Движение «умных наркотиков» возникло в результате ряда самых тщательно продуманных приколов в вирусной истории. Отказавшись от прямых действий против тех, кто подавляет культурную иммунную реакцию на СПИД, это движение взамен активно использовало приемы нейролингвистического программирования, маркетинга и пиара для атаки на целое множество мишеней в медицинском истеблишменте и общей парадигме здравоохранения. К чести вируса «умных наркотиков», трудно даже начать осмыслять его силу, не углубившись в детальное обсуждение промахов PDA (Food Drug Administration — Управления по контролю за продуктами, лекарствами и фармацевтической промышленностью) и самой фармацевтической промышленности. Конструкция вируса отличается «самоподобием» — чтобы понять любой из его уровней, приходится разобраться во всех остальных. Хотя все вопросы, мотивировавшие создание вируса «умных наркотиков», имеют жизненное значения для продолжения нашей культуры, давайте взглянем на мемы «умных наркотиков» с точки зрения стратега и выберем те, что нам нужны, предоставив вирусу вести нас за собой.
Вирус «умных наркотиков» был изобретен Джоном Моргенталером и его партнером, который называет себя М.Э. Килла Уайт-Пиллоу (Убийца-белая подушка). Моргенталер и Уайт-Пиллоу знали друг друга с той поры, когда вместе изучали нейролингвистическое программирование. Они переехали в пригород Сан-Франциско, и на солнечной улице, где в других опрятных плановых жилищах с тремя спальнями обитают молодые семьи, основали штаб-квартиру «подпольной» организации, которой предстояло ни больше ни меньше, как изменить облик американской медицины.
«Нашим первоначальным намерением было попытаться помочь больным СПИДом, облегчив им доступ к экспериментальным лекарствам», — объясняет Уайт-Пиллоу, харизматичный, высокообразованный и имеющий необычайно много полезных связей фармацевтический активист. Он и Моргенталер работали со СПИД-активистскими «клубами покупателей», добивавшимися импорта и получения формул препаратов, еще не разрешенных к использованию в Соединенных Штатах. Мотивы, которыми руководствовалось FDA при выработке своих законов, казались в лучшем случае весьма подозрительными. Многие лекарства, эффективность которых против определенных аспектов СПИДа была доказана экспериментами в лабораториях и на практике в Европе — например, субстанция под названием DHEA — были запрещены в Соединенных Штатах. Чтобы лекарство могло быть на законном основании выписано в Соединенных Штатах, FDA должно одобрить его использование для лечения какого-либо конкретного заболевания. Чтобы получить такое одобрение FDA, фармацевтическая компания должна потратить около десяти лет и несколько сот миллионов долларов на проведение ряда клинических исследований. Если одобрение дано, компания, владеющая патентом на препарат, получит исключительное право торговать им в течение определенного периода времени, чтобы возместить затраты на исследование и получить дополнительный доход.
Проблема с такими веществами, как DHEA, заключается в том, что никто не оформил соответствующего патента или срок действия патента истек. (Порой потенциальная польза препарата обнаруживается лишь спустя многие годы после того, как он был синтезирован.) Ни одна коммерческая компания не имеет причин тратить миллионы долларов для получения санкций FDA, если не может сохранить исключительные права на лекарство. Вместо этого фармацевтические компании тратят деньги на исследование и видоизменение молекулы DHEA, чтобы найти производное, аналогичное по действию вещество. Тем временем клинические испытания веществ, которые не могут быть запатентованы, репрессируются — в нескольких случаях сотрудникам лабораторий было в судебном порядке запрещено публиковать результаты исследований, чтобы жертвы СПИДа не обратились к этим веществам для облегчения своих страданий.
Под нажимом СПИД-активистов FDA было вынуждено создать лазейку в законодательстве, позволяющую агентству по своему усмотрению даровать людям с неизлечимыми заболеваниями право импортировать лекарства из других стран. Ну и что, спрашивается, в этом плохого?
«Это совершенно противоречит Закону об импорте продуктов, лекарств и косметических средств», — объясняет Стивен Фаукс, редактор «Smart Drugs News» («Новости умных наркотиков»), издания, выпускаемого организацией, дружественной Моргенталеру. — Заставляя вас нарушать закон, создавая ситуацию, в которой человек может получить то, что хочет, лишь нарушив закон, вместо того чтобы просто отменить его, они автоматически создают нацию правонарушителей. Они делают это, чтобы создать тоталитарное государство. Из вас делают преступника».
Точка зрения Стивена была должным образом воспринята Уайт-Пиллоу и Моргенталером. Они знали, что FDA может по своему усмотрению навязывать законы тем СПИД-активистским «клубам покупателей», которые играют не по правилам Управления. Они знали, что пресловутая лазейка в законодательстве помогала «клубам» на первых порах, но в конце концов приносила вред. Они решили, что единственной по-настоящему действенной тактикой будет создать медиа-вирус, способный сокрушить всю систему и изменить общественное восприятие медицины.
«Вирус — это нечто, идеально приспособленное для выполнения специфической работы, — говорит Уайт-Пиллоу, — а работа его — войти в клетку вашего тела и сказать ей: „Скопируй меня“. Вот что такое вирус. Это его единственная задача. Так что мы начали по-разному примеряться к этой идее, придумывая, как войти людям в мозг и сказать: „Скопируй меня. Реплицируй меня. Передай эту идею дальше“».
Идея термина «умные наркотики» возникла вскоре после того, как Моргенталер и Уайт-Пиллоу узнали, что DHEA, на которое так молились больные СПИДом, оказалось также «веществом, улучшающим познавательные способности», то есть делало людей умнее.
— Я и вправду считаю, что значительная часть вирусной силы «умных наркотиков» скрывается в их названии, — гордо говорит Моргенталер. — «Умные наркотики». Именно это привлекло такой интерес журналистов.
— Я смотрел ТВ, и там что-то говорили об «умных бомбах», — Добавляет Уайт-Пиллоу, — и я повернулся к этому здесь сидящему типу и сказал: «Как насчет „умных наркотиков“?» Он сказал «Йе-е!», и тогда-то все и началось.
Но все было не так просто. Они остановились на этом названии, потому что оно отвечало целому ряду сложных вирусных требований. Уайт-Пиллоу объясняет название с точки зрения маркетинга:
— «Позиционирование» связано с тем, какую позицию ваш товар должен занять в сознании покупателей. Типа «безумно вкусно». Люди имеют представление о том, что это значит. Этот слоган на самом деле ни черта им не сообщает. В нем нет никакой информации. Человек ее домысливает сам. У людей в мозгу есть ниша для «кока-колы — это безумно вкусно», но нет ниши для «то-то и то-то улучшает познавательные способности». В конце концов Джона посетило озарение, что если нужно занять позицию там, где пока что нет никакой позиции, мы должны взять слово, которое люди знают и которое вызывает у них отрицательные эмоции, например, «наркотики», и другое, «положительное» слово, например, «умный» — и тогда вы на крючке. Были просто две несовместимые ниши, и вдруг они пересекаются. Человек, который слышит это, страшно озадачивается.
— Реакцией становится замешательство, — продолжает Моргенталер. — Это подход НЛП [нейролингвистического программирования]. Умные наркотики? Люди мгновенно впадают в озадаченное состояние, которое, как доказал гипнотизер Мильтон Эриксон, есть открытое состояние. Он использовал технику замешательства, чтобы вводить людей в кратковременное состояние, когда они пытаются разобраться, что происходит, и тогда он вводил им в сознание гипнотическую команду или намек. Это называется «открытость для ввода данных».
Уайт-Пиллоу смеется.
— На самом деле это был просто дешевый трюк. Все остальное — чушь собачья. Мы просто выдумали этот термин, и все.
Верны, вероятно, все три объяснения. Термин «умные наркотики» был выбран за его способность позиционировать себя, создать замешательство и развлечь своих создателей, шокировав их целевую аудиторию. Многие их стратегии бесстыдным образом надерганы откуда попало. Понятие «позиционирования» они позаимствовали из книги о маркетинге. «Я не хочу сказать, что мы — креативные, баснословно ловкие парни, — признает Уайт-Пиллоу. — Мы просто читаем кучу книг и смотрим тонны телевидения, приговаривая: „Вот это сработает, а это нет“. Во всем этом деле нет никаких великих секретов».
Следующей задачей было начинить вирус мемами, или тем, что НЛП-шники называют «предпосылками». Как объясняет Моргенталер, «в НЛП вы можете разработать гипнотическую фразу и дать ее кому-нибудь; у этой фразы есть поверхностный смысл. Приняв этот поверхностный смысл, человек автоматически усвоит вместе с ним так называемые „предпосылки“.
Уайт-Пиллоу иллюстрирует эту концепцию знаменитой историей об одном из отцов гипнотерапии: «Мильтон Эриксон, получив одну минуту на то, чтобы изменить поведение самого вредного заключенного исправительной школы для малолетних преступников, спросил мальчишку: „Удивит ли тебя, если завтра утром ты совершенно изменишься?“ Тот ответил: „Вы чертовски правы, меня это удивит!“ -и на другой день негодник стал маленьким ангелом».
Джон продолжает: «Вы формулируете вопрос, и для того, чтобы понять вопрос и ответить на него, человек должен подсознательно принять содержащуюся в нем предпосылку. В „умных наркотиках“ масса таких предпосылок. Одна из них подразумевает, что лекарства могут применяться для улучшения познавательных способностей, а не только для лечения какой-либо болезни».
— А другая — что существуют «добрые» лекарства», — говорит Уайт-Пиллоу, — или что вы сами решаете, быть вам умнее или нет. Интеллект — вопрос выбора. Мы не можете доверять тому, что вам говорят доктора. Лекарство может быть «добрым», даже если FDA не одобряет его.
Но, как считает Моргенталер, существует один основной, фундаментальный мем: «Истинная суть вируса, о котором мы здесь говорим, это планируемое самосовершенствование».
Уайт-Пиллоу не может удержаться от того, чтобы превратить это в девиз в духе НЛП: «Улучшение конструктивных способностей».
У вируса «умных наркотиков» есть три главные категории предпосылок, или мемов: что контролирующие фармацевтическую промышленность агентства и законы создают проблемы, что лекарства, и даже наркотики, могут быть «добрыми», то есть полезными, и что у людей должно хватать интеллекта, чтобы самостоятельно принимать решения. Вирус сконструирован с тем, чтобы озадачивать людей и заставлять их сомневаться в примитивистской парадигме «наркотики — зло, доктор знает ответ, скажи наркотикам „нет“. Это мольба об „интерактивной медицине“, как бывают „интерактивные медиа“. По мере того, как вирус распространялся в инфосфере — разносимый „вирусами-проводниками“, как их называет Уайт-Пиллоу — все эти вопросы всплывали точно по расписанию.
Первая атака приняла форму печатных медиа. Джон и Уайт-Пиллоу, в сотрудничестве со Стивеном Фауком и другими активистами, выпустили изящные, убедительные, основанные на фактах информационные бюллетени, объяснявшие эффективность «умных наркотиков» и лекарств от СПИДа, цитировавшие результаты клинических и лабораторных исследований, а также указывавшие, где можно найти вещества. Многие из этих статей до сих пор являются главным источником информации для докторов и организаций, проводящих свои собственные исследования. Активисты начали распространять телеграфом пресс-релизы, и вскоре из редакций газет и журналов начали звонить в штаб-квартиру в поисках дополнительной информации. В конце концов Моргенталер призвал на помощь доктора медицины Уорда Дина, чтобы скомпилировать книгу под названием «Умные наркотики и питательные вещества».
Это «партизанское» руководство по улучшению познавательных способностей вызвало точно такую же ярость, что и справочник «Earth First!». Законно ли это? Как эти парни смеют говорить людям, как пользоваться лекарствами? Но вместо того, чтобы быть издевательским или подстрекательским, текст книги академичен по содержанию и подаче. «Я знаю, как имитировать научный стиль, — говорит Уайт-Пиллоу. — Текст предполагает, что читатель достаточно умен, чтобы самостоятельно проанализировать результаты и выбрать, какие вещества испытать на себе. Антимем, который критики пытаются использовать против нашего вируса, заключается в том, что мы якобы не располагаем научными доказательствами своих утверждений, но наши читатели видят исследования, диаграммы, примечания и говорят: „Да здесь же все есть! О чем он там болтают?!“ Это самый важный момент. Что мы не шарлатаны, торгующие каким-то „змеиным жиром“ — средством от всех болезней». И действительно, в основном книга состоит из результатов реальных клинических исследований, выполненных в респектабельных лабораториях и больницах.
Книга также «интерактивна» — в том смысле, что она сообщает читателю рекомендуемые дозировки и адреса зарубежных производителей, у которых можно приобрести лекарства. Имеется несколько приложений, содержащих советы юристов и подробное изложение законов FDA, а также отрывной купон, в который читатель вписывает свой отзыв и отсылает авторам; на основании этих отзывов Моргенталер и Уайт-Пиллоу создали огромную базу данных по людям, интересующимся улучшением познавательных способностей.
Книга не только разгневала медицинский истеблишмент, но и возбудила интерес коммерческих медиа. Авторов приглашали в столь разные программы, как «Шоу МонтелаУильямса» и «Шоу Ларри Кинга». Моргенталер был избран представителем группы: «У меня очень консервативная стрижка и костюм. Имидж был настолько убедителен, что Монтел Уильяме начал с того, что представил меня как доктора Моргенталера. Я сказал: „Простите, но я не доктор“».
— Знаете, как редко встречается это качество? — спрашивает Уайт-Пиллоу. — Я имею в виду, готовность сказать: «Я не доктор. Я не капитан. Я не генерал».
— Нас вполне могли втоптать в землю сторонники движения «Просто скажи „нет“ наркотикам», — продолжает Моргенталер, — но авторитетность книги накоротко замкнула их реакцию. Я выглядел, как доктор. Я сыпал медицинскими терминами, как доктор, цитировал источники, как доктор, у меня была стрижка, как у доктора.
Моргенталер, прикинувшись авторитетной фигурой, убеждал людей в том, что они сами должны решать, как пользоваться лекарствами. Его выступления как респектабельной медиа-персоны развенчали миф движения «скажи „нет“ наркотикам», а также веру в то, что мы нуждаемся в FDA для защиты «тупых потребителей» от «торговцев змеиным жиром». FDA традиционно полагалось на свой имидж агентства по защите прав потребителей. Пока потребители считают себя «тупыми», им будет нужно FDA, которое не даст мошенникам воспользоваться их тупостью. Аргументы, высказанные на телевидении Моргенталером, попавшим в эфир на волне интереса, вызванного вирусом «умных наркотиков», заключались в том, что FDA не дает людям добраться до потенциально полезных медикаментов. Вплоть до этого момента, впрочем, спор не выходил за рамки вопроса о том, действуют ли вообще эти вещества. Моргенталер говорил «да» и показывал данные исследований. Его оппоненты упорно твердили «нет» и отвечали слоганами и жалобами: «Это злоупотребление лекарствами», или «FDA не одобрило эти вещества». Это была война вирулентных фактов против пустых оболочек.
Использовав противоположную логику и обратившись к совершенно другой аудитории, Уайт-Пиллоу в 1991 году запустил еще один «вирус-проводник» для «умных наркотиков» под названием «Умный бар». Многие журналисты национальных журналов и телепрограмм хотели рассказать об «умных наркотиках», но где было взять «картинки»? Сюжет просто-напросто был недостаточно сексуальным. На выручку пришла «Девушка с Земли», роскошная, остроумная и одухотворенная девица 21 года от роду, из Южной Калифорнии, которая узнала кое-что об «умных наркотиках» от «рэйверов» в Лондоне и теперь вернулась в Сан-Франциско, подгоняемая неуемной жаждой творчества. Уайт-Пиллоу понял, что «Девушка с Земли» может стать прекрасным «вирусом-проводником». Он вспоминает: «У нее была идея сделать что-то под названием „Это медицинское шоу“, что-то такое, в стиле ретро. И я говорю ей: „Нет, бэби, очень даже нет. Тут нужен футуристический шик, чтобы это было как вторжение инопланетян“. И она изменила весь свой подход».
Уайт-Пиллоу вступил в альянс с Марком Хили, директором одного английского рэйв-клуба, чтобы профинансировать «Умный бар» -«космический» бар, где юные «клубисты» могли купить вместо алкоголя легальные, непатентованные, безрецептурные напитки, улучшающие познавательные способности (на основе трав и аминокислот). Эти фруктовые коктейли имели названия вроде «суперпсиходелический тоник» или «энергетический эликсир», указывавшие на их предполагаемый эффект. Тогда как Хили и «Девушка с Земли» воспринимали «Умный бар» как шанс изменить энергию клубной сцены и помочь юным «рэйверам» лучше осознать религиозный и духовный смысл их музыки и танцев, Уайт-Пиллоу ныне признает, что это была откровенно коммерческая акция:
— Она была самой сногсшибательной девушкой в округе, а нам был нужен видеоряд. У нее были все эти дикие костюмы, которые она купила в Новом Орлеане, и это было самое то. Она была словно субмем, созданный нами, и, возможно, слегка вышедший из-под нашего контроля, потому что она порой сводила на нет серьезность всей затеи. Я помню, как сказал Джону: «Видеокамеры полюбят ее». Я научил ее и всех работавших на нее женщин встряхивать банки с напитками, когда на них направлены видеокамеры, вот так, — Уайт-Пиллоу демонстрирует, — чтобы сиськи подпрыгивали. Я знал, что камеры купятся на это.
И камеры купились. Журнал «Rolling Stone» запустил в конце 1991 года «вирус-проводник», опубликовав огромную красочную статью о баре «Девушки с Земли», сопровождавшуюся фотографиями подростков, посасывающих напитки у стойки. Фотографии заставили вспомнить об историях, типичных для 60-х гг., когда «кислотники» бросали ЛСД в чаши с пуншем. Начался всеобщий ажиотаж. Новостные программы и шоу типа «Найтлайн» вели репортажи с «рэйверских» вечеринок и интервьюировали их главных участников. Местные новостные программы прибегли к тактике запугивания, спрашивая родителей, знали ли они, что их дети могут купить наркотики в ночных клубах.
FDA решило закрыть лазейку в своих законах и добиться того, чтобы «умные наркотики» больше не считались необходимыми для больных неизлечимыми заболеваниями. Вскоре таможенники начали конфисковать посылки с лекарствами. Но ущерб системе был нанесен. Люди успели услышать об «умных наркотиках», и каждый хотел их попробовать. Даже те, кто был против «умных наркотиков», начали осознавать несостоятельность лозунга «просто скажи „нет“ наркотикам и сопутствующей ему ментальности. Прочие — те, кто не участвовал в схватке — наблюдали за тем, в какое замешательство пришли FDA и фармацевтическая промышленность, когда выяснилось, что они препятствуют распространению информации об эффективных лекарствах и тратят миллионы долларов на маркетинг неэффективных. Тем временем доктора впадали в уныние, узнавая о веществах, которые могли бы помочь их пациентам, но которые они не могли им прописать или порекомендовать.
Моргенталер осознавал, что вирус «умных наркотиков» захватил совершенно новую территорию. Например, противница Моргенталера в «Шоу Ларри Кинга» не спорила с ним о том, действуют ли «умные наркотики». Она утверждала, что их использование неэтично. Это важное различие.
— Мы выяснили, что интересует людей из медиа, — объясняет Моргенталер. — Мы меняли код вируса, чтобы он соответствовал мозгам журналистов. Журналисты любят выглядеть беспристрастными. На самом деле они не такие; они беспристрастны только в отношении какого-то отдельного, произвольного вопроса. Наша работа — указать им на такой вопрос. Первым сработавшим вопросом был «умные наркотики: реальность или прикол?» Мы разыграли эту карту, потом сдали им следующую, объяснив, что и европейцы, и японцы используют «умные наркотики». Новый повод проявить беспристрастность мы дали им, подкинув вопрос: «Этично ли их использовать?»
Моргенталер ссылается на номер «Family Practice News» («Новости семейной практики»), заголовок передовицы которого гласит: «УМНЫЕ НАРКОТИКИ ЗАТРОНУТ ПРОБЛЕМЫ ЭТИКИ». Спор перешел в другую область. То, что «умные наркотики» действуют — ныне признанный факт. А.Ю. Сириус, основатель журнала «Mondo 2000», подлил масла в огонь, назвав «умные наркотики» «стероидами для брокеров». Дерк Пирсон, написавший в соавторстве с Сэнди Шоу книгу «Распространение жизни», изобрел термин «наркотики протестантской трудовой этики». Новый вопрос звучал так: честно ли использовать «умные наркотики», если ваши сослуживцы этого не делают?
Совсем недавно Моргенталер и Уайт-Пиллоу начали еще более продуманную вирусную атаку на FDA и других врагов «умных наркотиков». Они хотят заставить Конгресс принять законопроект под названием «Акт о свободе здравоохранения», который лишит FDA значительной части власти. Чуть раньше Моргенталер опубликовал книгу «Остановим FDA», полную убедительных статей, написанных докторами и сенаторами, надеющимися ограничить полномочия FDA.
Но этот мем — назовем его мемом «Остановим FDA» внутри вируса «умных наркотиков» — использует весьма продвинутый прием НЛП под названием «двойная дизассоциация». Этот прием прячет один вирус, вкладывая его внутрь другого. Подобно телевизорам-внутри-других-телевизоров в клипах MTV, двойная дизассоциация вызывает состояние открытости для ввода данных. Уайт-Пиллоу рассказывает об одной знаменитой, пусть и неудачной, попытке использовать этот прием:
— Я видел, как Рейган попытался применить двойную дизассоциацию в гипнотической, а-ля Эриксон, речи во время дебатов 1984 года. Он начал рассказывать историю о том, как он ехал в машине с Нэнси, «по шоссе в Калифорнии, с опущенным верхом, и в тот момент я вспоминал то время, когда»… и тут он застыл, открыв рот. Он ввел себя в транс и сбился с мысли! Это очень действенный прием.
Прием этот заключается просто-напросто в заключении одного образа в скобки другого («Я сидел в машине, вспоминая то время, когда…»). Эксперты в области рекламы уже публиковали исследования, показывающие, что люди более позитивно реагируют на «картинки», находящиеся на вложенных друг в друга мониторах, чем на простые, «лишенные скобок» картинки. В случае с «Актом о свободе здравоохранения» Моргенталер разрабатывает вирус, который прячет радикальную концепцию свободы во внешней конструкции «защиты прав потребителей». Он хочет, чтобы это было похоже на что-то, что мог бы пропагандировать Ральф Нейдер, — на создание грамотной классификации питательных веществ. Но в реальности этот акт ограничит регулирующую и «защищающую потребителей» функцию FDA и возложит дело прочтения и истолкования закона на самих потребителей.
У этого вируса два набора параллельных оболочек. Официальной темой «Акта о свободе здравоохранения» является классификация медикаментов. Это его внешняя дизассоциативная оболочка. Акцент на классификации в первую очередь скрывает внутренний аргумент в пользу доступности веществ, классифицированных должным образом. На параллельном уровне Моргенталер использует язык и интонацию движения в защиту прав потребителей — в первую очередь, для того, чтобы защитить акт, который лишит полномочий агентство по защите прав потребителей, подорвавшее свой авторитет систематическими злоупотреблениями собственной властью.
В контексте этой книги для нас более важна сама приверженность Моргенталера этому вирусному приему, чем то, как этот прием сработает на политической арене:
— Крутизна подобных дизассоциаций заключается в том, что когда ты воображаешь самого себя, а потом воображаешь, как ты воображаешь самого себя, ты внезапно отчуждаешься от собственных чувств. Ты отчуждаешься от собственного тела, от собственных верований и от собственных моделей восприятия. И это делает тебя открытым для новой информации. Ты отбрасываешь защиту. Но люди рано или поздно раскусят этот трюк, как и все остальные. Мне нравится термин «медиа-вирус», потому что он такой, вроде как жуткий, особенно если не задумываться, что он на самом деле означает. Слово «вирус» вызывает ассоциации со СПИДом, болезнями или компьютерными вирусами, которые, как люди считают, могут погубить целую нацию. Все это знают. И вот ты слышишь про «медиа-вирус» и думаешь: «Господи боже ты мой, что теперь будет с Донахью? Он подхватит медиа-вирус!» Этот термин — как самоотсылка.
— Да, — подтверждает Уайт-Пиллоу. — В нашей работе полно мемов и вирусных приемов, и нам никогда не приходило в голову, что рано или поздно придется раскрыть всю эту кухню. Мы никогда, вплоть до этого мгновения, никому не говорили, что используем вирусы.
Моргенталер, как всегда, остается слегка консервативным:
— Нам интересно разрабатывать и использовать их, а не распространять саму технологию.
— Но то, что ты знаешь приемы, — возражает Уайт-Пиллоу, — еще не значит, что ты знаешь, как создать вирус. Знать путь и пройти его — совсем не одно и то же. Нам никогда не приходило в голову говорить о всех этих делах, но я и вправду рад, что тайное стало явным, потому что мы-то точно знаем, что именно мы сделали. Все это было изначально просчитано. И даже счастливые находки не просто случались, а рождались у нас в головах, которые как минимум десять лет тренировались мыслить подобным образом. Мы тренировались мыслить подобным образом и постоянно ловили себя на слове и спрашивали: «Постой-ка, а о чем это, вообще?» Да. К нам подходит приставка «мета». — Уайт-Пиллоу смеется. — Мы — мета-мета. А? Какова метафора?
Лучше этой парочки свою вирусную сущность осознают лишь вирусмейкеры, конструирующие мемы о мемах.
Глава 10. Метамедиа.
Незавоеванные территории.
Сегодняшний выпуск шоу Фила Донахью посвящен компьютерному интерфейсу под названием «Виртуальная реальность». По крайней мере, тема заявлена именно так. Его гости — не программисты, не дизайнеры интерфейса и даже не авторы и исследователи, пишущие о киберпространстве, виртуальных сообществах и технологиях будущего. Нет, Фил решил сделать центром внимания изобретателя порнографической компьютерной программы. Чтобы придать остроту шоу, которое вполне может оказаться перегруженным информацией или техническими терминами, продюсеры «Шоу Фила Донахью» решили использовать простейший метод поимки любителей «зэппинга» — разговор о сексе.
Виртуальная реальность — новое, необычайно многообещающее орудие для медиа. Надев на себя такие приспособления, как «наглазники», наушники, перчатки или даже костюм, охватывающий все тело, пользователь может словно взаправду перенестись в заранее спрограммированный или интерактивно развертывающийся мир. Он может пройтись по трехмерному изображению Колизея, поплавать в цитоплазме эритроцита или создать вместе с другими пользователями воображаемую вселенную, доступную зрению, слуху и даже осязанию. Неудивительно, что эта технология стимулирует фантазию и расходы на исследование. И, как и в случае с любой новой технологией, многие творческие люди пытаются найти сексуальное применение для виртуальной реальности.
Как домашнее видео стало проводником для порнографии, так им становились фотографическая технология, телефон и даже первые стихотворения, написанные на английском языке. Монахи, переписывавшие Библию и молитвы, также использовали новую технологию — печать, чтобы посылать друг другу непристойные загадки и куплеты. Из-за реальных и воображаемых барьеров, которые люди воздвигают вокруг секса, мы часто рассматриваем новую технологию как простой способ «возбудиться и разрядиться» без каких-либо болезненных последствий в реальной жизни. Медиатические технологии делают секс анонимным, безболезненным, безэмоциональным, ни к чему не обязывающим и, разумеется, безопасным для здоровья. Эта тенденция приравнивать прогресс медиа к половой технораспущенности обострилась в связи с эпидемией СПИДа, но возникла она отнюдь не вчера.
Медиа всегда пропагандировали интимность. Чем сильнее мы связаны друг с другом, тем больше мы друг о друге знаем и тем больше все остальные знают о нас. Медиа не только создают между людьми линии коммуникации, но и способствуют возникновению хаотических системных устройств обратной связи, итерации и фазовых сцеплений между членами социального организма. Общество, которое может общаться с самим собой, трудно обманывать или контролировать. На практике главная форма интимности для большинства людей — это секс. Как только новая медиатическая технология выходит за пределы лаборатории, кто-нибудь — где-нибудь — обязательно начинает придумывать, как бы приспособить ее для удовлетворения сексуальных потребностей. Но хотя секс и побуждает техников разрабатывать новые медиа, а людей — приобретать новую технику, он также обеспечивает оружием противников новых устройств и того могущества, которое они несут массам. Приравняв новые медиа к опасной или аморальной сексуальности, силы, борющиеся против этих технологий, могут остановить или как минимум задержать их развитие.
Активисты метамедиа — это вирусологи, главные цели которых — привести людей к более глубокому осознанию власти медиа и возродить знание о древних медиатических технологиях, связанных с духовностью, наркотиками, сексом и магией. Эти активисты отличаются самым авангардным мышлением и самыми ретроградными верованиями. Они — «техноязычники», видящие в этом возвращении-к-природе-через-технологию лучшую на сегодняшний день возможность вернуть власть индивидуальности. Мемы, которые они культивируют, все без исключения рассчитаны на то, чтобы представить технологию как своего рода современную магию, дарующую доступ к сексуальному могуществу, психоделическому мировосприятию и духовному просвещению.
Многие активисты метамедиа утверждают, что секс (а стало быть, и духовность, наркотики и искусство врачевания) был много веков назад кооптирован людьми, находящимися у власти. Религия и мораль были использованы для подавления естественного человеческого сексуального самовыражения. Людей заставили поверить, что секс — это нечто грязное и дурное и что если им предоставить свободу, они дружно превратятся в похотливых маньяков. Не будь контроля общества, мы все только тем бы и занимались, что насиловали друг друга. Эта навязанная сексуальная тирания, по мнению некоторых метаактивистов, позволила законодателям и моральным авторитетам добиться абсолютной покорности народа. В условиях постоянной нехватки секса населением можно управлять, связав сексуально провоцирующую образность с церковью (как в средние века использовался образ Девы Марии), государством или, как это происходит в наши дни, с корпоративными интересами. Лишенные здорового секса, мужчины будут покупать пиво, ассоциирующееся с самыми сексуальными моделями на телевидении. Контролируя то, как секс отражается в медиа, можно контролировать — до известной степени — ориентацию культуры и желания социума.
Фил Донахью занимается именно этим. Он решил сделать акцент на сексуальном потенциале виртуальной реальности, чтобы привлечь к предмету внимание зрителей. Но основной вопрос, вокруг которого он организовал дебаты, маргинализирует саму технологию. Фил преподносит ВР[117] как забавную, но потенциально опасную форму порнографии, и демонстрирует заставку компьютерной программы на большом экране для своей студийной аудитории, которая охает и ахает, наблюдая, как компьютерная модель начинает раздеваться.
Несмотря на протесты самого разработчика ВР-программы, который просит зрителей понять, что эта технология используется не только для создания порнографии, публика быстро объединяется против ВР по моральным соображениям. Они беспокоятся, как и сам Фил, что когда подобную технику можно будет подключать напрямую к гениталиям, люди примутся покупать виртуальные секс-программы и вступать в интерактивные компьютерные секс-клубы, чтобы заниматься онанизмом всю оставшуюся жизнь. Многие даже требуют, чтобы технология была запрещена, а не то общество придет в полный упадок. Единственный человек в студии, который, кажется, понимает, что происходит — это А.Ю. Сириус[118], основатель и главный редактор блестящей коллекции провокационных мемов, журнала «Mondo 2000». Хотя ему удается ввернуть лишь два коротких замечания, он указывает на тот факт, что та же самая публика, которая только что пришла в такое возбуждение от секс-программы, теперь объявляет ее «опасной». Публика не поняла, что он имеет в виду, и Фил объявил рекламную паузу, но Сириус, продвинутый медиа-манипулятор уровня Тима Лири или Кена Кизи, продемонстрировал, что на самом деле происходит на центральном ринге этого медиа-цирка. Публика враждебна к этой технологии потому, что озадачена и смущена своими собственными подавляемыми желаниями.
На шоу их завлекла в первую очередь приманка секса. Именно так секс используется теми, кого активисты называют «государственно-корпоративными конгломератами», для управления вниманием, расходами и умонастроением масс. Но во время шоу проявляется более глубокое, еще более парализующее социальное программирование, так как публика добровольно отвергает предлагаемую ей технологию. ВР становится запретным плодом, а ее разработчики получают роль змея, предлагающего греховное знание. Какой народ станет лучшим объектом для тирании, чем тот, который активно отвергает орудия, способствующие распространению информации? Именно так Бог контролировал Эдем, и именно так иерархические системы не дают естественным силам обратной связи и итерации разрушить их неустойчивые и неэффективные структуры.
Активисты расходятся во мнениях о том, насколько умышленно осуществляется эта тирания. Некоторые полагают, что это заговор небольшой группы могущественных династий, более древних, чем древний Египет. Другие видят в этом скорее добровольное воздержание социума — результат культурного страха и вины; культура проявляет себя подобным образом потому, что каждый из нас боится своих тайных желаний. На чьей бы стороне ни была правда, цель метаактивистов остается той же: помочь людям вернуть себе права на технологии, от магии до морфинга.
Большинство разработчиков медиа-вирусов в той или иной форме уже участвуют в этой битве. Например, СПИД-активистский и «умнонаркотический» андерграунд пропагандирует, как один из своих ключевых мемов, право частных лиц определять свои собственные медицинские потребности и не позволяет докторам или федеральной бюрократии становиться между пациентами и их лекарствами, или даже между поклонниками психоделиков и их орудиями расширения сознания. Джерри Браун надеялся продемонстрировать своей кампанией, что телефон — это готовая технология, способная свергнуть инертную политическую машину. Компьютерные активисты пытаются показать, что персональные компьютеры наделяют нас способностью контролировать и даже выводить из строя организации, работающие против нас.
Но метаактивисты не столь непосредственно касаются специфических вопросов; вместо этого они пытаются продемонстрировать принципы подавления и эмансипации, заставляя публику осознать ее взаимоотношения с медиа. Они хотят, чтобы мы увидели свое место в общей сети реальности, как бы она ни определялась — технологически, биологически или даже метафизически. Согласно их концепции, мир, в которым мы живем, представляет собой своего рода бульон. Этот бульон омывает всех и вся, вне зависимости от того, какими «чистенькими» и «сухими» мы себя ощущаем. Он может принимать форму газов, которыми мы обмениваемся с растениями в джунглях, битов информации, распространяемой по факсам, или мемов, которыми мы делимся друг с другом в медиа-мейнстриме.
Щекотка.
Как похожий на гнома приколист А.Ю. Сириус признался мне за чашкой «капуччино» в Беркли, через несколько недель после шоу Фила Донахью, «я верю, что мы живем в массово-медиатическом обществе. В симулякре. Его плотность очень велика. Это действительно культура наблюдения, где каждый следит за каждым. И в контексте подобной культуры жизнь каждого человека — особенно сексуальная жизнь — становится объектом изучения, и некоторые люди подвергаются остракизму».
Не устрашенный тем, как Донахью обошелся с вирусом виртуальной реальности, Сириус уже вовсю разрабатывает новую комбинацию мемов, которая сможет выжить даже в самой агрессивной среде. «Я заинтересован в создании простого и надежного медиа-вируса, смысл которого в том, что А. Ю. Сириус, как всем и так известно, полон дурных привычек, и скрывать ему нечего. Я хочу создать вирус, согласно которому я могу делать все, что взбредет в мою долбаную голову. Это — способ внести спонтанность в нашу закомплексованную культуру».
Идея А. Ю. более продуманна, чем может показаться. Он надеется преодолеть защитную реакцию против технологий вроде виртуальной реальности, позволив себе — и всем прочим — делать все, что взбредет в голову. Будучи в известном смысле шутом, Сириус свободен устраивать показательные медиа-приколы. В настоящий момент он работает над «проектом», который называет «Mcmdo Vanilli» — в честь Milli Vanillin, группы, которая была уличена в бесстыдном плагиате у других певцов. «Сейчас меня привлекает идея создать нечто, ничего не производящее, никак не выступающее — полное ничто. Просто чистый мем, чистый вирус. Я называю это „Mondo Vanilli“». Подобно «МИН Vanilli», группе, которая ничего не производила сама, «Mondo Vanilli» — это просто оболочка. Ее нельзя атаковать, потому что она ничего не весит. О ней можно думать, как о рок-группе, журнале, религиозной секте — как о чем угодно. В силу этого она сможет пройти через всю медиа-систему, не будучи остановлена или идентифицирована. По ходу дела, как надеется Сириус, она просветит наблюдателей насчет взаимоотношений между корпоративными интересами, радикальными концепциями и медиа.
— Мы достигли той точки, когда транснациональные корпорации являются радикальной культурной силой в нашем обществе. Компания «Warner Brothers» защищает Айс-Ти от общества, ценностям которого он якобы угрожает, так как она заинтересована в свободном рынке, на котором она может продавать свои записи. Рекламодатели выпускают свои собственные журналы! Бенеттон делает рекламу, которая слишком радикальна даже для рок-н-ролльных журналов (например, одна из реклам показывала, как выглядела бы королева Елизавета II, если бы была африканкой)[119]. Это очень интересный обмен ролями.
Проект «Mondo Vanilli» (пускай все еще пребывающий в зачаточной стадии) — это концептуальный вирус, медиа-эксперимент, задача которого — узнать, как далеко может зайти «ничто». А. Ю. развивает выдумку:
— «Mondo Vanilli» — дадаистская, транснациональная, мультимедийная корпорация. Я заинтересован в установлении непосредственной связи с корпоративными интересами. Мы можем даже узурпировать интересы рекламодателей, сделав серьезную и успешную рекламу для корпораций, которые нас об этом не просили. Этот вирус намного круче попыток демократизировать медиа, предпринятых Перо или Брауном, всех этих интерактивных шоу и тому подобного. В пресловутом поколении «иксеров» полно людей, которые настолько медиа-продвинуты, что могут делать рекламу лучше, чем сами рекламщики. Мой мем — это чрезвычайно изощренное поколение, которое способно манипулировать образами и подчинять рекламу и политику собственным интересам.
Корпорация «Mondo Vanilli» должна выглядеть как небольшая банда блестящих техноактивистов, осуществляющих изощренные медиа-манипуляции при минимуме реальной, физической работы. Одна из идей А. Ю. — анонсировать шоу (произойдет оно в реальности или нет — не имеет значения), в котором он подвергнется на сцене пластической операции во время музыкального «перформанса». Вне зависимости от того, реально ли событие, «мемы просто внедрятся в тебя, и все. Навсегда. Понимаешь, на самом деле их невозможно остановить. Они просто остаются. Вот чем интересны мемы и то, как мы хотим их использовать: этот элемент случайности и то, как он соединяет людей друг с другом. Это очень интимный процесс».
А. Ю. Сириус хочет, чтобы его мемы действовали в культуре как меченые атомы, как экспериментальные вирусы, которые медики вводят в кровеносную систему, чтобы пометить определенные клетки или процессы. Но в данном случае Сириус не собирается поразить какую-то конкретную культурную систему, но надеется раскрыть тот способ, которым медиа связывают нас друг с другом на фундаментально уровне: «Как медиа, все это очень интимно. То, как мем просачивается сквозь систему, ожидая, когда кто-нибудь его подцепит — это очень интимный процесс. Не автоматический, не традиционный процесс. У него нет ничего общего с индустриальной концепцией пресс-релиза, который должен быть написан какой-нибудь важной персоной, чтобы привлечь внимание. Мем просто просачивается в сознание человека, и тот говорит: „О! Идея!“ Идея щекочет людей, и они начинают шевелиться». Например, вирус виртуальной реальности щекочет людей идеей, что они могут заниматься своего рода компьютерным сексом по телефону. Ценность этой идеи как метамедиа-вируса в том, что она воспламеняет воображение. Что еще важнее, с точки зрения Сириуса, — ВР и другие мемы метамедиа могут изменить наше понимание сознания:
— В конце концов хорошо ли, что наше поколение хочет отрыгивать и вновь поглощать все это дерьмо? Всю эту прошедшую вторичную обработку образность? Да. Как это формулирует Теренс [МакКенна], человеческое воображение способно создавать сложные архитектурные ансамбли в масштабе Лос-Анджелеса, и ему нужно подняться над планетой. Медиа объединяют всех нас не только для ведения светских бесед, но для того, чтобы спровоцировать нас на разные странности. В каком-то смысле мы создаем культуру медиа-секса, или медиа-садомазохизма, чтобы найти место, где люди смогут удовлетворять свои чувственные потребности, никому не вредя.
…И никому не угрожая. Как настаивают другие метаактивисты, медиа дают нам шанс вновь овладеть сексуальными и духовными практиками, которые были присвоены или запрещены лицами, находящимися у власти. А.Ю. Сириус надеется создать не просто безопасную, электронную игровую площадку для сексуальных или телесных практик, которые не могут быть осуществлены в реальном мире. Возрождая глубинные человеческие контркультурные инстинкты в безопасном, на первый взгляд, контексте медиатического взаимодействия, Сириус и прочие метаактивисты играют с огнем. Хотя это — самая теоретическая и абстрактная отрасль медиа-активизма, ее влияние на воображение общества и на реальную жизнь ее сторонников проявляется самым драматическим образом.
Мимезин.
Возьмем мем виртуальной реальности. Несмотря на то, что убедительное применение этой технологии по-прежнему кажется делом отдаленного будущего, ВР как идея способствовала объединению самых разнообразных фигур контркультуры. Тимоти Лири и другие адвокаты психоделии мгновенно увидели сходство между виртуальным миром и кислотным «путешествием». Они оба открывают доступ в новый мир, по всей видимости, не связанный законами физической реальности. Научившись превращать фантазию в факт в виртуальном или галлюцинаторном мире, люди приносят оттуда представление о том, как создать такую же реальность в физическом мире. Чем большую свободу конструировать реальность чувствуют люди, тем большее влияние они смогут оказывать на системы, с которыми взаимодействуют. Духовная связь, которую люди ощущали под ЛСД в шестидесятых, воплотилась в антивоенном движении, возрождении радикальной политики и духовных практик, и, в конечном итоге, в феминистском и экологическом движении и движении «Новый век». В то время как в нашу эпоху, проходящую под лозунгом «Скажи наркотикам „нет“», люди отнюдь не торопятся использовать химикаты для изменения сознания, большинство не видит никакого вреда в том, чтобы подключиться к компьютеру через «наглазники» и «наушники».
Мемы психоделии, духовности и революции кажутся неразрывно связанными с виртуальной реальностью. Сам Лири чуть ли не больше всех постарался для пропаганды этой технологии, когда в конце 80-х гг. совершил турне по Соединенным Штатам и Японии, читая лекции и демонстрируя видеоматериалы, посвященные виртуальной реальности. Журнал Сириуса «Mondo 2000», первый орган печати, посвященный ВР, больше всего прославился (в своей предыдущей инкарнации как журнал «ЯгдЛ Frontiers» («Обкуренные рубежи»)) своими смелыми описаниями психоделиков и их эффектов, в изложении таких людей, как Тимоти Лири, Уильям Берроуз, Теренс МакКенна и Джон Лили. Совместив мемы компьютеров и наркотиков, Сириус навсегда связал идеи психоделической галлюцинации и виртуальной реальности.
К 1993 году, когда Оливер Стоун положил мем виртуальной реальности в основу телевизионного мини-сериала «Дикие пальмы», ВР и психоделия стали синонимами. Стоун, чьей последней на сегодняшний день режиссерской работой был пронизанный идеей заговора сенсационный фильм «Дж.Ф.К.: выстрелы в Далласе»[120], на этот раз воспользовался возможностью распространить свое довольно параноидное мировоззрение на технологически продвинутое будущее. В «Диких пальмах» человек, проглотив перед вхождением в виртуальный мир вымышленный наркотик «мимезин», может всеми пятью чувствами воспринять компьютерную имитацию реальности. Для ощущений не существует разницы между реальностью и ее искусственной имитацией. Хотя «Дикие пальмы» вряд ли стали вехой в истории кино, сериал обеспечил мем виртуальной реальности максимально широкой аудиторией и преподнес его по широковещательному телевидению в контексте самых вирулентных сопутствующих мемов.
Изображенный в «Диких пальмах» Лос-Анджелес 2007 года находится под контролем одного-единственного телеканала, которым владеет лидер секты, по совместительству — сенатор, чья главная жизненная амбиция — с помощью технологии проникнуть в инфосферу в виде чистого сознания, способного управлять всем миром. Его телевизионная империя — это гибрид самых жутких кошмаров о ЦРУ, которые только могут присниться одержимому теорией заговора, и большого бизнеса; по городу разъезжают в микроавтобусах люди в темных очках и черных костюмах, избивая и увозя с собой подозреваемых диссидентов, в то время как стоящие рядом люди почти не обращают на это внимания. Хотя он отталкивался от комикса Брюса Вагнера в журнале «Details» («Подробности»), Стоун, будучи исполнительным продюсером шоу, не преминул воспользоваться способностью сериала порождать метамедиа. В конце первого часа первой серии Стоун намекнул на метамедиа, сыграв самого себя как гостя ток-шоу. Судя по всему, в 2007 году были обнародованы досье ФБР, доказавшие, что стоуновская версия убийства Дж.Ф.К. была верна, и ведущий спрашивает режиссера, чувствует ли он моральное удовлетворение.
Цель сериала — вызвать легкую паранойю у самих зрителей и убедить их взять под контроль развивающиеся медиа-технологии. «New York Times» распознала скрытые директивы: «В будоражащем воображение эффектном стиле мини-сериал задает хороший вопрос: „Кто будет контролировать медиа-технологию будущего?“ В данном сценарии это тоталитарная группа под названием „Отцы“, возглавляемая сенатором, члены которой развили — с помощью медиа-, виртуальной и фармакологической технологий — способность контролировать жизни людей. „Времена сериала „Папаша знает лучше“ прошли, — объясняет один чудовищно злой медиа-ребенок. — Лишь Отцы знают лучше всех“. Стоун хочет показать, как патриархальная медиа-образность прошлого ведет нас напрямую к патриархальной деспотии будущего, точно так же, как заговор против Дж.Ф.К. привел в движение конспиративную инфраструктуру, о которой мы можем только догадываться.
Чтобы превратить «Дикие пальмы» из комикса в полномасштабный «самоподобный» медиа-мир (включая выпуск книги, объясняющей «бэкграунд» и детали), Стоун и Вагнер заручились поддержкой некоторых ведущих теоретиков метамедиа наших дней. Чтобы правдоподобно описать действие психоделического наркотика «мимезина», они наняли Гэри Хендерсона, калифорнийского эксперта по экспериментальным препаратам и основателя «Ян спортсвеар» — компании, которая рекламирует «Одежду для измененных состояний» на задней обложке «Mondo 2000». Само название наркотика — «мимезин» — вызывает ассоциацию с мемами. Чтобы создать реальность техноспиритического культа, Стоун и Вагнер наняли Дженезиса Пи-Орриджа, основателя «Храма психической молодежи» — возможно, самого сознательно метамедиатического человека нашей планеты.
Культурно бунтующий фаг.
Чтобы протащить эти мемы в масс-медиа, Стоуну пришлось преподнести их — как это сделал Донахью — в максимально сенсационном свете. Хотя его собственные надежды на будущее нашей культуры основаны на психоделических воззрениях Боба Дилана, группы «The Doors» и других поэтов и философов 60-х гг., только жесткий, мрачный кибертерроризм «Диких пальм» мог успешно упаковать эти идеи в конкурентоспособную вирусную оболочку. Как и в фантастике писателя-киберпанка Уильяма Гибсона (автора «Нейроманта»), или в первом блокбастере о виртуальной реальности — «Газонокосилыцике», снятом по новелле Стивена Кинга, мемы технологии будущего и метамедиа в «Диких пальмах» вызывают отклик у масс, только будучи помещенными в контекст интриг, секса или насилия. Но под «мыльным» глянцем «Диких пальм» прячется целая армия активистов метамедиа, чьи собственные, длящиеся всю их сознательную жизнь попытки трансформировать культуру только-только начинают реализовываться. Сотрудничая с коммерческими, но разбирающимися в мемах режиссерами вроде Стоуна, они «разбавляют водой» собственные директивы, но в то же время медленно и тщательно готовят популярную культуру к грядущему вирусному заражению. Один их этих мемных инженеров — Джоди Рэдзик, консультант по маркетингу, клиентами которого были «Готча спортсвеар» и Гэри Хендерсон. Рэдзик впервые осознал силу вирусов, когда был в третьем классе: «Я хотел быть микробиологом, и я узнал о бактериофаге Т4. Это ДНК-вирус, который атакует Е.coli bacteria — бактерии, живущие в теле у каждого человека. Медики умышленно заражают эти бактерии вирусом Т4, чтобы пометить их или даже вызвать „сплайсинг“ их генов. На меня это произвело неизгладимое впечатление».
Когда ему перевалило за двадцать, Рэдзик оставил идею стать ученым, но применил свое вирусное мировоззрение к исследованиям сознания и социальному активизму. Прочитав труды исследователя буддизма Алана Уоттса, теоретика надличностной психологии Кена Уилбера и исследователя морфогенеза Руперта Шелдрейка, а потом испытав несколько очень интенсивных психоделических «трипов», Джоди решил поступить в Университет Джона Кеннеди, калифорнийскую аспирантуру по изучению сознания. Там он познакомился с «гипотезой Геи», и для него все встало на свои места:
— Природа просто-напросто решила: «O.K., если я хочу обрести сознание, мне потребуется соответствующая технология, потому что сознание этих людей недостаточно прозрачно, чтобы они были телепатами. Они слишком заморочены». Технология — это продолжение природы, но люди ее так не рассматривают.
Чтобы помочь людям понять и выполнить план Геи, заключающийся в объединении человечества с помощью медиа, Джоди решил распространять мемы хаотической математики. Согласно Джоди, главный враг культуры — это страх. Путеводной звездой Рэдзика в развитии его идеологии хаоса стала богиня Кали: «Кали изображает вселенную. В одной руке у нее меч, в другой — отрубленная голова, и она выглядит действительно жутко, но она также благословляет: „Не бойся. Я знаю, что я ужасна как смертный грех, но все зашибись. Если ты приблизишься ко мне со смирением, я позабочусь о тебе. Не беспокойся об этом. Это страшно, но если ты будешь двигаться вместе с потоком, с тобой все будет хорошо“. С моей точки зрения, фракталы и странные аттракторы говорят то же самое. Они показывают, что поведение хаотических систем подчиняется определенным законам. Существуют четкие формы. Они прекрасны. Ничего не бойся. Найди в них комфорт. Плюс мне просто показалось, что они клево смотрятся».
Рэдзик выбрал символы вирусов и фракталов по трем причинам. Они клево смотрелись, они пропагандировали технологию и у них был магический подтекст. Его намерением было обручить мемы хаоса с мемами вирусной агрессии — это помогло бы культуре лучше осознать путающие методы, которыми Гея объединяет всех нас, не нарушая спокойствия и комфорта людей.
Перво- наперво, Джоди создал для себя «вирусный имидж», начав с самого «корневого» рассадника мемов, какой смог найти у себя в Окленде, а именно -с граффити. Так было выполнено первое из его условий: граффити, несомненно, смотрятся клево. «Это новая форма каллиграфии. Твоя „фирменная метка“ показывает, каково твое положение в мире граффити. Если ты принадлежишь к этой культуре, то, посмотрев на „метку“, понимаешь, кто ее сделал и что у него на уме. Суть граффити — в индивидуальном стиле. Плюс есть момент статуса. Чем больше ты рискуешь, ставя куда-нибудь свою „метку“, тем выше твой статус».
Граффити стали также проводниками для технологических и вирусных мемов Рэдзика: «В один прекрасный день мне пришло в голову назвать свою банду „КБФ“, что означает „Культурно бунтующие фаги“, и сделать одной из фирменных меток слово „вирус“. Я назвал себя „Святой вирус“, потому что это было тотальное противопоставление чего-то хорошего чему-то плохому. (Рэдзик, разумеется, знал о приемах НЛП). Я хотел показать, что я — вирус, но что я не хочу никому вредить. Я просто хочу делать все возможное, чтобы помочь эволюции. Идея заключалась в том, что мы, граффити-банда „Культурно бунтующие фаги“, были такими культурными террористами, которые шляются везде, заражая неадекватные социальные структуры маленькими кусочками информации, которые затем разрушат этот социальный феномен».
Наконец, вирусные граффити соответствовали третьему требованию Рэдзика, будучи магическим, духовным начинанием: «Это разновидность урбанистического шаманства. Везде, где я ставил метку, я ставил как бы маленькое физическое подслушивающее устройство. Установив сеть меток в своей географической зоне, я как бы подпитывался от них энергией».
Став «авторитетом» в мире граффити, Рэдзик обрел способность позиционировать себя как эксперта по молодежной культуре. Он был нанят дизайнерами спортивной одежды таких компаний, как «Стусси» и «Готча», и решил сделать футболки новым носителем для своих вирусных «меток» и идеологии хаоса. Директивы придуманной им моды были простыми: «Если вы видите себя частью кооперативного единства, входящего в состав организма планеты, тогда вы сможете выработать адекватную нравственную идеологию, которая поработает на вас». Мемами, которые он использовал для распространения этой концепции, были гипотеза Геи и защита окружающей среды, теория хаоса, граффити, культурный бунт, магия и духовность. Также он скрещивал эти мемы, когда это было возможно.
Рэдзик начал с мема защиты окружающей среды, потому что тот уже имел поддержку со стороны контркультуры. «После того как пролилась нефть компании „Экксон“, все внезапно зашевелились, и еще как. Я понял, что защита окружающей среды станет модным делом, и предложил „Готча“, производившей одежду для серфинга, провести экологическую кампанию. Они наняли меня, и я просто-напросто вывалил на них все свои концепции; я придумал слоган „Если серфинг, то на живой Земле“, который был основан на гипотезе Геи. Я придумал даже граффити, которое они использовали в ролике. Не забывайте, что ролик не рекламировал никакого товара, а просто распространял идею, что „Готча“ не все равно, и что заботиться о планете — круто».
Благодаря этой кампании Рэдзик стал известен как антрополог молодежной культуры от индустрии моды и был нанят целым рядом фирм для разработки одежды и кампаний, способных привлечь молодых покупателей: «Так что я взял свою личную духовную идеологию, создал ее графическую интерпретацию и начал штамповать футболки. Я комбинировал граффити, тантрическое искусство, духовность и хаос. Я был первым, кто украсил футболку фракталом. Теперь все так делают. И это круто, потому что каждый раз, когда люди видят фрактал, они спрашивают, что это такое. Обычно я объясняю, что это портрет бесконечности, но что он основан на очень простом уравнении. Фракталы всегда разные, но все они отличаются самоподобием. Странный аттрактор [еще один символ из хаотической математики] — это портрет универсальности. Ученые обнаружили в работе человеческих нейронов странные аттракторы, почти идентичные аттракторам в турбулентных потоках воды. Это та самая форма, о которой я говорил. Как Кали говорит: „Не надо бояться“. Так что эти штуки выглядят клево, пропагандируют технологию, и из них можно извлечь все это философское и магическое мировоззрение».
Привить молодежной культуре ценности хаотической математики — вот суть намерений Рэдзика. Он хочет, чтобы подростки гордились тем, как они устанавливают обратную связь с культурой в целом. Он не позволяет им поддаваться давлению социума, идя на поводу у страха, но поощряет их разрабатывать свои собственные, личные идеологии и следовать им. «Все субкультурные ориентации хороши. Это нормально — быть геем, натуралом, белым, черным, серфингистом или зубрилой. Если это твой собственный трип, это хороший трип»: Один из слоганов, проданных им «Готча», был «Одежда для вашего трипа». Вместо того, чтобы навязывать подросткам гипотезу Геи как экологическую необходимость, богиню Кали как морального идеолога, моду как крутую социальную позицию или теорию хаоса как емкую культурную метафору, Рэдзик надеется использовать все эти мемы для того, чтобы индивидуальные члены молодежной культуры почувствовали свободу устанавливать обратную связь с культурой в целом и вжились в роль активных пропагандистов вирусной итерации.
Рэдзик начал с экологических директив, превратил их в вирус хаотической математики, а потом сосредоточился почти исключительно на духовных и культурных подтекстах той самой технологии, в которую был вовлечен. Когда он стал креативным директором своей собственной компании «Рокет», его новой заботой стало только распространять знание о вирусах. Он стал «мета-Рэдзиком». «Я дал кампании название „WAR“ („Война“), что означает „World Awareness Revolution“ („Революция мировой осведомленности“), и использовал хаос, фракталы, аттракторы, тантру, уличную культуру и духовность для дизайна футболок, и все для того, чтобы распространить мем, суть которого в том, что духовность очень важна и что она связана с этой математикой и технологиями». Джоди демонстративно использовал свой вирусный логотип и поместил иероглиф Т4 на свои визитные карточки и на крышку факса. Его общение в другими модными дизайнерами и бизнесменами происходит исключительно на языке вирусной культуры. «Прививка почти завершена, — такой факс он отправил одному коллеге по поводу вирусного штурма компании „Готча“. — Мы заразили систему. Новый код стремительно реплицируется. Ждать осталось недолго».
Модные мемы.
«Реципиент» этого факса, Ник Филлип, выпускает свою собственную линию мемной одежды под названием «Anarchic Adjustment» («Анархическая адаптация»). Этот двадцати-с-чем-то-летний блондин-англичанин выглядит несколько жестче и в разговоре более лаконичен, чем поклоняющийся Кали Рэдзик, но его вирусные кампании не менее изощренны. Родившийся в семье рабочих, в восемнадцать лет он приехал в Калифорнию, чтобы поработать над макетами и монтажом скейтбордистских журналов, но втянулся в психоделическую культуру и вскоре занялся дизайном футболок, увидев в этом возможность поделиться с другими своей идеологией.
Одежда дает Нику совершенный проводник для его контркультурных директив. Как он объясняет, сидя в своей мастерской на Хэйт-стрит, «Вы хотите продать потребителю стиль жизни, так что это — действительно хороший медиум для выражения целого набора идей, целой концепции внешности и поведения». У моды нет содержания как такового; мода — это чистый hype, основанный на ряде отсылающих к самим себе символов. «Когда люди носят созданную тобой одежду, она становится символом. Ты постоянно выстраиваешь имидж для своей линии. Ты непрерывно бомбардируешь людей идеями, заставляющими их думать о том, что все это значит. Даже ярлык, который мы прикрепляем к нашим футболкам, превратился в мини-фанзин, заполненный идеями, которые выражает наша одежда».
Филлип, как и Рэдзик, создает метамедиа-вирусы; это мемы о способах распространения информации, о том, как люди могут стать устройствами обратной связи, и о том, как технология может вернуть нас к древнему духовному знанию. Одна футболка изображает монаха-буддиста, который поджег самого себя в знак протеста против войны во Вьетнаме, с подписью: «Человеческий потенциал бесконечен».
«Это действительно очень негативный и шокирующий образ, — признает Ник, — но мне он кажется очень действенным. Можно считать человеческий род марионеткой, которой управляют веревочки ДНК, в том смысле, что жизнь — это только ебля, жратва и борьба за выживание. Но эта картинка — как пощечина; ты понимаешь, что человеческий разум — нечто неизмеримо более высокое. Наше сознание — вот что сильнее всего».
На другой футболке красуются гигантские буквы «ГОМО» и крохотным кеглем написано «сапиенс». «А на спине написано: „Однажды ты поймешь, что все мы едины“. Нынче это очень модная штука». Одна из его самых спорных футболок называется «Подсознательное послание»: на черной ткани белыми буквами набраны слова «подсознательное послание». Под ними, черной краской на черной ткани, написано «героин псих ебать».
— Это был совершенный медиа-вирус. Футболку запретили в Техасе — подросткам не разрешалось носить ее в школе. Потом появились две статьи в техасских газетах, а одна новостная программа взяла интервью у владельца лавки, торговавшей нашими футболками. Это было в Уэльсе; футболка была выставлена в витрине, и жена полицейского инспектора увидела ее, позвала фараонов, и владельца лавки арестовали. Потом один из участников группы «Beloved» настоял на том, чтобы дать в этой футболке интервью MTV, несмотря на то, что звукозаписывающая компания умоляла его не нарываться на скандал.
Ник особенно счастлив, что его вирус, посвященный силе воздействующих на подсознание образов, спровоцировал такую мощную культурную иммунную реакцию. Эта реакция показала, что люди действительно верят в силу футболок как контркультурной пропаганды. «Эта футболка материализовала все параноидные страхи, которые средние американцы связывают с молодежью в целом. Это был вирус, потому что он сыграл на уже существующей паранойе. Вирус сказал: „Это — ваша паранойя. Вы — параноики“. И они среагировали на него как настоящие параноики. Так что вирус в известном смысле оправдал себя».
Ник считает, что его вирусы оправдывают себя и самореплицируются. Хотя он знает, что он — креативный дизайнер, он видит себя не изобретателем вирусов, но всего лишь проводником для мемов, в которых нуждается культура. «Поначалу я говорил себе: „Ха! Могу ли я протащить эту идею? Могу ли я заставить людей носить футболки с надписью,,ГОМО„?“ Но теперь я верю, что эта штука больше меня, больше нас всех. Эта штука просто происходит, и если я могу посодействовать ей — это здорово. Я думаю, что вирусы просто помогают нам всем увидеть этот грандиозный процесс. Я просто чувствую, что меня несет этот поток. Я двигаюсь вместе с тем, что происходит. Я — часть организма, который реплицирует себя, а не просто какой-то парень, который собирается создать этот ебаный вирус. Если я сегодня сдохну, то, черт возьми, эта штука все равно будет продолжаться. Может, вся эта штука — один большой вирус, а я — его часть».
Цель нынешних вирусных проектов Ника — пропагандировать органический, высокотехнологический, эволюционный взгляд на культуру, согласно которому происходит Нечто — нечто новое, связанное с технологией и превосходящее всех нас масштабами. Он начал с линии одежды под названием «Духовность через технологию», изображавшей Будду, состоящего из электросхем, но постепенно линия мутировала в кампанию, связанную с НЛО. Сейчас основной слоган на одежде «Анархической адаптации» — «НЛО реальны»; первоначально это было приглашение на «рэйв», которое Ник разработал для одного местного клуба. С тех пор медиа — от журнала «Vogue» до японского телевидения — неоднократно интервьюировали Ника об НЛО и том, какими доказательствами их реальности он располагает. Хотя Нику нравится слегка дурить им голову, он признается своим друзьям, что ему на самом деле безразлично, реальны НЛО или нет:
