Коллоквиум по детскому психоанализу

 

 

Для начала, мне бы хотелось вкратце напомнить предысторию детского психоанализа. Принято считать, что его рождение приходится на 1909 год, когда Фрейд опубликовал статью «Анализ фобии у пятилетнего мальчика». Теоретическая значимость этой публикации неоспорима: она подтвердила, что в случае Маленького Ганса обнаруживались в точности те же составляющие, что были открыты и описаны Фрейдом в других случаях детского психоанализа, проводимого им, начиная с самого возникновения психоанализа взрослых. Между тем, появление данной статьи имело еще одно значение, которое не могло быть обнаружено ранее: описанный психоаналитический случай заложил первый камень в фундамент будущего здания детского психоанализа.

Действительно, он не то что не исчерпывался доказательствами существования Эдипова комплекса и демонстрацией возможных форм его проявления в детском возрасте, но и напрямую подтверждал, что подобные бессознательные устремления вполне могут быть доведены до сознательного уровня. Причем, такое осознание не только не несет никакой угрозы, напротив, оно становится величайшим благом, как для самого ребенка, так и для его окружения. Сам Фрейд описывает это открытие такими словами:[9]«Но теперь я обязан исследовать, не причинен ли Гансу ущерб тем, что на свет были извлечены комплексы, которые мало того, что подавляются детьми, еще и внушают опасения их родителям. Мог ли маленький мальчик всерьез предпринять попытки претворить в действие все то, что связано с его стремлением получить желаемое от матери? Могли дурные намерения по отношению к отцу уступить место скверным поступкам? Подобные опасения, разумеется, приходят в голову многочисленным медикам, если они плохо понимают природу психоанализа и уверены, что дурные инстинкты усиливаются, когда становятся сознательными».

Дальше, на странице 285, он добавляет: «Наоборот, единственный результат психоанализа Ганса заключается в его победе, так как он больше не испытывал страха перед лошадьми, а его отношения с отцом стали достаточно фамильярными, как тот характеризует их с некоторой долей юмора. Но все, что утратил отец в уважении сына, он возместил в его доверии. «Я думал, ты и так все знаешь. Ты ведь знаешь все про лошадей», - однажды сказал ему Ганс. Дело в том, что анализ не разрушает последствий вытеснения. Подавленные инстинкты и впредь остаются усмиренными, но тот же эффект достигается за счет использования совершенно иных средств. Анализ заменяет автоматические и чрезмерные процессы вытеснения и отрицания сознательным контролем и сдерживанием, установленным самыми высокими психическими инстанциями. Одним словом, анализ заменяет избегание устранением. Похоже, этот факт служит доказательством, которое так долго изыскивалось, что сознание выполняет биологическую функцию, а его выход на авансцену дает нам важное преимущество».

Эрмина фон Хуг-Хелльмут, которой принадлежит честь и слава быть первой, кто стал практиковать систематический детский психоанализ, приступила к этой задаче, придерживаясь целого ряда весьма предвзятых убеждений. Написанная ею по прошествии четырех лет практики статья, озаглавленная «О технике анализа детей», представляет собой наиболее полное и точное изложение ее принципов и техники[10]и наглядно демонстрирует, что она не только отвергла идею возможности анализировать маленьких детей, но и считает необходимым довольствоваться «частичным успехом»; она отказывается проникать в процессе анализа как можно глубже в психику ребенка из-за страха слишком взбудоражить подавленные влечения и потребности, или впасть в излишнюю зависимость от способности ребенка к ассимиляции.

Эта статья и другие публикации Эрмины фон Хуг-Хелльмут свидетельствуют, что она не решилась в том числе сколько-нибудь продвинуться и в анализе Эдипова комплекса. Помимо указанных, ее работы основываются еще и на таком убеждении: когда аналитик работает с детьми, он должен отвергнуть собственно аналитические методы лечения и обратиться, прежде всего, к непосредственному воспитательному и обучающему воздействию.

С тех пор, как в 1921 году была опубликована моя первая работа под заголовком «Развитие одного ребенка», я пришла к целому ряду различных заключений. Анализ, проведенный с мальчиком пяти лет и трех месяцев от роду, позволил мне убедиться (а все последующие проведенные психоанализы только подтверждали это), что не просто более чем возможно, но и весьма желательно зондировать Эдипов комплекс, вплоть до самых глубоких его слоев. Следуя этому правилу можно достичь результатов, по меньшей мере, равных тем, что наблюдаются в анализе взрослых пациентов. С другой стороны, я обнаружила в то же самое время, что проводимый таким образом анализ сам подталкивает аналитика прибегнуть к воспитательному воздействию, несмотря на то, что это - две вещи совершенно несовместимые. Из двух вышеназванных утверждений я вывела основные ведущие принципы моей работы, которые отстаивала во всех своих последующих публикациях, - вот каким путем я пришла к попытке анализа маленьких детей, имеются в виду дети в возрасте от трех до шести лет. Затем я смогла удостовериться, что подобные психоанализы вполне удаются и выглядят весьма многообещающими.

Теперь перейдем к книге Анны Фрейд, к тому, что, похоже, составляет четыре главных ее принципа. Мы обнаруживаем в ней ту же самую основополагающую идею, что уже упоминалась в связи с госпожой Хуг-Хелльмут, а именно, что в процессе анализа следует поступиться стремлением проникнуть как можно глубже. Анна Фрейд хочет сказать этим, незамедлительно подкрепляя свои слова рядом однозначных утверждений, что отношение ребенка к родителям не должно подвергаться чрезмерному воздействию, иначе говоря, Эдипов комплекс не должен рассматриваться чересчур пристально. Соответственно, приводимые Анной Фрейд примеры не содержат и намека на анализ Эдипова комплекса.

Тут же мы наталкиваемся и на вторую идею: анализ детей необходимо в обязательном порядке сопровождать применением воспитательного воздействия.

Вот что весьма примечательно и дает обильную пищу для размышлений: хотя первая попытка провести психоанализ ребенка была предпринята приблизительно восемнадцать лет назад, и все это время его активно практиковали, самые фундаментальные его принципы, вынуждены мы признать, так и не были четко сформулированы. Если сравнить такое положение дел с развитием психоанализа взрослых, мы сможем констатировать, что с самого начала, то есть с периода некоего равенства, все базовые принципы последнего не только были точно заданы, но еще и доказаны эмпирически, а также скорректированы, вплоть до полного опровержения некоторых из них. Тогда как в детском психоанализе техника хотя и рассматривалась в мельчайших деталях и, понятно, совершенствовалась, но основополагающие принципы оказались незатронутыми.

Чем объяснить тот факт, что развитие детского психоанализа осталось столь незначительным? Зачастую в аналитических кругах можно услышать, что дети не относятся к тем объектам, которые подлежат психоанализу. Этот аргумент не представляется мне достаточно убедительным. Эрмина фон Хуг-Хелльмут изначально была настроена весьма скептически по отношению к результатам, которых можно достичь, анализируя детей. Она говорит, что была вынуждена «довольствоваться частичным успехом и учитывать издержки». Помимо прочего, она рекомендовала применять собственно аналитическое лечение в крайне ограниченном числе случаев. Анна Фрейд также задает очень жесткие рамки применению детского психоанализа. С другой стороны, ее видение возможностей детского психоанализа более оптимистично. В завершение свое книги, она говорит: «Анализ детей, несмотря на все перечисленные трудности, позволяет нам достичь улучшения и добиться таких успехов и изменений, каких мы даже представить себе не могли в психоанализе взрослых» (на стр. 86).

Чтобы прийти к ответу на собственный вопрос, мне потребуется изложить несколько идей, чью правомерность которым я собираюсь подтверждать по ходу своего выступления. Я думаю, что детский психоанализ так мало продвинулся по сравнению с психоанализом взрослых именно потому, что к первому в отличие от второго никогда не применялся достаточно свободный и непредубежденный подход. С самого рождения развитие детского психоанализа было заторможено и нарушено из-за определенных предубеждений. Если мы рассмотрим пер вый в истории анализ маленького ребенка, который заложил основу для всех последующих (анализ Маленького Ганса), придется признать, что он был избавлен от этого недостатка. Конечно, в этом случае еще не была выявлена необходимость в какой-либо специфической технике: отец ребенка, который частично провел этот анализ под руководством Фрейда, был весьма слабо ориентирован в психоаналитической технике. Несмотря на это, у него хватило храбрости проникнуть достаточно глубоко, а результаты, которых он добился, были весьма убедительны. В том описании, к которому я прибегла выше, Фрейд утверждает, что сам он продвинулся бы гораздо дальше. Его слова убедительно доказывают, что он не видел никакой опасности в исчерпывающем анализе Эдипова комплекса; более того, он даже не подразумевал, и это вполне очевидно, что с детьми необходимо придерживаться принципа игнорирования Эдипова комплекса и оставлять его за рамками анализа. Однако, госпожа Эрмина фон Хуг-Хелльмут, которая оставалась в течение долгих лет если не единственным человеком, то, по меньшей мере, наиболее признанным из всех, кто анализировал детей, вступила в эту область, обремененная принципами, которые ограничивали детский психоанализ, а значит, делали его менее продуктивным, причем не только в том что относится к практическим результатам и определению случаев, подлежащих анализу и т. д., но и в том, что касается теоретических открытий. Потому в течение всего этого времени детский психоанализ, от которого вполне логично было бы ожидать существенного обогащения психоаналитической теории, в этом смысле не дал ничего, что заслуживало бы особого внимания и поддержки. Точно также как и Эрмина фон Хуг-Хелльмут, Анна Фрейд считает, что, анализируя детей, мы не можем понять больше, вернее, что мы познаем меньше о первом периоде жизни, чем в анализе взрослых.

И здесь я усматриваю следующую причину, которая объясняет столь замедленное развитие детского психоанализа. Порой можно услышать, что поведение ребенка в процессе анализа разительно отличается от поведения взрослого пациента, и, следовательно, требует использования совершенно иной техники. Мне этот аргумент представляется несостоятельным. Если позволите, я бы привела такое выражение: «Дух побеждает тело», то есть мне бы хотелось подчеркнуть, что именно благодаря отношению и внутренней убежденности приходят необходимые технические приемы и средства. Теперь мне следует напомнить то, о чем я уже говорила: если мы подходим к детскому психоанализу с открытым, непредубежденным сознанием, не так уж сложно подобрать средства, чтобы произвести самое глубокое исследование. Последствия подобного подхода не замедлят сказаться на возможности увидеть и понять, какова подлинная природа ребенка, и позволят осознать, что бесполезно устанавливать ограничения психоанализу, идет ли речь о глубинах, которых должен он достичь, или о средствах, которые следует использовать.

Учитывая все то, что я изложила выше, мы вплотную приблизились к главному пункту моей критики, которая адресована книге Анны Фрейд.

Определенный набор технических приемов, использованных Анной Фрейд, можно объяснить, если отталкиваться от двух исходных точек зрения: 1) она считает невозможным установить в отношениях с ребенком психоаналитическую ситуацию; 2) во всех детских случаях она рассматривает применение психоанализа в чистом, беспримесном виде, без какого-либо педагогического дополнения, как абсолютно неадаптированное и сомнительное.

Первое утверждение неотвратимо приводит ко второму.

Если сравнивать ее технику с той, что используется в анализе взрослых, то, отметим особо, мы в нем безусловно принимаем, что подлинная аналитическая ситуация не может быть установлена иначе, как только с помощью аналитических средств. Мы рассматриваем как самую серьезную ошибку, если обнаруживается, что мы поощряем позитивный трансфер пациента, употребляя те самые средства, которые Анна Фрейд предписывает в первой главе своей книги, или используем его тревогу, чтобы добиться послушания или, тем более, пытаемся запугать и подавить его с помощью авторитарных методов. Можно было бы предположить, что этот подход призван гарантировать нам частичный доступ к бессознательному пациента, но тогда в последствии нам пришлось бы отказаться от возможности установить подлинно аналитическую ситуацию и провести исчерпывающий психоанализ, то есть прийти к его благополучному завершению, проникнув до самых глубоких слоев психики. Как нам известно, мы обязаны последовательно анализировать склонность пациента рассматривать нас, как авторитет - независимо от того, что испытывает он при этом, любовь или ненависть. Лишь анализ этого отношения позволяет нам получить доступ к самым глубоким слоям психики.

Все средства, которые в анализе взрослых мы определяем, как достойные осуждения, настоятельно рекомендуются Анной Фрейд для детского психоанализа. По ее мнению обязательными к применению их делает та самая вводная фаза перед психоаналитическим лечением, которую она считает непременным условием и называет «настройкой» (выучкой, дрессурой) на психоанализ. Казалось бы, вполне очевидно, что после подобной «настройки» она никогда не сможет прийти к установлению подлинно аналитической ситуации. Я нахожу это странным и нелогичным: Анна Фрейд не пользуется необходимыми средствами для установки аналитической ситуации, подменяя их другими, а затем без конца соотносит со своим же собственным постулатом, с его помощью стараясь теоретически подтвердить обоснованность их использования. Таким образом, она старается доказать, что с детьми невозможно установить аналитическую ситуацию, и следовательно, завершить должным образом собственно психоанализ - в том смысле, как он понимается в применении к взрослым пациентам.

Анна Фрейд выдвигает целый ряд причин, подтверждающих необходимость использования усложненных и сомнительных средств, которые она находит обязательными для создания ситуации, позволяющей провести аналитическую работу с ребенком. Эти причины производят на меня впечатление недостаточно обоснованных. Она довольно часто уклоняется от соблюдения наиболее проверенных аналитических правил, причем, именно потому, что, по ее мнению, дети - это существа, принципиально отличающиеся от взрослых людей. Тем не менее, единственная цель всех этих сложных мер - сделать ребенка похожим на взрослого в его отношении к психоанализу. Я усматриваю в этом явное противоречие, и, как мне кажется, его можно было бы объяснить следующим образом: в своих сравнениях Анна Фрейд на первый план выводит сознание и Эго ребенка и взрослого, тогда как мы должны работать, прежде всего, с бессознательным (даже уделяя Эго все положенное внимание). Однако по свойствам бессознательного (а я основываю свое утверждение на глубинных анализах, причем, как детей, так и взрослых), они не столь уж фундаментально отличаются друг от друга. Просто-напросто, инфантильное Эго не достигло зрелости, а потому дети подвержены гораздо более сильной доминанте собственного бессознательного. Именно этот факт мы в первую очередь должны принимать во внимание и его следует рассматривать как центральную точку нашей работы, если мы хотим понять, как нам воспринимать детей такими, какие есть на самом деле, и анализировать их.

Я не придаю никакой особой ценности той задаче, которую Анна Фрейд так страстно старается выполнить -вызвать у ребенка отношение к психоанализу, аналогичное установке взрослого. Кроме того, я думаю, что если Анна Фрейд достигнет этой цели теми средствами, которые она описала (что может быть проделано только в ограниченном количестве случаев), результат ее работы будет существенно отличаться от того, к которому она стремилась изначально, более того, это будет нечто совершенно иное. «Признание собственного заболевания или озлобленности», которого Анна Фрейд добивается от ребенка, только вызывает у него тревогу, которую она, в свою очередь, мобилизует в нем, чтобы достичь собственных целей. Речь идет, прежде всего, о страхе кастрации и чувстве вины. (Я даже не буду задаваться здесь вопросом, в какой мере, у взрослых в том числе, рациональное желание обрести здоровье является всего лишь экраном, который камуфлирует подобную тревогу). Мы не можем основывать длительную аналитическую работу на сознательном намерении, которое, как нам известно, не так уж долго поддерживается в процессе анализа, даже проводимого со взрослым пациентом.

Конечно же, Анна Фрейд рассматривает подобное намерение, в том числе, как необходимое начальное условие, чтобы обеспечить саму возможность анализа, но помимо этой возможности, она также убеждена, что с того момента, как намерение возникло, в наших силах сделать его еще и основой анализа в той мере, в какой он прогрессирует. На мой взгляд, эта идея ошибочна, и каждый раз, когда Анна Фрейд апеллирует к сознательному желанию, на самом деле она обращается к тревоге ребенка и его чувству вины. В этом не было бы ничего предосудительного, так как чувство тревоги и вины, конечно же составляют среди прочих те факторы, от которых частично зависит успех нашей работы; но думаю, что мы должны ясно осознавать природу той поддержки, которую мы используем, и то, каким образом мы ею пользуемся. Психоанализ, каков он есть, представляет собой отнюдь не самый мягкий метод: в нем невозможно избежать любых страданий пациента, и к детям это относится в той же мере, что и к взрослым. Действительно, анализ должен усилить проявление страдания, чтобы сделать его доступным сознательному восприятию, и даже спровоцировать его обострение с целью избавить пациента от последующих перманентных и более тяжких страданий. Мои критические замечания относятся, таким образом, совсем не к тому факту, что Анна Фрейд культивирует тревогу и чувство вины, а, наоборот, к тому, что затем она не прорабатывает их удовлетворительным образом. Как мне кажется, она подвергает ребенка бесполезному и жестокому испытанию, стараясь довести до его сознания его же собственный страх стать сумасшедшим, как это описывается в примере на странице 9. В то же время она оставляет без должной проработки бессознательный источник происхождения этой тревоги, и не пытается в свою очередь утишить ее в той мере, в какой это возможно.

Если, проводя психоанализ, нам действительно приходится обращаться к чувствам тревоги и вины, почему бы не рассматривать их как факторы, которые следует принять как таковые, и не прибегнуть к их систематическому использованию сразу, едва они возникнут?

Я всегда действую именно так, когда провожу анализ, и вполне убедилась, что техническим средствам, основанным на этих принципах, можно всецело доверять. Необходимо лишь отдавать себе отчет в количество тревоги, столь сильной у всех детей, которые гораздо более восприимчивы к ней и переживают ее намного острее, чем взрослые. Причем, надо не только учитывать, но и соответственно применять этот учет в аналитической работе.

Анна Фрейд утверждает (на стр. 56), что недружелюбное и тревожное отношение ребенка позволяет сделать незамедлительный вывод о том, что установился негативный трансфер, так как «чем сильнее нежная привязанность ребенка к матери, тем менее он расположен испытывать дружественные порывы к незнакомцам». Я не думаю, что мы можем сравнивать эти отношения, как предлагает Анна Фрейд, особенно, у совсем маленьких детей, которые отвергают всех, с кем еще незнакомы. Мы не так уж много знаем о маленьких детях, но анализ самых ранних стадий развития способен нам помочь и многому нас научить, в том числе, и по поводу того, что касается, к примеру, мышления трехлетнего ребенка. Только невротизированные и крайне амбивалентные дети демонстрируют страх и враждебность по отношению к незнакомцам. Вот чему учит меня собственный опыт: если я сразу же анализирую эту антипатию, как проявление тревоги и переноса отрицательных чувств, если я, интерпретируя таким образом, соотношу их с тем материалом, который ребенок производит по ходу анализа, и возвожу к подлинному объекту этих чувств, то есть к матери, то незамедлительно наблюдаю уменьшение тревоги. Это проявляется в установлении более позитивного трансфера и сопровождается дублированием оживления в игре. У детей более старшего возраста ситуация аналогичная, хотя и отличается в некоторых деталях. Очевидно, моя методика предполагает, чтобы я изначально приняла, что навлекаю на себя как негативный, так и позитивный трансфер, а также исследую и тот, и другой вплоть до его самых глубоких корней, которые располагаются в эдипальной ситуации. Эти меры, как одна, так и другая прекрасно согласуются с психоаналитическими принципами, но Анна Фрейд отвергает их по причинам, которые я нахожу слабо обоснованными.

Итак, я думаю, что радикальное отличие, которое разделяет наше восприятие тревоги и чувства вины у детей, кроется вот в чем: Анна Фрейд использует эти переживания, чтобы настроить ребенка определенным образом, тогда как я с самого начала позволяю им обнаружить себя и сразу же заставляю работать на психоанализ. Как бы там ни было, это весьма редкий случай, когда у ребенка можно вызвать тревогу без того, чтобы она проявилась как источник нарушений и страдания или даже как обстоятельство, определяющее исход анализа, если при помощи психоаналитических средств тотчас не принять контрмер и не заставить эти чувства полностью исчезнуть.

Более того, Анна Фрейд использует этот метод только в самых крайних случаях, по меньшей мере, так она утверждает в своей книге. Во всех остальных она пытается любыми возможными способами вызвать положительный перенос с целью выполнить условие, которое считает непременным для дальнейшей работы: расположить ребенка к собственной личности.

Такой подход также представляется мне ложным, так как, без всякого сомнения, мы способны работать в более уверенной и эффективной манере, применяя чисто аналитические средства. Далеко не все дети в самом начале анализа встречают нас страхами и неприязнью, для этого надо особенно постараться; Мой опыт позволяет утверждать, что если ребенок жизнерадостный и по отношению к нам настроен дружелюбно, у нас уже есть все основания полагать, что установился позитивный трансфер, и непосредственно опираться на него. В нашем арсенале имеется еще один вид оружия, отлично работающий, испытанный, к которому аналогичным образом мы прибегаем в анализе взрослых пациентов, хотя как раз с ними-то нам не предоставляется случая столь быстро и четко применить его. Я хочу сказать, что мы можем проинтерпретировать этот позитивный трансфер, или другими словами, как в детском психоанализе, так и в анализе взрослых, в его интерпретациях мы восходим вплоть до первичного объекта. В целом, не так уж трудно обнаружить негативный трансфер, впрочем, как и позитивный, и получить все возможности, чтобы провести аналитическую работу, если с самого начала мы используем и тот, и другой в соответствие с аналитическими правилами. Частично уклоняясь от негативного трансфера, мы достигнем, как со взрослыми, усиления позитивного трансфера, который согласно детской амбивалентности вскоре приведет в свою очередь к повторному возникновению негативного трансфера. Аналитическая ситуация установлена, а проделанная работа действительно выстраивается в психоаналитическом ключе. Более того, мы выявили в самом ребенке ту основу, на которую теперь можно опираться, а зачастую, еще и предоставляется возможность довести некоторую информацию до окружения ребенка. Кратко говоря, мы соблюли обязательные для психоанализа условия, а если нам удалось избежать карательных мер, трудных для исполнения и не слишком внятно описанных Анной Фрейд, мы обеспечили нашей работе (что, на мой взгляд, гораздо важнее) истинную ценность и в целом успешное проведение анализа по всем пунктам, какие встречаются в анализе взрослого пациента.

Но тут я сталкиваюсь с очередным возражением, выдвинутым Анной Фрейд во второй главе книги, озаглавленной «Средства, используемые в анализе детей». Чтобы работать так, как я обычно это делаю, нам необходимо получить от ребенка ассоциативный материл. Анна Фрейд и я, мы обе признаем за очевидный факт, как все, кто занимается детским психоанализом, что дети не способны, да и не желают вырабатывать ассоциации точно так же, как это происходит у взрослых, тем более, нереально набрать достаточно пригодного материала, если использовать только вербальные средства. В числе методов, которые Анна Фрейд считает удовлетворительными для замены недостающих словесных ассоциаций представлены и те, чью ценность мой собственный опыт подтверждает безусловно. Если чуть более внимательно рассмотреть применение этих средств, например, рисунка или варианта, когда ребенок рассказывает выдуманные истории, легко заметить, что их цель состоит именно в том, чтобы собрать аналитический материал иным способом, нежели благодаря ассоциациям, но соблюдая аналитические правила; а также, что в работе с детьми особенно важно прежде всего создать условия для свободного течения их фантазии, и вовлечь их в эту деятельность. Одно из утверждений Анны Фрейд, содержит прямое указание относительно того, как мы действуем, чтобы этого добиться, и требует особенно пристального внимания. Она декларирует, что «нет ничего проще, чем дать ребенку понять интерпретацию сна». И чуть дальше (на стр. 31): «Даже если ребенок не слишком умный, даже если по всем остальным пунктам он производит впечатление плохо подготовленного, если вообще подлежащего анализу, тем не менее, всегда есть возможность проинтерпретировать его сны». Я думаю, что эти дети не были бы так плохо подготовлены к анализу, если бы в других областях, как в интерпретации снов, Анна Фрейд стремилась бы к пониманию символизма, который ребенок выражает со столь явной очевидностью. Собственно, мой опыт показывает, что действовать таким образом можно не то что с детьми в целом, но даже с самыми слаборазвитыми, которые действительно мало предрасположены к анализу.

Это весьма действенный рычаг, и нам нужно использовать его в детском психоанализе. Ребенок в изобилии предоставит свои фантазии, если мы будем следовать за ним с убежденностью в том, что рассказанные им истории носят символический характер. В третьей главе книги Анна Фрейд выдвигает энное число аргументов против техники игры, которую я предлагаю как точку отсчета, но чье применение в аналитических целях, а не просто как предмет наблюдения, она оспаривает. В частности, она находит сомнительным, что драма, представляемая в детских играх может иметь символический смысл, и думает, что в этих играх могут проявляться просто-напросто бытовые наблюдения ребенка, его обыденные ежедневные переживания и опыт. Я должна заметить, что описания моей техники, представленные Анной Фрейд, выдают, как плохо она ее поняла: «Если ребенок опрокидывает игрушечный фонарь или одного из персонажей игры, она (Мелани Кляйн) очевидно интерпретирует это действие как следствие агрессивных тенденций по отношению к отцу, а если ребенок сталкивает друг с другом две тележки, она анализирует эту игру как предполагаемое наблюдение за половым актом родителей». Никогда я не выдвигала до такой степени случайных интерпретаций детской игры. Я уже высказывалась по этому поводу в одной из моих последних статей.[11]Если ребенок выражает на деле один и тот же психический материал в различных версиях, зачастую, с помощью различных средств, а именно, игрушек, воды, вырезания ножницами, рисунка и т.п.; если я могу, с другой стороны, наблюдать, что такая активность сопровождается чувством вины, выказанным или проявляемым в форме тревоги, или тем более в форме репрезентаций, которые предполагают сверхкомпенсацию и служат для выражения реактивных образований; если я уже выявила некоторые закономерности, только тогда я интерпретирую все эти явления, которые связываю с бессознательной сферой и аналитической ситуацией. Практические и теоретические условия для интерпретации остаются в точности такими же, как в анализе взрослых.

Небольшого размера игрушки, использованные мной, являются всего лишь одним из многих средств самовыражения, которые я предлагаю ребенку. Среди прочих можно выделить: бумагу, карандаши, кисточки, веревки, шарики, кубики, и в особенности, воду. Все это поступает в распоряжение ребенка, который делает с ними то, что захочет сам, и нужно только для того, чтобы открыть доступ к его воображению и освободить его. Некоторые дети довольно долго не прикасаются к игрушкам, а во время обострения неделями могут заниматься вырезанием. В случае, когда ребенок страдает полным блокированием процесса игры, игрушки, похоже, остаются единственным средством исследовать как можно лучше природу происхождения этой блокады. Некоторые дети, особенно совсем маленькие, сразу же бросают игрушку, как только им удалось с ее помощью отыграть какую-либо из своих фантазий или пережитый опыт, доминирующий в их психике. После этого они могут перейти ко всевозможным другим видам игр, в которых выбирают себе определенную роль, а остальные предоставляют играть мне или включают другие объекты, находящиеся в комнате.

Столь подробно я останавливалась на технических подробностях моей работы, потому что мне бы хотелось донести как можно точнее, в чем на самом деле состоит принцип, который, по моему опыту, позволяет использовать наиболее полный спектр ассоциаций ребенка и до самых глубоких слоев проникать в их бессознательное.

В наших силах не теряя времени установить надежный контакт с бессознательным ребенка: дети подстегиваются убеждением, которому гораздо более податливы, нежели взрослые, а также собственным бессознательным и импульсивными побуждениями. Благодаря этим особенностям можно существенно сократить путь, прокладываемый психоанализом к последним через контакт с Эго ребенка, и проще установить непосредственную связь с его бессознательным. Очевидно, такой перевес бессознательного мы принимаем как факт и должны полагаться на то, что вид символической репрезентации, преобладающий в бессознательном, будет естественнее у ребенка, нежели у взрослого, фактически, мы должны предполагать, что он-то и превалирует у детей. Последовать за ребенком далее по этому пути - означает войти в контакт с бессознательным, обращаясь к нему на его же собственном языке, после того как этот язык был расшифрован. Избрав подобный способ действия, мы очень быстро отыщем подход и к самому ребенку. Безусловно, зачастую не получается применить его на деле столь же легко и просто, как это выглядит на первый взгляд. Если бы это было так, детский психоанализ занимал бы совсем мало времени, что весьма далеко от реальности. В анализе детей мы довольно часто сталкиваемся с сопротивлением, не только менее явным, чем в анализе взрослых, - оно стабильно принимает форму, которая у детей носит совершенно естественный, природный характер, а следовательно, проявляется в виде тревоги.

Чтобы определить следующий важнейший фактор, который дает возможность, как мне кажется, проникнуть в бессознательное ребенка, понаблюдаем за детьми, которые разыгрывают то, что происходит у них внутри, и за тем, как меняется их отношение: какие модификации принимает их игра, когда они ее прекращают или напрямую выражают испытываемый приступ тревоги. Если во всем многообразии психологического материала мы отыщем то, что вызывает эти изменения, мы неизбежно придем в итоге к чувству вины, которое в свою очередь тоже необходимо интерпретировать.

Два этих фактора, по моим наблюдениям, служат самыми надежными помощниками в детском психоанализе. Оба они, как один, так и второй зависят друг от друга и взаимно друг друга дополняют. Только интерпретируя и уменьшая тревогу ребенка каждый раз, когда ее проявления доступны нашему восприятию, мы сумеем получить доступ к бессознательному и только так откроем свободную дорогу детской фантазии. Затем, нам останется всего лишь следовать символизму фантазий, чтобы вскоре обнаружить вновь проявляющуюся тревогу. Так мы обеспечим продвижение в анализе.

Объяснения, данные мной по поводу техники, и значимость, которую я придаю символизму действий ребенка, не следует истолковывать так, будто детский психоанализ должен обходиться совсем без свободных ассоциаций в собственном смысле термина.

Я уже отмечала выше, что Анна Фрейд и я, как любой, кто анализирует детей, обе мы считаем, что дети не способны и не желают ассоциировать на тот же манер, что и взрослые. Хотелось бы только добавить, что на мой взгляд, они, прежде всего, не могут этого не потому, что не умеют переводить свои мысли в словесную форму, совсем не в том состоит недостаток (он присутствует в сколько-нибудь значительной мере только у самых маленьких детей), но потому, что им противостоит тревога, порождающая сопротивление словесным ассоциациям. Рамки данной статьи не позволяют мне расширить и подробно исследовать эту интереснейшую проблему, я вынуждена ограничиться лишь несколькими краткими примерами из моего опыта в поддержку этой идеи.

Репрезентация при помощи игрушек на самом деле соответствует символической репрезентации в целом, так как подразумевает определенную дистанцию по отношению к самому субъекту и служит таким же средством перевести в нее тревогу, как словесное самовыражение. Следовательно, если нам удастся ослабить тревогу и поначалу добиться хотя бы непрямых репрезентаций, мы все же увидим, что затем у нас появилась возможность подойти и к наиболее полному вербальному самовыражению, на какое ребенок способен и подвергнуть его анализу. Далее на основе многочисленных повторений мы сможем убедиться, что в те моменты, когда тревога особенно сильна, непрямые репрезентации вновь выходят на первое место. Приведу краткую иллюстрацию этих процессов. Едва анализ более или менее продвинулся вперед, мальчик пяти лет от роду рассказал мне сон, интерпретация которого позволила проникнуть очень глубоко и была чрезвычайно эффективна. Эта интерпретация заняла все время психоаналитического сеанса, и все без исключения ассоциации были вербальными. Спустя два дня он снова рассказал мне сон, который явился продолжением предыдущего. Ассоциации, связанные со вторым сном выражались с огромным трудном, их приходилось вытягивать буквально слово за слово. Сопротивление также было весьма демонстративным, а тревога заметно более сильной, чем накануне. Ребенок опять вернулся к коробке с игрушками, и при помощи кукол и других объектов, он разыгрывал передо мной свои ассоциации, всякий раз заново прибегая к словам, когда ему удавалось преодолеть сопротивление. На третий день из-за вскрытого в предыдущие два дня материала тревога возросла еще больше. Выражение ассоциаций практически полностью перетекло в игру - с предметами и с водой.

Если оба вышеописанных принципа применять последовательно, то есть пойти за ребенком в избранном им способе репрезентации, а также ясно отдавать себе отчет в том, насколько легко зарождается у него тревога, мы вправе будем рассматривать ассоциации, как важнейшее аналитическое средство, но используемое, как уже было отмечено, лишь время от времени, и как одно из средств в числе многих других.

Полагаю, поэтому, что высказывание Анны Фрейд остается неполным, когда она говорит: «Временами, вынужденные непроизвольные ассоциации равным образом приходят нам на помощь» (на стр. 41). Появление или отсутствие ассоциаций всегда зависит от определенного правильного настроя анализируемого, отнюдь не от случая. Что касается Эго, мы сможем прибегать к означенному средству в гораздо более широких пределах, чем это кажется. Не так уж редко именно словесные ассоциации перебрасывают мостик к реальности, отчасти это объясняется тем, что с тревогой они связаны самым тесным образом, более непосредственно, чем непрямые, ирреальные репрезентации. С этой точки зрения, даже если речь идет о совсем маленьких детях, никакой анализ я бы не рассматривала, как законченный, прежде чем ребенок сумеет выразить себя в словах, настолько насколько он вообще на это способен, и благодаря этому самовыражению объединить анализ и реальность.

Итак, наблюдается очевидная аналогия между описанной техникой и той, что мы применяем в психоанализе взрослых. Единственное отличие заключается в том, что у детей преобладание бессознательного намного заметнее, чем у взрослых, соответственно, избираемый ребенком способ самовыражения укоренен в его психике гораздо глубже. Кроме того, необходимо учитывать, что у детей тенденции повторно испытывать тревогу несравнимо более мощные.

Безусловно, это справедливо для анализа как латентного, так и препубертатного периода, а до известных пределов, даже и для пубертата. В некоторых аналитических случаях, когда пациент находился на одной из перечисленных стадий, мне приходилось прибегать к измененной форме моей техники, по сравнению с той, что я обычно использую в работе с маленькими детьми.

Все то, о чем я только что сказала, как мне кажется, несколько ослабляет вескость двух принципиальных возражений, приводимых Анной Фрейд против моей техники игры. Прежде всего, она оспаривает право допустить, что главной движущей силой игры ребенка является ее символическое содержание, а в последствие, право рассматривать детскую игру как эквивалент словесных ассоциаций взрослых пациентов. Она настаивает, что игра не соответствует идее сознательного намерения взрослого человека продвинуться в своем анализе, которое «позволяет ему исключить, когда он ассоциирует, любое сознательное вмешательство в свободное течение своих мыслей и любые действия по управлению им».

В противовес этому возражению приведу другое: сознательное намерение взрослых пациентов (которое, по моему опыту далеко не столь эффективно, как то предполагает Анна Фрейд) совершенно излишне для маленьких детей, и я имею в виду не только совсем крох, едва вышедших из младенческого возраста. Из сказанного мной о полном доминировании бессознательного у детей прямо следует, что нет никакого смысла в приложении специальных усилий к тому, чтобы искусственно исключить несвободное течение мыслей в сознании.[12]Впрочем, сама Анна Фрейд также предполагает подобную возможность (на стр. 49).

Если я посвятила несколько полных страниц описанию моей техники, котирую рекомендую для анализа детей, то именно потому, что вопрос о ней видится мне основополагающим для решения общей проблемы детского психоанализа. Когда Анна Фрейд отвергает технику игры, ее доводы относятся не только к анализу маленьких детей, но и, полагаю, к моему пониманию основных принципов, которые приняты в психоанализе детей более старшего возраста. Игровая техника дарит нам огромное количество материала и открывает доступ к самым глубоким слоям психики, но, используя ее, мы неминуемо приходим к исследованию Эдипова комплекса, и как бы там ни было, никто не вправе предписывать и устанавливать какие-либо искусственные ограничения психоанализу, который волен двигаться в любых направлениях. Желая избежать анализа Эдипова комплекса, придется избегать также использования аналитической техники игры, даже в измененной, модифицированной форме, предназначенной для детей более старшего возраста.

Отсюда следует, что вопрос относится не к нашим представлениям о том, может или не может детский психоанализ зайти также далеко, как психоанализ взрослых, но должен ли он заходить также далеко. Для ответа на этот вопрос нам понадобиться изучить соображения, которые Анна Фрейд в четвертой главе своей книги выдвигает против глубинного анализа.

Но прежде того, мне бы хотелось высказаться по поводу заключения Анны Фрейд к третьей главе о роли переноса в детском психоанализе.

В ней Анна Фрейд, описывая ряд основных различий трансферной ситуации у взрослых и у детей, приходит к выводу, что у ребенка можно встретить вполне сформированный перенос, но он никогда не бывает невротическим. Чтобы обосновать свое утверждение она приводит следующий теоретический аргумент: дети, говорит она, в отличие от взрослых не готовы приступить к пересмотру своих любовных привязанностей, так как подлинные объекты этой любви, имеются в виду, родители, по-прежнему существуют и действуют как таковые объекты в реальности.

Для того, чтобы опровергнуть этот аргумент, который я нахожу ошибочным, необходимо подробнейшим образом изучить структуру инфантильного Супер-Эго. Но так как я намеревалась чуть дальше посвятить ему особое внимание, ограничусь здесь лишь несколькими утверждениями, которые будут обоснованы в продолжении моего доклада.

Анализ самых маленьких детей показал мне, что ребенок трех лет уже прошел наиболее важную часть развития Эдипова комплекса. Как следствие, отрицание и чувство вины уже заметно отдалены в нем от объектов, которых он желал изначально. Отношения с ними тоже подверглось таким изменениям и деформациям, что объектами испытываемой в настоящий момент любви становятся имаго примитивных объектов.

Другими словами, дети замечательно способны пересматривать свои отношения и привязанности, в том числе и к психоаналитику, причем, это касается и основополагающих моментов, а также сказывается на окончательном итоге. Но здесь мы сталкиваемся с очередным теоретическим возражением. Анне Фрейд образ детского аналитика видится совершенно иначе, нежели образ психоаналитика, работающего с взрослыми пациентами, который должен быть «нейтральным, транспарантным (прозрачным, незамутненным), чистым белым листом, используемым пациентом для записи любых своих фантазий», который избегает налагать какие-либо запреты и предоставлять возможности для удовлетворения. Тем не менее, по моему опыту, этот образ именно таков, и в полной мере относится к детским психоаналитикам, которые могут и должны вести себя в полном соответствии с приведенным выше описанием, как только возникла психоаналитическая ситуация. Деятельность детского аналитика все время остается такой же самоочевидной, так как даже когда он полностью погружается в игры и фантазии ребенка, адаптируясь к его специфическому способу репрезентации, он не делает ничего, что отличалось бы от обычной практики анализа взрослых. Точно также добровольно следует он за фантазией своих пациентов. Но за рамками этого процесса я никогда не позволяю себе предоставлять своим маленьким пациентам возможности получать удовлетворение в какой бы то ни было форме, идет ли речь о подарках, нежности, личных встречах вне времени аналитических сеансов и т.д. Кратко говоря, я придерживаюсь, в целом, правил, которые установлены для психоанализа взрослых. Поддержка и облегчение, которые обеспечивает психоанализ, - вот, что я даю свои маленьким пациентам, причем, дети начинают ощущать их сравнительно скоро, даже если перед тем не испытывали никаких болезненных проявлений. Более того, они могут быть совершенно уверены в моей абсолютной искренности и открытости по отношению к ним, что соответствует уровню доверия, которое они мне оказывают.

В то же время, основываясь на собственном опыте, я вынуждена опровергнуть вывод, сделанный Анной Фрейд, также как и ее теоретические вводные, - я считаю, что невроз трансфера окончательно формируется у ребенка точно таким же образом, как и у взрослого человека. По ходу анализа детей я нередко замечаю, что его симптомы могут усиливаться или ослабевать, или модифицироваться параллельно с изменениями психоаналитической ситуации. Я вижу, как обостряются или угасают аффекты, чье появление напрямую зависит от прогресса в анализе и отношения к аналитику, то есть ко мне, в данном случае. Я непосредственно наблюдаю, что тревога порождается, а реакции формируются, отталкиваясь от этой аналитической основы. Родители, которые внимательны к своим детям порой высказывают мне свое удивление, когда у ребенка неожиданно возвращаются давно исчезнувшие привычки. Никогда я не утверждала, что дети проявляют свои реакции только в отношениях со мной: по большей части такие проявления носят отсроченный характер, так как во время аналитических сеансов подавляются и откладываются на потом. Конечно же, иногда случается, особенно, если прорываются мощные аффекты, чье выражение может сопровождаться жестокостью, что некоторая доля тревоги направлена на тех, кто непосредственно окружает ребенка, но в любом случае, это временное явление, которого невозможно полностью избежать даже в анализе взрослых.

Следовательно, по данному пункту мой опыт абсолютно расходится с наблюдениями Анны Фрейд. Причины этих противоречий обнаружить проще простого - они проистекают от различных способов использовать перенос, что и позволяет мне прийти к тем выводам, о которых я уже упоминала. Анна Фрейд считает, что позитивный трансфер - есть необходимое условие для любой аналитической работы с детьми, а негативный - рассматривает как нежелательный. «Во всех случаях анализа детей особенно неудобно, если негативные тенденции проявляются по отношению к аналитику, несмотря на свет, который он может пролить на множество проблем. Мы стремимся разрушить эти тенденции или изменить их как можно быстрее. По настоящему продуктивная работа проводится только тогда, когда отношение к аналитику позитивно», - пишет Анна Фрейд (на стр. 51).

Нам известно, что один из самых главных принципов аналитической работы состоит в том, чтобы как можно точнее и объективнее использовать перенос в соответствие с теми фактами, а также с аналитическим данными, которые и предписывают нам действовать именно таким образом. Полный отход от трансфера рассматривается как один признаков, отмечающих завершение анализа. На основании этих фактов в психоанализе установлен определенный набор правил, от которых непозволительно отрекаться ни в каком, даже самом специфическом случае. Анна Фрейд отбрасывает большую часть этих правил, когда анализирует детей. По ее мнению перенос, чье точное выявление и распознавание, как мы знаем, является одним из важнейших условий аналитической работы, превращается в сомнительное и размытое понятие. Она говорит, что аналитик «очевидно должен разделить вместе с родителями любовь или ненависть ребенка» (на стр. 50). Тогда мне непонятно, что она хочет сказать, когда пишет о «разрушении или модификации» препятствующих негативных тенденций.

Предпосылки и заключения, сформулированные Анной Фрейд, формируют порочный круг. Если аналитическая ситуация не была установлена с помощью аналитических средств, если позитивный или негативный трансфер не используется по своему прямому назначению, мы не сможем отследить ни возникновения невротического переноса, ни, тем более, реакций ребенка, порожденных отношением к аналитику и процессу психоанализа в целом. Чуть дальше я собираюсь рассмотреть этот пункт гораздо более подробно, теперь же мне бы хотелось подвести краткий итог тому, что я уже сказала, особенно подчеркнув в методе Анны Фрейд следующую особенность. На мой взгляд, ее метод, который, напомню, состоит в том, чтобы обеспечить позитивный трансфер любыми возможными средствами, а также ослабить негативный, если он направлен против аналитика, представляется мне не только ошибочным с технической точки зрения, но еще и гораздо более агрессивным, чем мой собственный метод, по отношению к родителям. На самом деле, негативный трансфер сохраняется, и что совершенно естественно, направляется против, того, с кем ребенок непосредственно взаимодействует каждый день.

В четвертой главе книги Анна Фрейд выдвигает очередной ряд доводов, которые, помимо прочих, также составляют, как мне кажется, часть вышеупомянутого порочного круга, на сей раз более, чем очевидно. Я уже объясняла, что подразумевается под термином «порочный круг». Вот, что я имею в виду: из определенных теоретических предпосылок выводятся соответствующие заключения, затем используемые, чтобы подтвердить эти же предпосылки. Приведу пример одного из подобных заключений, которое представляется мне ошибочным: Анна Фрейд сообщает, что в детском психоанализе невозможно преодолеть барьер, возникающий из-за несовершенного владения детьми словесным самовыражением. Правда, она делает определенную оговорку: «по крайней мере, таков на сегодня мой опыт и это так для описываемой техники». Но буквально следующая фраза представляет собой теоретическое объяснение самого общего толка: все, что мы узнаем о самом раннем детстве, анализируя взрослых, «открывается нам благодаря методу свободных ассоциаций и интерпретации трансферных реакций, иначе говоря, благодаря применению средств, которых мы лишены в детском психоанализе». В большинстве случаев, Анна Фрейд настаивает в своей книге на идее, что детский психоанализ, адаптируясь к детскому типу мышления, должен кардинально изменить свои методы. В то же время свои возражения она обращает против технических средств, которые я заложила в основу множества теоретических выводок, никогда не проверяя и не ставя под сомнение, в свою очередь, собственные. Однако, я доказала, подтверждая на практике, что моя техника позволяет получить от ребенка обильные ассоциации даже в большем количестве, чем в анализе взрослых, а значит, и проникнуть значительно дальше.

Обращаясь к результатам моей практики, я могу только энергично опровергать утверждения Анны Фрейд, что в детском психоанализе на месте двух основных методов, которые мы используем для исследования раннего детства пациента в анализе взрослых (а именно, свободных ассоциаций и интерпретации трансферных реакций), образуется белое пятно. Я даже уверена, что детский психоанализ, и, в особенности, анализ самых маленьких детей с неопровержимой точностью сможет подтвердить психоаналитическую теорию как раз потому, что в нем возможно продвинуться гораздо глубже и высветить детали, которые никогда не проявятся столь же отчетливо в анализе взрослых пациентов.

Анна Фрейд сравнивает положение детского психоаналитика с положением этнолога, «который втуне надеется, что ему проще будет получить сведения о доисторических временах, вступив в контакт с примитивными племенами, нежели с цивилизованными расами» (на стр. 66). Еще больше, чем явным противоречием с практикой, я поражена теоретическим аспектом подобного сравнения. Если бы она попыталась чуть-чуть продвинуться в анализе маленьких детей, впрочем, это относится и к детям постарше, ей бы открылась удивительно красочная картина. Ее информационная насыщенность, которую можно обнаружить даже у совсем крох, выявляет, что, например, начиная с трехлетнего возраста, именно благодаря тому, что детская психика к этому времени уже в довольно значительной степени является продуктом культуры, ребенок пережил и продолжает переживать самые серьезные конфликты. Придерживаясь сравнения, которым Анна Фрейд иллюстрирует свое утверждение, скажу лишь, что как раз с исследовательской точки зрения, детский психоаналитик находится в наиболее благоприятной ситуации, о которой этнологу остается только мечтать, поскольку тому никогда не встретиться с ней в реальности: открыть цивилизованный народ, живущий в самом тесном союзе с народом примитивным. Благодаря такому союзу можно получить наиболее достоверную информацию как о древнейших временах, так и о ближайших эпохах.

Теперь мне бы хотелось подвергнуть как можно более тщательному разбору идеи Анны Фрейд на счет инфантильного Супер-Эго. В четвертой главе ее книге мы встречаем несколько утверждений принципиальной важности, одновременно из-за значимости теоретического вопроса, к которому они относятся, а также из-за натянутости выводов, которые Анна Фрейд делает на их основе.

Глубокий анализ детей, и главным образом периода раннего детства, раскрыл мне образ инфантильного Супер-Эго, весьма отличающийся от того, что описывает Анна Фрейд, базируясь на умозрительных теоретических рассуждениях. Безусловно, Эго ребенка несопоставимо с Эго зрелого человека, но с точностью до наоборот, детское Супер-Эго вплотную приближается к Супер-Эго взрослого. Последнее не изменяется радикальным образом в своем развитии, как это происходит с Эго. Зависимость ребенка от внешних объектов, естественно, намного сильнее, чем у взрослых, и разумеется, влечет за собой вполне определенные последствия, но Анна Фрейд, полагаю, интерпретирует их некорректно, чересчур переоценивает. Так как сами внешние объекты далеки от того, чтобы оставаться идентичными с уже сформировавшимся инфантильным Супер-Эго, даже если некоторое время назад они принимали непосредственное участие в его образовании и развитии. Таково единственное объяснение, которое мы можем дать удивительному факту, что у ребенка трех-четырех лет от роду обнаруживается Супер-Эго, радикально противоречащее своей жестокостью реальным объектам его любви, то есть родителям. Для примера приведу случай четырехлетнего мальчика, чьи родители никогда не наказывали и даже никогда не грозили ему наказанием. Скажу больше, это были исключительно любящие и нежные родители. Конфликт между Эго и Супер-Эго в данном случае (правда речь идет всего лишь об одном из примеров среди множества других) породил Супер-Эго необычайной суровости. В соответствие с известной формулой, преобладающей в бессознательном, то есть по причине влияния собственных каннибальских и садистических тенденций, ребенок ожидал такого наказания, как кастрация, боялся, что его изрежут на кусочки и сожрут. В подобных страхах - подвергнуться какому-либо из перечисленных действий, он пребывал постоянно. Контраст между любящей и мягкой матерью и наказанием, которому Супер-Эго угрожало подвергнуть ребенка, выглядел явно гротескным и иллюстрировал следующее: мы ни в коем случае не должны идентифицировать подлинные объекты с теми, что были интроецированы ребенком.

Нам известно, что формирование Супер-Эго начинается с самых разнообразных идентификаций. Результаты, полученные мной, наглядно демонстрируют, что эти процессы, примыкающие к Эдипову комплексу, иначе говоря, к началу латентного периода, на самом деле стартуют гораздо раньше. В одной из своих последних статей, основывая свои заметки на открытии, которое мне позволили совершить мои аналитические наблюдения за младенческим периодом, ранним и первым детством, я отмечала, что комплекс Эдипа берет начало от фрустрации, испытанной на этапе отнятия от груди, то есть в конце первого или в начале второго года жизни ребенка. Супер-Эго приступает к своему формированию в то же самое время. Из множества проведенных мной анализов детей вырисовывается весьма отчетливая для меня картина того, как на основе самых различных элементов формируется Супер-Эго, как затем продолжается его развитие на всех последующих этапах. Подобная картина позволяет нам отследить все стадии, которые проходит его эволюция, прежде чем стартует латентный период. Речь, действительно, идет о примыкании в подлинном смысле слова, и сама аналитическая практика привела меня к этой мысли, в корне противоречащей мнению Анны Фрейд. На мой взгляд, Супер-Эго ребенка - это чрезвычайно прочный продукт, неизменный в своей глубине и практически не отличающийся, по крайней мере в главном, от Супер-Эго взрослого человека. Единственное различие проистекает в данном случае от Эго, более зрелого у взрослых, и в том числе, более пригодного к объединению с Супер-Эго. Тем не менее, это порой всего лишь видимая сторона явления, кроме того, взрослые способны намного лучше защищаться от власти, каковую Супер-Эго представляет собой во внешнем мире. С этой точки зрения дети, несомненно, более зависимые существа, но все это никак не влияет на вывод Анны Фрейд о том, что Супер-Эго ребенка длительное время остается по-прежнему «недостаточно зрелым, чрезмерно зависимым от своего объекта, чтобы стать способным спонтанно контролировать импульсивные побуждения, когда анализ разрешил невроз». Даже у детей эти объекты, то есть родители, не идентичны Супер-Эго. Их воздействие на инфантильное Супер-Эго совершенно аналогично тому, что можно обнаружить у взрослых, когда жизнь ставит их в подобные ситуации, иначе говоря, в позицию экстремальной зависимости: действия внушающих опасения авторитетов во время экзаменов, офицеров в армии и т.д. Это вполне сопоставимо и согласуется с тем, что Анна Фрейд находит у детей «постоянные корреляции между Супер-Эго и реальными объектами любви, корреляции, благодаря которым правомерно применить метафору сообщающихся сосудов». Под прессом определенных ситуаций, взрослые, реагируют точь-в-точь как дети - увеличением количества затруднений, и так же, как из-за воздействия реальности могут быть вновь реанимированы или усилены прошлые конфликты, преувеличенное влияние Супер-Эго выходит на первый план. Такой процесс полностью идентичен тому, что описан Анной Фрейд: воздействие на Супер-Эго (инфантильное) внешних объектов по-прежнему отчетливо прослеживается. Действительно, хорошее или дурное, но его влияние на характер и любые другие отношения зависимости, которым подвержены дети, давит на них гораздо более тяжким бременем, чем на взрослых.

Но и у взрослых людей эти факторы, без сомнения, остаются крайне важными.[13]

Анна Фрейд приводит пример (на стр. 70 - 71), прекрасно иллюстрирующий, по ее мнению, слабость и зависимость потребности в идеальном «Я» у ребенка. Речь идет о мальчике в препубертатном возрасте. Он обнаружил, что если у него возникала непреодолимая тяга к воровству, единственное, что могло помешать ему осуществить кражу, - это страх перед собственным отцом. Для Анны Фрейд этот факт служит доказательством, что отец, поскольку он все еще жив и присутствует в жизни ребенка, все еще мог подменять собой Супер-Эго.

Что касается меня, полагаю, что у взрослых мы обнаруживаем зачастую абсолютно такие же образования, обязанные своим происхождением Супер-Эго. Не так уж мало людей, которые (нередко в течение всей своей жизни) способны контролировать свои антисоциальные побуждения в конечном итоге только благодаря наличию страха перед «отцом», проявляющимся под видом различных инстанций: в образе полиции, закона, угрозы потери социального статуса и т.п. То же самое справедливо и для «двойной морали», которую Анна Фрейд обнаруживает у детей. Дети - не единственные, кто использует один нравственный код в общении с внешним миром, а другой для «внутреннего пользования», используемый в общении с близкими людьми. Многие взрослые ведут себя именно так и принимают одни установки, когда находятся одни или среди равных, и совсем другие, взаимодействуя с вышестоящими лицами или незнакомцами.

Мне кажется, что причины подобных разногласий между мной и Анной Фрейд по этому очень важному пункту сводятся к тому, как мы обе трактуем действие Супер-Эго. Я понимаю его (в полном соответствии с исследованиями Фрейда о формировании Супер-Эго), как некую способность или свойство, приобретаемое благодаря развитию комплекса Эдипа через интроекцию эдипальных объектов, которое после заката Эдипова комплекса приобретает постоянную и неизменяемую форму. Как я уже объяснила, эта способность по ходу своей эволюции и тем более после окончательного формирования принципиально отличается от свойств реальных объектов, от которых она ведет свое происхождение. Безусловно, дети (как, впрочем, и некоторые взрослые) создают всевозможные идеальные образы «Я», организуя таким образом развитие различных «Супер-Эго», но само собой, это происходит в гораздо более поверхностных слоях, а в своей глубине уникальное природное Супер-Эго прочно укоренено и остается неизменным. Супер-Эго, о котором Анна Фрейд думает, что оно все еще проявляется через личности родителей, отнюдь не идентично этому внутреннему Супер-Эго в подлинном смысле термина, хотя я и не оспариваю его действие в ней самой. Если мы хотим проникнуть к подлинному Супер-Эго, ослабить его давление или воздействовать на него определенным образом, единственное средство, каким мы располагаем, - это психоанализ. Я подразумеваю анализ, который во всей полноте исследует развитие Эдипова комплекса и структуру Супер-Эго.

Вернемся к примеру Анны Фрейд - к мальчику, чьим лучшим оружием против собственных побуждений был страх перед отцом. Безусловно, он уже обладал Супер-Эго, отмеченным некоторой зрелостью. Я бы предпочла не называть такое Супер-Эго обычным термином «инфантильное». Вспомним другой пример: пятилетнего мальчика, который был подвержен влиянию Супер-Эго, угрожающего кастрацией, характеризующегося каннибальскими тенденциями и абсолютно противоречащего мягким и любящим родителям. Он, вполне ожидаемо, обладал также и другими Супер-Эго - я обнаружила в нем идентификации, намного точнее соответствующие его реальным родителям, хотя и они все же были весьма далеки от абсолютного сходства. Эти персонажи были добрыми, дружественными и готовыми прощать, ребенок называл их: мои мама и папа - «волшебники». Когда его отношение ко мне было позитивным, он позволял мне играть во время аналитических сеансов роль «мамы-феи», которой во всем можно было признаться. В другие периоды, когда вновь возникал негативный трансфер, я играла роль злой матери, от которой он ожидал всего самого худшего, что только мог вообразить в своих фантазиях. Когда я была «мамой-феей», он был способен формулировать самые необычные потребности и желания, которые иначе никак не могли быть удовлетворены в реальности. Например, играя в приход ночи, я должна была помочь ему и подарить некий предмет, на самом деле символизировавший отцовский пенис, который затем следовало порезать на кусочки и съесть. Другое его желание, которое также должна была исполнить «мама-фея», заключалось в том, чтобы вместе с ним убить его отца. Когда я играла роль «папы-волшебника», то же самое мы должны были совершить с его матерью, а когда он сам исполнял эту роль, а у меня была роль сына, он многократно давал мне разрешение вступить в сексуальные отношения со своей матерью, побуждая и демонстрируя мне, каким образом в одно и то же время отец и сын могли бы осуществить с ней половой акт. Этим ребенком была произведена целая серия самых разнообразных идентификаций, противоречащих одна другой и происходящих из самых разных слоев и периодов, а главное, в корне отличающихся от реальных объектов. В конечном итоге сформировалось Супер-Эго, которое производило впечатление совершенно нормального и прекрасно развитого. Одна из причин, побудившая меня выбрать этот пример из множества других состоит в том, что речь идет о ребенке, который считался абсолютно нормальным: он был подвергнут психоанализу исключительно из профилактических соображений. И лишь по прошествии некоторого времени после начала анализа и зондирования развития Эдипова комплекса вплоть до самых глубин, я смогла всецело изучить структуру и строение отдельных частей его Супер-Эго. У мальчика проявились реакции, вскрывающие наличие чувства вины и очень высокий уровень этического развития, несмотря на соответствие детскому уровню развития Эго, он осуждал все, что находил дурным или отвратительным, и это заставляло предположить, что его Супер-Эго функционировало как у взрослого с высоким уровнем этики.

Развитие как инфантильного Супер-Эго, так и Супер-Эго взрослого человека зависит от различных факторов, нет надобности описывать их в данной работе. Если по той или иной причине это развитие не было окончательно завершено, а идентификации не удались в значительной степени, тревога, которой Супер-Эго целиком обязано своим происхождением, будет преобладать в его функционировании.

Случай, приведенный Анной Фрейд, похоже, не доказывает ничего, кроме возможности существования подобных образований, относящихся к Супер-Эго. Не думаю, что он может служить примером специфически детского развития, так как аналогичные явления мы можем обнаружить и у взрослых, чье Супер-Эго развито недостаточно. Таким образом, выводы, к которым Анна Фрейд приходит на основе данного случая, на мой взгляд, неточны.

Утверждения Анны Фрейд по данному поводу заставляют меня думать, что она относит развитие Супер-Эго, также как развитие реактивных образований и воспоминаний-экранов, главным образом к латентному периоду. Мои аналитические исследования раннего детства приводят меня к совершенно иным выводам на сей счет. Так, мои наблюдения убедили меня, что все эти механизмы запускаются, стоит только возникнуть Эдипову комплексу, и именно он побуждает их функционирование. После его затухания они предстают как реакции, выполнившие свою фундаментальную задачу, а в последующем развитии являют собой суперструктуру на основе, которая уже приняла свою фиксированную, неизменную форму. В некоторых обстоятельствах и в определенный срок, реактивные образования обостряются, и если давление извне возрастает, воздействие Супер-Эго, в свою очередь, осуществляется с гораздо более мощным напором.

В то же время, к этому сводится сущность явлений, которые не относятся к детству, как таковому.

То, что Анна Фрейд принимает за очередное расширение Супер-Эго и за реактивные образования латентного и препубертатного периода, - это не более, чем внешняя адаптация к прессингу и требованиям внешнего окружения, которая не имеет ничего общего с подлинным развитием Супер-Эго. По мере того, как ребенок становится старше, как, впрочем, и взрослый человек на протяжении всей жизни, осваивает много более точное и изощренное применение «двойной морали», чем в раннем детстве, когда он был менее подвержен внешнему влиянию и вс