Ряженые в народных праздниках

Волгоградский Государственный Институт Искусств и Культуры

Факультет

Народное Художественное Творчество

Доклад

По предмету: Народные обряды и театр.

Тема:

Ряженые в народных праздниках.

Выполнила: студентка III ступени

Специализация РЭЦ (ФЗО)

Фомина Ольга

Проверил: Бутрим Т.А.

Волгоград 2009

Ряженые – это Древний обряд переодевания, в котором сознание теряет все признаки цивилизации, и просыпается природное начало. Ведь рядились не только в зверей, но и в деревья, в природные стихии: ветер, мороз, огонь, воду. Значит это было необходимо – побыть природой. А сейчас необходимо тем более, потому что мы все больше отрываемся от нее.

Рядиться и обряд – слова, объединенные общим смыслом, общим словом. Когда отдельные звенья выстраиваются в ряд, возникает как бы электрическая цепь, по которой в любой момент может пойти энергия, включается творческий азарт. Ради этого и рядятся, то есть становятся неизвестными (неизвестное - значит магическое), как бы из иного мира с его неисчерпаемым потенциалом. Не случайно, если кого-то из ряженых узнавали, он разоблачался и выходил из обряда.

Ради «включения» в обряде ряжения есть свой порядок (начинает ведущий, за ним идет спектакль козы и так далее), свои акценты, свой ритм…Ряжение всегда сопровождалось славлением, то есть словами восхваления и благодарения, что доказывает древность обряда, его обращенность к Богам.

И сейчас ряженые славят Христа, хозяев и их дом, включая мощный механизм
благодарности, который в машине жизни играет очень важную роль, заключая каждое отдельное действие в движущийся круг, в котором все возвращается, только в другой декорации. Как у поэта Арсения Тарковского:

"Ряженые", Юрий Сергеев

«И снится мне другая
Душа, в другой одежде,
Горит, перебегая,
От робости к надежде,
Огнем, как спирт, без тени
Уходит по земле,
На память гроздь сирени
Оставив на столе…»

Ряжение - это возможность стать другим, шанс начать Новый год в другом обличье, чтобы можно было спеть: «Отвяжись, плохая жизнь, привяжись хорошая!». Закреплял смерть и воскрешенье в древнем обряде ряжения традиционный двухкольцевой хоровод – одно кольцо (большее) закручивается посолонь (на жизнь), другое крутят противосолонь (на смерть).

В городе ряженые в чистом виде сохранились в единственной и то сильно урезанной форме – в виде деда Мороза и Снегурочки. Не явно, но косвенно можно назвать ряжеными жениха и невесту, ведь они временно надевают на себя такие роли, никогда потом к ним не возвращаясь. Чаще всего ряжеными бывают дети, только в отличие от взрослых, они делают это совершенно бескорыстно, из интереса к игре.

Ролевые игры были всегда, начиная с самых первых обрядов и ритуалов, в которых наши предки рядились в самые разные личины, играя самые разные роли с обязательным положительным славословием, например – восхвалением охотником животного, на которого он выходил на охоту.

Конечно, ролевая игра – это обряд, как подарок Богу, за который потом можно ждать награду. Скажем, поход в гости, когда надо хвалить хозяев, нельзя быть самим собой, а надо играть (рядиться) в образы, чаще положительные. В итоге каждый такой поход, как обряд, укрощая своеволие и усмиряя гордыню, укрепляет семейные отношения.

И сейчас тяга к ряжению возрастает. В рамках стихийного рынка, когда жизнь постоянно непредсказуемо меняется, когда никто не может быть уверен в прочности своего бытия, готовность к разным ролям становится все более важной. Людям это нужно.

Начало формы

Это и шанс к творчеству (хоть к какому-то), но это и освобождение от себя со всеми твоими комплексами…И в то же время это возможность оставаться самим собой, так как роль, маска, личина – это защита.
автор- Герман Арутюнов.

Байбурин.А.К. Ритуал в традиционной культуре
Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993.

Хождение ряжеными — отличительная черта всего праздника Святок. Обычай этот никак нельзя считать случайной деталью народного быта, поскольку и сам обряд был повсеместен, и распространялся он на всех, исключая разве что скоморохов.

Можно предположить, что существовала какая-то странная на современный взгляд потребность время от времени вывернуть себя наизнанку. Может быть, с помощью антиобраза (страшная маска-личина), противоестественный наряд, вывернутая шуба) наши предки освобождались от потенции безобразного? Примерно та же потребность чувствуется и в сочинении нескладух — частушек без рифмы, и в стихотворных миниатюрах, смысл которых в прямой бессмысленности, нарочитой нелепости.

Едва приходил первый святочный день, на улицах появлялись первые ряженые — ребятишки, а вечерами на игрищах или просто в любых домах плясали и “представлялись”, как говорили в прошлом, взрослые.

В этот глагол “представляться” стоит вдуматься.

Представление — это нечто поставленное, подготовленное заранее; представляться — значит выдавать себя за кого-то другого. Потребность представляться вызывается, вероятно, периодически ощущаемой потребностью преобразиться, отрешиться от своего “я”, как бы со стороны разглядеть самого себя, а может быть, даже отдохнуть от этого “я”, превратившись на время хотя бы и в свою противоположность. Неслучайно девицы любили наряжаться в мужское, а парни — в женское. Комический эффект в таких случаях достигался несоответствием наряда (вида) и поведения (жестов, ухваток).

Иное дело — когда рядились всевозможной нечистью. Наряжаясь, например, чертом, человек как бы отмежевывался от всего дурного в себе, концентрируя в своем новом, “вывернутом” образе всю свою чертовщину, чтобы освободиться от нее, когда сбросит наряд. При этом происходило своеобразное “очищение”. Чтобы избавиться от всей нечисти в душе, надо было ее выявить и олицетворить (то есть, ввести в образ), что и происходило во время Святок.

Наряжались по мере возможностей собственной фантазии, используя самые разнообразные средства. Так, вывернутая наизнанку шуба или меховой жилет и штаны составляли подчас половину дела. Лицо, вымазанное сажей, самодельные кудельные космы, вставные, вырезанные из репы зубы, рога превращали ряженого в жуткого дьявола. Наряжались также покойниками, цыганами, солдатами, ведьмами… Позволялось изображать и действительное лицо, известное всем какой-нибудь характерной особенностью.

Маска-личина — обязательная и древнейшая святочная принадлежность. Личины делались самые разные, в основном, из бересты. На куске березовой коры вырезались отверстия для глаз, носа и рта, пришивали берестяной же нос, приделывали бороду изо льна, брови, усы, румянили щеки свеклой. Наиболее выразительные личины часто хранились до следующих Святок.

В первый вечер орава ряженых для пробы обходила некоторые дома в своей деревне. Ввалившись ватагой в избу, пугая детей, ряженые тут же начинали плясать и колобродить. Когда первый испуг проходил, девушки, конечно же, знавшие о возможности прихода таких гостей, начинали обороняться и выгонять нечистую силу. Поскольку игра носила не только веселый и развлекательный характер, но имела и магический смысл (выгнав из дома нечисть, пусть и ряженую, участники таких игр были уверены, что обезопасили наступающий год, расчистили дорогу новому году), ряженые недолго и сопротивлялись. Под радостные крики хозяев они отступали в сени и часто там и разоблачались. Задачей зрителей было узнать, кто пляшет под той или иной личиной. Разоблаченный ряженый терял в глазах присутствующих всякое значение и считался уже вне игры.

Прелесть хождения ряжеными состояла еще и в том, что рядиться мог любой. Самый застенчивый смело топал ногами и представлялся, самый бесталанный мог поплясать.

Понятно, что с особым нетерпением ждали Святок дети и подростки. Но у них есть и масса других праздников — первый снег, масленица, ледоход… Святки же были едва ли не единственным праздником, в котором активно участвовали замужние и нестарые еще женщины — они запросто ходили ряжеными в другие деревни, позволяя себе то, что в обычное время считалось предосудительным и даже весьма неприличным.

В Святках не было той последовательности, стройности и порядка, которые присущи другим неоднодневным народным праздникам. И сами веселились, и развлекали других все, кто как мог, в этой беспорядочности и заключалась главная стилевая особенность Святок.

Внутри святочного обычая родился и развился целый жанр народного искусства — народная драма, как называет эти представления наука. Их действительно трудно себе представить вне святочной скоморошной традиции, они целиком вышли из ряженых, хотя и вопреки самому духу обычая. Ведь каждый ряженый — актер, а там, где есть актер, должен быть и зритель. Но в старину в ряженом актерство не было главным, ряженый переставал быть таковым, когда его узнавали. В то же время любой человек мог нарядиться и стать ряженым, когда ему вздумается. Бесспорно, народные драмы — явление самобытное, но по своему нравственному значению они не идут ни в какое сравнение с самим обычаем, их породившим.

Ряжение - элемент народных праздников, обрядовое и игровое переодевание с использованием масок, праздничных ритуалов, имевших, как правило, древние языческие корни. В памятниках Древней Руси, начиная с XII в., упоминаются ряженые, надевающие на себя “личины” и “скураты”, участвующие в игрищах с “дьявольскими обличьями”, с косматыми козьими “харями”. Ряжение чаще всего совершалось на Святки и Масленицу, а также на Троицу и Ивана Купалу.

Одевались ряженые в костюмы животных (коза, медведь, волк и т.п.), чертей, ведьм, покойников, святых (св. Андрея, св. Николая, ангелов), представителей других национальностей и социальных групп (цыгана, жида, арапа, немца, барина, нищего). Все ряженые, кроме одетых в святых, старались выглядеть пострашней, устраивали шутливые дебоши и даже потасовку.

Несмотря на всеобщее веселье, ряжение рассматривалось среди русских людей как дело греховное и опасное. По данным, собранным на Русском Севере, сами участники переодеваний редко соглашались на свои роли добровольно, предпочитая бросать жребий. Роли чертей, покойников и прочей нечистой силы разрешалось играть только взрослым мужчинам, женщинам и детям этого делать не полагалось. После праздника все принимавшие участие в ряжении должны были пройти обряд церковного очищения.

Ряженье было обязательным компонентом святок, но также являлось составной частью развлечений на масленице, весенне-летних и осенних празднеств, на свадьбах. Участники ряженья в разных губерниях назывались по-разному: ряженые, нарядчики, наряжонки, окрутники, шуликуны, халявы, хухольники и т. д. Мир персонажей русских ряженых был довольно разнообразен. Ряженые могли изображать различных животных и птиц: козу, медведя, лося, волка, лисицу, журавля. Представителей чужой, некрестьянской среды: барыню, барина, фельдшера, цыгана, татарина, еврея и др. Разного рода изгоев человеческого общества, скитающихся по свету: нищих, калек перехожих, бродяг, разбойников, странников. Людей, имеющих знания, недоступные обычным крестьянам: кузнецов, мельников, коробейников, а также представителей потустороннего мира: смерть, покойника, кикимору, черта, беса, ведьму и т. д. Ряженым полагалось надевать такой костюм, который смотрелся бы со стороны как странный, диковинный, ни на что не похожий, как своеобразный антикостюм. Они надевали на себя шкуры животных, вывернутые мехом наружу шубы и шапки, накидывали на плечи рогожу, соломенные маты, обвешивались ветвями деревьев, подпоясывались лыком. Во многих случаях костюм ряженого мог состоять из «морхотья», «лохмотья», т. е. старой, рваной, грязной одежды, истоптанной обуви, а также одежды, не соответствовавшей полу и возрасту ряженого. Последнее было очень широко распространено: парни переодевались в женскую одежду, женщины — в мужскую. Характерной чертой ряженья было также освобождение от одежды вообще. Некоторые ряженые одевались таким образом, что прикрывали только верхнюю часть тела, оставляя обнаженной нижнюю, или же в ходе I игры сбрасывали всю одежду, оставаясь голыми.

Необходимым элементом облика ряженого была маска (личина, харя, рожа). Она изготавливалась из бересты, кожи, бумаги, * меха, льняной кудели, пучков непряденой шерсти, ткани, кружева. На маске с помощью краски часто изображались глаза, брови, нос, рот. Некоторые личины дополнялись длинным носом из бересты, бородой из пакли или конского волоса, зубами, вырезанными из брюквы. При отсутствии маски лицо ряженого мазали сажей, мелом, мукой, раскрашивали краской. Головы животных делались из соломы, коры, выдолбленного дерева, льна и насаживались на длинную палку. Ряженые несли их в руке и закрывали ими лицо, измазанное сажей, мукой, завешенное тряпкой. Маски, как правило, изготавливали к конкретному дню, а затем выбрасывали и лишь в редких случаях сохраняли до следующего праздника. Ряженые обычно носили с собой вещи, характерные для того или иного персонажа: барыня — шляпку, цыганка — карты, кузнец — молот, нищий — мешок, покойник — саван, черт — ухват, ведьма, кикимора или русалка — метлу или веник. Кроме того, ряженые нередко ходили с плетью, палкой, кнутом, которые устрашали людей, или же с морковкой, початком кукурузы, скалкой, с помощью которых придавали своим действиям эротическую окраску.

Музыкально-шумовой фон складывался из звона колокольчиков, бубенцов, грохота печных заслонок, сковород, стучания ложками. Ряженье входило в состав многих обрядов и праздников, однако наиболее яркое воплощение оно получало на святках. Рядились в течение всего святочного цикла, но в большинстве мест ряженье было приурочено к страшным вечерам, а также к канунам Рождества, Васильева дня и Крещения. Ряженые ходили обычно по вечерам, большими группами в пятнадцать—двадцать человек. Они совершали обход крестьянских домов, как это делали колядующие, или же появлялись на святочных вечерках — игрищах. Ряженые шли от одной избы к другой, вбегали в них, не спрашивая разрешения хозяев, вели себя шумно, дерзко, нарушая покой и порядок в доме. Ворвавшись в дом, ряженые пугали его хозяев, плясали или показывали небольшие театрализованные сценки с плясками, короткими диалогами и довольно грубыми шутками. Например, ряженые с удовольствием разыгрывали сценку, в которой плясала «лошадь» — два парня, накрытые пологом, один из них держал на палке морду лошади, а третий парень изображал всадника, вооруженного плетью. В конце сценки всадник падал с «лошади», она разваливалась на части и ее принимался лечить «цыган» или «кузнец». Иногда эта сценка разыгрывалась как эротическое действие, во время которого ряженые хватали девушек, находившихся в избе, и старались затолкать их под «лошадь». Такие представления проходили очень шумно и весело. Ряженые, получив от хозяев различные дары, быстро сворачивали представление и отправлялись в следующий дом. Поведение ряженых на святочных вечерках, которые устраивались в течение всех святок, было несколько иным. Если при обходе домов они играли роль артистов, пугавших, веселивших и развлекавших зрителей — хозяев, то во время игрищ молодежь, зачастую тоже переодетая, и приходившие ряженые сливались в едином веселье, где не было зрителей, а все становились участниками общих игр.

При всем разнообразии святочных игр в них преобладали две темы — тема брака и похорон. Мотив брака обыгрывался в форме шуточной свадьбы, точнее, антисвадьбы: женихом становилась переодетая женщина, а невестой — парень, вместо фаты использовали рогожу, вместо венцов — веники, вместо кадила — лапоть, а вместо аналоя — лохань. При этом «поп» в грязной рогоже — «рясе» распевал непристойности на мотив церковных песнопений. Эротическая тематика присутствовала в действиях таких персонажей ряженья, как «кузнец», «мельник», «барин», «шерстобит» и т. п. Так, например, к «барину», у которого была привязана между ног длинная палка, подтаскивали сопротивлявшуюся девушку, стараясь засунуть ей под сарафан палку. «Кузнец» оголял тело, делал непристойные жесты, якобы выковывая к свадьбе кольца, венцы и прочие атрибуты. Другие персонажи вытаскивали девушек на улицу, задирали им подолы и старались натереть снегом интимные части тела. Большой популярностью на вечерках пользовались сценки отпевания, похорон. В этих сценках один из участников изображал покойника в саване, с огромными зубами и выбеленным мукой лицом. «Покойника» вносили в избу, бросали на пол и начинали отпевать. «Поп» раскачивал лапоть, наполненный тлеющим куриным или коровьим навозом, «дьячок» и «причитальщица» пели непристойные песни. Вслед за отпеванием «покойника» начиналось прощание с ним: парни заставляли сопротивлявшихся девушек целовать «покойника», который неожиданно старался их ущипнуть, уколоть булавкой или залезть под сарафан. Как элемент праздничного веселья ряженье было характерно также для масленицы и весенне-летних праздников: Егоръева дня, Семика—Троицы, Петрова дня. Обычай рядиться в масленицу был распространен лишь в центральных губерниях Европейской России и в Сибири. В весенне-летнее время ряженье встречалось в центральных и южных губерниях, хотя и не повсеместно, оно было связано с ритуальными проводами-похоронами мифологических существ, олицетворявших праздник: Масленицы, Ярилы, Костромы, Семика, Русалки и т. п. (см. Петровское заговенье).

Ряженье являлось также частью свадебного ритуала. На второй и третий день после брачной ночи ряженые приходили в избу молодоженов к пирующим гостям. Персонажи свадебного ряженья были аналогичны персонажам календарных праздников, а разыгрывавшиеся сценки повторяли святочные. Ряженье в русской деревне считалось делом греховным и опасным, а маски — нечистыми, погаными, вредоносными. Особенно страшно, по представлениям крестьян, было переодеваться в «покойников», «нечистиков». Эту роль исполняли только мужчины, в основном по жребию. После праздника всем участникам ряженья полагалось пройти обряд церковного очищения или окропить себя святой водой. После святок парни и мужчины, активно участвовавшие в ряженье, должны были искупаться в иордани — проруби, освященной в Крещение. Ряженье — явление сложное и интересное, восходящее к древним мифологическим представлениям. Персонажи ряженых были символами потустороннего, «вывернутого» мира. Скрытые под масками люди, неузнаваемые своими родными и соседями, могли чувствовать себя раскованными, не связанными строгими правилами поведения, независимыми от общественного мнения, они могли позволить себе то, что было невозможно в обычном костюме в обычные дни. Благодаря ряженым праздник становился ярким, безудержно веселым. Один из очевидцев святочного гулянья писал: «Ряженые потешают неприхотливую деревенскую публику разными фокусами, шутками и каламбурами и таким образом вносят в праздничное веселье еще больше веселья и разнообразия» (Копаневич, 1896,13).

М.Л.Лурье (С.-Петербург)

РЯЖЕНЫЕ-МАСТЕРА НА СВЯТКАХ

Так называемые «профессиональные» маски в общем Фонде персонажей святочного обрядового ряженья обращают на себя внимание своей чрезвычайной распространенностью. Задавшись целью зафиксировать всех известных локальным традициям персонажей, называемых по Роду профессиональной деятельности и оправдывающих эти имена в своих игровых действиях, мы получили бы весьма внушительный список. Кузнец (коваль), мельник, сапожник, шерстобит, котовал, горшечник, охотник, рыболов (рыбак), лесник, доктор (лекарь, «фершал», акушерка), коновал, фотограф «вот далеко не полный реестр ряженых-мастеров, демонстрирующих каждый свое ремеслона святочных посиделках. Этот ряд нужно дополнить, во-первых, безымянными персонажами, совершающими в игре те или иные «специализированные операции» (напр., «точить веретена «плести блины» «плести лапти») и, во-вторых, такими героями ряженья, как поп, судья (воевода), сборщик, ревизор, секретарь и т.п.., которых трудно причислить к разряду «мастеров», но которые в игре всегда исполняют «свою работу», выступая таким образом в первую очередь именно как носители профессиональных, а не социальных (сословных) характеристик.

Специальных работ о ряженых-мастерах нет, однако некоторые исследователи высказывались относительно обрядового смысла профессиональных масок в числе прочих традиционных Фигур ряженья. Так, А.К. Байбурин отмечает, что все персонажи «в той или иной степени связаны со сферой чужого и противопоставлены своему во всех актуальных для данного коллектива планах: социальном (шерстобиты, коновалы, солдаты), этническом (цыгане, арапы, турки), в плане принадлежности нечеловеческому, звериному (бык, козел, медведь и др.), колдовскому (черт, нечистики и др.), миру смерти (покойник, деды) и вообще дальней стороне («дорожные люди»)⁰⁰¹. Некоторых персонажей мастеров в числе чужих, инородных для крестьянского мира, называют также В.Я. Пропп и Л.М.Ивлева⁰⁰². Таким образом, профессионализм как частный случай иносоциальности рассматривается в рамках этого подхода в качестве одной из конкретизации «чужести»- общего значения мира персонажей ряженья — и ставится в один ряд с такими Факторами, как иноэтничность; зооморфность, инфернальность и т.д.

Другие интерпретации, предлагаемые теми же учеными и дополняющие данную, связаны с представлением об актуальности для обрядового ряженья (и, соответственно, для того ритуала, который оно обслуживает) мифологической семантики всех его персонажей, в частности персонажей-мастеров. «Как результат наших наблюдений, — пишет Л.М.Ивлева, — напрашивается вывод о том, что «профессиональная» в изображении кузнеца и мельника подчиняется мифологической трактовке кузнечного и мельничного ремесел (в их отношении к браку, плодородию, акту творения), а следовательно, сложным образом опосредована. В равной мере это может быть распространено и на другие персонажи, которые принято рассматривать в связи с отдельными «земными» профессиями. К их числу относятся, между прочим, плотник, печник, пекарь, рыболов, действия которых в ряженье откровенно эротизированы»⁰⁰³. В русле того же подхода А.К. Байбурин рассматривает образ святочного кузнеца в связи с символикой старого/нового⁰⁰⁴.

Изложенные подходы представляются вполне убедительными, но в то же время недостаточными, т. к. исследователи не ставили перед собой цели объяснить специфику именно этой группы персонажей ряженья, а, наоборот, рассматривали их в ряду прочих.

Целесообразно обратиться непосредственно к рассмотрению действий, совершаемых окрутниками-мастерами в игре, и попытаться выявить общую для них идею. Продемонстрируем акциональное поведение ряженых-профессионалов на нескольких примерах:

«На святки… горшешники всяки приводят, — тоже игра опять.. «Горшки делают»: «стукают», «месят глину» — хлёшшут плетью человека, ну не шибко, а так, так игра показана. Они ничо не делают горшки, а только показывают, как горшки делают»⁰⁰⁵;

«Сапожником [наряжались]. «Ну-ко подойди, давай твою ногусюда». Ногу ты подашь, он мерит, потом возьмет — и платье подымет. Вот это гляди за ним. Ну вот, и скажет: «Сошью тебе сапоги»⁰⁰⁶;

«Блины пекли, это было точно, помню. Мальцы принясуть, значить, с улицы снега, в ступку такую деревянную положуть — это как бы масло, что ли. Лопату такую возьмуть и этой лопатой девкам под жопу. Девки визжать, убегають от их, а мальцы за ними да заними. Это было, да»⁰⁰⁷.

«В избе играли… коновалы. Приходят, значит. А хозяин народится тоже в бане. «Вот этова надо окастрировать у меня!» И пол полы отрежет ножиком… И подводят [пойманного к коновалу]. И пластат там… да где-ко у ново угол ли, чо ли, полполы отрежот»⁰⁰⁸.

Ряд примеров можно было бы продолжить, но и другие дают сходную картину: очевидно, что практически все персонажи-мастера участвуют именно в тех играх, которые в качестве кульминационного предполагают момент ритуально-игрового контакта ряженого с неряженым. Контакт этот может осуществляться в форме ударов, щипанья, поцелуя, иметь вербальную Форму и т.д.⁰⁰⁹

Но действие в ритуальной игре ряженых имеет два содержательных плана — реальный (что делают наряженные) и игровой (что они этим изображают). Интересующие нас персонажи своим битьем, целованием, скабрезными высказываниями о присутствующих обычно представляют производство (кузнецы, котовалы, блинопеки); починку и лечение (доктор); продажу (торгованы); оценку и сортировку (лесники, рыбаки); добывание рыбы, зверя (рыболовы, охотники). Всё это акты, так или иначе трансформирующие действительность, меняющие положение вещей в мире.

Теперь посмотрим, какие роли получают неряженые, включаемые в игру, нередко против своей воли.«Кузнецы придут: «Кому чево ковать?» «Чо тибе ковать?» А другой скажет, к примеру: «Железну кровать» Они берут пучок соломы и положат на наковальню и зтима бьют, из соломы плеткима… и приговаривают: «Куем кровать, куем кровать!» «Сковали» и говорят: «Давай расчет!» [Заказчик] подставляет им спину. Они и бьют: каждый по разу»⁰¹⁰;

«А там два котовала — дальше, на западне. А тут [впереди] стоят два шерстобита. Человек подходит. «Какие вам надо валенки?» - «А мне, — говорит, — небольшие. Фунтов шесть..» «Фунта четыре!» — так женщина говорит тоже. По четыре раза ударят [шерстобиты«заказчицу»] плетью ли, чем ли… Она [«заказчица»] идет дальше, к котовалам, ведь «шерсть избили» уж ей! Котовалы… перебрасывают иё так, этак… ворочают, — ну, как валенки катают!»⁰¹¹

Характерно, что неряженые, включаемые в действие, выступают здесь, согласно логике игровой ситуации, или как «заказчики», или как «материал», причём довольно часто роли эти парадоксальным образом совмещаются (что видно и из приведенных текстов). Так, например, в игре «блины печь» неряженая девушка «играет«одновременно сковородку (ее смазывают салом, на нее льют тесто) и едока блинов (ситуация обыгрывается как кормление: «подбавь ей еще», «эта горячие любит» и т. п.). Изменяющие действительность акты, которые совершают персонажи-мастера (ряженые), направлены непосредственно на тех, кто включён в игру (неряженых), и именно на последних сказывается результат: они либо приобретают что-то — как заказчики-покупатели (пациенты), либо меняют своё качественное состояние — как материал, становящийся вещью (или как выздоровевший больной).

При этом необходимо учесть ритуальный аспект святочного обрядового ряженья (и конкретнее, игр контактного типа), высвечивающий диспозицию ряженый-знающий-посвящённый — неряженый-профан-проходящий ритуальное испытание. И в этом плане неряженые, вводимые в игру и вынуждаемые вступать в контакт с окрутниками, действительно предстают как бы материалом и заказчиком ритуального акта одновременно: то, что делают ряженые, они делают с ними и (сточки зрения ритуала) для них. Те сдвиги, изменения, которые производят парсонажи-профессионалы, касаются именно подвергающихся ритуальному воздействию неряженых участников святочной посиделки.

Чтобы определить теперь общую ритуальную роль самих ряженых-профессионалов, отметим ещё одно очень важное обстоятельство. Дело в том, что мы привыкли видеть в ряженых мир наизнанку, своего рода антимир. Действительно, такова феноменологическая позиция мира в его нормальном, не маргинальном состоянии. Но в период святок, когда мир утрачивает привычную стабильность и все обычно устойчивые границы временно рушатся, ряженые выступают как раз в качестве референтов правильного (для святок!) мира, диктующего временно оказавшемуся в слабой позиции «неряженому» миру свои законы.

Так что мир ряженых оказывается еще и законодательным институтом. Неслучайно в крестьянских рассказах о жестоких и бесцеремонных выходках окрутников столь часто звучат формупы-сентенции: «Раз святки — значит святки»; «Ничего не поделаешь — святки» и т. п. Высказывания такого рода чрезвычайно показательны: в них проявляется как признание специфичности святочного состояния мира и особого, верховного статуса ряженых в этот период, так и смирение перед данным порядком вещей, убежденность в его непреложности.

Согласно святочному виденью, наоборот, «обычный» мир предстает неправильным, неполноценным, профанным. Это недоделанный мир — и его необходимо исправить: вылечить, починить, довести до ума, досоздать или пересоздать все его элементы. Зерно должно стать мукой, тесто — блинами, шерсть — валенками, железо — деталью, девица — женой; лошадь должна быть накормлена и подкована, рыба — выловлена, лисица — подстрелена, виновные — изобличены. Осуществить всё это и призваны ритуальные мастера правильного, святочного мира- ряженые умельцы-профессионалы: кузнецы, мельники, охотники, судьи, священники и т. д.

В этой связи чрезвычайно показательной становится зафиксированная, в Смоленском уезде традиция. Почти каждая новая игра предваряется примерно одной и той же прелюдией:«На кабылу садитца ахотник…. Выежжаить iон у хату: — Здрастуйтя, гасапада мужики! Пазвольтя са свайго тёмныва лесу Злыдню выгнать» — Пайзвольтя спрасить, аткуда вы такiя iость, скаких паместиу вы находитесь сами? Ти iость у вас удаставъренiя, што вам можна ганять ахоту? Прачитали удаставиренiя, дазволили ямуса свайго тёмныга леса Злыдню выгнать»; «… Самы стыять побычькарыта; дазваляютца: — «Гаспада христiяни, ти ня можна у вась рыбы палауливать?» — Покажитя удаставъренiя, што вамъ можна рыбу лавить. Прачитали удаставъренiя; пазволили имъ рыбу лавить».⁰¹²

Мастерам как бы приходится документально подтверждать свою профессиональную квалификацию, своё право на участие в ритуальной доработке мира.

Таким образом, профессиональные маски ряженья наиболее точно и адекватно символизируют позицию ряженых в целом как ритуальных дел мастеров. А это, в свою очередь, ставит следующий вопрос: требовалась ли какая-то определённая квалификация от самого наряженника, или же надеть маску и стать вершителем ритуальной игры мог каждый?

Не затрагивая социополовозрастных критериев допустимости человека к участию в ряженье, остановимся на индивидуальных. Мы не располагаем сведениями о существовании жесткого отбора, механизмов и критериев этого отбора — представляется, что ничего такого и не было. Однако достаточно многочисленны указания на то, что ту или иную роль исполнял определенный человек:

«Я так, допустим, мядведем любил наряжаться. Ну от, бярешь большую шубу…. Вот эта, выворачиваешь вверх шерстью, понимаешь? Ну и вот, залезаешь туда, в рукава, эта, руки, понятно? Ну, и ноги там завязываешь, маску такую делаешь. <…> Из картона там придумываешь, потом обтягиваешь тоже шкуринкой такой, ну и получается мядведь»;⁰¹³

«Сиротинка сряжалася. Василий Прокопьевич Сазонов, он один токо плясал»; «У нас Василий Прокопьевич Сазонов… беда уж он любил выколачивать с этой кобылкой! Ак ведь пожилой был уж!.. А«водил» кобылку Темников Александр Павлович, двоюродный брат мой. Ох, уж каки они плясуны были, как вприсядку доказывать! Гармонщик сам знат, каку игру им надо».⁰¹⁴

В приведенных фрагментах, по сути дела, говорится о специальных приемах, знании деталей, сработанности окрутников-ансамблистов — все это черты профессионального владения техникой, в данном случае мастерством ряжения в определенных персонажей.

Для исполнения некоторых ролей требовались подчас вполне определенные качества, необходимые для проведения тех ритуальных испытаний, которым подвергали окрутники других участников святочной гулянки. Часто говорится о том, что в таких-то персонажей рядились только бесстыдники, страмщинники, матершинники:

«У нас пест налажапи. Деревянной. Которой парень умеет сквернословиться, он и надевает, привязывает пест меж ноги, налямках, на шее [висит]. На игришше ить што хошь говорят, не очураются!.. Говорят всё так связно, как стихами. У ково натура бойка была, ево везде и шахали! Ну, толкали, как рукомойника! На игришше всё спрашивали»;⁰¹⁵

«Это «судили», вы знаете, что? У нас такой парень был, онтакой, знаешь, ну он ни похабно, ни что не стыдился все играть такую ерунду. Да, вот возьмёт знаете что — лапыть, вот сюда привяжить [к ширинке], вот так».⁰¹⁶

Встречаются и рассказы о людях, в цепом профессионально владевших ремеслом святочного ряженья, выступавших как бы в качестве сценаристов и режиссеров. На них, по-видимому, в известной мере лежала особая ответственность за правильную организацию важного ритуального действа:

«По правде сказать, я все правил. Это мы с робятами мельника делали… У нас дядюшка был. Зарубин Иван Ефимович, мирской, он все делал. Он девять годов в армии служил, на германской был, в ту воевал. А я у дяди все подсматривал».⁰¹⁷

Отметим особенно важный здесь для нас момент указания на трансмиссию, своего рода обучение у мастера: «я у дяди все подсматривал». И, наконец, важную информацию для ответа на вопрос, всякий ли мог рядится, можно извлечь из рассказов другого типа: о том, как кого-то нарядили обманом и впоследствии жестоко поиздевались над ним:

«Это страмшина. У нас в Манушкине покойником брат брата наряжал. Ну, к скамейке привязал яво этим, вообще, вяревкой. Чтоб он ня ушел. Принясли яво на этой скамейке сюда на гулянку…. Вытянули хярёнко явонный оттудова…. Мы ж ня пойдём шшупать, а женшина, та, которая старая, подошла, пошшупапа, она говорит: «Иправда, хер!» Ну, от так. Этот—то рвется, понимаешь, от скамейкидолой, а яму ня оторваться ж. И все…. Посмяялися. А он так и убег сразу, как вярёвку отвязали, ну и больше на гулянку ня пришёл»;⁰¹⁸

«У нас на смеху держали парня. Васька, звали Козлом. Все говорил: «Козу мать!..» Васька «просил» [напрашивался, дразнил любителей игрищного ряженья]: «Не средите меня никакого-ся!» Ну, ево и сделали мельником: повалили ево на лавку… руки-ноги привязали, руки по локти привязали. Дали в руки камешки…. Он камешки етак трет друг о дружку, будто жернова мелят. Поглядыват на нас: ему любо кажется! Потом ребята подошли: кто пёрнет, кто задницей сядет на лицо ему, кто иное заводит. Потом жо он заревел. А потом ево на улицу выбросили [вместе с лавкой], на снег. Кто прибежит, за ножки вместе с лавкой перевернет… Потом отвязали ево, и он убежал домой. Больше не ходил».⁰¹⁹ Таких рассказов довольно много, иногда «розыгрыши «запрограммированы сценарием, но мы специально отобрали те варианты, где сама игра не предполагает подвоха для одного из наряженных, и поэтому столь показателен (особенно во втором случае) резкий переброс навязавшегося в окрутники профана, в позицию неряженого, подвергающегося жестоким и унизительным испытаниям. Настоящие, «право имеющие» мастера указывают самозванцу-дилетанту его истинное место — по ту сторону ритуальных баррикад, что всегда заканчивается бегством последнего с игрища.

⁰⁰¹ Байбурин К. А. Ритуал: старое и новое // Историко-этнографическиеисследования по фольклору: Сб. статей памяти Сергея АлександровичаТокарева / Сост. В.Я. Петрухин. М., 1994. С. 36-37.
⁰⁰² Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963. С.111; Ивлева Л. М. Ряженье в русской традиционой культуре. СПб., 1994. С.219.

⁰⁰³ Ивлева Л.М. Указ. соч. С.224.
⁰⁰⁴ Байбурин К.А. Указ. соч. С.37-38.
⁰⁰⁵ Альбинский В.А., Шумов К.Э. Святочные игры Камско-Вишерского междуречья // Русский фольклор. Вып. 26. Проблемы текстологии фольклора. Л., 1991. С. 173.
⁰⁰⁶ Лурье М.Л. Эротические игры ряженых в русской традиции (по дореволюционным публикациям и современным записям) // Русский эротический Фольклор: Песни. Обряды и обрядовый Фольклор. Народный театр. Заговоры. Загадки. Частушки / Сост.-ред. А. Л. Топорков. М.,1995. С. 204.
⁰⁰⁷ Там же.
⁰⁰⁸ Альбинский В.А., Шумов К.Э. Указ. соч. С.175.
⁰⁰⁹ Об этом см.: Лурье М.Л. Ряженый и зритель: формы и функции ритуального контакта (битьё) // Судьбы традиционной культуры: Сб. статей и материалов памяти Ларисы Ивлевой / Ред.-сост. В. Д. Кен. СПб., 1998. С.106-127.
⁰¹⁰ Альбинский В. А., Шумов К. Э. Указ. соч. С.177.
⁰¹¹ Там же. С.175.
⁰¹² Добровольский В.Н. Смоленский этнографический сборник: Вып. 4. М.,1903. С. 1, 7.
⁰¹³ Лурье М.Л. Эротические игры... С.203.
⁰¹⁴ Альбинский В.А., Шумов К.Э. Указ. соч. С.182.
⁰¹⁵ Там же. С.178.
⁰¹⁶ Лурье М.Л. Эротические игры... С.218.
⁰¹⁷ Альбинский В.А., Шумов К.Э. Указ. соч. С.179.
⁰¹⁸ Лурье М.Л. Эротические игры... С.212.
⁰¹⁹ Альбинский В.А., Шумов К.Э. Указ. соч. С.179.