Алим взял листы, положил на стол. Мила взяла стул и присела рядом. Она старалась не мешать Алиму читать, и в то же время ей было очень любопытно, и она читала из-за его плеча:
Двуликий, противоречивый явился мир небытия. И в той двуликости игривой сумел себя увидеть я.
Себе предшествуя твореньем, я сам в себя перетекал. Я был вопросом и решеньем, себя в себе я создавал.
И, вывернувшись наизнанку, предстал я внешнею средой, своей природой, пышной, яркой, реальной жизнью, жизнью той, в которой следствия-причины плывут во времени чредой.
Предзная будущность событий в том сне, в который перетек, я делал все, чтобы оставить себе какой–нибудь намек, оставить знак, оставить символ такой, чтобы меня привлек.
Намек же тот, не замечая, – внутри себя негодовал, и видел: срок, который вечность, для сна того безмерно мал. Но почему – того не ведал, и снова все туман скрывал.
В тумане том, как снег, я таял, теряя признак бытия, но вновь втекал в тот сон, алкая и утверждая: вот он я, свою телесность обретая, сгущаясь из небытия.
Я видел, как на зов мой тихий, себя назвав моей игрой, со мной шутил тот мир двуликий. Ну, где же я? В тебе? С тобой? А, может, из тебя? Тобою? А, может, пренебрег ты мною?
Я вспомнил, что пленен игрою, как будто пройденное мною, то ли не знал, то ли забыл, и враз, отчаявшись судьбою, игре я выкуп предложил.
И выкупом тем было время. Купив свободу для себя, я знал: она другого рода, она, как будто бы, природа, непонятая, но моя, и мною сброшенное бремя. И я сказал: ну, вот он я.
И я сказал: родится Мастер, и я смогу продолжить ним. Игра поправила: он вечен. Запомни имя: Милалим.
Но нужно было нить оставить, чтобы распутать весь клубок, – послание во многих лицах: тут ошибиться я не мог. Его итог перед тобою, мои усилия не зря. Теперь же очередь твоя.
Я мог в ней все, но выбрал время, и я вложил его в листок, который ты теперь читаешь. Соединить разрыв я смог.
Алим и Мила смотрели на послание: всего два листочка. Это послание и рисунок, на котором был изображен мужчина. Лица его не было видно. Он лежал и на вытянутых вверх руках держал песочные часы. Верхняя чаша была наполнена.
– Если их совместить, то часы опять окажутся в шаре, – задумчиво произнесла Мила, – это значит, что мы опять должны быть вдвоем. Ведь я держу шар, – к концу этой фразы в ее голосе были игривые нотки, и ее взгляд проникал сквозь Алима, искрился и возбужденно сиял.
«Вот она, – подумал Алим, – очередная попытка игры. Каким образом она смогла Милу из противника сделать своим союзником?»
Чаши часов будто всколыхнули чаши его внутренних весов, перетягивая на свою сторону.
– Вот ведь наваждение, – сказал он вслух, – игра повременила, как ты и просила. Теперь же она вежливо приглашает. Если отказаться – в следующий раз может устроить засаду: нагрянуть неожиданно. Пожалуй, пришло время согласиться. Придется сходить за бездыханной игрой, – согласился он с Милой, с удивлением обнаружив игривость и в своей речи. – Давай перенесем ее сюда.
Они не пошли через парк, а вышли на тихую улицу.
– Алим, ты уже знаешь, что представляет собой второй виток игры?
– Пока только догадываюсь. Интересно, что послание адресовано Мастеру. Выходит, мы и не могли раньше его получить. Вот тебе и телефон в подарок.
– А я почему-то спокойна, – улыбалась Мила.
– Я тоже, – решил утвердить Алим и успокоился.
Остальную часть пути они прошли молча.
Потускневшие не то от времени, не то от бессилия листы так и лежали на столе. Алим положил их в папку. Ощущения, которые он испытал при этом, выплеснулись наружу, как будто их инородность была несовместима с его внутренней сутью.
– Что, почуяла приближение охоты? – обратился он к игре.
Потом, оглянув комнату и почувствовав ее радость по поводу избавления от непрошеной гостьи, добавил осуждающе уже ей:
– И ты туда же!
Мила понимающе посмотрела на него и улыбнулась:
– А говорил, что успокоился.
– Никак не могу привыкнуть к новым ощущениям.
– Пойдем уже быстрее, – как бы подводя итог размышлениям, произнесла Мила.
Часть 4
