Этическая философия русских мыслителей

Этическая мысль России чрезвычайно богата — можно даже сказать, что нет ни одного направления мировой этической мысли, которое не нашло бы отражения в работах российских философов. Изначально это связано со сложным процессом формирования нашей мифологии.

В дописьменный период мифология восточных славян складывалась из сложного переплетения элементов восточно-славянской, тюркской, иранской, угрофинской, скандинавской мифологических систем. Это прослеживается по археологическим, а также по письменным (более поздним) источникам. В дальнейшем большое влияние оказывали Византия и латинский Запад, формируя религиозно-мистическое направление, наиболее раннее в российской этической мысли.

Центрами русской культуры были монастыри, где как бы «было явлено на земле Царство Божие». Образ Софии (Премудрости) — один из ключевых в русской культуре. Он отражен в памятниках архитектуры, скульптуры, живописи, письменности. По всей Руси были построены храмы Софии. София — не только отображение божественной мудрости, но и символ благоустроенности бытия, гармонизации хаоса, мощи державы. Развивалась идея святой Руси, богоизбранности царской власти.

В XIV-XV вв. большое развитие получает русская иконопись (в частности, творчество А. Рублева). Е. Трубецкой характеризует иконы как «умозрение в красках», — иконы насыщены богословскими интуициями и какой-то особой мистической силой. Это своего рода «мистический реализм», когда за эмпирической действительностью угадывается иная, высшая реальность.

XVIII в. — век секуляризации, наступления нового времени в России. В этот период ощущается сильное влияние французского Просвещения, развивается научный взгляд на этику.

Но из Европы пришло и масонство. Русское масонство — путь к сосредоточенной внутренней жизни, проникновение в историческую сферу христианства посредством единения веры и знания, познания и мистического действия. И в дальнейшем в этических воззрениях российских мыслителей причудливо уживались и соединялись религиозно-мистические и научные взгляды на основе материализма и позитивизма (в частности, критический реализм Герцена, Чернышевского, Белинского, Добролюбова).

Секуляризация - ослабление влияния религии на различные стороны жизни общества и личности.

Противоречивость и несоединимость таких взглядов глубоко переживалась крупнейшими представителями российской интеллигенции. В частности, у Н.В. Гоголя — мученическое осмысление темы «церковь и культура», несоединимости этического (христианского) и эстетического начала в душе человека. Одержимость моральным идеалом христианства (суровый ригоризм) и оценка его как нереального и неестественного, с одной стороны. С другой стороны — сознание реальности и аморальности сферы эстетического, сферы жизни («носил в себе как какую-то отраву»). «Соль христианства в отношении к людям как к братьям. Но как их полюбить? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны. В действительности все движется не моральным, а эстетическим (аморальным) началом». Естественный аморализм современного человека связан с тем, что в нем доминирует эстетическое начало. Осознав нереальность эстетического гуманизма, он понял, что соединить их (этику и эстетику) может лишь то, что глубже их обеих, — религия.

У М.А. Бакунина — религиозно-мистическая и одновременно практическая направленность мышления. «Жизнь — блаженство, но такое, в котором играет буря, и носятся черные тучи». И все это объединяется в высшей гармонии. Он строит мистику отрицания и борьбы: «энергия всеобъемлющей сущности противоречия состоит в неустанном самосожжении положительного на чистом огне отрицательного». Как видим, ощущается явное влияние Гегеля. Но развивается и мысль о значении живого дела для перехода мысли в действительность. «Вы ошибаетесь, если думаете, что я не верю в Бога, — но я совершенно отказываюсь от постижения его только в теории, — я ищу Бога в людях, в их свободе, а теперь я ищу Бога в революции». Эти идеи были востребованы русскими революционерами.

Л.Н. Толстой — последователь Руссо, страстный искатель правды, для него характерен также сверхморализм или панморализм — этический максимализм как некое самораспятие. Он строит систему мистической этики, в которой основная заповедь — непротивление злу. Толстой считает кощунственным ставить на один уровень с проблемой добра — искусство и науку. «Добро не имеет ничего общего с красотой. Эстетическое наслаждение есть наслаждение низшего порядка». («Что такое искусство?»). У него же идея возврата к религиозной культуре как синтезу этики и эстетики (таким образом, разрешается моральный конфликт Гоголя).

Эти идеи развивают и почвенники: «Почва — это есть глубина народной жизни, таинственная сторона исторического движения». Весь пафос самобытности их творчества направлен на погружение в глубину народности. «Тайна русской народности раскрывается в православии. В этой силе — новый мир». Эти построения А. Григорьева намечают как бы высшую точку в развитии эстетического гуманизма в русской мысли: единство красоты и добра, искусства и нравственности.

Главным идеологом почвенников признается Ф.М. Достоевский. У него не было сомнений в бытии Бога. Но его всю жизнь мучил вопрос: как могут быть религиозно оправданы зло в человеке, страдания в мире? С одной стороны, у него — страстная защита личности, с другой — разоблачения «человека из подполья», с одной стороны — вера в то, что красота спасет мир, с другой — горькое раздумье о том, что «красота есть страшная и ужасная вещь». Человек создан из противоречий, подчеркивает он: не только грех, порочность, эгоизм, демоническая стихия вскрыты им в человеке, но и глубокие движения правды и добра в человеческой душе, ангельское начало в нем. Человек носит в себе дилемму добра и зла. С одной стороны, он отмечает, что ядро человека, его подлинная суть даны в его свободе, в его жажде и возможности свободного самоутверждения. Но свобода оборачивается аморализмом, мораль разума оказывается лишенной основания: «все дозволено» — главный тезис одного из героев «Преступления и наказания» Раскольникова. Поэтому главный вывод писателя: свобода не есть последняя правда о человеке, правда эта определяется этическим началом в нем, — к добру или к злу идет человек в своей свободе. (Там может быть и семя смерти, и она же может вознести человека на вершины духовного преображения). Основной истиной о человеке у него является то, что человеку невозможно прожить без Бога. «Христос затем и приходил, чтобы человечество узнало, что и его земная природа, дух человеческий может явиться в таком же небесном блеске — на самом деле и во плоти, а не только в одной мечте и в идеале, — что это и естественно, и возможно» (материалы к «Бесам»). Причем, по его мнению, только через страдания, а то и через грех, приходит в движение вся диалектика добра.

Несчастье человечества он видит в том, что в нем помутилась религиозно-эстетическая идея: «Оттого теперь красота стала страшная и ужасная вещь, — тут дьявол с Богом борет­ся, а поле битвы — сердце человеческое» («Братья Карамазовы»). И он отвергал этику рассудочную, а защищал этику мистическую.

По этому пути шел и B.C. Соловьев: «Человек имеет ту же внутреннюю сущность, что и Бог. После грехопадения он является ищущим свое содержание, — это постепенное одухотворение и развитие божественного начала и образует собственно исторический процесс, стремящийся к Богочеловеку». В своей этике он развивает идеи эротической уто­пии: «в любви открывается сила для победы над смертью... Любовь половая является той силой, которая ведет весь мир к осуществлению всеединства»; идеи андрогенности: «таинственный образ Божий относится к истинному единству двух основных его сторон — мужской и женской, — он вписан в человека, но не как реальность, а как его задача»; идеи софийности: «свобода воли проявляется лишь при выборе зла, как свобода от нравственности. Добро же не является предметом выбора, — он бесконечно предопределен Богом. В хаосе бытия идет процесс становления Абсолюта, богочеловеческий процесс, и он неуклонно ведет к торжеству добра, он софиен».

Но для целой плеяды блестящих русских философов на этом пути этического интеллектуального поиска характерно появление мотивов антихристианства. К.Н. Леонтьев — русский Ницше. Биолог-натуралист, он переносит биологические законы на историческое бытие. Он исключает моральные моменты в истории (оставляя лишь ее эстетическое понимание): в природе нет морального начала, нет равенства — гармония основана на борьбе. «В социальной видимой неправде таится невидимая социальная истина, — глубокая и таинственная истина общественного здравия, которой нельзя противоречить даже во имя самых добрых и сострадательных чувств» (полемика с Достоевским). Мораль имеет свои пределы и свою сферу.

Он различает любовь к ближнему и любовь к дальнему, первую он признает, вторую — высмеивает (за надуманность, неправду, непонимание непоправимого трагизма жизни). Но в любви к ближнему ему также чужда близорукая сентиментальность, — страдание он считает неизбежным и часто — целительным. Любовь к людям должна сочетаться со страхом перед Богом. В связи с этим критика современной ему европейской культуры с ее идеалами демократии и национализма у него остра и беспощадна: «Страсть к разлитию всемирного равенства и всемировой свободы ведет к тому, чтобы сделать жизнь человека на земле совсем невозможной (все это признаки увядания и разложения)».

Для него эстетическое мерило — самое верное. Гармония в эстетическом смысле есть деспотизм формы, приостанавливающий центробежные силы. Основной закон красоты — разнообразие. Будет разнообразие — будет и соответствующая мораль. Всеобщее равноправие и равноправное благоденствие убило бы мораль. «Красоты жизни нет там, где нет иерархической структуры, где нет силы». Культ государственности означал для него то скрепляющее начало, которое он видел в моменте формы в онтологии красоты. («Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться»). Он решительно заявлял, что гуманность новоевропейская (Ницше) и гуманность христианская есть антитезисы. «Более или менее удачная проповедь христианства ведет к угасанию самой жизни на земле». В то же время он приверженец морали мистической — убежден, что человек живет и в потустороннем мире, и что его жизнь там зависит от жизни здесь.

Леонтьеву вторит и В.В. Розанов: «Христианство бессильно устроить жизнь человеческую со своей узенькой правдой Евангелия... Человек не делает историю, — он в ней живет, блуждает без всякого ведения — для чего, к чему»; и Н.О. Лосский: «Эволюция субстанциального деятеля может идти как в сторону Бога, так и от него в сторону. Это предопределено при первичном творении субстанциального деятеля»; и С.Н. Булгаков: «Люциферизм заложен в самой тварности, — отсюда отравленность и извращенность всего человеческого творчества. Удел человечества — самая раздирающая трагедия последней борьбы. В пределах самой истории нет исхода и конца этой борьбе».

В подобном ключе развивается этический поиск в рамках так называемого религиозного неоромантизма (Д.С. Мережковский и его группа: А. Блок, Вяч. Иванов, З. Гиппиус): «Исторически христианство отжило свой век, ибо не вместило в себя всей правды о земле и о плоти». Им нужно новое откровение. Развивается теория трех заветов: первый Завет — Бога-отца (религия Бога в мире); второй Завет — Бога-сына (религия Бога в человеке); третий Завет — религия Бога в человечестве (религия богочеловечества). Проявлением такого рода взглядов был и символизм — «яркий, смелый, часто затейливый и манерный, порой капризный и прихотливый, но всегда устремленный к таинственным далям, к тому, что глубже рассудочных и рациональных построений». Но было в нем и много мутного (игра в мистицизм, чистое эстетство), отмечал В.В. Зеньковский.

Типичным в этом плане было и русское декаденство (эстетизация падения и небытия, моральный пессимизм, аморализм): апокалиптические предчувствия, эсхатологические ожидания, оккультные влияния. Шла речь о синтезе христианства и язычества. «Они с отвращением относятся к позитивному строительству жизни, которое на их взгляд слишком связано с забвением тайны жизни, с обмирщвлением», — писал Бердяев.

Но и сам Н.А. Бердяев не остался в стороне. Он создает так называемую этику творчества: «Этика шире той сферы, которую ей обычно отводят. Оценки по критерию добра и зла носят лишь символический характер, — глубина жизни, глубина бытия и не добрая, и не злая». Он выделяет три ступени этической эволюции: этика закона (Ветхий завет) — она охраняет жизнь, но и калечит ее; этика искупления (Новый завет) — мораль благодатной силы, неизвестной закону; этика творчества — это высшая стадия морали, этика творческой энергии, первожизни. Всякий творческий акт есть как бы взлет в иной план существования — акт трансцендирования, обретения истинной свободы. У него как бы умаляется и сам Бог: человек есть дитя Божие, но и дитя свободы, над которой не властен и сам Бог (развивается концепция антииерархического персонализма).

Л.И. Шестов вообще отвергает вечные начала этики, которые «родились вместе с разумом и есть истинный враг человека, который ищет свободы и рвется к божественному» («На весах Иова»). В России рождались, имели своих последователей довольно разнообразные этические идеи. Эти идеи способствовали дальнейшему развитию событий в стране. Как известно, Россия дожила до революции 1917 года, после которой вплоть до 90-х гг. ХХ в. в стране господствовала единая, универсальная, как представлялось, марксистско-ленинская этика.