А. Влияние политической цели на конечную военную цель 4 страница

Таким образом, результаты были бы гораздо лучше, если бы австрийцы развернули свои главные силы на верхнем течении Рейна, а пруссаки - все свои силы в Нидерландах, причем австрийцы оставили бы там лишь небольшой корпус.

Если бы в 1814 г. во главе Силезской армии поставили вместо предприимчивого Блюхера генерала Барклая, а Блюхера оставили при главной армии под начальством Шварценберга, то кампания, вероятно, потерпела бы полное крушение.

Если бы предприимчивый Лаудон находился не на сильнейшем фронте прусской монархии, в Силезии, а на театре войны имперской армии, то возможно, что вся Семилетняя война приняла бы совершенно иной оборот. Дабы ближе подойти к этому вопросу, мы должны классифицировать явления по их главным особенностям.

Первый случай: когда мы ведем войну совместно с другими державами, выступающими не только в качестве наших союзниц, но преследующими собственные интересы.

Второй случай: когда союзная армия подошла на подмогу к нам.

Третий случай: когда дело сводится лишь к индивидуальным особенностям генералов.

В обоих первых случаях может возникнуть вопрос: не лучше ли полностью перемешать войска различных держав и образовать отдельные армии из корпусов разных государств, как это имело место в 1813 и 1814 гг., или же следует армии каждого государства, по возможности, держать отдельно и предоставить каждой из них действовать более самостоятельно. Очевидно, что первый способ наиболее совершенен, но он предполагает редко встречающуюся степень дружбы и общности интересов. При таком слиянии вооруженных сил отдельным правительствам гораздо труднее выделять свои особые интересы, а что касается вредного влияния эгоистических взглядов начальников, то таковое может проявиться лишь у командиров национальных корпусов, следовательно, только в области тактики, да и здесь не так безнаказанно и свободно, как при полном выделении каждой армии. В последнем случае оно распространяется на стратегию и сказывается в решающих вопросах. Но, как мы сказали, предпосылкой этого является редкое самоотречение со стороны правительств. В 1813 г. нужда погнала повелительно все правительства в этом направлении, и все же нельзя не отметить с особой похвалой, что русский император, располагавший самой сильной армией и имевший наибольшие заслуги в повороте фортуны, подчинял свои войска прусским и австрийским командующим армиями, не увлекаясь честолюбивым желанием действовать самостоятельной русской армией.

Если же подобное слияние вооруженных сил союзников неосуществимо, то полное их разделение во всяком случае представляется более желательным, чем разделение наполовину; хуже всего, когда два независимых полководца двух разных держав действуют на одном театре войны, как это часто имело место в течение Семилетней войны по отношению к русской, австрийской и имперской армиям. При полном разъединении армий трудности, которые предстоит преодолевать, также бывают более разъединены, и тогда доля бремени, выпадающая на каждую, ложится на нее всей своей тяжестью и сильнее побуждает ее к деятельности; если же армии находятся в тесной связи или даже на одном театре войны, то это побуждение отпадает, да к тому же злая воля одного парализует и силы других.

В первом из трех указанных случаев полное разъединение не встретит больших затруднений, ибо естественный интерес каждой державы обычно уже указывает ее силам иное направление; во втором такого интереса может и не быть, и тогда вспомогательной армии, если силы ее пропорционально невелики, не остается ничего иного, как совершенно подчиниться главной; так поступили австрийцы в конце кампании 1815 г., а пруссаки - в 1807 г.

Что же касается личных особенностей генералов, то в этом случае все переходит в область индивидуального, но мы вправе сделать одно замечание общего характера: не следует, как то часто случается, выбирать на роль командующих армиями, подчиняемых иностранному главному командованию, самых осторожных и осмотрительных, а наоборот, самых предприимчивых, ибо мы снова повторяем: при раздельных стратегических действиях ничто не имеет такого огромного значения, как полнейшее развитие каждой частью всей действенности ее сил; тогда ошибки, допущенные в одном месте, уравновесятся успехами, достигнутыми в другом. Но такой деятельности полным ходом всех частей можно ожидать лишь там, где вождями являются решительные, предприимчивые люди, которых гонит вперед внутреннее влечение их собственного сердца, ибо редко бывает достаточно одного лишь объективного холодного убеждения в необходимости действовать.

Наконец, нам остается еще отметить, что, поскольку позволяют обстоятельства, следует пользоваться войсками и полководцами в отношении их назначения и характера местности сообразно их специфическим свойствам: постоянные армии, хорошие войска, многочисленную кавалерию, старых, осторожных, благоразумных полководцев надо использовать на открытой местности; ополчение, вооружившийся народ, молодых предприимчивых вождей в лесах, горах и теснинах; вспомогательные войска союзников - в богатых провинциях, где они чувствовали бы себя хорошо.

Сказанное нами до сих пор о плане войны вообще, а в этой главе - о плане, направленном на сокрушение противника, должно было особенно выдвинуть его цель и затем указать руководящие основы для организации средств и избрания путей. Мы хотели вызвать ясное сознание того, к чему следует стремиться и что делать в такой войне. Мы старались выдвинуть вперед необходимое и общее, оставить простор для конкретного и случайного, но устранить все произвольное, необоснованное, игрушечное, фантастическое и с офистическое. Если мы этого достигли, то наша задача разрешена.

Тот же, кто будет удивлен тем, что ничего не нашел здесь об обходе рек, о господстве над горами с их высших точек, о том, как избежать атаки укрепленных позиций и найти ключ страны, тот еще не понял нас и, думаем мы, не понял и войны в ее основных очертаниях.

В предыдущих частях настоящего труда мы в общем охарактеризовали эти темы и пришли к выводу, что значение их в большинстве случаев гораздо меньше, чем то гласит ходячее мнение. Тем меньше могут и должны они в войне, целью которой является сокрушение неприятеля, претендовать па крупную роль, т.е. на такую, которая имеет влияние на весь план войны.

Организации верховного командования мы посвятим особую главу в конце этой части[375], настоящую же главу мы закончим примером.

Если бы Австрия, Пруссия, Германский союз, Нидерланды и Англия[376]предприняли войну против Франции при условии, что Россия сохраняет нейтралитет[377], случай, который за последние полтораста лет не раз повторялся, то они были бы в состоянии вести наступательную войну, направленную на сокрушение противника. Ибо как ни велика и могущественна Франция, все же может создаться положение, что большая часть ее территории будет наводнена неприятельскими войсками, столица окажется в их власти, и оставшиеся у Франции средства борьбы будут явно недостаточны, а за исключением России нет державы, которая могла бы ей оказать существенную помощь. Испания слишком удалена и невыгодно расположена; итальянские государства слишком дряхлы и бессильны.

Вышеупомянутые страны, не считая их внеевропейских владений, насчитывают 75 000 000 жителей, между тем как у Франции их всего лишь 30 000 000[378]; армия, которую коалиция могла бы выставить в случае серьезной войны против Франции, равнялась бы без какого-либо преувеличения следующему:

Австрия - 250 000 чел.

Пруссия - 200 000

Остальная Германия - 150 000

Нидерланды - 75 000

Англия -50 000 Всего - 725 000 чел. Если бы эти вооруженные силы действительно были выставлены, то они значительно превзошли бы те силы, какие Франция, по всей вероятности, могла бы противопоставить, так как это государство и при Бонапарте ни разу не обладало армией подобной численности. Учитывая при этом французские войска, долженствующие быть выделенными в гарнизоны крепостей и депо[379], для охранения берегов и пр., едва ли можно усомниться в значительном превосходстве сил союзников на главном театре войны, а на нем-то главным образом и основывается постановка сокрушительной цели.

Центр тяжести французского государства заключается в его вооруженных силах и в Париже. Разбить первые в одном или в нескольких генеральных сражениях, захватить Париж, отбросить остатки неприятельской армии за Луару - такова должна быть конечная военная цель союзников. Путь к сердцу французской монархии проходит через Брюссель к Парижу: там расстояние от границы до столицы всего 30 миль. Часть союзников - Англия, Нидерланды, Пруссия и северогерманские государства - имеет здесь естественный район развертывания, их страны лежат или поблизости, или же непосредственно позади. Австрия и южногерманские государства могут удобно вести войну, исходя лишь с верхнего течения Рейна. Самое естественное для них направление идет через Труа на Париж, или же на Орлеан. Итак, оба удара, один из Нидерландов, другой с верхнего течения Рейна, являются совершенно прямыми, безыскусственными, короткими и сильными, и оба ведут к центру тяжести неприятельской мощи. Между этими двумя ударами и должны быть распределены все силы наступающих.

Лишь два соображения противоречат этому простому плану.

Австрийцы не захотят оголять Италию; они во всяком случае захотят оставаться там хозяевами положения. Поэтому они не смогут ограничиться косвенным прикрытием Италии при помощи наступления на сердце Франции. Учитывая политическое состояние Италии, нельзя пренебрегать данной побочной задачей; но было бы решительной ошибкой связать с нею старую, многократно испытанную идею наступления на южную Францию со стороны Италии и увеличивать ради этого количество вооруженных сил в Италии, долженствующих служить лишь обеспечением ее на случай неудачи первой кампании. Лишь нужное для этой цели количество войск должно оставаться в Италии, лишь столько можно отвлечь от главного предприятия, если мы хотим остаться верными основной мысли: единый план, сосредоточение сил. Завоевывать Францию со стороны Роны - это значит поднимать ружье, взявшись за конец его штыка, но, и в качестве второстепенного, побочного предприятия нельзя одобрить наступление на южную Францию, ибо оно лишь пробудит к жизни против нас новые силы. Всякий раз, как мы нападаем на отдаленную провинцию, мы затрагиваем интересы и возбуждаем деятельность, которые иначе дремали бы. Лишь в том случае, если бы оказалось, что оставленных в Италии сил слишком много для обеспечения страны и они могут остаться вовсе неиспользованными, можно оправдать наступление отсюда на южную Францию.

Поэтому повторяем: вооруженные силы в Италии должны быть доведены до того минимума, какой только допускают обстоятельства; их надо считать уже достаточными, если австрийцы не рискуют потерять в течение одной кампании всю страну. Примем это количество для нашего примера в 50000 человек.

Другое соображение, заслуживающее внимания, касается положения Франции как приморской страны. Так как на море господствует Англия, то отсюда вытекает значительная чувствительность Франции вдоль всего Атлантического побережья и, следовательно, более или менее сильное занятие его войсками. Как бы ни была слаба эта береговая охрана, все же она увеличивает втрое протяжение границ Франции, и это не может не отвлечь значительные силы от французских армий, действующих на театрах войны. 20000 или 30000 свободных десантных войск, которыми Англия могла бы угрожать Франции, потребовали бы, пожалуй, двойного или тройного количества французских войск, причем пришлось бы подумать не только о войсках, но и пушках, денежных затратах и прочем необходимом для флота и береговых батарей. Допустим, что англичане на это затратят 25000 человек.

Таким образом, наш план войны слагается совершенно просто и сводится к следующему:

1. В Нидерландах сосредоточиваются:

Пруссаков - 200 000 чел.

Нидерландцев - 75 000

Англичан - 25 000

Северогерманских союзных войск - 50 000 Всего - 350 000 чел. Из них приблизительно 50000 человек расходуется на занятие пограничных крепостей, и остается 300000 человек для движения на Париж и генерального сражения с французскими армиями.

2. 200000 австрийцев и 100000 южногерманских войск сосредоточиваются на верхнем течении Рейна, дабы вторгнуться во Францию одновременно с нидерландской армией и наступать в направлении верхнего течения Сены, а оттуда на Луару, дабы также дать неприятельской армии генеральное сражение. На Луаре оба эти удара могут быть объединены в один.

Этим мы установили главное[380]; то, что нам еще остается сказать, касается преимущественно тех ложных идей, которые мы хотели бы устранить, и заключается в следующем:

а) Основная тенденция полководца должна сводиться к тому, чтобы добиваться намеченного генерального сражения и дать его при такой обстановке и при таком соотношении сил, которые обещали бы решительную победу. Для осуществления этого намерения нужно жертвовать всем, стараясь обойтись при осадах, блокадах и выделении гарнизонов возможно меньшим числом войск. Если союзники вздумали бы, подобно Шварценбергу в 1814 г., вступив на неприятельскую территорию, тотчас же разойтись по эксцентрическим радиусам, то все пропало бы. Последнее не случилось в 1814 г., но союзники обязаны этим лишь бессилию Франции в то время. Наступление должно походить на мощно вгоняемый клин, а не на мыльный пузырь, раздувающийся, пока не лопнет.

б) Швейцарию надо предоставить своим собственным силам. Если она останется нейтральной, то мы будем иметь на верхнем течении Рейна хорошую опору для обеспечения фланга. Если на нее нападет Франция, то пусть Швейцария сама защищает собственную шкуру, к чему она во многих отношениях вполне пригодна.

Нет большей нелепости, как, исходя из того, что Швейцария представляет наиболее высоко лежащую страну в Европе, приписывать ей какое-то решающее географическое влияние на военные события. Такое влияние может осуществляться лишь при некоторых редко встречающихся условиях, которых в данном случае налицо нет. В то время как французы подвергаются нападению в сердце собственной страны, они не могут вести сколько-нибудь сильного наступления из Швейцарии ни против Италии, ни против Швабии; менее всего может играть при этом роль возвышенное положение Швейцарии. Преимущества стратегического командующего положения сказываются прежде всего и главным образом при обороне, а то, что от этого значения остается для наступления, может проявиться лишь в каком-нибудь одном ударе. Кому это неизвестно, тот не продумал вопроса до полной ясности; и если в будущем в совете властителя и полководца обретется ученый офицер Генерального штаба, который начнет излагать с озабоченным челом подобную мудрость, то мы заранее заявляем, что это претенциозный вздор, и от души желаем, чтобы в том же совете оказался добрый рубака, дитя здравого разума, который заткнул бы ему рот.

в) Пространство между обеими наступающими армиями мы оставляем почти без внимания. Когда 600000 человек сосредоточиваются на расстоянии 30 - 40 миль от Парижа, чтобы двинуться в сердце Франции, разве, говорим мы, приходится еще думать о том, чтобы прикрывать среднее течение Рейна, т.е. Берлин, Дрезден, Вену и Мюнхен? Это противоречило бы всякому здравому смыслу. Но должны ли мы прикрывать свои сообщения? Это имело бы некоторую важность, но тогда вскоре можно было бы прийти и к тому, чтобы этому прикрытию придать силу и значение наступления и, следовательно, вместо того чтобы наступать по двум линиям, как то безусловно вызывается положением государств, начать наступать по трем линиям, чего вовсе уже не требуется; эти три линии, пожалуй, обратились бы затем в пять, а там и в целых семь, и этим путем в порядок дня была бы доставлена вся старая волынка.

Оба наши наступления имеют каждое свою цель; развернутые в них силы, по всей вероятности, значительно превосходят силы противника; если каждое энергично пойдет своим путем, то они несомненно окажут друг на друга благотворное влияние. Если бы одно из двух наступлений подверглось неудаче вследствие того, что неприятель очень неравномерно распределял бы свои силы, то можно с полным правом рассчитывать, что успех другого сам собой загладил бы этот ущерб, а в этом и заключается истинная связь обоих. Связь, распространяющаяся на события каждого дня, конечно, по дальности расстояния между ними существовать не может, да она им и не нужна; поэтому непосредственная или, вернее, прямая связь между ними не имеет особой цены.

Но неприятель, которого атакуют в самое нутро, не будет располагать крупными силами для перерыва этой связи; единственно, чего можно опасаться, это перерыва, вызванного местным населением, поддержанным летучими отрядами; на это предприятие противнику не придется и затрачивать настоящих войск. Для поддержания связи будет достаточно отправить из Трира в направлении на Реймс корпус в 10000-15000 человек, преимущественно кавалерии. Этих сил будет совершенно достаточно, чтобы прогнать любой партизанский отряд и держаться на линии фронта большой армии. Этот корпус не обязан ни блокировать, ни наблюдать крепостей; он будет проходить между ними и, не связывая себя каким-либо постоянным базированием, будет уклоняться в любом направлении от столкновения с превосходными силами. Крупное поражение постигнуть его не может, а если бы оно и имело место, то это не было бы большим несчастьем для целого. При таких условиях подобного корпуса, вероятно, будет достаточно для того, чтобы служить промежуточным звеном между обеими наступающими армиями.

г) Обе второстепенные группы, а именно - австрийская армия в Италии и английский десант, могут разрешать свои задачи так, как им покажется лучше. Если они не останутся вовсе праздными, то главное уже сделано; во всяком случае ни одно из двух крупных наступлении не должно быть поставлено в какую-либо зависимость от них.

Мы твердо убеждены, что таким путем Франция может быть сокрушена и наказана всякий раз, как ей вздумается вновь проявить ту заносчивость, с которой она угнетала Европу в течение последних ста пятидесяти лет. Лишь по ту сторону Парижа, на Луаре, можно добиться от нее тех условий, которые необходимы для мира Европы. Лишь этим путем можно быстро выявить естественное соотношение между 30 и 75 миллионами душ населения, а не способом, практиковавшимся в течение полутораста лет, когда эта страна бывала обставлена от Дюнкирхена до Генуи полукольцом армий, преследовавших до полусотни разнообразнейших мелких политических целей, из которых ни одна не была достаточно крупна, чтобы преодолеть инерцию, трения и чуждые влияния, постоянно зарождающиеся и вечно возобновляющиеся повсюду, особенно же в союзных армиях.

Как мало подобному распорядку соответствует первоначальная организация союзной германской армии, читатель сам может заметить. Вследствие этой организации федеративная часть Германии образует ядро германской мощи, а Пруссия и Австрия, ослабленные этим, теряют присущее им значение. Федеративное же государство для войны представляет весьма дряблое ядро, в нем нет единства, нет энергии, нет разумного выбора полководца, нет авторитета, нет ответственности.

Австрия и Пруссия составляют два естественных ударных центра германской империи; они составляют центр размаха, силу клинка; это монархические державы, привыкшие к войне, у них свои определенные интересы, самостоятельная мощь, они первенствуют среди других. Этим естественным очертаниям и должна следовать организация, а не ложной идее единства. Эта идея в данном случае совершенно невозможна, а тот, кто в погоне за невозможным упускает возможное, тот - глупец.

 

 

Приложение.

Важнейшие принципы войны [381]

 

Дополнение к курсу, читанному лично кронпринцу

Эти основные принципы являются плодом долговременных размышлений и систематического изучения военной: истории; все же они мною лишь были намечены, а форма их не выдерживает строгой критики. Я останавливаюсь только па важнейших вопросах, так как вынужден к известной краткости. Задача этих принципов - не сообщить определенный круг знаний, а лишь явиться учебным пособием, ведущим к самостоятельным размышлениям.

 

I. Общие принципы войны

 

1. Теория войны преимущественно занимается исследованием вопроса, как добиться на решительном пункте перевеса материальных средств и преимуществ. Но последнее может оказаться и невозможным; тогда теория учит и тому, как принять в расчет величины морального порядка, например, вероятные ошибки противника, впечатление, производимое отважностью предприятия, даже наше собственное отчаяние. Ведь это отнюдь не выходит из пределов военного искусства и его теории, так как последняя представляет не что иное, как здравое размышление по поводу любого положения, в котором можно очутиться на войне. На самых опасных из таких положений надо чаще всего останавливать свое внимание, чтобы теснее с ними свыкнуться. Этим путем разум может стать основой героических решений.

Иначе представить это дело вашему высочеству может только педант, взгляды которого причинят вам только вред. Вы сами когда-нибудь ясно почувствуете в великие минуты жизни, среди суматохи и неурядицы боя, что лишь указанная нами установка может помочь там, где помощь всего нужнее и где цифровые выкладки педантов оставляют нас без всякой поддержки.

2. Естественно, что па войне всегда стараются иметь на своей стороне вероятность успеха, рассчитывая при этом или на материальное, или на моральное превосходство. Однако не всегда это бывает возможно; часто приходится предпринимать что-нибудь, не считаясь с вероятностью успеха, а именно тогда, когда нельзя сделать ничего лучшего. Если бы мы в таком случае пришли в отчаяние, то наш разум как раз умолк бы тогда, когда он более всего необходим, когда все кажется ополчившимся против пас.

Итак, если против нас даже сама вероятность успеха, то все же не следует считать из-за этого предприятие невозможным или неразумным: разумно оно всегда, раз мы ничего лучшего сделать не можем и при имеющихся у нас скудных средствах добиваемся всего, что только возможно. Дабы в подобном положении не потерять хладнокровия и стойкости, качеств, которые на войне прежде всего подвергаются опасности и которые сохранить так трудно в подобных условиях, но без которых даже при самых блестящих духовных дарованиях человек ни на что не способен, - надо приучить себя к мысли погибнуть с честью, постоянно питать ее в своей груди и с нею свыкнуться. Будьте уверены, ваше высочество, что без этой твердой решимости ничего великого сделать нельзя даже в счастливой войне, а тем более в несчастной[382].

Фридриха II верно не раз занимала эта мысль во время его первых Силезских войн; так как он свыкся с нею, он и предпринял в памятный день 5 декабря свою атаку под Лейтеном, а не потому, что он заранее учел высокую вероятность разбить i австрийцев посредством своего косого боевого порядка.

3. При всех операциях, на которых вы будете останавливаться в том или другом случае, при всех мероприятиях, на которые вы будете решаться, у вас всегда будет выбор между самым отважным и самым осторожным решением. Существует мнение, будто теория рекомендует самое осторожное. Это неправда. Если теория что-либо и советует, то, следуя естеству и войны, она советует самое решительное, т.е. самое отважное; но она же предоставляет самому полководцу делать выбор в меру своего собственного мужества, своей предприимчивости, своей веры в свои силы. А потому делайте свой выбор в меру своих внутренних сил, но помните, что великим не сделался ни один полководец, лишенный дерзновения.