Газ накрыл французскую Африканскую дивизию, прикрывающую стык британской и бельгийской армий. Отравилось 15 тыс. человек, из них 5 тыс. погибло. Новое оружие вогнало войска в полный шок. Отравленные стали выходить к соседям, у них нервы тоже не выдержали, они побежали целыми полками. Но… и немцы оказались не готовы к такому эффекту. Эксперименты на русском фронте не дали нужных результатов, и германское командование относилось к газам скептически. Под Ипром замышлялась только демонстрация, наступать должен был всего один корпус, ему выдали респираторы (их было мало). Он строго выполнил порученную задачу. Продвинулся на 2-4 км и остановился.
Когда выяснилось, что перед корпусом во фронте дыра, поблизости не оказалось сил, чтобы развить успех. За два дня перебросили соединения с других участков, но канадцы и французы уже закрыли прорыв, атаки были отбиты. А английские ученые очень оперативно выдали рекомендации о мерах самозащиты, их довели до всех солдат: побыстрее уходить с пути газового облака, забираться на высокие места, закрывать нос и рот влажными повязками. К 1 мая немцы подвезли новую партию баллонов с хлором и повторили удар. Но он уже не вызвал прежних последствий. Не было внезапности, повального ужаса, солдаты спасались как могли. Пораженных все равно хватало, но умерло только 90 человек.
После этого как на Западе, так и в России начали разрабатывать средства защиты, собственное химическое оружие. Дело-то было не сложным. Но раньше применение ядов в войне считали недопустимым. А если их использовала одна сторона, по нормам международного права они становились разрешенными для другой. В Германии автор химического оружия Ф.Хабер удостоился высоких наград и почестей, долгое время возглавлял Институт кайзера Вильгельма. Но он был евреем и в годы Второй мировой закончил жизненный путь точно так же, как отравленные им солдаты – в газовой камере.
Между тем, закипели сражения на Востоке, немцы и австрийцы сосредоточили там больше половины своих войск. Жоффр и Френч прикинули, что настал подходящий момент улучшить собственное положение. В четвертый раз попытались срезать Нуайонский выступ. Удары наметили в тех же местах, где уже пробовали раньше, и где противник их ждал, в Шампани и в Артуа возле Арраса. Но участки прорыва взяли пошире, не 1,5, а 10-12 км. Зато и войск собрали гораздо больше, 3 французских и британскую армии. 9 мая, через неделю после Горлицкого прорыва, на флангах Нуайонской дуги масса орудий открыла артподготовку. Долбили 6 суток. Конечно, это было пустой тратой снарядов – после первого дня такой бомбардировки никаких немцев в траншеях быть не могло. Они отошли на вторую позицию, в 5-6 км сзади первой.
В наступление ринулись 10 корпусов пехоты. Стиснулись поплотнее, чтобы попасть в 10-12 километровые промежутки. Но германская артиллерия стала бить их с флангов, ведь артподготовка перепахала только участки прорыва, а места справа и слева от них не трогала. Англичане и французы с огромными потерями продвинулись на 2 км и нарвались на опорные пункты, попали под снаряды тяжелых батарей – фронт стоял тут долго, вся местность была пристреляна по квадратам. Союзники подтягивали артиллерию, устривали новые артподготовки, штурмовали укрепленные деревни, второй рубеж. А немцы в это же время подводили войска с неатакованных участков и строили третью укрепленную позицию. Но и сами действовали по старинке, зачем-то поднимали соединения в массовые контратаки, и тут-то их колошматили пушки и пулеметы французов и англичан.
Эта тупая месиловка продолжалась целый месяц. В итоге союзники заняли территорию… в 40 кв. км. За ничтожное продвижение заплатили потерями 100 тыс. французов и 20 тыс. англичан. Немцы потеряли 55 тыс. Никакой помощи русским непродуманное и гиблое наступление не оказало, Германия не забрала с Востока ни одного солдата. И только одна из четырех армий участвовавших в сражении, 10-я французская, израсходовала более 2 млн снарядов. Их вполне хватило бы, чтобы вообще избежать катастрофы на русском фронте…
Осложнилась обстановка и в Сербии. Австрийцы и немцы пока не могли выделить против нее дополнительных сил, но они нашли союзников. Автономная Албания входила в состав Османской империи. Регулярных турецких войск тут не было, но немцы и иттихадисты принялись формировать добровольческие банды. Они полезли на сербские земли, грабили. Сербии пришлось снимать с фронта свои части и отправить их в приграничные районы Албании.
Но в войну собиралась вступить еще одна держава – Италия. Еще с августа 1914 г. она торговалась с обеими сторонами. Немцы очень низко оценивали военную мощь Италии, считали более полезным ее нейтралитет: покупать через нее сырье, продовольствие. Однако итальянцы обнаглели и даже за нейтралитет требовали слишком много – чтобы Австро-Венгрия отдала им Трентино, часть Тироля. Им предлагали взамен французские провинции и колонии. Нет, Рим уперся. Дескать, еще неизвестно, получится ли их урвать у Франции. Пусть австрийцы удовлетворят запросы немедленно.
Российский генштаб и МИД тоже полагали, что Италия будет слабой союзницей и принесет мало пользы. Но Англия и Франция считали по количеству: у итальянцев было 4 армии – почти миллион солдат, на флоте – 14 линкоров. Это ж какая сила! Была и темная, политическая сторона вопроса. В составе Антанты Италия примкнула бы к западным державам. При решении спорных вопросов, при послевоенном разделе мира, России противостояли бы уже не два, а три голоса. Итальянцы вывалили за союз огромный список притязаний. Хотели получить Триест, Истрию, Далмацию, Албанию, турецкие Анталью и Измир, в Африке Эритрею и Сомали. Мало того, пусть английский флот защищает их побережье, а русские отвлекут на себя австрийцев. Лондон и Париж соглашались на все, выделили Италии заем в 50 млн фунтов и обещали удовлетворить “значительную часть ее требований”.
А в Риме уже сочли, что дело будет легким и беспроигрышным. Австрийцев били и русские, и сербы. Значит, они слабый противник. Планировалось быстренько прорвать границу и маршировать прямо на Вену, до нее было не так уж далеко. Ситуация сложилась подходящая, все силы австрийцев завязли в сражении за Галицию. 23 мая Италия объявила войну Австро-Венгрии (но не Германии). Главнокомандующим стал начальник генштаба генерал Кадорна (по итальянским законам король в военные вопросы не вмешивался). Он резвернул свои армии в Трентино, Карнийских и Кадорских Альпах.Главный удар нанесли у р. Изонцо – там, где основание итальянского “сапога” захватывает северный берег Адриатики.
Австрийскую границу прикрывали ополченские заслоны. Итальянские колонны отбросили их, форсировали Изонцо и двинулись на восток, в долины рек Сава и Драва. Но австрийцам даже не понадобилось перебрасывать контингенты из Галиции. Они воспользовались тем, что сербы отвлеклись на Албанию, сняли с сербского фронта 5 своих дивизий и 1 германскую. Присоединили отступивших ополченцев, и этого хватило. Итальянцев было втрое больше, но их разбили и прогнали. Кадорна усилил ударную группировку и в июне предпринял второе наступление на Изонцо. На этот раз его войска вообще не смогли продвинуться ни на шаг. Австрийцы и немцы отразили все атаки, итальянцы застряли и начали закрепляться в окопах.
Державам Антанты припекло и в Африке. Немецкая агентура подбила восстать буров. Но Англия за годы владычества над Южной Африкой успела превратить в своих друзей бурскую верхушку, поделилась с ней властью, предоставила самоуправление. Генерал Луис Бота решительно подавил соплеменников, без всякого снисхождения расстреливая их за измену. А потом южноафриканская армия, созданная против мятежников, вместе с английскими отрядами захватила германскую Юго-Западную Африку.
Но судьбы войны решались, конечно же, не в африканских перестрелках. России срочно нужна была помощь. Помощь наступательными операциями, которые оттянули бы на себя часть сил противника, оружием, боеприпасами. Впрочем, речь шла даже не о помощи, а о продаже: британские кредиты оплачивались золотом. Не тут-то было! На все обращения из Петрограда и русской Ставки западные союзники пожимали плечами – отвечали, что ничем помочь не могут. После майского бездарного побоища в Шампани и Артуа они глубокомысленно приходили к выводу: для следующего наступления надо еще больше орудий, еще больше снарядов. Значит, наступать пока нельзя. И русским давать нельзя, самим нужнее.
Перенос германских ударов на Восток рассматривали как удачную передышку. Как раз и появилась возможность ликвидировать свое отставание от Германии, перевооружиться. Хотя раздавались и другие голоса. Лорд Бальфур спрашивал – зачем создавать большую британскую армию, если достаточно вооружить русскую? Уступить материальные средства и сберечь тем самым жизни англичан. Нет, все упиралось в высшую политику. Завершать-то войну должны были сильная английская и сильная французская армии. И русская, по возможности ослабленная. Переговоры о поставках оружия и боеприпасов тянулись месяцами, утопали в “меморандумах”, формулировках, копеечных торгах.
России не только не давали оружия, но и не позволяли заказывать его в нейтральных странах. Все крупнейшие оружейные фирмы союзники застолбили для себя. Англичане подняли вопрос – дескать, в закупках военных товаров может получиться хаос. Надо создать общий орган, куда войдут представители разных стран, он и будет распределять: что именно заказывать, для кого, у каких производителей. Эти условия навязали России, а оплата производилась из британских кредитов, приходилось соглашаться. Была образована центральная закупочная комиссия во главе с военным министром Англии Китченером. Уж он-то “централизовал”! Прежние русские заказы, сделанные в Британии, переместились на практически несуществующею канадскую фирму. Следующие заказы размещались в США, но на тех заводах, которые только еще перестраивались на военное производство, могли выдать продукцию лишь в следующем году.
Правда, кое-что соглашались продать. Например, Франция великодушно уступила (за деньги!) 250 тыс. винтовок “гра”, однозарядных, лежавших на складах со времен франко-прусской войны. Военный агент Игнатьев купил даже это старье – сгодится тыловым гарнизонам или учебным частям… Но дефицит был таким острым, что пригодилось не для учебных частей. Винтовками “гра” вооружали ополченские дивизии.
В целом же получалось, что Центральные державы – Германия, Австро-Венгрия, Турция, четко поддерживают и выручают друг друга, а в странах Антанты до подобной спайки далековато. На словах все признавали: такое положение надо преодолеть. 7 июля в Шантильи возле Парижа собралась межсоюзническая конференция. Прибыли главнокомандующие или представители государств. Позаседали, подтвердили прописные истины стратегии: нужна координация, одновременные удары на разных фронтах, чтобы враг не бил союзников по очереди. Приняли пункт – страна, которая выдерживает главный натиск, имеет право рассчитывать на помощь “дружественных армий”. Русская делегация окрылилась и указала, что ситуация как раз соответствует этому пункту, и нужен решительный удар на Западе. Но Жоффр тут же начал вилять: “Французская армия будет продолжать ряд локализованных действий”, да и то когда она подготовится, когда англичане создадут новые дивизии…
Ллойд Джордж писал: “Пока русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка ружей и снарядов, Франция копила снаряды, как будто бы это было золото, и с гордостью указывала на огромные запасы снарядов, готовых к отправке на фронт…”. “На каждое предложение относительно вооружения России французские и британские генералы отвечали и в 1914-1915 гг, и в 1916 г., что им нечего дать... Мы предоставили Россию ее собственной судьбе”. Впрочем, Ллойд Джордж умолчал об одной “мелочи”. Он сам был одним из тех, кто активно рыл яму для нашей страны.
ГЕНОЦИД В ДЕЙСТВИИ.
Факты резни христиан в Турции, открывшиеся в ходе русского наступления, министерство иностранных дел довело до правительств Англии и Франции. По настоянию России 24 мая была принята совместная декларация трех держав. Злодеяния квалифицировались как “преступления против человечества и цивилизации”, возлагалась персональная ответственость на членов младотурецкого правительства и местных представителей власти, причастных к зверствам. Но иттихадисты использовали декларацию как очередной предлог для репрессий – враги Турции заступаются за христиан. Значит, и христиане враги. Впрочем, предлогами пользовались любыми. Восстание в Ване – вот оно, доказательство измены. А в Стамбуле никаких восстаний не было, но объявили, будто армяне тайно изготовляли английские и французские флаги, хотели приветствовать флот Антанты.
Тем временем программа геноцида разворачивалась по намеченному графику, и самые масштабные ужасы еще только начинались. После Киликии на очереди была Восточная Турция, где как раз и проживало большинство армян. В 20-х числах мая сюда поступил приказ Талаата о начале депортации. Для непонятливых министр внутренних дел открытым текстом разъяснял: “Цель депортации – уничтожение”. А Энвер 27 мая направил военным властям телеграмму: “Всех подданных Османской империи армян старше 5 лет выселить из городов и уничтожить…, всех служащих в армии армян изолировать от воинских частей и расстрелять”. Соратникам по партии он говорил: “Я не намерен дальше терпеть христиан в Турции”.
В материалах процесса над младотурками, состоявшегося в 1919 г., в донесениях дипломатов и консулов, воспоминаниях очевидцев, сохранилось немало свидетельств о том, как выполнялись эти приказы [6, 31, 64]. Начали с солдат. В строевых частях, где еще служили христиане, их теперь тоже отправляли в рабочие батальоны. Они трудились в качестве вьючного скота, на дорожном строительстве. Кормили их отбросами, подвергали телесным наказаниям. А с мая приступили к уничтожению. В Харпуте находилось 4 тыс. армянских солдат. Их разделили, 2 тыс. отправили “в Алеппо”, якобы строить дороги. В горах их ждали заставы с пулеметами, построили у края пропасти и перебили. Оставшиеся в казармах что-то заподозрили, волновались. Но власти послали к ним немецкого миссионера Эймана, он уговорил солдат повиноваться, и их повели “в Диарбекир” – в ту же самую пропасть.
Хотя чаще старались не допустить большого скопления солдат. Их разбивали по подразделениям, по участкам строящихся дорог. Под страхом порки требовали завершить работу к определенному сроку, а потом отводили в уединенное место, где дежурила расстрельная команда. Раненным проламывали головы камнями. Когда партии жертв были небольшими, и палачи не боялись сопротивления, обходились без стрельбы. Резали, забивали дубинами. Издевались, отрубая руки и ноги, отрезая уши, носы.
А гражданское христианское население начали готовить к депортации. По правительственному декрету изгнанникам запрещалось пользоваться какими-либо перевозочными средствами. С собой дозволялось брать лишь то, что можно унести. Остальное имущество поступало в казну. Но начальники на местах увидели возможность крепко погреть руки. В Эрзеруме, Трапезунде, Сивасе, Битлисе, Диарбекире разрешили продать свое состояние, однако на это давалось лишь 5-10 дней. Разумеется, продавать приходилось за копейки – зато дома, сады, скот становились уже собственностью перекупщиков. А они были в доле с начальством.
Несмотря на призывы в армию, среди армян по разным причинам оставалось немало молодых и дееспособных мужчин. Перед депортацией их предписывалось отделять. В Эрзеруме их стали арестовывать и убивать в городской тюрьме. В Харпуте еще и издевались – окровавленную одежду мужчин подбрасывали на пороги их близких. Женщины в ужасе бросились за заступничеством к миссионеру Эйману, тому самому, который уговаривал солдат. Но он их и слушать не захотел, объявил: “Не верю вашим словам”. Правда, за крупные взятки власти соглашались не трогать мужчин, пусть идут в ссылку вместе с семьями. За мзду продавали право пользоваться повозками и другие поблажки. В Эрзинджане префект полиции Мемдух-бей так обобрал обреченных, что разбогател на 1,4 млн франков. Поделился с кем нужно и вскоре стал губернатором Кастамону.
Но далеко не все турки поддержали политику уничтожения христиан. Даже губернаторы Эрзерума, Смирны, Багдада, Кютахии, Алеппо, Ангоры, Аданы, пытались протестовать, отказывались организовывать массовое истребление. Противниками геноцида стали десятки чиновников более низких рангов – мутесарифов, каймакамов. В основном, это были люди, начинавшие службу еще в султанской администрации. Любви к армянам они отнюдь не питали, не и в чудовищных акциях участвовать не желали. Всех их немедленно смещали с постов, многих отдали под суд и казнили за “измену”.
Значительная часть мусульманского духовенства тоже не разделяла взглядов иттихадистов. Известны случаи, когда муллы, рискуя жизнью, прятали армян. В Муше влиятельный имам Авис Кадыр, которого считали фанатиком и ярым сторонником “джихада” выступил с протестом – доказывал, что “священная война” это вовсе не истребление женщин и детей. А в мечетях муллы рассуждали, что приказ о геноциде наверняка пришел из Германии. Не верили, что его могли породить мусульмане. Да и рядовые крестьяне, горожане нередко старались помочь, укрывали соседей и знакомых. Если это раскрывалось, их самих отправляли на смерть.
Однако нашлось и достаточное число таких, кто был не против кровавой “работы”. Уголовники, милиция, шпана. Теперь они получили полную свободу вытворять все что хочется. Правительство поощряло их, вовлекало новых соучастников. Ты беден? В чем проблема! Все что награбишь – твое. Заглядываешься на женщин? Вон их сколько в твоем полном распоряжении! Твой брат погиб на фронте? Возьми нож и отомсти! Разжигались худшие инстинкты. А жестокость и садизм заразны. Когда внешние тормоза сняты, а внутренние барьеры ломаются, человек перестает быть человеком…
Иногда депортация была чисто условным обозначением. В Битлис отступил из Вана Джевдет-бей со своими отрядами, и отсюда армян никуда вести не стали, истребляли на месте. К Битлису как раз шла 36-я турецкая дивизия, и военный врач описал в дневнике: неподалеку от города он “увидел группу недавно зарезанных мужчин и возле них – трех женщин, совершенно голых, повешенных за ноги. Около одной из женщин ползал годовалый ребенок и тянулся ручонками к матери, а мать с налитым кровью лицом, еще живая, протягивала руки к ребенку, но они не могли дотянуться друг до друга. Немного подальше лежали три окровавленных женских трупа, и младенец, облитый материнской кровью, копошился на груди одной из них… У самого Битлиса, на пустынной равнине, сидело до 2 тыс. армян, окруженных стражей: они ждали своей очереди, так как перебить всех сразу силы местной полиции не могли”.
Банды Джевдета обыскивали город. Убивали в домах, на улицах. Особым мучениям подвергали девушек, которых только что изнасиловали. Кромсали груди, вспарывали животы, насыпая туда песок, некоторых привязывали к вертелу над костром и “поджаривали, как поросенка”. Джевдет договорился с командованием прибывшей дивизии, чтобы она помогла в прочесывании. Но солдаты оказались более снисходительными, чем местные палачи. Когда находили армян и получали деньги, не трогали их. Об этом узнали, оцепили войсками армянские кварталы и подожгли. Тех, кто выскакивал из пламени, поднимали на штыки. Потом стали приводить жителей окрестных сел. Их набивали впритирку в саманные сараи, закладывали двери соломой и зажигали, люди задыхались от дыма.
18-тысячное население Битлиса и его округи было уничтожено. Под Мардином так же, без всяких переселений, истребили проживавших там айсоров и халдеев. В прочих районах депортация началась, но для значительной части армян она стала лишь дорогой к месту казни. Жуткую славу приобрело ущелье Кемах-Богаз недалеко от Эрзинджана. Здесь сходятся дороги из разных городов, Евфрат бурно несется в теснине между скал, а через реку переброшен высокий Хотурский мост. Условия нашли удобными, командование 3-й армии прислало сюда палачей, 86-ю кавалерийскую бригаду. В Кемах погнали население г.Байбурта, тысячные колонны из Эрзинджана, Эрзерума, Дерджана, Карина.
О том, что там творилось, рассказали жившие рядом медсестры Красного Креста норвежка Бодил и швейцарка Алемон, несколько чудом спасшихся армянок, докладывал американский консул в Эрзеруме. Жандармы не скрывали от подконвойных, что ведут их на убой. Заметив иностранцев, женщины в отчаянии кричали: “Пощадите нас, мы станем мусульманами, немцами или тем, чем вы желаете… Нас ведут в Кемах-Богаз, чтобы перерезать нам горло”. Дойдя до места, первым делом отбирали маленьких детей и приканчивали штыками. Всем остальным, подросткам, женщинам, мужчинам, приказывали раздеться донага. Отсчитывали по сотням, выводили на мост и расстреливали, тела скидывали вниз. А толпы раздетых людей, парализованных ужасом, стояли и ждали, когда придет их очередь. Конвоирам надоедало торчать на солнцепеке, и они начинали убивать прямо на дороге.
Распоряжались казнями высокие чины из штаба 3-й армии, приезжали депутаты парламента – показать усердие, не пропустить столь острое удовольствие. Если приводили небольшое количество жертв, с ними расправлялись холодным оружием, забавлялись истязаниями. Если приводили слишком много, процесс буксовал, и людей сбрасывали со скал живыми. Убийцы перевозбуждались от крови, от массы голых тел. Выхватывали из этой массы женщин помоложе или первых попавшихся, тут же, при всех, удовлетворяли похоть и пихали на расстрел или резали сами. Это стало чем-то вроде спорта, количеством испробованных женщин хвастались друг перед другом, даже перед медсестрами Красного Креста.
В Кемах-Богаз погибло 20 – 25 тыс. человек. Владелец каравана Кербалай Али-Мемед рассказывал, как потом выглядело ущелье: “Когда я подъехал к Хотурскому мосту, перед глазами моими предстало потрясающее зрелище. Несметное количество человеческих трупов заполнило 12 пролетов большого моста, запрудив реку так, что она изменила течение и бежала мимо моста. Ужасно было смотреть; я долго стоял со своим караваном, пока эти трупы проплыли, и я смог пройти через мост. Но от моста до Джиниса вся дорога была завалена трупами стариков, женщин и детей, которые уже разложились, вздулись и смердили. Такое ужасное стояло зловоние, что пройти нельзя было по дороге; два мои погонщика верблюдов от этого зловония заболели и умерли”.
Пункты бойни меньшего масштаба действовали в Мамахатуне и Ичоле. Несколько тысяч женщин и детей из Эрзерумской провинции привели в окрестности Харпута и оставили на голой равнине без еды и воды. Через несколько дней все вымерли. Власти ограничились тем, что посылали туда команды для погребения во избежание эпидемий. А из самого Харпута людей отводили партиями к озеру Гельджик, расстреливали или топили. Руководитель губернского комитета “Иттихада” лично возглавлял акции и состязался с подчиненными, сколькими армянками они овладели перед убийством. Бахвалился перед американцем А. Маккензи, что на его счету 72 девушки.
В г. Хнысе власти обращались с армянами, вроде бы, гуманно. Мужчин не отделяли, дозволили брать с собой любое имущество, нагружать повозки. Жителей Хныса и 27 сел собрали и велели идти в г. Баскан. Они втянулись в горы. Дорога суживалась у моста, и тут их поджидали банды местных добровольцев. Сначала отбирали ценные вещи, затем потребовали снимать всю одежду. Кто-то растерялся, кто-то спешил показать послушание. Но тех, кто быстрее исполнил приказ, сразу стали убивать. Здесь орудовали не организованные палачи, а “любители”. Одни старались нахапать побольше барахла, другие набрасывались на женщин, третьи увлекались мучительством. В суматохе часть армян разбежалась. Некоторые спаслись. А три сотни женщин прятались по кустам, когда бойня кончилась, заспорили, куда деваться? Пошли туда, куда было назначено, в Баскан. Там удивились их дисциплине и утопили в оз. Амарак. Вскоре приехал немецкий офицер из Эрзерума, остался недоволен, что дорога завалена трупами, и распорядился убрать их.
В Диарбекире сперва арестовывали мужчин. 674 человека отправили “в изгнание” на плотах по р. Тигр. Через пару дней их одежда продавалась на базаре. Потом начали по очереди оцеплять дома. Подгоняли подводы, сажали по несколько семей, вывозили за город и рубили топорами. Но сообразили, что получается слишком медленно. Стали выводить большими партиями и расстреливать. Других сбрасывали в пересохшие колодцы, когда они наполнялись, зарывали живьем. Части армян объявили, что их все же будут депортировать, но увели недалеко. Возле канала Айран-Пунар стоял кордон добровольцев и резал их. Очевидец-араб описывал, как сцепились два брата – первый предлагал поделить добычу поровну, второй возражал: “Чтобы получить эти четыре узла, я убил 40 женщин”. Несколько караванов погнали по дороге на Мардин и в горах сталкивали в пропасть.
В Трапезунде тоже арестовали несколько сот мужчин. Посадили на суда, якобы везти в Самсун. Они вышли в море и через несколько часов вернулись пустыми. На палубы стали грузить новых… Позже по какой-то причине методику изменили. Формировали из армян колонны и вели вдоль берега. Останавливали у селения Джевезлик, где дорога проходит по обрыву над морем. Отделяли оставшихся мужчин и давали понять, что уничтожены будут только они. Мужчины цеплялись за надежду, что их родные уцелеют. Чтобы не злить палачей, покорно позволяли себя убить. Но вслед за ними отбирали детей, кидали с обрыва или разбивали головы о камни. А с женщинами тешились уже не спеша, терзали и изощрялись в надругательствах. Греческий доктор Метакса, случайно увидевший, что с ними вытворяли, сошел с ума. В город дошли страшные слухи, 150 девушек спрятались у греческого митрополита. Но их отобрали, прямо у подъезда митрополита перенасиловали и задушили.
Кое-где, как и в Ване, армяне пытались защищаться. Восстания произошли в Шапин-Карахизаре (недалеко от Трапезунда), в Амасии (под Сивасом), Марзване, Урфе. Но это были акты отчаяния, города находились далеко от фронта, помощи ждать не приходилось. В Шапин-Карахизаре 4 тыс. армян держались с мая до начала июля – пока их осаждали местные жандармы и милиция. Потом подошли воинские подразделения, взяли городок и всех вырезали. Примерно то же было в Амасии. Когда поднялся Марзван, командир карателей Салих-бей нажал на здешнего иерерха церкви, католикоса Киликии Саака. Обещал пощадить людей, если сдадутся, а если нет – истребить тех армян, которые находятся в его власти. Саак и протестантский священник призвали марзванцев прекратить борьбу. Они послушались, и все население, 16 тыс. человек, было уничтожено. Урфа оборонялась больше месяца. Из Алеппо прислали войска, несколько батарей под командованием немецкого офицера. Три дня снаряды падали на дома, порушили баррикады, деморализовали защитников, и солдаты ворвались в армянские кварталы. Весь город уставили виселицами, вешали на деревьях, столбах, воротах. Кому не хватило виселиц – у городской стены шли непрерывные расстрелы.
Но перебить полностью 2 млн человек было все же сложной задачей. Примерно половина подвергалась “настоящей” депортации. Хотя для них сама дорога становилась растянутым во времени способом убийства. Поблажки, купленные за взятки, оборачивались обманом. За большие деньги нанимали повозки, а извозчики провожали хозяев лишь 2-3 км, разворачивались и уезжали с нагруженными вещами. Платили, чтобы мужья шли вместе с женами, но разрешение действовало до первого привала. А там мужчин все равно отделяли или вымогали новые взятки, еще на один переход. Гнали пешком, почти без еды. На караваны нападали курды, бандиты или просто желающие. Грабили что еще осталось, насильничали, убивали, забирали приглянувшихся девушек. Иногда к ним присоединялись солдаты и жандармы конвоя, вместе бесчинствовали и уничтожали колонну.
Другие конвоиры старались подзаработать. Брали с бандитов долю за возможность пограбить. А караван не подпускали к воде, продавали право попить. Требовали плату “за охрану от разбойников”. Не было денег – брали “плату” женщинами. В некоторых партиях устанавливали норму, каждый вечер выбирали одну женщину на 10 солдат. Потом ее, истерзанную, бросали на дороге. В каждом крупном селении, через которые проходили ссыльные, возникал невольничий рынок. Охранники выставляли армянок на площади и предлагали на продажу. “Товара” хватало в избытке, и американцы сообщали, что девушку можно было купить за 8 центов. Порой солдаты развлекались, отбирали у подопечных последнюю одежду и обувь. Сохранилось полдюжины свидетельств, как колонны из многих сотен женщин вели совершенно голыми. Посол США Моргентау доносил: “Бедные женщины, стыдясь своей наготы, едва могли идти: все они шли, согнувшись вдвое”. Но о стыде быстро забывалось. Гнали-то по 40-градусной жаре, по раскаленным камням, голодных, измученных.
Крестьяне турецких и арабских деревень часто жалели несчастных. Пытались передать еду, напоить. Арабки без страха поносили конвоиров последними словами за издевательства над женщинами и детьми. Но охрана не позволяла кормить их, отгоняла сочувствующих. А маршруты преднамеренно намечались подальше, окольными путями. Ослабевших, неспособных идти, добивали, и до конечных пунктов доходило лишь 10 % людей. Из Гюруна до Мараша было 4 дня пути, но выбрали такие дороги, что высланных вели больше месяца. Из 2800 осталось 400. Из Харпута повели в Урфу 2000 человек, осталось 200. Другая партия из Харпута насчитывала 3000. Сопровождавшие жандармы оповестили на пути курдов, что идут армянки. Вместе с ними грабили, насиловали, а потом охрана ушла, и курды устроили резню. Тех, кто уцелел, присоединили к колоннам депортированных из Сиваса, общая численность составила 18 тыс. 5 суток их вели без еды и воды. Когда наконец-то пустили к воде, “женщины бросались прямо в колодцы, так как не было веревки или ведра, чтобы зачерпнуть воду. Они тонули в колодцах, и хотя их трупы оставались там и загрязняли воду, люди все же пили”. Из 18 тыс. до Алеппо добрались 350.
