что слабость здоровья и зрения были лишь предлогом для ухода, обусловленного трениями с руководством Академии. Левицкий стал неугоден.
Он остается с грошовой пенсией, обремененный семейством, наступавшей слепотой, долгой, трудной и унизительной борьбы за существование. Есть сцена, засвидетельствованная современниками: слепой старик, часами простаивающий на коленях в церкви Академии художеств.
Левицкий умер восьмидесяти семи лет, почти забытый как художник. Принятая, в его отношении, «формула заката» растянулась почти на четверть столетия: от начала 1800-х годов портрет камер-фрейлины Протасовой, калужские заводчики Билибины, портрет брата — вот, собственно, и, почти, все, на что осталась способна некогда плодовитая кисть.
Иссякала эпоха, умолкал и ее певец, Сотни картин написал он, и все — слепок времени, на всех - люди XVIII столетия. Но не только век галантный показал нам Левицкий — еще и время, когда центростремительная сила России набирала свой ход: десятки имен, десятки образов — личности, осуществлявшие движения составов огромного государства. Вот они, в звездах и муаре, горделиво взирают на нас со своих холстов, обращенные из плоти и крови колдуном-художником в струящиеся прозрачные краски, отпечатленные в жесте и прищуре глаз — ласковых или жестоких, холодных или с тенью глубокой думы.
Екатеринин «век златой» растаял, как мираж. Их век, людей «острых» и славных, умеющих любить и ненавидеть, остался навсегда. И еще: нельзя не обозначить то, что мы называем развитием творческого духа. Вместе с Рокотовым Левицкий — художник высочайшего класса, выводящий русское портретное искусство в Европу и мир,— завидная доля, великое назначение. Он не предтеча, а именно один из наших первых гениев портрета — именно отсюда, с конца «сурового и мудрого» века, идет дальше уже сплошная цепь: Кипренский, Брюллов, Крамской, Ге, Репин, Валентин Серов. Звено к звену нижутся эти имена в российской культуре, определяя собой чувство ее пути.
Творчество В.Л. Боровиковского (рубеж XVIII - XIX вв.) связано с идеями сентиментализма. Он впервые ввел пейзажный фон в портретах
портрет Лопухиной 
портрет Филипповой
портрет Долгорукой 
портрет Арсеньевой
ЕкатеринаII на прогулке
В конце XVIII в. появляются полотна со сценами из крестьянской жизни (М. Шибанов, И.П. Аргунов, И.А. Ерменев), возник интерес к ландшафтному пейзажу (С.Ф. Щедрин), зародился городской архитектурный пейзаж: Махаев («Вид Новгорода», «Вид Петербурга и его окресностей», «Облики Москвы»), Ф.Я. Алексеев
Ф.И. Шубин создал скульптурные портреты М.В. Ломоносова, полководца П.А. Румянцева Задунайского. В конце века появляется целое направление в живописи, представленное картинами крестьянской жизни, портретами крестьян. Такими были работы Шибанова «Крестьянский обед». Они отражали идеи модного тогда сентиментализма проявлявшего здесь в идеализации крестьянского быта.
Во второй половине XVIII века были заложены основы русской скульптуры. Ее основоположником и крупнейшим представителем был Федот Иванович Шубин (1740 – 1805). Умел создавать из мрамора тончайшие черты образов. Наиболее удачными работами были бюст А.М. Голицына,статуя «Екатерины- законодательницы», бюст Ломоносова. Был представителем Романтического направления.
