Умолчание цели, цены и сроков изменений

Важнейшим средством (и признаком) манипуляции сознанием в политике является умолчание проекта. Иными словами, политик, собирающий под свои знамена граждан, тщательно избегает говорить о цели своего «проекта», о том, что их ждет в том случае, если он с помощью их голосов (или действий) придет к власти. Вся его явная пропаганда сводится к обличению противника, причем к обличению главным образом его «общечеловеческих» дефектов: попирает свободу, пьет народную кровь, обирает бедных, поощряет несправедливость, врет и т. д. Из всех этих обличений вытекает, что при новом режиме всех этих гадостей не будет, а воцарится свобода, справедливость, нравственность, трезвость и т. д.

Первыми признанными мастерами такой пропаганды были якобинцы во время Великой французской революции. Большое историческое исследование ее проделал в год ее столетнего юбилея П. Кропоткин. Он взглянул на нее по-новому, и она потрясла цинизмом нового типа пропаганды. Из всей совокупности речей и текстов, возбуждающих ненависть к старому режиму, абсолютно невозможно было «вычислить» тот проект будущего жизнеустройства, который стоял за отрицанием. И дело было не в том, что революция всегда заводит не совсем туда, куда обещали революционеры. Якобинцы сознательно умалчивали о своих намерениях.

В этом отношении революция в традиционном обществе России была резко отличной от французской. Все ее участники: и Столыпин, и последующие монархисты, и кадеты, и революционеры высказывали свои взгляды на желаемое или ненавистное им устройство жизни вполне ясно и четко. Сегодня эта открытость поражает и даже умиляет: было какое-то братство непримиримых противников. Запад, создавая технологию манипуляции сознанием, исходил из других принципов. Ницше писал: «Кто хочет требовать от кого-либо другого чего-либо трудного, тот вообще не должен представлять дело в виде проблемы, а должен просто изложить свой план, как будто последний есть единственная возможность; и когда во взоре другого лица начинает разгораться возражение, противоречие, он должен суметь быстро оборвать его и не дать ему опомниться».

Именно таким образом принимались политические решения в ходе перестройки. Горбачев проявил себя гениальным манипулятором. Сначала всей силой тоталитарной партийной власти заставили вовлеченных в политику людей принять абсурдную установку: «Иного не дано» (или «Альтернативы нет...»). Дальше в формулу подставлялись разные объекты — нет альтернативы перестройке, курсу реформ, рынку, Ельцину и т. д. При этом широко использовался прием, называемый присоединение к будущему (вульгарно он выражается поговоркой «поезд уже ушел»). Людей убеждали, и небезуспешно, что назад пути нет, слишком многое уже разрушено, и что теперь уж, делать нечего, надо продолжать реформы.

Стенограммы пленумов ЦК КПСС и некоторых других собраний, на которых несогласные или сомневающиеся пытались возразить или хотя бы поставить риторические вопросы (типа «Самолет подняли в воздух, а куда садиться будем?») показывают замечательное умение Горбачева и всей его команды моментально «оборвать, не дать опомниться». Зачастую с ошарашивающей людей, непривычной наглостью. «Революция» Горбачева, а потом Ельцина проведена уже по всем канонам манипуляции сознанием. Пожалуй, даже с перебором — на стадии перестройки было не только умолчание, но и прикрытие ложью.

Вот, правительство Н. И. Рыжкова уже готовило законы, сломавшие плановую экономику. И в одно и то же время заместитель премьер-министра экономист Абалкин говорил на Западе, что СССР в результате этого угрожает безработица в размере 30-40 млн. человек, а Горбачев внутри страны успокаивал: «На страницах печати были и предложения [по экономической реформе], выходящие за пределы нашей системы, в частности, высказывалось мнение, что вообще надо бы отказаться от плановой экономики, санкциони­ро­вать безработицу. Но мы не можем допустить этого, так как собираемся социализм укреплять, а не заме­нять его другим строем. То, что подбрасывается нам с Запада, из другой экономики, для нас неприемлемо». Истинный экономический проект перестройки был людям совершенно неведом.

Эффективный прием — принижение проблемы. Подмена фундаментального, жизненно важного вопроса его второстепен­ной, частной стороной («сурррогатом») — непременный прием на кухне манипуляции сознанием.

Можно точно сказать, что «принижение» всех проблем и явлений (по словам Ницше, «подмена проблемы планом») — сознательная политика. С самого начала перестройки все будущие изменения подавались людям как «улучшения», не меняющие основ жизненного уклада. Лишь из специальных работ членов «команды Горбачева» можно было понять масштаб ломки. В годы реформы — то же самое. Продают за бесценок Норильский комбинат — тут же всех успокаивает министр: да что вы, какая мелочь, зато из этих денег учителям зарплату выплатят за октябрь. И так — обо всем.

Особенно разрушительно для сознания принижение проблем в моменты кризисов, когда люди не спорят по мелочам, а ставят главные, ключевые вопросы. Это давно подметил русский философ Питирим Сорокин. Он писал: «В обычные времена размышления о человеческой судьбе (откуда, куда, как и почему?), о данном обществе являются, как правило, уделом крохотной группы мыслителей и ученых. Но во времена серьезных испытаний эти вопросы внезапно приобретают исключительную, не только теоретическую, но и практическую важность; они волнуют всех — и мыслителей, и простонародье. Огромная часть населения чувствует себя оторванной от почвы, обескровленной, изуродованной и раздавленной кризисом. Полностью теряется привычный ритм жизни, рушатся привычные средства самозащиты... В такие времена даже самый заурядный человек с улицы не может удержаться от вопроса:

Как все это произошло? Что все это значит? Кто ответит за это? В чем причины? Что может еще случиться со мною, с моей семьей, с моими друзьями, с моей родиной?».

В момент культурного кризиса в Испании, похожего на наш, Ортега-и-Гассет писал: «Фихте гениально заметил, что секрет политики Наполеона и вообще всякой политики состоит всего навсего в провозглашении того, что есть, где под тем, что есть, понимается реальность, существующая в подсознании людей, которая в каждую эпоху, в каждый момент составляет истинное и глубоко проникновенное чаяние какой-либо части общества». Таким образом, задача политиков, которые идут по пути решения проблем, а не манипуляции массами — выявить и назвать главные противоречия момента и главные трудности, а затем выявить и назвать сокровенные чаяния людей. Напротив, манипуляторы маскируют главные трудности и главные условия успеха второстепенными, а часто ничтожными вопросами.

Вот пример. В конце 1998 г. правительство подало в Думу на утверждение бюджет России размером чуть более 20 млрд. долларов. Началась лихорадочная работа: миллион долларов туда, полмиллиона сюда. Национальные интересы, безопасность, культура... А мы все тоже с серьезным видом вперились в этот спектакль. Когда я читаю бюджет, за который (или против которого) голосовали депутаты, я чувствую, что теряю почву под ногам. Что происходит? Умные люди ходят по коридорам, таскают туда-сюда эти папки в 2 тысячи страниц, что-то отмечают карандашом. «О-о, это честный бюджет!», — а другой: «Ах, это нечестный бюджет, доллар будет стоить дороже». Кто сошел с ума — я или все эти люди? Ведь весь этот бюджет, если взглянуть здраво — нелепость. Честная или нечестная — совсем не важно.

В конце ноября 1998 г. был я по странному случаю в Горбачев-фонде, делал доклад. Сидят иностранцы, депутаты, академики (даже вице-президент РАН). Вдруг выступает взволнованный академик-секретарь Отделения экономики РАН академик Д. С. Львов. Похоже, пришел только затем, чтобы срочно огласить информацию в присутствии иностранцев и телевидения. Его с группой ученых РАН попросили разобраться в платежных ведомостях правительства Черномырдина за 5 лет. И он с ужасом сообщает, что баланс не сходится — куда-то утекло 74 миллиарда долларов! Над круглым столом повисло молчание. Только Горбачев нервно хихикнул[263]. Все-таки 74 миллиарда...

Есть в балансовом отчете — хоть в бухгалтерии прачечной, хоть в правительстве — графа «Ошибки и пропуски». Туда списывается нестыковка баланса, какие-нибудь 17 копеек. И то бухгалтер потеет, ищет их по всем статьям — дело чести. Д. С. Львов говорит: у Черномырдина в эту графу списывалось по 5 млрд. долларов в год, а в 1997 г. даже 7,3 млрд. долларов. Вдумайтесь в сумму! На 1999 г. все капиталовложения в АПК всей России составляли по бюджету 100 миллионов долларов — в 70 раз меньше, чем правительство списывало просто на ошибки подсчета!

74 миллиарда украли не «олигархи», не Козленок, их не увезли за границу в бюстгальтере. Они уже были в ведомостях правительства — и пропали. Через пару недель взволнованное лицо Д. С. Львова промелькнуло на телеэкране — где-то, на каком-то вечере он успел крикнуть в телекамеру, как Левша у Лескова, что, согласно их раскопкам, пропало не 74, а 90 миллиардов. Причем то ли 13, то ли 16 утекли уже при правительстве Примакова[264]. Заметьте: Д. С. Львов, высший иерарх официальной экономической науки, сообщает эти сведения не на чрезвычайном пленарном заседании Госдумы, специально собранном по этому вопросу, даже не в программе «Вести», а где-то в коридоре, одной обрывочной фразой.

Следующим кадром мы видим, как упорно ведет Примаков переговоры с Камдессю — умело добивается для России ничтожного кредита. Тут же Явлинский шумит о коррупции — какого-то чиновника назначили по блату, какой ужас. И этим его шумом сразу же начинает заниматься вся государственная машина и СМИ. Проходит этот шум — наготове другой, Генпрокурор озабочен тем, что не удается вырвать у Польши преступника Станкевича — хапнул взятку в 10 тысяч. И — полное молчание о заявлении Д. С. Львова! Это — абсолютная несоизмеримость явлений, признак катастрофы. Гораздо важнее, чем сами 90 миллиардов долларов.

Считается, что человек, в отличие от животных, обладает разумом и может предвидеть ход событий. Поэтому, если он попадает в лесной пожар, он не отступает от огня на последний пятачок, а осматривается и прорывается через огонь, хотя это и больно. А животные все время идут туда, где меньше огня, попадают в центр пожара и сгорают. Таковы наши политики — но ведь и все мы таковы, мы бредем за ними на пятачок, чтобы сгореть чуть позже, зато наверняка. Никакой идеи прорыва, никакого поиска. Бюджет — 20 млрд. долларов, выплаты процентов по долгу — 17 млрд., и Россия еще просит кредитов и взамен обещает ничего не менять в «курсе реформ». Где тут предвидение, на что тут надежда? Конечно, пока нам внятно не скажут о той дыре, через которую из России утекают даже по каналам правительства суммы, превышающие весь госбюджет, говорить о нем почти не имеет смысла. Но я и говорю не о бюджете, а о поведении людей, о всеобщем молчании при виде странных, непонятных вещей.

Создание целого веера конфликтов и споров по вопросам, которые на фоне главной проблемы яйца выеденного не стоят — признак того, что идет кампания манипуляции сознанием.

Особые ловушки для общественного сознания — ложные цели. Их расставляют, как на войне расставляют макеты танков и самолетов для отвлечения авиации противника. В ходе реформы, начиная с Гайдара, вся машина пропаганды вещала тоном, не терпящим даже тени сомнения: главная цель экономической политики — недопущение дефицита госбюдже­та. Никто даже из самой крутой оппозиции не осмелился возразить. А здравый смысл так и кричит: да разве может это быть целью экономики? Рассмотрим один пример.

В России необратимо подрывается плодородие пашни — основного национального достояния. Известно, что естественное плодородие обеспечивает урожайность не выше 7-8 ц зерна (такой она и была в благословенном 1913 г.). Больше не может компенсировать почва вынос питательных веществ, надо удобрять. При урожае 18-19 ц, как было в последние советские годы, вынос с урожаем был 124 кг питательных веществ с гектара, а вносилось 122 кг с удобрениями. Мы только-только подошли к равновесию. Оно было сломано, причем резко, грубо, в результате реформы. Применение удобрений в РФ упало с 14 млн. т в 1987 г. до 2 млн. т в 1995 г. и до 1 млн. т в 1998 г. В 1995 г. за рубеж ушло 77,5% произведенных в РФ удобрений (причем только 2% в СНГ). Подумайте только, Россия сегодня вносит в гектар пашни в 6-7 раз меньше удобрений, чем страны «третьего мира» — Бразилия, Мексика. За пять лет скатиться с уровня развитой страны на уровень во много раз более низкий, чем голодающие страны!

Что же это значит? Рынок — механизм, соединяющий производство с общественной потребностью, и, как нас убеждали академики, он это якобы делает лучше, чем план. В России мы имеем острую общественную потребность в удобрениях (и, далее, в продуктах питания). И имеем развитое производство. Как их соединил тот «рынок», тот экономический уклад, который создан режимом Ельцина? Он их катастрофически разъединил. Допустим, это — гримаса рыночной стихии.

Что в таком положении делает нормальное государство? Оно компенсирует нестыковку рынка, давая селу (фермерам, колхозам, помещикам, плантаторам — неважно) из бюджета дешевый кредит или даже субсидию, чтобы соединить потребность и производство. Закупив удобрения и получив богатый урожай за счет солнечной энергии и зеленого листа, сельское хозяйство с лихвой, многократно покроет помощь государства.

Крупнейший экономист ХХ века Дж. Кейнс доказал, что ради того, чтобы соединить в дееспособную систему имеющиеся в стране ресурсы (рабочие руки, фабрики, землю и солнце), надо, если нехватает денег в казне, идти на дефицит госбюджета — «занимать у будущего». Дефицит госбюджета — зло, но зло несравненно меньшее, чем простаивающие ресурсы, особенно даровые (солнечная энергия). Оживление ресурсов дает выгоду, по размерам совершенно несопоставимую с ущербом от дефицита госбюджета. Поняв это, Рузвельт начал Новый курс в США и вытащил страну из тяжелейшей Великой депрессии, во время которой рынок «разъединил» производство и потребности.

Но настолько одурачили людей в России, что все даже заикнуться боятся о ложности объявленной цели. Никто из оппозиции не осмелится сказать, как Рузвельт, простую вещь: ради того, чтобы заставить вновь заработать хозяйство, мы, будь наша власть, закупили бы ресурсы и дали бы их хозяевам-производственникам, пусть бы у нас пару лет был высокий дефицит госбюджета. Рузвельт называл это «заправить насос водой». Главное, чтобы насос заработал.

Важныйвспомогательный прием при умолчании целей — умолчание последствий изменений. Если удается скрыть информацию о неминуемом ущербе, который люди понесут из-за навязываемых им изменений, они легче проглотят и мифическую цель.

Во время перестройки вся огромная идеологическая машина КПСС была направлена в то время на то, чтобы люди не поняли, что их ожидает в ближайшем будущем. Когда в мае-июне 1991 г. специалисты обсуждали проект закона о приватизации промышленных предприятий, среди них не было никакой неопределенности относительно последствий этого шага. То, что мы сегодня имеем, было предсказано с удивительной точностью во всех основных аспектах. Неизвестны были только фамилии тех лиц, которым будут переданы финансы и главные предприятия страны. Однако пресса и телевидение сумели полностью отвлечь сознание людей от грядущих изменений жизни. В текстах и выступлениях ведущих политиков любого толка (вплоть до «консерватора» Е. К. Лигачева) нельзя найти ясных предупреждений. Ругать и даже проклинать Горбачева было кое-кому разрешено, но туманно (мол, «продает Россию, расчленяет страну»). Однако спокойно объяснить людям суть проекта запрещалось так строго, что никто из номенклатуры не осмелился нарушить.

Летом того же года несколько научных групп провели расчет последствий «либерализации цен», которую осуществил уже Ельцин в январе 1992 г. Расчет проводился по нескольким вариантам, но общий вывод дал надежное предсказание, оно полностью сбылось в январе. Результаты расчетов были сведены в докладе Госкомцен СССР, доклад этот в печать не попал, специалисты были с ним ознакомлены «для служебного пользования». Но дело не ограничилось умолчанием. Одновременно с появлением этого доклада в массовую печать дали заключения «ведущих экономистов», которые успокаивали людей. Так, популярный «Огонек» дал прогноз корифея рыночной экономики Л. Пияшевой. К этой даме претензий быть, конечно, не может — говорила что велено. Нас интересует вся машина манипуляции.

Машину манипуляции мы могли наблюдать в действии и после перестройки, непрерывно все эти десять лет. Удивительно только, что люди не устают верить. Уже пошли взвиваться цены, а Гайдар нас успокаивает с экрана: «Ну, буханка хлеба никогда не будет стоить десять рублей!» — и сам захихикал, зачмокал своей шутке. Конечно, это казалось немыслимым, и слова премьер-министра люди приняли всерьез (хотя при «либерализации» тогда цена подскочила с 20 коп. сразу до трех рублей). Но он-то имел надежный прогноз роста цен! Так же было и с долларом: он клялся, что никогда выше 50 рублей (1992 года) цена доллара не поднимется — а она поднялась до 6 тыс. тех рублей.

Полностью ложным было представление об ожидаемых результатах приватизации по Чубайсу, точно так же ложное представление создается о последствиях разрешения купли-продажи земли. «Информационная защита» намерений реформаторов является почти тотальной: даже в т. н. оппозиционной прессе (при ее ничтожных тиражах) вкрапления содержательных рассуждений разбавляются огромным числом эмоциональных всплесков, в которых они и тонут.

Другое важное условие успешной манипуляции — умолчание сроков «переходного периода». В манипуляции широко используется хорошо изученное в психологии свойство человеческого характера — продолжать начатое дело, не останавливаться на полпути, даже если вскрылись неизвестные ранее препятствия. Часто они даже увеличивают решимость. Поэтому, вовлекая людей в нужные манипулятору действия, большие усилия и изощренность прилагаются к тому, чтобы представить эти действия гораздо более легкими и краткосрочными, чем они наверняка будут. Если до этого людей удалось очаровать образом «светлого будущего», грядущего за выполнением нужных манипулятору действий, то всякие призывы здравомыслящих людей остановиться, подумать, подсчитать, обсудить и т. д. отвергаются даже с ненавистью[265].

Даже на заключительной стадии перестройки, когда начался последовательный развал всей системы народного хозяйства СССР и для специалистов были очевидны катастрофические последствия (их прогноз сбылся с высокой точностью), пропагандистская машина Горбачева сумела внушить большинству граждан веру в скорое благоденствие. В начале 1989 г., когда спад производства стал очевидным, лишь 10% опрошенных ожидали ухудшения экономического положения в течение следующих 2 лет[266].

В 1990-1991 гг. в результате изменений в системе хозяйства был практически разрушен потребительский рынок, и люди начали терпеть лишения. Однако речь Ельцина в октябре, когда он призвал продолжить начатый курс реформ и перейти к либерализации цен и приватизации промышленности, была встречена если не с энтузиазмом, то благосклонно. Он же прямо сказал: «Трудно будет всем два-три месяца, а потом начнется подъем».

В России, где на предприятиях были накоплены огромные запасы стратегических материалов, где имеются богатейшие месторождения нефти и газа, еще удается поддерживать какое-то минимальное жизнеобеспечение, так что губительный характер поворота еще не всем очевиден. Но поворот-то был один и тот же для всех народов СССР. Возьмем чистый случай — Армению. Он тем более показателен, что это была очень благополучная республика с высоким уровнем жизни (и большим самомнением жителей). Здесь антисоветская пропаганда оказала магическое воздействие на сознание, и армяне поддержали своих радикалов, начавших подрывать СССР через войну в Нагорном Карабахе. О том, что они получили, пишет в 1994 г. президент Армянской социологической ассоциации Г. Погосян: «Практически 70% опрошенных хотели бы уехать, появись у них такая возможность... Ничто так не свидетельствует о безысходности сложившегося положения и о глубине отчаяния, как согласие взрослых на выезд детей. Ведь их отрыв от семьи, родного дома — событие чрезвычайное. Если армянин сознательно идет на подобное (63,9% родителей хотят, чтобы дети переехали на постоянное жительство за границу, поскольку «вся Армения — зона бедствия»), то это значит, что он просто не видит лучшего будущего для них... И никогда еще не было подобной атмосферы одобрения самого намерения уехать». Можем констатировать, что под воздействием манипуляции со стороны меньшинства (которое довольно нынешним положением), целый народ сделал фатальную ошибку[267].

В последние годы «реформаторы» от умолчания цели, социальной цены и сроков проекта перешли к тотальному, доходящему до абсурда утверждению, что проекта вообще не существовало. Эта мысль сначала обкатывалась в узком кругу самих идеологов перестройки и реформы, а в последнее время вводится в широкий оборот.

Мне пришлось участвовать в дебатах на телевидении с Ф. Бурлацким — одним из «прорабов перестройки», и В. Никоновым — «аналитиком» из команды Ельцина. Ведущий задал мне вопрос: почему довольно успешно прошла либеральная реформа в Испании после смерти Франко, а у нас не идет? Я много раз бывал в Испании, изучал их опыт. Да и не только в Испании или Китае успешно провели подобные реформы, а и в Японии, Южной Корее, ФРГ. Опыта достаточно, и ответ-то прекрасно известен специалистам и у нас, и на Западе. Так что я и сказал то, что все мы за нашим столом знали, да говорить стеснялись. Я сказал, что ни в Японии, ни в Китае или Испании в ходе реформы не ставилось целью сломать все жизнеустройство, сменить «тип цивилизации», попросту уничтожить страну как «империю зла». А в СССР, а потом в РФ, была поставлена именно такая задача. Сегодня мы пожинаем плоды этого разрушения. Вторая причина, говорю, уже не такая фундаментальная, но очень важная: ни в одной из успешно проведших реформу стран не нашлось малой, но влиятельной социальной группы у власти, которая бы ненавидела свою страну, ее народ и ее культуру. А в России такая прослойка нашлась, и она убийственный проект взялась выполнить.

Мои собеседники возмущенно воздели руки: как же можно такое говорить, среди бела дня, в центре Москвы! Однако насчет ненависти к России и ее культуре спорить не приходится. Я предложил вспомнить весь поток публикаций 1989-1992 гг. в журналах «Огонек», «Столица» и им подобных, а также в таких серьезных академических изданиях, как журнал «Вопросы философии». Назвал авторов. Все эти тексты имеются, они поддаются строгому научному анализу (такой анализ ведется). Что же тут возмущаться, факт налицо: была изложена развитая, продуманная, изложенная видными деятелями философия ненависти к России, характеру ее народа, его способу трудиться, его быту и привычкам, даже к природе России.

Интересно, что в разгар реформы (в 1994 г.) попал я на семинар идеологов перестройки среднего ранга (типа Л. Пияшевой, Зиновия Гердта и т. п.). Попал, возможно, по ошибке — организаторы спутали меня с моим родственником, философом из команды Бурбулиса. Я сделал доклад, где по ходу дела зачитывал высказывания присутствовавших там деятелей. Это вызвало страшное возмущение. В обществе наших демократов уже считается оскорблением, когда вслух повторяют твои же собственные слова. Значит, сами они понимают, что наговорили вещей безобразных, неприличных[268].

В этот раз Бурлацкий и Никонов цитат не потребовали, понимали, сколько всего наговорено лишнего. Бурлацкий сам был редактором «Литературной газеты», знает. Поэтому разговор сразу уперся в главный вопрос — о проекте перестройки и реформы. И здесь выяснилась установка, которую всем нам надо знать, из нее вытекает много следствий на будущее. И Бурлацкий, и Никонов заявили, что никакого проекта перестройки и реформы не существовало! Подумать только, «архитекторы и прорабы» были, а проекта не было.

На том семинаре с Пияшевой и др. все они тоже в один голос твердили: не было никакого проекта, мы «хотели как лучше». Тогда я подумал: жалкие люди, хотят получше выглядеть перед историей, стесняются того, что натворили. Даже симпатию они вызвали своими наивными попытками оправдаться. Но тут передо мной сидел многолетний помощник Брежнева, а потом Горбачева, рядом с ним молодой и растущий кадр из команды Ельцина. И — вновь эта детская песенка. Я был просто поражен. Значит, это — продуманная формула. Ничего не знаем, никакой программы не было, так все само собой пошло кувырком, потому что народ негодный — то раб, то вор.

Никонов даже на меня огрызнулся: говорить, что имелся какой-то вызревший проект, это значит верить в заговоры. А это, мол, паранойя и попахивает ненавистью к жидомасонам. Это дешевая уловка. При чем здесь заговоры и при чем «поэтапный график мероприятий», которого, по словам Бурлацкого, якобы не было у Горбачева (сам Горбачев, кстати, всегда хвастался, что программа есть и все идет по плану)? Зачем притворяться глупенькими? Когда речь идет о проектах масштаба перестройки как слома цивилизации, имеют в виду не эти мелочи. Даже «холодная война» на этом фоне — частная операция, техническое средство. Кстати, сейчас, через 50 лет, на Западе рассекречивают и публикуют многие документы «холодной войны». Видно, какая это была грандиозная программа, сколько в нее было вложено денег и какая огромная армия образованных специалистов работала. Так что — это тоже «нелепая вера в заговор»? В существование этой программы тоже верить неприлично?

Как мы помним, в годы перестройки на публику работал широкий набор агитаторов, на все вкусы — от интеллигентного Сахарова до полупристойного Хазанова. Держали и политического клоуна — Новодворскую, она, как юродивый, могла резать правду-матку. Кто-то уклончиво говорил о возврате в мировую цивилизацию, а она попросту: «Холопы и бандиты — вот из кого состоял народ. Какой контраст между нашими самыми зажиточными крестьянами и американскими фермерами, у которых никогда не было хозяина!.. Может быть, мы сожжем наконец проклятую тоталитарную Спарту? Даже если при этом все сгорит дотла, в том числе и мы сами...».

Вот вам и четкий проект. Россия — тоталитарная Спарта, которую надо сжечь. И это такая великая задача, что и себя не жалко, а не только народ холопов и бандитов. Почему же, когда наш дом действительно загорелся, мы должны считать, что это случилось «само собой», а не по проекту Новодворской? Почему буквально все действия перестройщиков и реформаторов вели к этому? Ведь если делать все просто наобум, то иногда и что-то хорошее может получиться. Само собой так бы не вышло.

Конечно, при научном исследовании проекта перестройки и реформы приходится изучать не тексты Новодворской и Хазанова (хотя и это ценный материал для понимания того, как действовала вся машина). Главные мысли — в трудах видных экономистов, философов, историков, Аганбегяна и Заславской, Мамардашвили и Гефтера. Они меньше известны широкой публике, высказывания их не так скандальны. Казалось бы, уже можно было бы без гнева и пристрастия восстановить замысел той программы, которая поставила Россию на грань гибели. Тогда бы и нащупали путь к спасению. Нет, и слышать об этом не желают. Не было никакой программы, и все тут[269].

Что же понимать под «проектом перестройки и реформ»? Если мы установим, что такой проект имеется, то все шаги и Чубайса, и Кириенко видятся по-иному. Это не «ошибки молодых реформаторов», и нельзя надеяться, что они их станут исправлять. Это — последовательное выполнение общего большого замысла. Отсюда мы и должны исходить в наших мыслях и делах.

История дала нам очень хорошо изученный и прямо отвечающий на наш вопрос случай — Великую Французскую революцию. Она разрушила Старый Порядок (эти слова даже писали с большой буквы, чтобы подчеркнуть цивилизационный масштаб этой революции, которая действительно изменила все жизнеустройство). Общепризнанно, что эта революция следовала грандиозному проекту, который вызревал в течение полувека и сам вытекал из философского и культурного течения, которое было названо Просвещением. Иными словами, нельзя сказать, что говорить о проекте Великой Французской революции — значит следовать теории заговора (хотя в техническом ее исполнении было велика роль заговорщиков и вообще теневых политических сил, например, масонов).

Как же вызревал тот проект и в чем выразился? В том, что группа видных деятелей культуры и науки Франции в течение длительного времени целенаправленно и систематически описывали все главные устои Старого Порядка и убеждали общество в том, что эти устои негодны и должны быть сломаны. Английский историк Э. Берк, который наблюдал революцию и написал о ней первую большую книгу, отмечал это в отдельной главе: «Вместе с денежным капиталом вырос новый класс людей, с кем этот капитал очень скоро сформировал тесный союз, я имею в виду политических писателей. Немалый вклад внесли сюда академии Франции, а затем и энциклопедисты, принадлежащие к обществу этих джентльменов».

Э. Берк упомянул энциклопедистов. На их примере хорошо видно, как вынашивался проект. Небольшая группа видных ученых и философов, соединившись вокруг Дидро и Д'Аламбера, в течение 20 лет (до 1772 г.) выпускала «Энциклопедию», соединив в ней современные знания. Но главный замысел был в том, что каждый научный вопрос излагался так, чтобы доказать негодность Старого Порядка. В 1758 г. Генеральный Совет Франции принял даже специальное постановление об энциклопедистах: «С большой горечью мы вынуждены сказать это; нечего скрывать от себя, что имеется определенная программа, что составилось общество для поддержания материализма, уничтожения религии, внушения неповиновения и порчи нравов». Энциклопедия выходила легально, но был организован и «самиздат», в том числе за рубежом.

Что же у нас? По типу — то же самое. Видные деятели интеллигенции целенаправленно и методически убеждали граждан в негодности всех устоев советского порядка. Я с 1960 г. работал в Академии наук и прекрасно помню все разговоры, которые непрерывно велись в лаборатории, на домашних вечеринках или в походе у костра — оттачивались аргументы против всех существенных черт советского строя. Так и вызревало то, что я назвал «проектом перестройки и реформы».

Ложная мудрость.

Разберем подробнее тот ложный афоризм, который взял как безотказное оправдание С. Кириенко в 1998 г. — надо жить по средствам. Для начала заметим, что широко бытует ошибочное убеждение, будто выход из кризиса — проблема экономическая и ответ должны дать экономисты. На деле экономиста можно уподобить инженеру-эксплуатационнику, который обеспечивает нормальную работу данной хозяйственной машины (или даже ее подсистемы — смазки, питания и т. д.). Такой инженер часто не знает и даже не обязан знать теоретических принципов всей машины — например, термодинамики как теории паровой машины. И уж тем более инженер, специалист по дизелям, не обязан знать теории машины совсем иного рода (например, ядерной физики как основы атомного реактора)[270].

Жить по средствам — понятие, далеко выходящее за рамки экономики. Оно говорит о жизнеуст­ройстве. Когда Кириенко говорил, что новый курс реформ в том, чтобы «жить по средствам», в этом был и большой скрытый обман, которым мы в массе нашей соблазнились и не хотим его видеть. И это уже — дело не Кириенко или Чубайса, но дело нашего собственного ума и совести. А раз соблазнились, то говорить об этом непросто, а слушать неприятно.

Упрекая нас в том, что мы привыкли жить не по средствам, Кириенко отводит внимание от главного: вся реформа Горбачева-Ельцина только потому и стала возможной, что всех нас, весь наш народ, долго соблазняли — и наконец соблазнили — жить не по средствам. И жить не по средствам в главном, в самом существенном. Это вопрос не экономики, а культуры, духа. Нас соблазнили отказаться от одного из главных устоев русской жизни — непритязательности и нестяжательства. Эти вещи связаны.

Из сути общества как семьи вытекал и принцип хозяйства — думать обо всей семье и жить по средствам. На этом строилась вся наша цивилизация. Помню, после войны у нас в доме была старая бутылка с хорошей пробкой — для масла. Кончалось масло, я шел в магазин, и мне из бочки черпаком наливали. Я ощущал рукой форму, фактуру стекла, вес. Это была одна из простых вещей, которые полвека «держали» семью.

В какой-то момент началась модернизация нашей жизни. Сначала исчезли бочки с маслом, потом и поставленные было автоматы для розлива (помните: бросил полтинник — получай в свою бутылку). Исчезли и старые бутылки. Появилась удобная упаковка из пластика. Пустую — в мусор. Мы стали переходить к «цивилизации упаковки» — а значит, к разрушению России как семьи. Оплатить упаковку можно было только через обеднение части народа.

Пластиковая бутылка для масла — мелочь, для примера. В целом на Западе совокупные затраты на упаковку потребительских товаров примерно равны стоимости этих товаров. Россия как семья могла жить только скромно — иногда есть сласти, но из простого бумажного пакета. Решив тратиться на упаковку, мы должны были так сократить количество самих сластей, что их могло хватить лишь меньшинству. А чтобы это узаконить и отодвинуть большинство, надо было уничтожить советский строй. Впрочем, большинству дали рекламу сластей по телевизору — людям и незачем теперь жевать их, они, глядя в экран, представляют себе их вкус даже более прекрасным, чем он есть на самом деле.

В этом суть того поворота, на который согласился русский народ. Согласился по незнанию, по лени, под влиянием обмана — неважно. Важно не то, почему согласился, а то, что не видно никакой воли к тому, чтобы осознать тот выбор, во весь голос заявить о нем — признать его или отвергнуть.

В советское время мы жили именно по средствам — долгов не набирали и даже концессий иностранцам не давали. Но и армия была сыта и вооружена, и шахтеры не голодали, и хоккеистов не продавали. Дело, конечно, в советском типе хозяйства, ему по эффективности не было равных. Но советское плановое хозяйство было бы само невозможно без этих двух духовных условий — непритязательности и нестяжательства народа.

Образно говоря, для того, чтобы иметь и надежный достаток, и безопасность, и независимость, и возможность постоянно улучшать понемногу жизнь, требовалось, чтобы народ был согласен ходить в домотканом. И народ был до поры до времени согласен — те поколения, что знали цену и безопасности, и независимости. Но то меньшинство стяжателей, которое страдало от такой жизни, обратилось к молодежи, которая, в общем, была нами избалована. И молодежь возмутилась всем домотканым и потребовала себе модной фирменной одежды. Затем и все вошли во вкус, шахтеры захотели ездить на «тойоте» и помогли уничтожить советскую власть. Сейчас у них «тойоты» уже развалились, на бензин денег нет, и шахтеры недовольны. Но я не слышал, чтобы они раскаялись в главном, они только просят сменить Ельцина на Лебедя. Пока сменят, и шахтеров не будет, поскольку шахты будут закрыты. Наши шахты — это тоже вещь «домотканая». Не уметь самим делать «тойоты», а ездить на них — это и есть «жить не по средствам».

Соблазн проводили в два этапа. Сначала нам всеми средствами показывали и объясняли, какие плохие товары выпускает советская промышленность по сравнению с западной. Тут и Аркадий Райкин старался, и Рина Зеленая, не говоря уж о профессиональных идеологах. При этом яд подавался даже с патриотической ноткой: ведь можем же делать прекрасные истребители и ракеты, почему же мясорубки плохие! Сравнение было такое сильное, что мало у кого приходил на ум вопрос: а есть ли у нас средства на то, чтобы все делать на таком высоком уровне качества — и истребители, и мясорубки? И если средств недостаточно, то правильно ли было бы делать хорошие мясорубки, но плохие истребители?

Второй этап соблазна ударил еще сильнее: при Горбачеве отменили план и монополию внешней торговли, в страну хлынули импортные товары и почти каждый смог пощупать их руками, попробовать в деле. Пожалуй, сегодня едва ли не большинство мечтает, чтобы демократы поскорее прикончили все отечественное производство, чтобы вообще наши товары под ногами не болтались, полки не занимали.

Мне могут сказать, что просто люди получили свободу и поступают вполне разумно — выбирают лучшие товары. А раньше, при тоталитаризме, плановая система всех заставляла пользоваться плохими советскими мясорубками и ездить на «запорожце». Чтобы показать ложность такого объяснения, я и применил слово «домотканый». Ведь главное в домотканой одежде не то, что она хуже фирменной, а то, что она не покупается, а делается дома. Почему же русский крестьянин ее носил? Почему он носил лапти? Разве не было в лавках хороших сюртуков и сапог? Какой Госплан ему не разрешал?

Дело было в том, что крестьянин держал двор и должен был гарантировать жизнь семьи, внуков и правнуков. Поэтому он глядел далеко вперед и соотносил все доходы и расходы. Он именно жил по средствам, и на потребление выделял лишь то, что оставалось после надежного обеспечения производства и главных условий выживания. Конечно, сапоги ему нравились больше лаптей, но он их не покупал, пока не купит лошадь и плуг. Он ходил в домотканом.

Наш советский строй вырос из крестьянской культуры — она перемолола просвещенных троцких и бухариных. Но крестьянин не умеет объяснять свой взгляд на вещи, особенно тем своим детям, которые кончили университет. Наш средний интеллигент, когда-то сдавший экзамен по политэкономии, выдвинет убедительный для него довод: домотканая одежда не только хуже, но и дороже, требует больше труда. То ли дело промышленное производство, разделение труда и т. д. — и лучше, и дешевле. Он будет прав с точки зрения политэкономии — науки о рыночной экономике. Но крестьянский двор — не рыночная экономика, не все здесь измеряется деньгами. Если нет денег на лошадь, то приходится бессонными ночами ткать дома полотно на портки. Другого источника экономии у крестьянина нет, транши от МВФ он не получал и не хотел получать. Поэтому если взять все в целом, то домотканая вещь, несмотря на ее низкое качество и перерасход труда, для крестьянина лучше, чем покупная.

При рыночной жизни, конечно, выгоднее продать свой труд, в котором ты поднаторел, и купить продукт труда другого специалиста, а не делать его самому. Но зимой труд крестьян никто не покупал, и они при лучине пряли и ткали для себя. Так было и с СССР — нас на мировой рынок не пускали, за икру и за водку много валюты не получишь. Немного вздохнули в 70-е годы с нефтью и газом, но все это были крохи. Приходилось почти все делать самим — топорно и трудно.

Чтобы можно было «ходить в домотканом», накапливая хозяйственные силы, нужно было быть независимой страной — иначе соблазнят и разорят. Так англичане вторглись в слабую Индию со своим дешевым текстилем и разорили многомиллионное сословие индийских ткачей. Индия стала колонией, а ткачи умерли с голоду — а потом и другие индусы стали голодать (а до этого Индия голода вообще не знала). Нас защищало сильное советское государство. Сегодня Чубайс и Черномырдин впустили в Россию «англичан», и все наши рабочие и инженеры — как индийские ткачи. Чтобы они не шумели, им не дают умереть с голоду, им дают угасать.

А до революции крестьянство держалось своей культурой, своим умом. Настолько еще трудно жило русское крестьянство в целом, что мало кто в деревне считал свое хозяйство достаточно прочным, чтобы уклониться в потребительство. Лев Толстой, обходя во время голода деревни, двор за двором, с удивлением узнал, что хлеб с лебедой едят поголовно все, даже зажиточные крестьяне. Не потому, что им лебеда нравилась. Он писал: «В том дворе, в котором мне в первом показали хлеб с лебедой, на задворках молотила своя молотилка на четырех своих лошадях... Так что оказывалось, что хлеб с лебедой был в этом случае не признаком бедствия, а приемом строгого мужика для того, чтобы меньше ели хлеба. «Мука дорогая, а на этих пострелят разве наготовишься! Едят люди с лебедой, а мы что ж за господа такие!».

Прием строгого мужика — так это понял Толстой. Хотелось бы спросить наших демократов — что же они не посоветовали молодежи брать пример с этого «справного мужика», о котором они столько кричали, а взяли пример с тех, кто проматывал отцовское достояние?

И вот интересный факт из потребительской статистики: пока русская деревня до первой мировой войны была на подъеме и улучшала производство, крестьяне не покупали белого хлеба и сладостей. Когда во время войны село было разорено, деревня стала покупать сладости. Именно это было признаком катастрофы — крестьянин опустил руки, он потерял надежду купить и лошадь, и молотилку.

В каком же смысле продукты ширпотреба, которыми мы пользовались в советское время, были «домоткаными», хотя выпускались уже промышленностью? Во-первых, эти продукты, выпускаемые «для себя», а не «для рынка», были принципиально иными, они следовали иным критериям качества.

Соответственно складывалась технология и инженерная культура. То, что производило наше хозяйство как конечный продукт, годилось именно в советском обществе и в принципе совершенно не годилось для западного рынка, для «общества потребления». Так, усилия у нас вкладывались в достижение долговечности изделия, а не в дизайн. Рынок же стремится сократить срок жизни изделий, заставляя людей «потреблять» — как товары, так и услуги. Вот разница двух автомобилей одного класса, произведенных один «для семьи», другой «для рынка» (я испытал на личном опыте). В «Жигулях» все основные агрегаты мотора, в которых обычно возникают неполадки, установлены так, что они открыты для доступа вне мастерской. Можно десяток лет пользоваться машиной и не обращаться к мастеру — устранять неполадки самому. В «ситроене» того же класса те же агрегаты совершенно недоступны. По каждому мелкому случаю надо покупать услуги. Заменить контакты прерывателя — 80 долларов, раскрошилась щетка генератора — надо платить 300 долларов за генератор, заменить ремень насоса — надо поднимать мотор.

Ровно половина усилий и затрат в производстве потребительских товаров на Западе уходит на упаковку. Что значит создать в России промышленность, способную конкурировать «на рынке» — об этом трещат министры, экономисты, губернаторы[271]? Это значит создать производство, ориентированное на критерии людей иного типа жизни, что само по себе абсурдно. Без сомнения, 90% населения России предпочтет покупать сахар в свой мешочек и разливное масло в свою бутылку, нежели «конкуренто­спо­собный» продукт по цене вдвое дороже за счет упаковки. Но перейти на западные критерии в дизайне — значит и создать совершенно новое производство как минимум такого же масштаба («производство упаковки»), что в принципе невозможно просто из-за нехватки ресурсов.

Есть и вторая сторона вопроса — реальный, исторически обусловленный уровень развития нашего хозяйства. По многим (далеко не по всем!) своим качествам наши домотканые продукты уступали зарубежным товарам, и из-за отсталости технологии часто требовали для своего производства намного больше труда, чем за рубежом. Хотя всем известно, что наше советское «домотканое» это были уже не лапти, а сапоги, вполне добротные, хотя и не модные. И они улучшались. Но это не главное — пусть бы и лапти. Мы имели то, на что хватало наших средств без того, чтобы грабить ближнего. И только так можно было подняться — так поднялись и Япония, и Китай, так поднималась и Россия, пока ее не сломали.

Всякому здравомыслящему человеку понятно, что причина нашей вынужденной непритязательности была прежде всего в том, что по уровню промышленного развития и особенно по своим техническим возможностям СССР не мог, конечно, тягаться со всем Западом. А технологий нам, как известно, не продавали, даже безобидные научные приборы мы покупали втридорога у международных спекулянтов.

Мне это доходчиво объяснили еще в молодости. Я поехал работать на Кубу и довелось мне побывать на кухне отеля «Гавана Либре» (бывший «Гавана-Хилтон»). Меня поразила рациональность и качество этой кухни — все из нержавеющей стали и латуни, никаких деревяшек и закутков, вечером все обдают из шлангов перегретым паром — чистота, некуда таракану спрятаться! Я и говорю коллеге-металлисту: молодцы американцы, вот и нам бы так, а то такие убогие у нас в столовых кухни. Он удивился: «Ты что, спятил? У нас такая нержавеющая сталь идет только на самую ответственную технику, кто же отпустит ее тебе для кухонь! Мы и так спецстали прикупаем за золото. Ну ты даешь, а еще химик».

Стыдно мне стало своей наивности, полез я в справочники. Смотрю: один американец потребляет в восемь раз больше меди, чем житель СССР. В восемь раз! Вот откуда и латунь, и красивые медные ручки на дверях. Медь и олово из Чили и Боливии, Малайзии и Африки. А мы медь ковыряем в вечной мерзлоте Норильска, дверные ручки из нее делать — значит жить не по средствам. И когда в конце перестройки магазины в Москве наполнились импортной кухонной утварью из прекрасной стали и медными дверными ручками, а по телевизору стали убеждать, что стыдно пользоваться советскими товарами, я понял, что готовится подлое дело. Людей соблазняют на уничтожение России.

Летом 1998 г. у меня дома случилось прискорбное событие — окончательно сломалась стиральная машина «Вятка», честно послужила. Прохудился бак, намок и сгорел мотор. Делать нечего, поднатужились и пошли искать новую. Продавцы говорят: берите итальянскую, лучше и дешевле. Один даже сказал: «Нет ничего хуже нашей «Вятки»!». Так и купили итальянскую. Наверное, с точки зрения просто потребителя тот продавец прав, «Вятка» похуже — домотканая вещь, топорно сделана. Но если бы мы не стали изолированными потребителями, а имели бы народное хозяйство, то продавец так бы сказать не мог. Потому что на деньги, что я заплатил за машину, два человека в России получили бы месячную зарплату. Работали бы для всех нас и кормили бы две семьи. Сейчас эти мои деньги уплыли в Италию. Поэтому «Вятка» была бы для нас лучше, как лапти бывают лучше сапог. Сейчас, когда промышленность у народа отобрали, кто же станет покупать «Вятку». Чтобы какой-нибудь «акционер» переправил эти деньги в ту же Италию и купил там виллу?

Кто-то скажет: выпускали бы мы товары не хуже западных — и не было бы проблем. Как говорится, лучше быть богатым, но здоровым, чем бедным, но больным. Глупые речи. Нас обманули, заставив поверить, будто стоит сломать плановую систему и советский строй, и наши вятские рабочие сразу начнут делать стиральные машины лучше итальянских. Сейчас, наверное, всем уже видно, что это было вранье, что первыми уничтожили как раз самые лучшие заводы и науку, так что никаких шансов на рост качества своих товаров нет. А отношение к технологической дисциплине сегодня на грани с дикостью.

Но и десять лет назад надо было бы нам понять, что не могли мы выпускать такой же ширпотреб, как на Западе, мы могли к этому только шаг за шагом идти — что мы и делали. Мне приходилось видеть западные КБ и лаборатории дизайна для ширпотреба. Впечатление такое же, как от сравнения кухни в отеле «Хилтон» с кухней нашей колхозной столовой. Ну что же делать, не работали на нас ни бразильцы, ни малайцы.

Да и не только это. Главное, не вышколен еще был наш советский рабочий, не выдублена его шкура, как за триста лет на Западе, не был он еще оболванен психотропным телевидением и не превратился еще в робота. Мучился он какими-то проблемами, часто бывал нетрезв и зол, и неинтересную ему работу делал плохо. Улучшать дело можно было не через оболванивание, а через повышение культуры, но на это надо было время. А захотелось получить красивый ширпотреб здесь и сейчас. Продать все, что можно — и накупить. Вот и соблазнились — уничтожить вообще отечественное производство, а на остатки газа покупать всякую утварь и барахло на Западе. На всех денег от газа, понятно, не хватит. Так вогнать в нищету большинство сограждан — приказать им, чтобы «жили по средствам».

Сегодня хозяйство России, как известно, почти разрушено. Что делает рачительный хозяин в таком положении, как сегодня? Собирает и вкладывает все доступные средства в производство, прежде всего в сельское. Тут не до комфорта, все деньги — на плуг, на трактор, на грузовик. Что же мы видим? Что начал делать С. Кириенко под прикрытием своего афоризма? Вот продолжение его дел. «Проект Федеральной адресной инвестиционной программы на 1999 год» (приложение к госбюджету) гласит: «В рамках Бюджета развития в машиностроении намечается привлечение частных отечественных и иностранных инвестиций для реализации важнейших проектов в автомобильной промышленности, например: проекты сборочного производства автомобилей «Фиат», легковых автомобилей моделей «Ассоль», «Орион», «Кондор», легковых автомобилей «Форд»... и т. д.».

Итак, строительство автомобильных заводов по западным лицензиям. Туда — все деньги. Туда — металл, горючее, рабочие руки. Даже не на автобусы и вагоны, которые рассыпаются, а на элегантные автомобильчики. Но ведь это абсурд, господа-товарищи! У нас что, стоят очереди за автомобилями, и люди не знают, куда пристроить лишние 10-15 тысяч долларов? Тракторов нет, зато автомобиль «Ассоль» будет. Бегущая по волнам! Романтика... «Кондор»! Да в Россию скоро уже настоящие кондоры слетаться будут, на пир стервятников.

Массовая автомобилизация — один из тупиков Запада. Россия в него не лезла, и слава богу. Даже богатейшие страны не могут содержать одновременно две массовые транспортные системы — на базе собственных автомобилей и на базе общественного транспорта. Но они хотя бы могут содержать массу автомобилей — за счет перекачки огромных средств из «третьего мира», а мы же этого не сможем. В США владелец автомобиля оплачивает лишь 2/3 реальных затрат на содержание шоссе, остальное — из местных налогов. Федеральные государственные субсидии на обслуживание шоссе составляют от 68 до 85 млрд. долларов в год. В Германии государство на каждый пассажиро-километр на автомобиле расходует вдвое больше средств, чем стоил бы авиабилет — расходует за счет всех налогоплательщиков. Не говоря уж о затратах энергии. Что означало бы резкое увеличение числа автомобилей в России, даже если бы их реально купили? Дальнейшее резкое обеднение тех, кто автомобилей бы не купил, и полный паралич производства из-за нехватки топлива.

Многие из тех, кто вел и подталкивал к такому повороту, сами оказались в нищете. Прежде всего, либеральная интеллигенция. Она почему-то не подумала, что и козла-провокатора иногда загоняют на бойню — если нового стада не предвидится.