Мир детства кубанских дворян конца XIX в. в воспоминаниях М.И. Недбаевского

И.Ю. Мартианова,

соискатель кафедры дореволюционной истории России КубГУ

Человек в ХХ в. осознал хрупкость и уникальность своего существования в мире. И чем глубже укореняется в нас эта мысль, тем большей становится потребность в саморефлексии, в увеличении объема знаний о самих себе как в настоящем, так и в прошлом. «Discipul est prioris posterior dies» – «Ближайший для нас – день предыдущий», в данном случае – наше собственное детство. Круг его проблем уже около ста лет исследуется гуманитариями с разных позиций. Детство, как и всякое иное явление, имеет свою историю. По выражению Л. Демоза, оно универсально.

Детство как явление универсальное требует исследований, отображающих его положение в контексте истории государства, народа, общества. С другой стороны, не следует забывать и об интимности детства – мира малого, глубоко личного, с его привязанностью к миниатюрным предметам, небольшим географическим пространствам и узкому кругу знакомых людей. Идею о малости, свойственной миру детства, который «предельно сжат и компактен», где «нет огромных, несомасштабных человеку расстояний», где «все близко, все рядом»[1], высказал Ю.В. Линник в труде, посвященном философскому осмыслению важнейших проблем детства. Человек растет и вместе с ним по всем параметрам растет и его мир, но остается привязанность к своим детским впечатлениям как к первым наиболее эмоционально воспринятым. Именно поэтому представляет особый интерес история детства в связи с его малой родиной.

В работах кубанских исследователей так или иначе затрагивались вопросы различных составляющих мира детства. В первую очередь, это исследования, касающиеся становления местной системы образования и воспитания. Им посвящены исследования Ф.А. Щербины[2] и Н.Ф. Блюдова[3] (дореволюционный период), Н.Ф. Юркина[4] (советский период), П.П. Матющенко[5], О.В. Матвеева[6], А.И. Фединой[7], Л.Е. Оспищевой[8], защищена диссертация Е.В. Манузина[9] (постсоветский период).

Описанию кубанского, прежде всего казачьего, детства, уделяется большое внимание кубанскими этнографами. В 1994 г. работы М.В. Семенцова, В.Ю. Креминской, С.А. Жиганова и О.А. Романько были представлены в сборнике «Традиционная культура и дети»[10]. Однако многие проблемы детства до настоящего времени остаются неисследованными – например, проблема отображения детства в воспоминаниях кубанцев, живших в конце XIX – первой половине XX в., чье детство пришлось на конец XIX в. В данной статье мы попытаемся представить, какое место занимают воспоминания детства в их жизни и в мемуарах, на каких фактах и событиях окружающего мира акцентируется память мемуаристов при обращении к теме собственного детства и, наконец, каким образом они представляли свой детский мир и его рамки.

Воспоминания – один из немногих видов исторических источников, которые отображают ранний период жизни человека. Иногда детство представлено скупо, несколькими строчками, а иногда этому периоду авторы посвящают свои воспоминания целиком. Степень освещенности детства зависит от того, какое значение придают ему авторы мемуаров, от их мировоззрения, от собственной склонности к самопознанию.

Вопросам использования мемуаров как источников по истории детства посвящены многие работы современных исследователей: В.Г. Безрогова[11], О. Дробот[12], А. Искандерова[13], М. Ледковской[14]. По вопросам создания мемуаров и автобиографий в 1999 г. был проведен «круглый стол» среди представителей интеллектуальной элиты России, ставших авторами воспоминаний. Среди вопросов рассматривалось и освещение собственного детства в произведениях, основанных на личной памяти[15]. Но и ранее, в советский период, отечественная гуманитаристика рассматривала эти вопросы. Им посвящали свои исследования Н.А. Рыбников[16], В. Катанян[17] и другие.

В XIX–XX вв. русская культура, по выражению А. Искандерова, пережила «мемуарную лихорадку»[18], которая была результатом выработавшегогся в ходе XIX столетия внимания к отдельной личности, ощущавшей свою индивидуальность и творческий потенциал. Немалый вклад в этот процесс внесли и русские историки С.Ф. Платонов и Р.Ю. Виппер, видевшие необходимость психологизации исторического процесса и изучения личности в истории. Они отталкивались от теории познания исторического процесса, ставившей во главу угла интерес к отдельно взятой личности. Это – один из признаков разрыва со старым феодальным мировоззрением с его стремлением во всем походить на своих предков, где оригинальность и самовыражение не находили признания. Процессы, характерные для русской культуры в целом, имели место и в ее местных ипостасях. Кубанские дворяне также приняли участие в мемуаротворчестве.

Значительную долю населения Кубанской области в конце XIX в. составляли казаки (48,3 %)[19]. Они задавали тон в культурной жизни области. Интеллигенция и офицеры, вышедшие из недр этого сословия, ощущали потребность в осмыслении своего персонального жизненного опыта, обратившись к мемуаротворчеству. Среди созданных тогда мемуарных произведений информацию о детстве несут лишь немногие, и это вполне объяснимо. Главное содержание жизни казака – военная служба, которая в основном и описывалась. Но некоторые авторы, хотя и вышедшие из казачьей среды, все-таки обратились к теме детства. Таковыми являются неопубликованные воспоминания офицера-педагога Максима Ивановича Недбаевского, хранящиеся в Государственном архиве Краснодарского края в виде переплетенной отксерокопированной машинописной копии, насчитывающей более 150 страниц. Текст озаглавлен: «Воспоминания офицера Ейского полка Кубанского казачьего Войска Максима Ивановича Недбая (Недбаевского)».

Воспоминания разбиты на главы. Глава 1 посвящена истории рода Недбаевских, принадлежавших к дворянскому сословию Российской империи. Официально Недбаевские вели свой род с 25 октября 1689 года (по дате универсала гетмана Ивана Мазепы о законности владения Значкового Товарища Ефима Недбая «…от давних лет… грунтами по ричци Журавци», хранившегося в Черниговском Дворянском Губернском депутатском собрании)[20]. Следующие главы посвящены описанию детства Недбаевского и быта их семьи, их соседям и знакомым. Отдельной главой оформлены воспоминания о роде Бурсаков, с членами которого Недбаевские были в тесных дружеских связях. Подробно составлены главы об обучении в Войсковой гимназии и Александровском реальном училище, о дальнейшем обучении в кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, о работе Недбаевского в качестве преподавателя в Воронежском Михайловском кадетском корпусе.

Для мемуаров М.И. Недбаевского характерны высокая степень информативности, осознание автором важности собственных воспоминаний как свидетеля эпохи, стремление к точности (масса дат и имен, часто указывается происхождение приводимых сведений), внимание к событиям и людям своего времени. Интересно также отметить, что Недбаевский был сторонником широко распространенной в то время идеи, что казачество – не сословие, а отдельный народ, покоренный «кацапами» и несправедливо ими притесняемый[21]. «Свои» (казаки) наделяются исключительно положительными чертами, а «чужие» представлены в черных красках. Эти суждения красной нитью проходят через все повествование.

Но часто Недбаевский как свидетель, скурпулезно воспроизводящий факты, берет верх над Недбаевским-личностью, имеющей свои политические убеждения. Так, например, критикуя дворян-кацапов и чиновников за их равнодушие к религии, сам же отмечает, что нигилизм был присущ и образованным слоям казачества и проявлялся уже в младших классах гимназии[22]. Он пишет, что «ни разделения на казаков и неказаков, ни политики в училище не было»[23], видимо, забыв, что чуть ранее им было написано, что «все ученики параллельных классов имели кличку «кацапы»»[24].

Недбаевский отмечает, что родители «кацапов» «…образ жизни вели… безнравственный, мамаши открыто имели любовников, а папаши многие помимо пьянства имели любовниц»[25]. Однако он не забывает, что в семье П.П. Бурсака прислуживал Куприян Конченко, незаконнорожденный сын последнего[26], а в семье походного атамана генерала Хрематицкого росла в качестве подкидыша его незаконнорожденная дочь от связи с графиней Тарновской[27].

Все эти подробности говорят о том, что Недбаевский, несмотря на свои симпатии и пристрастия, остается скурпулезным мемуаристом, что повышает степень объективности его воспоминаний. Все эти противоречия и «несвязки» придают достоверность картине быта и нравов социальной верхушки кубанского населения.

О своем детстве Максим Иванович Недбаевский сообщает массу подробностей. Родился он 22 января 1870 г. Его родители Иван Иванович Недбаевский и Дарья Ивановна, урожденная Приймак, из станицы Крыловской, были помещиками средней руки. В их большой семье из семи детей был полный достаток.

Жили они на хуторе. «В физическом отношении желать лучшего не нужно было. Росли мы на молоке, хлебе, мясе; в изобилии было рыбы, меда, овощей и прочих земных блюд, которыми щедро дарила наша несравненная земля…»[28]. Родители были людьми образованными. Отец Иван Иванович, в свое время с отличием закончивший Таганрогскую гимназию (его имя навечно было написано там золотом на доске почета)[29], оставил службу в номерном полку, которым командовали полковники Бантыш-Тыщенко и Голуб, и занялся воспитанием и образованием своих детей, знакомя их с казачьим и русским фольклором, историей и географией, а также с немецким, итальянским и латинским языками.

Видимо, от него М.И. Недбаевский и воспринял свои взгляды на историю и положения казачества, слушая его рассказы «…о житье-бытье казачества в старые времена, о притеснениях государей, которые это делали по наговору их окружения»[30]. Отец учил детей любить свою малую родину Кубань, знакомил их с ее природой, делая особый упор на ее красоту и призывая бережно относиться к ней. Обычно это случалось в его хозяйских «весьма частых обходах своего участка земли»[31], закладывая одну из основ дворянского менталитета – отношение к имению как к обозримой малой родине, овеществленному началу, родовому корню.

Какую роль играла мать в воспитании детей, сказать затруднительно, так как о ней мемуарист почти ничего не сообщает кроме того, что она получила образование в пансионе вдовы священника в ст. Брюховецкой; «других учебных заведений для девиц тогда на Кубани не было»[32]. Судя по отведенному в воспоминаниях количеству места, занимаемого рассказами об отце и матери, личность отца была более значима для автора мемуаров и более близка ему. Отец олицетворяет для него весь «мужской» казачий мир, который автором идеализируется. Показательно, что в тексте отсутствуют какие-либо воспоминания о своих детских планах на будущее. Их нет, так как для читателя и так должно быть совершенно ясно, что автор пойдет по стопам отца – будет военным-казаком, дворянином-казаком.

Учиться Максим Иванович начал в 1880 году в станичном одноклассном училище. По его словам, учился он охотно, но по фактам видно, что учеба давалась ему нелегко, так как на училищной скамье он провел три года. В 1882 году отец повез его в Екатеринодар поступать в Кубанскую Войсковую гимназию. В тот год наплыв желающих поступить был велик, а Недбаевский был слабо подготовлен. Не помогли и нанятые репетиторы. Пришлось вернуться на свой хутор и учиться в станичном училище еще год[33]. Весной 1883 г. последовала еще одна, на этот раз удачная, попытка поступить в гимназию в Екатеринодаре. Его отец лично присутствовал на экзаменах, которые на этот раз были выдержаны «очень хорошо»[34].

Став гимназистом, Максим Недбаевский на три года поселился в семье Павла Павловича Бурсака, где близко познакомился с его детьми. «Дети Павла Павловича Бурсака моложе меня, – вспоминал автор, – но мы росли вместе»[35]. Отношения со сверстниками в гимназии были ровными, но каких-то особых дружеских привязанностей Недбаевский не выделяет. С педагогами также проблем не возникало. От общественной жизни гимназистов он держался в стороне и не принимал активного участия в ней, хотя пробуждение общественной и политической деятельности в стране докатилось и до стен гимназии. Попытки начальства пресечь «политику» в гимназии не увенчались успехом, и она была расформирована в 1890 г.[36].

Недбаевский еще в 1886 г. перешел в Александровское реальное училище и тогда же переселился в пансион при учебном заведении. Особо теплыми сложились у него отношения с директором Спиридоном Дмитриевичем Дивари. Здесь Недбаевский более активен: он занимался метеорологическими наблюдениями[37], заведовал училищной библиотекой до ее передачи городской гимназии[38] и был ктитором домовой училищной церкви, выбирая себе помощников[39]. Уже в четырнадцатилетнем возрасте Максим был очень восприимчив к окружавшим его людям и событиям, стремясь их запомнить. Спустя годы он достаточно уверенно называет людей, их должности, говорит о тех или иных заслугах.

В диссертации Курнант, затрагивающей проблему детской памяти, отображенной в мемуарах, указывается, что в детстве запоминается то, что было значимо тогда для ребенка, то, что его интересует[40]. В воспоминаниях Недбаевского сохранились сведения о детях и их условиях жизни, происходивших либо из дворянской казачьей верхушки, либо из среды богатых «иногородних». С этими детьми он часто был и не знаком, но слышал рассказы об их судьбе и зафиксировал эти ведения в своих воспоминаниях как приметы времени, своей среды. Таких рассказов в его воспоминаниях множество. Среди них особенно показательны те, в которых говорится о милосердии казаков к детям горцев, усыновленных в ходе социальных катаклизмов: судьбы девочки-текинки в семье Мачневых[41], черкесского мальчика, подобранного и усыновленного полковником Петром Бурносом[42]. Как контраст звучат рассказы о взаимной неприязни с «кацапами», которая, по мнению Недбаевского, ощущалась даже в детской среде[43].

Свое благополучное детство Недбаевский оттеняет рассказами о тяжелых детских судьбах в других семьях казачьего дворянства – о садистской жестокости генерала от кавалерии Степана Венеровского в станице Уманской к своим сыновьям[44], о бесчеловечном отношении к сиротам Кривцовым их мачехи и разорительной «опеке» полковника Е.П. Бардака в станице Ясенской, которого сурово покарал за это Александр III, лишив его дворянского достоинства[45]. Один их этих сирот, Пантелеймон Прокофьевич Кривцов впоследствии вместе с инспектором школ Баталпашинского отдела Георгием Семеновичем Меденьковым внес большой вклад в дело становления просвещения и распространения грамотности на Кубани[46]. Отмечена была также холодность и невнимание жены наместника Кавказа графини Воронцовой-Дашковой к девочкам в приюте города Тифлиса[47].

В своих воспоминаниях М.И. Недбаевский стремится дать широкую панораму детства кубанских дворян, приводя массу свидетельств. Свое детство он оценивает как счастливый и безмятежный период в своей жизни (такая оценка вообще характерна для людей этого сословия, переживших катастрофу 1917 г.). По воспоминаниям Недбаевского, его отношения со сверстниками были ровны и доброжелательны, окружающие его взрослые – заботливы и внимательны, а будущее – прочно и ясно. Однако тревожную ноту вносят упоминания «политики», смысл которой ребенку тогда был еще неясен. Уже будучи взрослым он вспоминал эти первые грозные всполохи и уделил им максимум внимания, делая акцент на отношения между казачьей верхушкой и «кацапами», в остальном же межнациональные отношения на тогдашней Кубани видятся им сквозь призму детских впечатлений вполне спокойными.

Недбаевский чуток к течению времени и хорошо осознает свою роль свидетеля истории, но это его не совсем устраивает. Он желает быть одним из творцов ее, пусть не знаменитым, но явно ценящим свое личностное начало, что было всегда присуще российскому дворянству.