Главным мотивом литературы старшего поколения стал мотив ностальгической памяти об утраченной родине.
Трагедии изгнанничества противостояло громадное наследие русской культуры, мифологизированное и поэтизированное прошедшее. Темы, к которым наиболее часто обращаются прозаики старшего поколения, ретроспективны: тоска по «вечной России», события революции и гражданской войны, русская история, воспоминания о детстве и юности. Смысл обращения к «вечной России» получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: Ив.Бунин пишет о Толстом (Освобождение Толстого), М.Цветаева – о Пушкине (Мой Пушкин), В.Ходасевич – о Державине (Державин), Б.Зайцев – о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноименные биографии). Создаются автобиографические книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится «с другого берега» идиллическим и просветленным: поэтизирует прошлое Ив.Шмелев (Богомолье, Лето Господне), события юности реконструирует Куприн (Юнкера), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет Бунин (Жизнь Арсеньева), путешествие к «истокам дней» запечатлевают Б.Зайцев (Путешествие Глеба) и Толстой (Детство Никиты).
В романе "Дом в Пасси" (1935) воссоздана жизнь русской эмиграции во Франции. Драматические судьбы русских изгнанников, выходцев из различных слоев общества, объединяет мотив "просветляющего страдания". Центральный персонаж романа — монах Мельхиседек, подвизающийся в миру. Он воплощает православный взгляд на мир, на происходящие вокруг события, на проблему зла и страдания: "Последние тайны справедливости Божьей, зла, судеб мира для нас закрыты. Скажем лишь так: любим Бога и верим, плохо Он не устроит". Тема веры очень важна для Зайцева-эмигранта.
Размышления о вере являются идейным ядром романа "Дом в Пасси" (1933), который можно отнести к жанровой разновидности религиозно-философского романа. Это единственное произведение писателя, целиком основанное на эмигрантских впечатлениях. Дом в парижском квартале Пасси – это своеобразный уголок России, оказавшийся на перекрестках европейской цивилизации и сохраняющий ее духовное ядро. Зайцев в какой-то мере явился в романе продолжателем традиций Ф.М.Достоевского, также выстраивавшего свои романы вокруг темы страдания и присутствия зла в мире, возможности переделки его или исправления на путях христианского веропостижения. Но в отличие от своего предшественника Зайцев не показывает "перестройки" людей вследствие соприкосновения с другой точкой зрения, его герои – какими были в начале произведения, такими и "уходят" из него. Изменения, если они и предполагаются, то уже за пределами художественного "пространства" произведения. В этом сказывается особенность представителей 1 волны эмиграции – пространство и время у них не реальное, а вымышленное, мифическое, в каждом пространстве виден прообраз оставленной родины, запечатленной в сердце и поэтому неизменной. Оно статично.
У представителей 3 волны был другой подход к теме России.
Насильственно высланные или уехавшие по разным причинам: личным, творческим, политическим, они так же болезненно, как и предшественники, переживали смену гражданства, но, тем не менее, в отличие от эмигрантов 1-й и 2-й волн, у них, по утверждению А. Синявского, было одно преимущество: «… Мы не воспринимаем, что современная Россия от нас отрезана, что она совершенно другая по сравнению с нами. Скажем от того, что я приехал сюда, а Даниэль остался там, ничего принципиально не изменилось. И наши взаимоотношения таковы же, и наши восприятия. И поэтому не было <…> той психологической стены, которая возникла между двумя разными мирами - миром эмиграции и миром метрополии.
В «Иностранке» полемическому переосмыслению подвергается тема «России».
В «Иностранке» слово-символ попадает в иные контексты. «Не я покидаю Россию! Это Россия покидает меня!..» - объявляет неуемный Зарецкий. И он же пытается охмурить героиню словами: «О, Маша! Ты - как сама Россия! Оскверненная монголами, изнасилованная большевиками, ты чудом сохранила девственность!.. О, пусти меня в свою зеленую долину!». «Марусь! Ты любишь Русь?!» - вопрошает в стихах другой диссидент, Караваев.
Но спасает довлатовскую Машу странный социалист из Латинской Америки, уверенный, что Октябрьскую революцию возглавлял партизан Толстой, в отдохновении от подвигов написавший потом «Архипелаг ГУЛАГ».
Довлатовская насмешка, так сказать, не онтологична, а гносеологична. Он вполне равнодушен к любым идеологам, любому фанатизму, хоть социальному, хоть эстетическому. «Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их восторгам, - сказано еще в «Заповеднике». Я думаю, любовь к березам торжествует за счет любви к человеку. И развивается как суррогат патриотизма…»
Получается, что чем больше ностальгического чувства, «патриотизму» и любви к березам, тем меньше любви к человеку. Происходит деканонизация «ностальгического» комплекса. Если для писателей 1-й волны тема далекой, горячо любимой родины, ставшей в одно мгновение чужой актуальна, и воспоминания о ней, иногда нереалистически возвышенные, являются основной темой или мотивом практически в каждом произведении, то в «Иностранке» происходит разрушение такого представления, патетические высказывания о России сталкиваются с реальными земными проблемами, и тогда получается обратный эффект от глубоко патриотичных и ностальгических суждений.
