Антифоны изобразительные или вседневные

Библейский Песенный Материал

  Основой нашего песнетворчества является тот поэтический и   назидательный материал, который мы находим в Священном Писании, как Ветхого, так и Нового Заветов. Это в главном: псалмы и библейские песни.
   Христианство родилось в иудейской среде; это надо твердо помнить. Влияние этой среды сказывалось еще очень долго после Вознесения Спасителя и Сошествия Духа на апостолов. Связь с Иерусалимским храмом и с синагогами, «сонмищами» еще много лет не разрывалась у учеников Господа. И даже после формального разрыва с Храмом и Синагогой, эта внутренняя связь, по существу, оставалась и не нарушилась и доднесь. Все наше богослужение пронизано ветхозаветным материалом. Целые песни и отдельные стихи псалмов, слова пророчеств и ветхозаветные образы наполняют наше богослужение. Не только самые псалмы «стихологисуются» в церквах, не только «библейские песни» целиком воспеваются вместе с нашими канонами, не только все наши прокимны и т.н. «аллилуарии» составлены из стихов псалмов, но и всюду в стихирах и тропарях пестрят ветхозаветные выражения и образы, и даже наше евхаристическое богослужение, по преимуществу новозаветное, составлено в своей существенной части из вдохновенных молитв ветхозаветного происхождения, не чуждых и современным иудеям. Иудейское влияние на нашу литургику гораздо более значительно, чем это принято думать. Правда, наряду с этим иудейским элементом весьма силен и эллинский, элемент более поздний. В наше богослужение вошли и неиудейские влияния, и многое в нашей эортологии, то есть науке о праздниках, объясняется соседством язычества и необходимостью его так или иначе преодолеть. Это в особенности заметно в датах праздников и в наименовании дней, месяцев, периодов года и т.д.

Псалмы

Псалмы, которые у древних иудеев делились по своему содержанию на    псалмы хваления, покаяния и молитвенные, очень рано вошли в наше богослужение. Они, как были поэтическим фоном ветхозаветного богослужения, родной и понятной стихией для иудейской души, таковыми остались и для христиан. Забвение Псалтири, этой высочайшей поэзии всех веков, непростительно для церковного сознания. Апостолы, их ученики, христиане древних веков, как миряне, так и монахи-пустынники жили и дышали Псалтирью. «Скорее солнце не взойдет, чем Псалтирь умолкнет в келии монаха», — гласила древняя поговорка; почему и подмена их всяким другим второсортным гимнографическим материалом является преступлением против элементарного эстетического чувства. Не все, написанное церковными писателями позднейшего времени, превосходит эти жемчужины всечеловеческой поэзии. Много есть в нашей гимнографии упадочного, так сказать «барочного», что переполняет наши богослужебные книги; много есть там тавтологии в ущерб смыслу, много чисто человеческих мотивов, например, национальных и эмоциональных (особливо в русской гимнографии), что не только не может быть сравниваемо с классикой псалмов, но просто ими обличается и молчаливо осуждается. Чувство церковности предполагает, кроме всего прочего, подлинный поэтический вкус, умение различать красоту от слоев искусственной позолоты.
  Псалтирь рано стала употребляться христианами; лучше сказать — она   никогда и не прекращала употребляться. Она была и есть общее достояние и иудея, и христианина. Лаодикийский собор своим 17 правилом предписывает пение псалмов не подряд, а в соединении с другими молитвами и чтениями. Отсюда можно сделать вывод, что уже тогда существовал какой-то порядок, расписание чтений из Псалтири. Более поздние «Апостольские постановления» знают особые утренние псалмы, положенные для чтения на утрени¹, и вечерний псалом².
  В более позднее время, в VI в., предписывалось на воскресной вечерне   пение 1 кафизмы «блажен муж», что вошло в позднейшие уставы, как Иерусалимский, так и Студийский.

Библейские Песни

  Библейские песни являются второй основой нашего православного   песнетворчества. Это суть гимны, воспетые ветхозаветными пророками и праведниками по поводу наиболее великих событий в жизни их и целого Израиля. Скабалланович; например, считает их излияниями высочайшего религиозного одушевления, лучшей частью, цветом библейской поэзии и ставит их даже выше псалмов. Всего их в Библии записано 12, но не все они вошли в состав нашего богослужения. Из Талмуда мы знаем, что обличительная песнь Моисея пелась в ветхозаветном Храме. Так наз. «Завещание Господа Иисуса Христа», памятник раннего христианства, знает тоже пение песни Моисея и кого-либо из пророков. О библейских песнях упоминает Иларий Пиктавийский (IV в.). Пелись они и в Африканской церкви. Особую известность получила песнь трех отроков. Ее упоминает произведение IV в. «О девстве» (псевдо-Афанасий). Песни Моисея пелись и на Синайской горе, как о том свидетельствует описание богослужения там (VII в.). Копты этих песен не имеют; но несториане, абиссинцы и армяне их поют в большем или меньшем составе и объеме. И римо-католики на своей утрени (хвалитная ее часть) поют некоторые библейские песни.
  Эти ветхо- и новозаветные песни вошли в наше богослужение как основа   нашего позднейшего гимнографического творчества, т.н. канонов, полных (девятипесненных) и сокращенных (диодионов, триодионов и пр.). Структура канона не может быть усвоена без сравнения с этими песнями. Поэтому более подробное их содержание, чередование и исполнение будет объяснено в связи с канонами

Церковная Гимнография

  Песнетворчество церковных авторов дало чрезвычайное богатство   богослужебного гимнографического материала, как в смысле его обширности, так и разнообразия форм. Важно отметить некоторые из них.

Антифоны

  Антифоны — понятие нашей литургической практики весьма древнее. В   сущности это даже и не форма особых песнопений, как, напр., тропарь, кондак, стихира, а скорее способ песенного исполнения тех или иных псалмов или гимнов. Название это происходит от άντί и φονέω и означает пение попеременно, чередуясь, или пение на два хора. Происхождение этого способа пения древне-греческое; оно было известным в древней драме и оттуда перешло и к церковному обиходу. О религиозном использовании этого метода петь впервые мы знаем от Филона, который описывает в своем сочинении «О созерцательной жизни» быт древних «ферапевтов». После своих вечерен они соединялись для пения, и это пение происходило антифонно, то есть по окончании гимна или стиха одним хором, ему отвечал другой. В христианской истории первое свидетельство об антифонном пении находим в известном письме Плиния, наместника в Вифинии, к императору Траяну. В известные дни христиане до восхода солнца пели в честь Христа свои песни попеременно, то есть антифонным способом. Церковный историк Сократ повествует³ о св. Игнатии Богоносце, антиохийском епископе, который имел видение ангельских чинов, поющих в честь Святой Троицы антифонные гимны, и ввел таковое пение в своей церкви. По исследованиям Леклерка происхождение антифонного пения следует искать в Месопотамии и Вавилоне.
Об антифонном пении говорят затем св.    Мефодий Олимпийский в своем «Пире десяти дев», св. Василий Великий, введший попеременное пение в 375 году в Неокессарии и другие писатели. На Западе инициатором этого богослужебного обычая был папа Дамас (366 — 364), в Милане его вводит св. Амвросий в 386 г., в Константинополе св. Иоанн Златоуст. Этот последний очень вероятно ввел это пение под влиянием ариан или точнее, в противовес этому у них установившемуся обычаю. В Иерусалиме антифонное пение было уже вполне установившимся обычаем во время путешествия Этерии, то есть в 80-х годах IV века. В своем паломническом дневнике она 29 раз употребляет этот термин. Таким образом, мы видим, что антифонное пение было распространено уже в первые века христианства во всех частях вселенной. И доднесь оно удержалось, как на Востоке, так и на Западе и украшает собою и наше православное богослужение, и римо-католическое. Но кроме этого своего значения, как способа пения, слово антифон употребляется в литургике и для обозначения отдельных песнопений или частей песенного материала. Вот главные случаи употребления этого термина.

Антифоны Псалтири

  Первая кафизма Псалтири, разделяясь, как и прочие, на три славы,   удерживает, на языке нашего Типикона, за ними наименование «антифонов». Это объясняется тем, что или вся кафизма, или первая ее слава (первый антифон) поются в известные дни антифонно.

Антифоны изобразительные или вседневные

  Известные стихи псалмов, употребляясь в попеременном пении на литургии   оглашенных, в самом ее начале, получили наименование или антифонов изобразительных⁴ или антифонов вседневных⁵, к которым присоединяется потом и гимн «Единородный Сыне...»

Степенные антифоны

  Часть торжественной полиелейной утрени, являются подражаниями т.н.   степенных псалмов, то есть 119 — 133 или «песней степеней». Эти песни пелись паломниками при восхождении на ступени Иерусалимского храма. Эти псалмы послужили темой наших степенных антифонов. Степенных антифонов, по числу гласов — 8. Каждый составлен из трех частей для каждого гласа, кроме 8, где четыре степенна. Эти песнопения аскетического содержания, в них говорится об очищении и исправлении души от страстей и греха. Поются они на особый напев. К каждому степенну присоединено в конце прославление Святого Духа. Автором их считают не Иоанна Дамаскина, а, скорее, св. Феодора Студита или же его брата Иосифа, архиепископа Солунского. По аскетическому содержанию они действительно больше соответствуют духу студийского направления в нашей гимнографии.

Праздничные антифоны

  Праздничные антифоны на литургии составлены из стихов разных псалмов,   соответственно содержанию праздника. Эти стихи псалмов чередуются или с особыми припевами, «Молитвами Богородицы» и «Спаси ны, Сыне Божий», или с тропарем самого праздника.

Ипакои

  Ипакои представляют собой одно из древнейших церковных песнопений. Во   всяком случае, это самый древний гимнографический термин в истории христианства, по мнению Леклерка. Происходит это слово от греческого глагола υπακουο — прислушиваться, отвечать, откликаться, быть послушным. На языке новозаветном, равно как и в ново-греческом, слово υπακοη означает «послушание», в отличие от παρακοη — «непослушание». Впервые в истории церкви этот термин находим у св. Мефодия Тирского (Патарского) в его произведении «Пир десяти дев». В этом прославлении девства каждая из присутствовавших дев воспевает ею сложенный гимн, прерываемый и сопровождаемый особыми припевами, которые автором «Пира» и названы «Ипакои». Св. Афанасий, в послании к Марцелину, а Златоуст в беседах на Псалмы 111, 117 и 144, говорит о псалмах, имеющих ипакои, то есть припев «аллилуйя». На языке блаж. Августина, это — «респонсорий», то есть стих псалма, сопровождающий чтение из Священного Писания или творений святоотеческих. Этим объясняется и то, что теперь разбираемое песнопение тоже стоит в связи с чтениями, предшествуя им. Распространилось это песнопение не сразу во всей Церкви: в VII веке на Синае Ипакои еще не были известны.
Текст этого песнопения в «Пире дев» таков: «Девствую Ти, Женише, и, нося светоносные лампады, сретаю Тя».   
  По настоящему нашему Уставу Ипакои положены на воскресной утрени после   Полиелея. Автор их неизвестен. Древнейшее упоминание о них находим в Студийско-Алексеевском типике и Евергетидском уставе. Напев их — близкий к седальнам, как утверждает Скабалланович. В Киево-Печерской лавре они читались. Во время их исполнения положено стоять, даже и в тех случаях, когда они поются вместо седальнов (Миркович). Кроме утрени, Ипакои поются на воскресном повечерии, воскресной полунощнице и в следующие великие праздники, но уже после 3 песни канона: Рождество Христово, Богоявление, Неделя Ваий, Пасха, Успение (!), Фомина Неделя, апостолов Петра и Павла, Неделя Праотец и Неделя Отец.

Тропарь

  Если «Ипак  ои» — древнейший церковно-гимнографический термин, то «тропарь» является древнейшим песнопением, с которого наша гимнография начала свое развитие (Скабалланович). Происхождение этого слова и, следовательно, его истинное значение объясняется по разному. Слово τροπάριον произошло от τροπαία, то есть «победный знак», трофей; в таком случае его смысл — прославить победу мученика над язычеством, преподобного — над страстями и миром, или Самого Спасителя — над смертью. Другое толкование этого слова ставит его в связь с «ирмосами» канона; если ирмос есть связь песни с песнью и как бы образец для пения и мелодии тропарной песни, то тропари обращаются к ирмосу τέτραπται πρός τό. Но, как правильно замечает Миркович, это было бы точно, если бы тропари возникали вместе с канонами, тогда как древнейшие упоминания о тропарях стоят совершенно вне зависимости от ирмосов и вообще гораздо раньше, чем возникло самое творчество канонов. В IV и V веках уже существовали тропари в Египте и в Малой Азии, тогда как каноны появились только в VIII в. Наконец, третье объяснение этого термина ставит его в зависимость от τρόπος, то есть образец. Уже у древних эллинов способ пения, «лад», в котором пелось, назывался тропот. Древние лады: лидикийский, миксолидикийский, иполидийский, фригийский и т.д. назывались «тропами».
  Древнейшее христианское упоминание тропаря находим в уставе Великой   Константинопольской церкви; это — единственное песнопение древне-византийского богослужения. Тропарь — песнопение, не взятое из Священного Писания, следовательно — не псалом, ни библейская песнь, точно также как и у римо-католиков «гимн».
В современном уставе слово «тропарь» употребляется часто и в разных значениях или, лучше, с разными прилагательными.   

Отпустительные тропари

  Надо прежде всего отличать т.н. «отпустительные» тропари, т.е. краткое   заключительное песнопение, прославляющее данный праздник, святого или явление иконы. Это собственно тропарь в настоящем смысле этого слова.

Тропари канона

  Кроме того, говорится о тропарях канона, то есть о строфах   христианского церковного песнетворчества, составляющих песни канона, поемых по образцу ирмоса и восполняющих известное число в данной песни. Об этом будет сказано ниже в связи с канонами.

3. Тропари на «Господи воззвах»

Иногда слово «тропарь» обозначает в Типиконе стихиры на «Господи воззвах»; тогда говорится о «тропарях на Господи воззвах».   
  Тропари имеют свой нарочитый напев в каждом гласе. По своему   содержанию тропари могут приобретать и некоторые характеризующие их прилагательные, как например: Воскресен, Крестовоскресен, Богородичен, Мученичен, Крестобогородичен, Покоин, Троичен, Покаянен и т.д.

Кондак

  Кондак, в его теперешнем облике и объеме — небольшое песнопение в   одну-две строфы, очень похожее на тропарь и даже у русских поемое по тропарной мелодии⁶ и помещаемое после 6 или после 3 песни канона. Оно повторяется и на литургии, и на повечерии. Совсем иное представлял собою кондак по своему происхождению и древнему употреблению. История его поучительна, хотя и не вполне еще изучена.
Самое слово «кондак» —    κόντάκιον некоторые производят от κόνταζ (как его уменьшительное) — «копье»; но вероятнее производить его от κοντός — палочка, на которую наматывался свиток пергамента, называвшийся ίλητάριον. Сборники таких «кондаков» называются кондакариями.
  Но если в наших современных богослужебных книгах это песнопение   занимает самое скромное место и теряется в обширных песнях канона, то в древности, до появления канонов, кондак занимал совершенно исключительное место в суточном и годичном богослужении. Он вовсе не ограничивался одной строфой, а представлял собою самостоятельное и большое поэтическое произведение, так сказ., целую богословскую поэму. Древний кондак в его классическом облике — это цепь из 20 — 30 строф, постепенно развивающих одну общую тему. В этой поэме надо различать следующие составные части: начальная строфа, κουκούλιον, написанная одним, необычным для всего произведения, размером; икосы, числом чаще всего 24, написанные одним общим для всех их размером; припев, έφύμνιον, или άκροτελεύτιον, или άνακλώμενον в один-два стиха. Припев этот является последней фразой вступительной строфы, «кукуля». Инициалы всех строк, как икосов, так и кукуля, дают акростих, «краегранесио». Икос, οίκος, по-гречески значит «дом». Как показало научное исследование, кондаки первоначально происхождения сирийского; а по-сирийски «Deth» — дом — может означать и строфа; точно также, как по-итальянски «Stanza» значит и строфа и комната. Таким образом, весь кондак фигурально уподобляется большой постройке, чертогу, построенному по особому плану с множеством отдельных комнат.
  Предание связывает происхождение кондаков с именем преп. Романа   Сладкопевца, современника импер. Анастасия I (491 — 518). Этот поэт был, по-видимому, происхождения сирийского, родом из Верита (Бейрута). Кондаки его представляют сложно построенную богословскую поэму, очень похожую, как это доказал Маас⁷ на проповеди Василия Селевкийского. И действительно, кондаки Романа Сладкопевца во многом схожи с проповедями. Так как их содержание не было связано ни с какой заранее данной темой, как это потом случилось с канонами, привязанными по содержанию своих песен библейским, то кондаки позволяли их автору свободно развивать свою тему. Творческое дарование поэта свободно создавало образы, развивало основную мысль праздника или жития данного святого, богословствовало в стихах.
  Со временем, под влиянием входившего в обиход канона, тоже   литургической поэмы, но уже с заранее данными рамками для каждой песни, приуроченными к песням библейским, кондак постепенно стал уступать место новому облику церковного песнетворчества и был им почти совершенно вытеснен. Древние «илитарии» или «кондакари» сохранили в афонских и синайских книгохранилищах эти перлы творчества Романа, но в богослужебных книгах остались только после 6 песни канона краткий кондак, то есть в сущности прежний «кукуль» или сопровождающий его первый икос. По сравнению с кондаком классического времени наши богослужебные каноны являют яркий пример декаденции как церковной поэзии, так и богословской мысли. Тавтология, иногда сдобренная игрой слов, перифразы псалмических стихов, часто бессодержательные похвалы мученических и преподобнических подвигов святого пришли на смену когда-то богатой по содержанию и богословской остроте и очень замечательной в отношении поэзии красоте кондаков. Невыразимо грустно, что кондак, во всем своем объеме составлявший главное содержание богослужения праздника по уставу Студийскому и еще в XI — XII вв. бывший его украшением, потом был заменен псевдонимными канонами. После первых творцов канонов, Андрея, Косьмы, Феофана и самого Иоанна Дамаскина, составлением канонов занялись писатели второго сорта, более или менее неудачно перефразировавшие образцы предшественников. А кондаки были прочно забыты. Как говорит проф. Миркович: «Роман Сладкопевец изгнан из греческой церкви и сделался достоянием чуждого ему мира, который ему создал целый культ, удивляясь его благочестию и красоте его слов». Поистине, после трудов Мааса и Питры, на Западе увлекаются кондаками, их выискивают по монастырским рукописям, изучают и превозносят их великого автора.
  «Кондак» не есть исключительное наименование подобного рода   богословских, литургических поэм. Песнописатели называли их иногда — и эти названия сохранились в древних рукописях: гимны, поэмы, псалмы, похвалы, алфавитные песни и т.д.
  Наш теперешний кондак, как уже сказано, мало чем отличается от   тропаря. Действительно, при беглом на него взгляде, он, также как и тропарь, говорит о данном празднике или святом. Это и неудивительно, так как перед нами теперь только первая строфа, «кукуль», которая дает только основную тему, а все ее развитие, весь богословский и поэтический узор исчез из внимания современных богомольцев. Но все же при более внимательном сравнении можно заметить и некоторое различие. Как указывает Скабалланович, кондак дает обычно другую сторону празднуемого события, чем тропарь: если тропарь дает картину внешней стороны события, то «кондак — внутренней или наоборот; кроме того, кондак это событие изображает полнее. Примером могут послужить кондаки и тропари Рождества Христова, Крещения, Вознесения, Преображения.
  Самые поздние по происхождению кондаки, это — кондаки и икосы   воскресные. О них упоминается только в рукописях XI в., а нынешнего своего места они не имеют в некоторых рукописях и XVI в., как говорит Скабалланович. Этих воскресных кондаков нет еще в Евергетидском уставе и в Студийском. Их заменял тогда или кондак святого минеи, или седален.
  Современное нам богослужение сохранило полностью весь кондак только в   чине отпевания священнического. Обычный кондак (кукуль) «Со святыми упокой» сопровождается не одним только икосом «Сам Един еси бессмертный», но всеми 24.

Акафист

  Акафист, или «неседальная песнь» — поэтическое произведение, близкое   по своей форме к древнему кондаку, однако от него и существенно отличное. Это тоже большая поэма, состоящая из основного «кондака» с определенным окончанием или припевом и 24 за ним следующих строф, но не «икосов» только, как в древнем кондаке, а попеременного чередования 12 икосов и 12 кондаков; при этом икосы заканчиваются тем же припевом, что и первый кондак, а все остальные кондаки припевом «аллилуиа». Первый из известных «акафистов» написан, вероятно, в царствование импер. Ираклия или, точнее, к 626 году, то есть освобождению Константинополя от нашествия персов. На это есть указание и в самом акафисте: «Радуйся, огня поклонение угасившая».
  Автором этой «неседальной песни» считают или монофелитского патр.   Сергия (610—638), или Георгия Писидийского, хартофилакса св. Софии при импер. Ираклии, или же патр. Фотия, воспевшего эту песнь, якобы, в связи с нашествием Россов (Папандопуло-Керамевс). Литургическое употребление Акафиста предписано нашим Типиконом в 5 субботу Вел. Поста на утрени, т.н. «Похвала Богородицы». У греков Акафист поется иначе: в первые четыре субботы Поста поется он на повечерии по «статиям», то есть раздельно на 4 части; в первую субботу первые три кондака и икоса, во вторую — следующие три и т.д., а в пятую субботу, как и в нашей практике — весь Акафист целиком.
  Иных акафистов наш богослужебный устав просто не знает. Все   неисчислимое множество их, разбросанное по молитвословам, каноникам, акафистникам и т.д. является продуктом позднейшего и, надо сказать, очень упадочного творчества. По своему достоинству еще можно приблизить к Акафисту патр. Сергия разве только Акафист Иисусу Сладчайшему, своим частым и многочисленным повторением имени Иисусова напоминающий Иисусову молитву. Может быть, еще два-три Акафиста могут по своему содержанию выдержать строгую критику литургиста и богослова. Но все бесконечное количество особенно в России распространившихся акафистов есть ни что иное, как убогое и бессодержательное старание перефразировать классический Акафист. В России их распространилось несколько сотен в честь разных икон Богоматери, разным событиям, отдельным святым. Кресту, Страстям, Воскресению Спасителя, несколько на причащение Святых Тайн и т.д. Некоторые из них представляют просто перечисление географических и личных имен князей, святителей и преподобных с очень немногочисленными и малосодержательными похвалами, или же, как в акафисте Страстям Христовым, просто униатским поклонением язвам, гвоздям и пр.
  Внебогослужебное употребление акафистов для домашнего, келейного   молитвенного правила, конечно, не может быть возбранено, хотя надо было бы пожелать, чтобы душа верующего и его эстетическое церковное чувство питалось больше чистой поэзией псалмов, стихир, или (о! если бы удалось восстановить) древних кондаков, чем убогих по содержанию акафистов, составленных часто лицами малоцерковными и богословски безграмотными. Но уже замена акафистом кафизм Псалтири, как это — увы! — часто делается, является просто насилием над уставом, литургической безграмотностью и эстетическим безвкусием.

Стихира

  Стихира, как показывает само название — песнопение, написанное   стихотворным размером или приуроченное к стихам. Современный церковный устав знает несколько видов стихир, различая их по месту, занимаемому ими в круге суточного богослужения. Это:
Стихиры на «Господи воззвах», Литийные стихиры, Стихиры на стиховне, Стихиры на «Хвалитех».   
В древности под именем    τά στιχηρά то есть βιβλία подразумевались учительные книги Ветхого Завета, написанные стихотворным размером; иногда так назывались ветхозаветные песни. Вероятно, что отдельные стихи этих песен и были первоначальных обликом стихир.

1. Стихиры на «Господи воззвах»

  Это те церковные песнопения, что припеваются к отдельным стихам   вечернего псалма «Господи воззвах» (точнее псалмы 140, 141, 129 и 116). В описании синайской утрени, то есть повествовании о посещении патр. Иерусалимским Софронием и Иоанном Моском преподобного Нила Синайского, уже упоминаются припевы на «Господи воззвах» (VI — VII вв.). Они называются в данном случае «тропарями». Название «стихира» еще долго не было твердо установившимся. В XV в., например, св. Симеон Солунский называет еще стихиры «тропарями». Полные списки Савваитского и Студийского уставов уже пользуются термином «стихира». Древние стихиры были короче. Это видно особенно по первым стихирам на «Господи воззвах» в Октоихе. Вообще со временем размер отдельных стихир непомерно возрастает, что особенно заметно в наших славянских, в частности русских, произведениях. Современный устав знает ежедневное употребление стихир на «Господи воззвах». Количество их варьирует в зависимости от степени важности празднуемого события: 6, 8 или 10. В день собора арх. Гавриила (26 марта) поется и одиннадцатая стихира с припевом «Творяй ангелы своя духи...» и только на день Великого Канона, то есть в среду 5 седмицы Великого Поста, к обычным 6 стихирам добавляются еще и особые 24, поемые особым же напевом, так что в этот день на «Господи воззвах» поются всего 30 стихир, и так было издавна. Студийский и Евергетидский Типиконы имели на воскресение только 8 стихир; Студийско-Алексеевский устав — 9.
  Из современных нам 10 стихир воскресной вечерни (точнее, поемых на   Великой вечерне в субботу) можно отметить три группы, а именно:
  Первые 3 воскресные стихиры, наиболее краткие и, следовательно, более   древние. Как замечает Скабалланович, их нельзя приписывать св. Иоанну Дамаскину, как это обычно, по традиции, делается, так как они проще по содержанию, чем песнопения Дамаскина и, кроме того, в некоторых уставах студийских, в которых «стиховные стихиры» подписываются именем Дамаскина, эти первые три на «Господи воззвах» называются «древние». Вторую группу стихир на «Господи воззвах» составляют т.н. «Анатолиевы» стихиры. Что значит это прилагательное сказать не легко. Предполагают некоторые, что это означает имя автора, Анатолия, студийского игумена IX в., или патриарха Константинопольского V века. В пользу этого мнения говорит то, что в Октоихе 4 гласа эти стихиры прямо надписаны: «творение Анатолиево». Но, как говорит Скабалланович, греческое слово άνατολικά едва ли может быть переведено, как это делается в славянских книгах на полях: «Анатолиевы»; это по гречески было бы A­νατολιακά, причем имя автора в надписании всегда выражается родительным падежом, а не прилагательным. Правильнее было бы поэтому читать эти стихиры, как «восточные», как это делается в некоторых редакциях богослужебных книг. Очевидно, это анонимные стихиры, названные так потому, что вошли, вероятно, впервые в службу в восточных Иерусалимских уставах, и не были известны в древнейших студийских типиках. Их не было и в Евергетидском Типике, но зато они попали в итало-сицилийские. «Восточные» стихиры несколько длиннее и содержательнее, чем первая группа. Третью группу стихир на «Господи воззвах» в субботу вечера составляют т.н. стихиры Павла Аморрейского (основателя Евергетидского монастыря †1054). В греческих книгах этих стихир не положено. Содержание их покаянное. Они, в сущности, по уставу, и не могут почти быть исполнены на «Господи воззвах», так как всегда имеются стихиры святого Минеи или отдания, или предпразднества, которые и вставляются, вместо стихир Павла Аморрейского. В наших печатных Октоихах они появились очень поздно, в самом конце XVII в. Последняя стихира в ряду стихир на «Господи воззвах», поемая обычно на «и ныне», носит особое наименование «Догматика», или иногда просто «догмата». Автор их, по-видимому, св. Иоанн Дамаскин. По содержанию они великолепны и исключительно богаты. Они служат лучшим подтверждением того, что наше богослужение, по своему внутреннему содержанию, есть храмовое исповедание в слух народа наших догматов, нашего вероучения и нравоучения.
Скабалланович прекрасно устанавливает взаимную связь содержания всех восьми догматиков.   
  В догматике 1 гласа — догмат воплощения с указанием всемирной славы   Пресвятой Девы в связи с обетованием о семени Жены; догматик 2 гласа показывает отношение ветхозаветных прообразов к новозаветным событиям; в догматике 3 гласа показан образ рождения Господа; цель рождения Господа и сотериологическое значение дано в догматике 4 гласа; в догматике 5 гласа показано приснодевство Богородицы через ветхозаветные прообразы; неслитное и нераздельное соединение естеств в лице Господа дано нам в догматике 6 гласа, раскрывающем, таким образом, сущность Халкидонского верооп-ределения; сверхъестественность и таинственность воплощения раскрыты в догматике 7 гласа; и, наконец, в последнем, 8 гласа, дано нам положительное и краткое изложение этого важнейшего догмата христианства.
  Таким образом, при внимательном слушании этих поучительных стихир,   христианин во время богослужения посвящается в таинственные глубины нашей веры.

Литийные стихиры

  Они поются при выходе священнослужителей в притвор на литию. В   некоторых праздничных последованиях положены особые литийные стихиры, которые и поются. Но в обычный воскресный (недельный) день, когда нет никаких стихир на литии, они заменяются храмовыми стихирами, т.е. в честь храмового святого. Устав не указывает, какие именно. В службе 1 гласа добавлено, что поются, кроме храмовой стихиры, и стихиры Павла Аморейского (что и понятно, так как на своем месте на «Господи воззвах» они обычно вытесняются дневными стихирами Минеи), или что настоятель изволит.

3. Стихиры «на стиховне» или «стиховны»

  Они названы так потому, что присоединяются не к повседневному псалму, а   к особым стихам, приуроченным к данному дню или празднику. По Симеону Солунскому они названы так, ибо литийные стихиры не имеют стихов. В субботу вечера, например, к стиховнам служат припевом стихи:
(«Господи воззвах», на вечерне или «Всякое дыхание» на утрене)   
«   «Господь воцарися, в лепоту облечеся
Ибо утверди вселенную, яже не подвижится   
Дому Твоему подобает святыня. Господи, в долготу дний»   
В будние дни:   
«   «К Тебе возведох очи мои. Живущему на небеси. Се яко очи раб в руку господий своих, яко очи рабыни в руку госпожи своей: тако очи наши ко Господу Богу нашему, дондеже ущедрит ны»«.
»   «Помилуй нас, Господи, помилуй нас, яко по многу ис-полнихомся уничтожения. Наипаче наполнися душа наша поношения гобзующих, и уничтожения гордых»«.
На Успение Пресвятой Богородицы:   
»   «Воскресни, Господи, в покой Твой, Ты и кивот святыни Твоея»«.
»   «Клятся Господь Давиду истиною, и не отвержетсяея»«.
«Стиховные» стихиры поются не только на вечерне, но также и на повседневной утрене, и в таком случае они имеют стихи:   
«   «Исполнихомся заутра милости Твоея, Господи, возра-довахомся и возвеселихомся: во вся дни наша возвесе-лихомся. За дни, в няже смирил ны еси, лета в няже видехом злая, и призри на рабы Твоя, и на дела Твоя, и настави сыны их»«.
»   «И буди светлость Господа Бога нашего на нас, и дела рук наших исправи на нас, и дело рук наших исправи»«.
  На вечерне стиховные стихиры торжественнее и значительнее по своему   содержанию, чем стихиры на «Господи воззвах». Также и на праздники, в частности, на Пасху, на Рождество и др. Происхождение «стиховен» достаточно древнее. В синайской утрене VII века уже имеется одна стиховна, называемая там «Тропарь на Свете Тихий или на Сподоби Господи». «Стиховнами» они названы в уставах IX в. и встречаются уже в том же числе, что и в наше время. Воскресные стиховны, называемые «стихирами по алфавиту», напоминают первую главу трех стихир на «Господи воззвах». Приписываются они св. Иоанну Дамаскину, как о том свидетельствуют уставы студийские в южно-итальянской редакции и типики грузинские. Некоторые греческие иерусалимские уставы их именуют «восточные по алфавиту».

Хвалитные стихиры

—    είς τούς άίνους, названные по имени «хвалитных псалмов» (148, 149, 150). Эти псалмы призывают всю тварь к торжественному прославлению Господа, почему и приуроченные к ним стихиры по содержанию торжественны и полны славословия. В архитектонике нашего суточного круга это особенно заметно и показательно. Вечерня начинается с покаянно-скорбных стихир на «Господи воззвах»; несколько более величественны стихиры «стиховные», однако, все это в тонах ветхозаветных, преобразовательных, как и соответствует вечернему богослужению. Утреня, начинающаяся тринитарной доксологией «Слава Святей, Единосущной...» и по существу уже более близкая к новозаветному благовестию, нарастает в своем настроении через весь канон и чтения, и к моменту хвалитных достигает своего апогея. Это — самая торжественная часть утрени.
Это заключительная часть утренней синагогальной    молитвы (Скабалланович). С древнейших времен она входила в состав христианского утреннего богослужения, чему доказательством служит их наличие и в римо-католической утрени в виде «laudes» и у всех восточных диссидентов: коптов, армян, несториан, иаковитов. В утреннем богослужении VII века эти стихиры уже присутствуют под именем «тропарей». Позднейшие типики, как Константинопольский Студийский, так и Савваитский Иерусалимский их содержат. Воскресные стихиры предписаны даже в увеличенном числе — восемь.
  Как особенно торжественные, эти стихиры имеют свой нарочитый «славник»   в воскресные дни и свое всегда одно и то же «и ныне» — «Преблагословенна еси...» «Славник» носит особое наименование «евангельской» стихиры, так как подобно эксапостиларию (о чем ниже), он пересказывает содержание утреннего воскресного Евангелия. Автором их считают императора Льва VI Мудрого (886 — 911). Если почему-либо при сочетании праздника, имеющего свой «славник», евангельская стихира уступает ему место, то все же она не отпускается совсем. Ее положено исполнить в конце утрени, перед оглашением преп. Феодора Студита.

Канон

  Канон — наиболее поздний облик византийского песнетворчества, в   настоящем своем объеме и формах закончившийся в VIII — IX вв. Это сложная цепь разных ветхозаветных гимнов, переплетенных с христианскими песнопениями. Этот тип гимнографического творчества полюбился византийским писателям; первые попытки составления канонов легко нашли себе подражателей, и очень быстро каноны заняли в богослужебном обиходе первенствующее место, совершенно вытеснив из употребления кондаки. Трудно сказать, в чем секрет такого успеха. Нельзя, однако, не признать, что в большом числе случаев позднейшие подражания первым образцам оставляют желать многое; необходимость придерживаться одной определенной формы и мерки зачастую придают отдельным тропарям и даже песням канона характер малосодержательных похвал данного лица или события. С вопросом о канонах встает ряд параллельных тем, разрешение которых важно для литургиста: это связь канонов с библейскими песнями, история канонов, состав канона; кроме того, весьма поучительна история научной разработки канонов и в связи с этим — история греческой гимнографии вообще.
  Библейские песни, о которых было сказано выше довольно кратко,   представляют собою обоснование канонов. Надлежит ознакомиться с их содержанием и с взаимной связью между этими песнями и песнями наших канонов. Всего в Библии записано 12 песен, но песни Деворы (Суд. V гл.) и Езекии (Ис. 28:11-20) не вошли никак в богослужение наше и, таким образом, десять песней составляют фон нашего канона. При этом некоторые песни соединились в одну, а некоторые, наоборот, разделились. Схематически это выглядит так:
Песнь Моисеева (   Исх. 15:1-19) дала 1 п. канона (Вт. 32:1-43) Анны (I Цар. 2:1-11) Аввакума (Авв. 3:1-19) Исаии (Ис. 26:9-19) Ионы (Ион. 2:3-10) Трех отроков составила две песни канона, а именно (Дан. 3: 26-56) дала 7 п. канона, а (Дан. 3:67-88) Богородицы (Лк. 1:46-55) не создала отдельной песни канона, вошла неизменной частью и целиком во все почти дни года, как т.н. «Честнейшая», стоя щая между 8 и 9 п. канона. Захарии (Лк. 1:68-79) дала 9 п. канона.
  Скабалланович замечает: «Песни расположены в каноне приблизительно в   хронологическом порядке; только песнь Аввакума переставлена с песнью Ионы, может быть, чтобы для 6 песни канона, как заключительной в отделе, взять более трогательную библейскую песнь. При этом нельзя не заметить, что песни радостные заняли нечетные места, а скорбные — четные (ср. Шестопсалмие), исключая песни 7 и 8, где для этого принципа пришлось бы конец песни поставить раньше начала...»
  Обличительная песнь Моисея из Второзакония, по своему характеру   составившая тему второй песни канона, приурочена только ко времени Великого Поста, так что в большую часть церковного года в каноне отсутствует вторая песнь.
  Эти упомянутые девять библейских песен (или, точнее, восемь, так как   песнь Богородицы стоит совсем особняком) дали темы авторам канонов для составления отдельных песен оного. Это совсем очевидно из содержания т.н. «ирмосов», которые очень часто составлены из отдельных выражений данной библейской песни, или даже целиком ее воспроизводят. Как пример можно привести: «Помощник и покровитель бысть мне во спасение, сей мой Бог и прославлю Его, Бог Отца моего и вознесу Его, славно бо прославися», или «Вонми небо и возглаголю»,... Иногда эта связь — не буквальная, но все же идеологически вполне выдержанная, как например: «Водного зверя во утробе длани Иона крестовидно распростер, спасительную страсть проображаше яве...», или «Образу златому на поле Деире...» и т.д. Но весьма часто никакой связи, ни буквальной, ни по содержанию в том или ином ирмосе не сохранится, как например, в таком случае, как наиболее частая в году катавасия: «Отверзу уста моя и наполнятся духа и слово отрыгну Царице Матери и явлюся светло торжествуя и воспою радуяся Тоя чудеса». Или: «Царю царей, яковый от яковаго един слове происшедый...»
  В идеале, который предстоит перед творцом канона, тема библейской   песни должна быть выдержана не только в ирмосе данной песни, но и во всех ее тропарях, что, само собой понятно, невозможно. Кроме верности библейскому содержанию песни, автор ведь должен вложить в данную песнь канона и прославление святого сегодняшнего дня или празднуемого события. Иногда это делается мастерски, особливо, когда к тому есть прямая связь; чаще же приходится прибегать к натяжкам или игре слов, как например: Пелагея и πέλαγος — пучина; еще же чаще никакой связи идей найти невозможно, и никакая игра слов помочь не может автору, обязанному во что бы то ни стало вставить прославление какого-нибудь преподобного или иконы Божией Матери в рамки темы о переходе через Черное море или пребывании Ионы во чреве кита. Весьма часто поэтому авторы должны влагать в уста своих «героев» те или иные выражения данной библейской песни; в 8 песни поэтому очень многие мученики, преподобные, святители и благоверные цари неизменно «вопиют»: «Вся дела Господня Господа пойте и превозносите во вся веки». Это указывается потому, что при писании кондаков Роман Сладкопевец или иные авторы, не будучи связаны никакой темой, кроме той, которая ими прославлялась, свободно развивали свои мысли, богословствовали, творчески провещавали о том или ином событии или лице. Они вышивали подчас смелые узоры, создавали свои образы, не боялись полетов своего поэтического дарования. Творец канона не может быть так свободен и всегда его язык и перо связаны этими девятью библейскими сюжетами: переходом через Черное море для 1 песни, обличением иудеев для 2, пророком Аввакумом для 4, Ионой для 6 и т.д. Понятно поэтому, что богословское и поэтическое качество канонов по сравнению с кондаками более слабо. Бесспорно, что плоды поэтических вдохновений Дамаскина, Косьмы, Андрея и Феофана для прославления великих Господских или Богородичных праздников находили свои прекрасные образы в некоторых песнях канона; но при подражании их учениками и последователями связь Ветхого Завета и церковно-исторического события улавливалась гораздо меньше и малоталантливее, и эти каноны, т.е. большинство их, в наших Минеях представляют собой натянутые сравнения, игру слов или часто просто риторические ухищрения. Да и нельзя просто требовать, чтобы на все дни церковного года для всех мучеников и преподобных, жития и подвиги которых так, в общем, мало отличаются одни от других, находились вечно новые обороты, образы и краски, обязательно к тому же связанные с этой именно библейской темой.
  Кроме этой связи по содержанию, устав церковный связывает и   употребление песней канона с библейскими песнями. Библейские песни не только послужили темой авторам канонов, но, наряду с песнями канона, употребляются и по сию пору в церковном богослужении. Стихи библейских песен служат так сказ. припевами к отдельным ирмосам и тропарям канона. Библейские песни употребляются в трояком виде:
  в целом их виде в Великий Пост (но не все ежедневно), в сокращенном — в   будни, и еще в более сокращенном — в воскресения, праздники, пред- и попразднества и в субботы (Скабалланович).
  Но почти повсеместная практика упразднила употребление стихов   библейских песен, кроме как в Великий Пост. Их заменили особыми сокращенными припевами в честь празднуемого лица или события: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе», или «Помилуй мя, Боже, помилуй мя», или «Пресвятая Богородица, спаси нас», или «Преподобный отче... моли Бога о нас».
   Второй вопрос, который возникает в связи с темой о богослужебных  канонах, это вопрос об их возникновении и историческом развитии. Положительно установленной даты их появления история не знает. Следует вспомнить, что ранее христианское богослужение знало употребление отдельных библейских песен, как о том сказано было выше. Но никаких данных о церковно-богослужебных канонах мы не имеем до VII века. Первое положительное свидетельство, по-видимому, является в известном описании Синайской утрени. Там же упоминаются «тропари», припеваемые к 8 песни библейской. Скабалланович предполагает, что в то время на Синае все библейские песни пелись просто, со своими припевами, тогда как для 8 уже существовали особые припевы. «Если так — говорит он, — то первоначальной формой канона был однопеснец. Однопеснец постепенно возрос до двупеснца через присоединение к 8 песни 9: одна грузинская Минея IХ в. на большинство дней года имеет двупеснцы из 8 и 9 песни, давая полные каноны только на величайшие праздники и трипеснцы для триодного периода. Кроме 8 и 9 песен, постепенно стали присоединять тропари и к рядовой песни дня, в понедельник к 1 песни и т.д.; так возник трипеснец, который, подобно двупеснцу, некоторое время был, должно быть, исключительною формою канона; след такой практики — нынешние трипеснцы на повечериях в предпразднества Р. Х., Богоявления и особенно Преображения». Это мнение нашего ученого литургиста особенно важно для истории творчества богослужебных канонов.
  Предание довольно долгое время считало первым автором этой новой формы   церковной поэзии патриарха Иерусалимского св. Софрония. Но, как доказывает Карабинов, в своей «Постной Триоди» (стр. 97), трипеснецы, приписывавшиеся Софронию, в действительности принадлежат преп. Иосифу Песнописцу, IX в. По-видимому поэтому, основоположником этого нового вида богослужебной поэзии надо считать св. Андрея Критского (650—726)⁸. Самым знаменитым его творением в этой области надо признать «Великий канон», исполняемый в четверг 5 седмицы Вел. Поста целиком и в первые четыре дня первой седмицы, разделенный на четыре статии. Великим он назван по своей длине: всего по 250 строф или тропарей. Каждому стиху библейской песни соответствует тропарь канона. Замечательно то, что ирмосы канонов св. Андрея почти буквально повторяют библейскую песнь («Помощник и покровитель...» или «Вонми небо...») или ее очень близко перефразирует. Ирмос, по-видимому, есть изобретение самого св. Андрея. Это важно для вопроса о составе канонов. Как уже было указано, этот новый облик церковный поэзии очень быстро нашел себе подражателей. За Андреем Критским на этом поприще подвизаются: свв. Иоанн Дамаскин, Косьма Маиумский, Стефан Савваит, Феодор Студит, Иосиф Песнописец и ряд других менее известных и даровитых авторов.
  Для времени св. Андрея Критского характерно, что 2 песнь в его канонах   еще не исключалась; каноны всех праздников ее имели. Примером может послужить канон Лазаревой субботы. Сохранил ее и Дамаскин⁹. После, когда ее стали уже пропускать, это обнаружилось в акростихах; например из Κήμεντος получилось бессмысленное «Ктщеуго»;. Косьма Маиумский уже не писал 2 песен. Во время св. Андрея Критского песни канона содержали обязательно предпоследним тропарем из «Слава» — троичен, а последним, на «и ныне» — богородичен. Св. Иоанн Дамаскин сохраняет только богородичные тропари, исключая часто «славники» с троичным содержанием. Косьма Маиумский исключает уже и богородичные. Характерным отличием творчества св. Иоанна Дамаскина является сравнительная краткость его канонов в отличие от св. Андрея. Если этот последний старался подыскать для всех стихов библейской песни соответствующее количество тропарей своего канона, то Дамаскин часто ограничивался двумя-тремя тропарями. Сначала количество тропарей в канонах не выдерживалось с абсолютной строгостью. С X-XI веков все типики, как Иерусалимские, так и Студийские, стали вводить определенное число тропарей и этим измерять важность праздника¹⁰. Еще одним любопытным отличием творчества св. Иоанна Дамаскина являются его знаменитые каноны на Рождество, Богоявление и Пятидесятницу, написанные ямбическим триметром и приближающимся в этом отношении к древним образцам греческой поэзии. Это — последняя попытка реставрации древних традиций в церковном песнетворчестве. Подражатели св. Андрея, св. Косьмы и св. Иоанна Дамаскина уже не имели тех дарований и того вдохновения, которыми обладали эти авторы. В песнетворчество проникло подражание, содержание стало очень часто заменяться внешней формой, увлечением акростихами, игрою слов и пр. В канонах, как говорит Миркович, преобладает более совершенная техника в ущерб поэтической силе. Это то, что заметно отличает каноны, как тип песнетворчества, от кондаков. Связанность формою и темою библейских песен придала канонам, при видимом единстве их внешнего облика, несравненно большую бледность содержания и, главное, поэтической силы. Кроме того, и богословское содержание канонов позднейшего времени почти ничтожно, чего нельзя сказать о канонах Андрея, Косьмы и Дамаскина на большие праздники и в особенности о кондаках, часто являющихся законченными симфониями на определенные богословские темы.
  Кроме ослабления связи между библейскими песнями и содержанием   церковных богослужебных канонов, надо указать и на постепенное вытеснение стихов библейских песен из богослужебного употребления и замены их особыми припевами, как это было уже выше указано. Когда этот обычай появился, сказать с точностью трудно, но в памятниках XVI века уже эти припевы известны. При этом великие праздники имели свои нарочитые, так сказ. индивидуальные запевы, напр. на Рождество — «Слава, Господи, Рождеству Твоему...», на Богоявление — «Слава, Господи, крещению...» Во всяком случае, это вошло и в старообрядческие типики; при этом старообрядцы сохранили эти индивидуальные для праздников запевы: «Слава вознесению, преображению, сретению» и т.д., тогда как у нас возобладали унифицированные запевы для Господских праздников: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе», или для Богородичных — «Пресвятая Богородице, спаси нас».
  Первые воскресные каноны Октоиха, как утверждает Скабалланович,   несомненно принадлежат св. Иоанну Дамаскину. Крестовоскресные каноны более позднего происхождения, но в списках уставов XIII века они уже упоминаются. Богородичные каноны в недельные дни происхождения иерусалимского и неизвестны студийским и евергетидским типикам. Вообще надо сказать, что Октоих в смысле своего состава претерпел значительные изменения: менялись тропари, их количество, их место, менялись ирмосы и т.д. Вообще же критическая работа над нашими богослужебными книгами еще ждет своего православного исследователя. Запад уже этим интересуется и начинает работу в этой области; мы же пребываем в лености и неведении. Нас это просто не интересует; тогда как, если внимательно сравнить книги греческие и славянские, то несовпадение между ними есть очень частое и неисследованное явление.
  Третий вопрос, интересующий нас в канонах — это состав канона.   Библейская песнь послужила основанием и темой для песен канона. Некоторых писателей она заставляла придерживаться почти буквально, другие, позднейшие, стали отступать от этого правила. Теперь, когда исполнение библейских песен вышло из употребления¹¹, канон сделался чем-то почти совсем независимым и обособленным.
В современном их облике каноны состоят из следующих основных частей:   
девять   ¹² песен, каждая песнь составлена из: «ирмоса, тропарей, катавасии» стихи библейских песен, припевавшиеся раньше к каждому тропарю, заменились вышеуказанными припевами. акростих, или краегранесие, не имеющий никакого употребления, но важный часто для определения автора канона или времен его составления.
  Количество песен в каноне, как это уже было указано, изменилось со   временем. Началось, по-видимому, с однопеснца, потом стали возникать дву-, три- и четверопеснцы; наконец, со св. Андрея Критского вошли в употребление полные каноны, соответственно числу библейских песен, в девять песен. В сущности, и тут число девять не постоянно; Великим Постом вторая песнь поется, тогда как в иное время года она почти всегда отсутствует; кроме того, песнь Богородицы, пребывая постоянно неизменной, занимает свое особое место между восьмою и девятое песнями. Иногда эта последняя, в случаях, когда «Честнейшую не поем», заменяется особыми «задостойниками» или величаниями празднику в настоящем смысле этого слова. Величания, поемые во время полиелея, есть принадлежность только русской и сербской церковных практик, тогда как греческий типик их не знает. Под «величаниями» у греков понимаются именно эти запевы к девятой песни, «егда Честнейшую не поем». Время Четыредесятницы, время Триоди, предпразднественные дни Рождества Христова, Богоявления, один день перед Преображением и некоторые дни Цветной Триоди знают и теперь употребление сокращенных канонов в две, три и четыре песни; при этом 8 и 9 поются всегда, а третья или четвертая припеваются к ним в зависимости от дня седмицы.
Каждая песнь канона имеет своими составными частями особые строфы: ирмосы, тропари и катавасию.   

Ирмос

Ирмос, от    είρμός — связь, ряд или от глагола ει— нанизывать, ставить в ряд, в связь с чем-либо. Для уяснения себе этого надо помнить, что авторы наших церковных песнопений были не только поэтами, но и композиторами — мелодами. Творя свое поэтическое произведение, такой автор писал и соответствующую мелодию для него, вполне ему отвечающую. Единство авторства поэтического и музыкального объясняет и целостность по духу и настроению этих древних церковных песнопений. При этом авторы старались выдержать свои поэтические творения в строгой зависимости от правил метрики и ударения. Соблюдалось количество слогов, качество их (длина или краткость) и соответственная мелодия. При переводе песнопения с греческого на другие языки (арабский, славянский и пр.) исчезало это строгое соответствие метрики и мелодии. Переводные произведения естественно не сохранили всех этих достоинств оригинала. В особенности этого нельзя оценить в таких перлах церковного песнотворчества, как ямбические триметры св. Иоанна Дамаскина на Рождество, Крещение и Пятидесятницу. Ирмос и является в этом отношении известным образом, — и в смысле метрики, и мелодии, и в идеальном понимании, — и в смысле содержания. Поэт, составляя свои ирмосы, давал себе, так сказ., известный образец метрический и мелодический для своей песни, для всех ее тропарей. Кроме того, по крайней мере в первое время творчества канонов, то есть в эпоху Андрея Критского, отчасти Косьмы и Дамаскина, ирмос бывал и более или менее близким воспроизведением стиха библейской песни. Иногда это было почти буквально¹³, или близко по содержанию¹⁴, или более или менее удачные варианты той же темы¹⁵. Из сказанного явствует, что ирмос есть идеологическая связка между данной песнью канона и песнью библейской; он является и музыкальной, и метрической связкой и образцом для всех тропарей данной песни канона. Все тропари должны были бы и в смысле ударения, количества слогов и напевов быть приставленными в ряд к данному ирмосу, быть на него нанизанными.

Тропари

  Тропари песен канона являются поэтому строфами данной песни,   долженствующими приспособляться и по метрике, и по мелодии к своему ирмосу; кроме того, в идеальном своем значении, они должны и по содержанию как-то отвечать содержанию данной песни. Это значит, что, прославляя какое-либо событие из жизни Господа или Богородицы, или память какого-либо святого, тропари первой, например, песни¹⁶ должны идеологически связываться с переходом через Черное море; в 6 они должны иметь ту же идеологическую связь с пребыванием Ионы в чреве кита; в 7 и 8 — с отроками в пещи вавилонской и т.д. Понятно, что выдерживаемая у хороших поэтов метрическая и мелодическая связь в греческом тексте, уже пропадает в славянском или арабском; что же касается до содержания, то и самые изобретательные поэты должны были от этого волей-неволей отказаться. Это и объясняет, что на самом деле только Андрей Критский выходил еще с честью из этого задания, а даже такие большие поэты, как Косьма и Дамаскин, весьма значительно отступали от темы библейских песен при составлении своих канонов.

Катавасия

  Катавасия — в сущности есть ни что иное, как тот же ирмос, но не   начинающий собою ряд тропарей данной песни, а ее заключающий». Происходит это выражение от καταβαίνω — спускаться, сходиться, так как «катавасии» в монастырском обиходе исполняются не одним ликом (хором), как это бывает с ирмосами, а обоими вместе. Оба хора сходят со своих возвышений, выстраиваются на середине храма и вместе поют этот заключительный ирмос. Возможная при этом «сходе» несогласованность и путаница объясняют происхождение того насмешливого, уничижительного значения, которое этому слову часто придается в общежитии, как путаница, беспорядок. Катавасия имеет свои уставные уточнения и требования в нашем типике. Так, в особо большие праздники катавасией служит начальный ирмос, который в таком случае повторяется. В меньшие праздники — это ирмос близкого ему праздника, часто следующий за ним по времени в круге церковного года; напр., с Введения начиная, катавасией является ирмос следующего праздника, Рождества — «Христос рождается...»; с Вознесения — ирмос Пятидесятницы — «Божественным покровен...»; с 1 августа — ирмос Воздвиженского канона «Крест начертав». В будние дни это обычно ирмос последнего канона; то есть в обычный день, когда поется один канон Октоиха с двумя канонами Минеи, катавасией служит ирмос второго канона Минеи. Катавасия, кроме того, бывает рядовая, то есть после каждой песни; или же в будние дни только после 3, 6, 8 и 9. Древние студийские уставы не всегда называли катавасию именно этим именем, а просто «ирмосом»; иногда даже «ипакои». Евергетидские типики уже говорят «катавасия» Как любопытная подробность греческой богослужебной практики в наше время является пением катавасии не после каждой песни канона, а сразу всех песней 1 — 8 после 8 песни. В обычные воскресные дни, не попадающие в периоды пред- и попразднества, а также и не осложняемые празднованиями каких-либо особых святых, устав положил петь рядовую катавасию в виде ирмосов богородичного канона «Отверзу уста моя..»
  Как уже было указано выше, сочетание ирмоса и тропарей канона с   стихами библейских песен стало постепенно вытесняться в богослужебном обиходе и, вместо этих стихов, к строфам канона стали присоединяться просто соответствующие запевы в честь Господа, Богородицы, ангелов, Предтечи или других святых, или же просто покаянного содержания «помилуй мя. Боже, помилуй мя».

Акростих

  Акростих или «краегранесие», «краестрочие» представляет собою   характерную отличительную особенность нашей гимнографии, в частности, творчества канонов. Акростих заимствован из нехристианской поэзии и очень древнего происхождения. Это — чисто внешнее, техническое украшение канона, или иной гимнографической поэмы. Он обычно, при сочетании начальных букв только ирмосов или только тропарей, или и ирмосов и тропарей вместе, дает какую-либо фразу, относящуюся к тому же празднуемому событию, или же очень часто, что особливо ценно, открывает имя автора канона. Не имея никакого богослужебного употребления и никак не выделяясь заметным образом для слуха молящихся, он, тем не менее, важен, как свидетельство о времени написания или же о самом поэте. Ясно, что «краегранесия» заметны и доступны только в греческом оригинале песнопений.
  Четвертый и последний вопрос, который интересен в связи с канонами,   это история научной разработки греческой церковной поэзии или, точнее, одна только фаза в этой истории, а именно научное открытие кардинала Питра, пролившее иной свет на историю нашего церковного песнетворчества.
  Как это ни покажется странным, но греческая церковная поэзия была   «открыта» только очень недавно и то благодаря научным трудам кардинала Питра. До него не знали даже о существовании этой поэзии. Любопытным и полезным очерком может послужить статья проф. А. Васильева в «Византийском Временнике»¹⁷ под заглавием «О греческих песнопениях». Из слов этого ученого ясно, что вопрос о форме наших церковных песнопений долгое время был совершенно неведом для науки. Бернхарди¹⁸ считал, что вообще в Византии поэзии не существовало; она застыла в схоластике. Ни Лев Аляций (1586—1669), ни Бароний не знали о существовании стихотворных форм греческого богослужения. Ученые того времени (Вагнер, 1649) считали, что гимны Миней написаны прозой, а другие (Гретсер), что «закон греческой гимнографии — это произвол». Знаменитый Гоар (1601—1653) писал: «Греки запоминают твердо общие по словам и напеву песнопения и к последним, как к образцам, применяют другие песнопения, состоящие из одинакового с ними числа слогов». Это уже шаг вперед в понимании нашей гимнографии. Но тем не менее, даже после открытия кардинала Питра, наш соотечественник иезуит кн. Гагарин уверял, что песнопения греков написаны прозою.
Жан-Батист-Франсуа Питра   ¹⁹ много путешествовал с научной целью в Англии, Бельгии, Голландии, Италии. Он издает ряд замечательных сборников новооткрытых документов и неизданных актов. Для пополнения своих научных богатств он решается ехать в Россию, хотя, как сам признается в своих письмах, боится там преследований его, как католика. Он отправляется в С.-Петербург и обосновывается там в доминиканском монастыре св. Екатерины. Предварительно он пробыл некоторое время в Москве, имел беседу с митроп. Филаретом. С сентября 1859 г. по январь 1860 г. он работал в Московской Синодальной библиотеке. В Лавре он имел беседу с прот. Горским и архим. Леонидом. В этих своих трудах он нашел рукописные «кондакари» Романа Сладкопевца, сначала на Рождество Христово, на память св. архиепископа Стефана и на день Страшного суда; потом им были найдены и другие экземпляры подобных кондакарей: один в библиотеке Корсиньи, один в Турине и, наконец, четвертый на о. Патмосе. В той рукописи VIII в., которую он нашел в Петербурге, он и напал на «ключ», открывший ему секрет греческого церковного стихосложения. Ему стало ясно, что греческие богослужебные песнопения — не проза, а написаны особым размером, по строгим законам и соответственно известному ритму и метру.
  Им была найдена схолия грамматика Феодосия Александрийского, в которой   дано правило для составления церковных песнопений. Оно звучит по-гречески: Ἐάν τις θέλη ποιησαι κανόνα, πρωτον δει μελίσαι τόν είρμόν, είτα έπαγαγειν τά τροπάρι&#