Дело ЕАК», «дело врачей» и интриги в органах госбезопасности

 

Если Вознесенский, Кузнецов и другие были обвинены (правда, косвенно и непублично) в «русском национализме», то почти одновременно были выдвинуты обвинения против ряда лиц в «еврейском национализме» (эти обвинения обычно скрывались под ярлыком «космополитизма»). Репрессии против лиц еврейской национальности в конце 1940-х — начале 1950-х годов ныне часто объясняют тем, что Сталин всегда был антисемитом. При этом ссылались и на использование Сталиным шутливого замечания Алексинского в 1907 году о необходимости устроить в партии «еврейский погром», потому что большинство меньшевиков составляли евреи, и на борьбу Сталина с Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Радеком, Сокольниковым и рядом других оппозиционеров еврейской национальности.

Как уже говорилось, спекуляции по поводу усиления антисемитизма в партии в ходе борьбы против троцкистско-зиновьевской оппозиции были широко распространены в конце 1920-х годов. Помимо того факта, что лидеры «объединенной оппозиции» были евреями, активизации этих настроений способствовал и так называемый «крымский проект». В 1923 году А. Брагин предложил план расселения евреев СССР в Крыму, Одессе,

Николаеве и прилегавших к ним прибрежных районах и предоставления автономии этой территории. Проект активно поддерживал председатель ВЦИК М.И. Калинин. Однако против проекта энергично выступили члены Еврейской секции ЦК ВКП(б). Против проекта возражали и сионисты, которые считали, что проект помешает еврейской колонизации Палестины. Однако еще более были недовольны проектом лица других национальностей, особенно проживавшие в этих благословенных краях. По словам израильского историка И. Недавы, в конце 1920-х годов многие в СССР задавали вопросы: «Почему Крым, оазис Средиземноморья в России, с уникальной природой и амальфийскими пейзажами, отдавать евреям? Почему евреи в Крыму получили хорошую землю, а русские — плохую? Почему евреям всегда достается все самое лучшее?»

В связи с заявлениями о росте антисемитских настроений в СССР Сталин, отвечая на «запрос Еврейского телеграфного агентства из Америки» 12 января 1931 года, писал: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам, как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся. Антисемитизм опасен для трудящихся, как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая их в джунгли. Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм, как явление, глубоко враждебное Советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью». То обстоятельство, что этот ответ Сталина был впервые опубликован в нашей стране в «Правде» 30 ноября 1936 года в разгар обсуждения чрезвычайным съездом Советов СССР текста Конституции СССР, также подтверждает, что Сталин придавал большое значение борьбе против антисемитизма.

Хотя эти высказывания Сталина были впоследствии объявлены его критиками свидетельством вопиющего лицемерия, для такой оценки нет никаких оснований. При Сталине в 1934 году впервые в мировой истории после падения Иудейского царства было создано территориальное образование специально для лиц еврейской национальности — Еврейская автономная область с центром в Биробиджане. Никаких преследований евреев в СССР из-за их национального происхождения не происходило, хотя после разгрома троцкистско-зиновьевской оппозиции число лиц еврейской национальности в Политбюро уменьшилось.

В то же время в процентном отношении евреев в составе управленческого аппарата страны и ее руководства было значительно больше их доли в составе населения СССР. Одним из влиятельнейших руководителей страны был Л. М. Каганович. Заметную роль в государственных и партийных учреждениях играли и его братья — М.М. Каганович и Ю.М. Каганович. Большое влияние имели Л. 3. Мехлис, занимавший ответственные посты в орга

нах политуправления Красной Армии и пропаганды, Е. М. Ярославский (Губельман), руководитель атеистической пропаганды, нарком иностранных дел, а затем посол СССР в США М. М. Литвинов, заместитель наркома иностранных дел С.А. Лозовский (Дридзо) и другие лица еврейской национальности. Евреев было немало среди наркомов, их заместителей, секретарей обкомов и республиканских ЦК. Следует учесть, что супруги ряда руководителей страны были еврейками, включая жен Молотова, Ворошилова, Андреева. Жена Молотова — Полина Семеновна Жемчужина была членом ЦК и одно время занимала пост наркома рыбной промышленности. Как отмечал Судоплатов, «родственники-евреи» имелись также у Микояна, Вознесенского, Берии. (Жена Судоплатова также была еврейкой.)

Посетив СССР в 1937 году, писатель Лион Фейхтвангер, который в своем творчестве и общественной деятельности уделял особое внимание судьбе еврейского народа, подчеркивал: «В том, насколько здорова и действенна национальная политика Советского Союза, меня лучше всего убедил примененный Союзом метод разрешения трудного, казавшегося неразрешимым еврейского вопроса». Фейхтвангер отмечал и свидетельства интеграции евреев в советское общество и возрождения их национальной культуры. Он писал: «К еврейскому языку, как и ко всем национальным языкам в Советском Союзе, относятся с любовью. Существуют еврейские школы, еврейские газеты, первоклассная еврейская поэзия, для развития языка созываются съезды; еврейские театры пользуются большим успехом. Я видел в Московском Государственном еврейском театре превосходную постановку «Король Лир», с крупным артистом Михоэлсом в главной роли».

Однако не только эти факты, свидетельствующие об отсутствии дискриминации еврейского населения и расцвете еврейской культуры в сталинскую эпоху, разоблачают широко распространенные ныне утверждения о том, что Сталин проводил в отношении евреев политику, идентичную той, что осуществлялась в Германии и на оккупированных немцами землях. Эти лживые утверждения особенно чудовищны, поскольку лишь в результате побед Красной Армии и разгрома гитлеризма под руководством Сталина была предотвращена гибель значительной части еврейского народа, а сотни тысяч евреев-узников концентрационных лагерей были спасены от уничтожения.

В начале Великой Отечественной войны в СССР был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), который играл активную роль в установлении связей с влиятельными международными еврейскими кругами, в том числе и с американским сионистским движением. Во главе комитета стал известный актер и руководитель московского Еврейского театра С. Михоэлс, который, по утверждению Судоплатова, «находился в агентурной разработке НКВД с 1935 года». Активную роль в установлении связей с международным еврейством играл давний агент НКВД писатель Фефер и другие члены ЕАК.

В феврале 1944 года ЕАК подготовил письмо, в котором предлагалось вновь вернуться к «крымскому проекту». Предполагалось, что создание Еврейской советской республики в Крыму позволит СССР получить многомиллиардную помощь от США как на эти цели, так и на восстановление разрушенного войной хозяйства. Судя по книге Судоплатова, это предложение получило поддержку в НКИДе со стороны Лозовского, а затем в Политбюро со стороны Молотова, Микояна, Ворошилова, Вознесенского и Берии. Тогда эта идея была одобрена и Сталиным. Михоэлс был направлен в СШ А для ведения переговоров по этим вопросам с представителями правительства и влиятельной в США еврейской общиной. Судоплатов ссылается на сообщение о том, что «Сталин сразу же после войны обсуждал с делегацией американских сенаторов план создания еврейской республики в Крыму и возрождения Гомельской области, места компактного проживания евреев в Белоруссии». Однако, по словам Судоплатова, Сталин «просил их не ограничивать кредиты и техническую помощь этими двумя регионами, а предоставить ее без привязки к конкретным проектам».

Очевидно, что начало «холодной войны» сорвало осуществление этого плана. В то же время отказ США предоставить СССР на восстановление страны обещанные 10 миллиардов долларов ставился в вину и ЕАК, который не сумел получить от американских евреев под организацию еврейской республики ни одного цента.

Одновременно обострились отношения между ЕАК и руководством в республиках, освобожденных от немцев. Массовая эвакуация евреев из западных республик в первые месяцы войны создала немалые проблемы при их возвращении, так как многие местные жители успели занять их жилье, а порой и завладеть их оставшимся имуществом. Судоплатов вспоминал, как «Хрущев, тогда секретарь коммунистической партии Украины, звонил Усману Юсупову, секретарю коммунистической партии Узбекистана, и жаловался ему, что эвакуированные во время войны в Ташкент и Самарканд евреи «слетаются на Украину как вороны»... Он заявил, что у него просто нет места, чтобы принять всех, так как город разрушен, и необходимо остановить этот поток, иначе в Киеве начнутся погромы». По словам Судоплатова, «председатель Еврейского антифашистского комитета Михоэлс всячески старался защищать интересы евреев в имущественных и жилищных вопросах». Эта деятельность ЕАК стала причиной для обращения Абакумова к Сталину.

Как писал Судоплатов, «в октябре 1946 года... только что назначенный министром госбезопасности Абакумов в письме вождю обвинил руководителей Еврейского антифашистского комитета в националистической пропаганде, в том, что, по его мнению, они ставят еврейские интересы выше интересов советской страны». Позже «к Сталину поступили оперативные материалы о том, что Михоэлс якобы стремится заручиться под

держкой его зятя Г. Морозова (муж Светланы Аллилуевой с 1944 года. — Прим. авт.), чтобы обеспечить в советском руководстве выгодное ему решение вопроса по улучшению положения еврейского населения и еврейской культуры». Ссылаясь на те сведения, которые он узнал в апреле 1953 года, Судоплатов писал, что «Михоэлс был ликвидирован в так называемом специальном порядке в январе 1948 года». Эта операция, по словам Судоплатова, была осуществлена под руководством заместителя Абакумова Огольцова и министра госбезопасности Белоруссии Цанава. Михоэлс был приглашен на дачу Цанавы, ему сделали смертельный укол, и он был брошен под колеса грузовика. Судоплатов утверждал, что спецоперация проводилась с ведома Сталина.

Иную интерпретацию этих событий предложил В. Аллилуев: «9 января 1948 года И.И. Гольдштейн в ходе следствия показал, что С.М. Михоэлс, находясь в США, вступил в контакт с сионистскими кругами, которые впоследствии проявляли большой интерес к браку Светланы с Григорием Морозовым... После этих показаний арест Соломона Моисеевича был бы неизбежен. Трагическая гибель в январе 1948 года спасла его от тюрьмы. Но вот кому эта гибель была нужна, это не пустой вопрос. Думаю, Сталин в этом был абсолютно не заинтересован. Скорее всего опасались живого Михоэлса сионистские круги, которые могли быть засвечены в ходе неизбежного следствия. Тем более, что распад брака Светланы и Григория показал бесплодность их усилий. Зато его гибель можно использовать для очередного запугивания еврейской интеллигенции, подбивая ее к эмиграции».

Вопрос об эмиграции евреев из СССР остро встал после создания государства Израиль. С первых же сессий Генеральной Ассамблеи ООН СССР всемерно поддерживал создание двух государств — еврейского и арабского — на территории Палестины, находившейся под британским управлением по мандату Лиги Наций. Это обстоятельство способствовало на первых порах развитию дружеских отношений между СССР и руководителями будущего еврейского государства. Однако вскоре выяснилось, что новое государство Израиль, провозглашенное 14 мая 1948 года, целиком зависит от США и еврейских кругов американской буржуазии. Установленные же отношения между СССР и Израилем стали использоваться как еще один канал влияния Запада на советских людей еврейской национальности, как инструмент психологической войны против СССР.

Прибытие в Москву осенью 1948 года первого посла Израиля в СССР Голды Меир сопровождалось демонстрациями солидарности многих евреев столицы с новым государством. В своей биографии Сталина Эдуард Радзинский вспоминал: «Невиданная толпа в полсотни тысяч человек собралась перед синагогой, куда в еврейский Новый год пришла Голда Меир. Тут были солдаты и офицеры, старики, подростки и младенцы, высоко поднятые на руках родителей. «Наша Голда! Шолом, Голделе! Живи и здравствуй! С Новым годом!» — приветствовали ее. «Такой океан любви обрушился

на меня, что мне стало трудно дышать, я была на грани обморока», — напишет Голда в своих мемуарах. И она сказала многотысячной толпе: «Спасибо! Спасибо зато, что вы остались евреями»... На приеме в МИДе к Голде подошла жена Молотова Полина и заговорила с ней на идиш. «Вы еврейка?» — изумилась Голда. «Я дочь еврейского народа», — ответила Полина».

Хотя СССР занял нейтральную позицию в ходе первой арабо-израильской войны, было очевидно, что многие лица еврейской национальности не скрывали своих симпатий к государству Израиль в этой войне. Мой отец вспоминал, как видный руководитель первого главного управления восхищался: «Здорово наши бьют арабов!». Знаменитый ученый подарил всю денежную часть Сталинской премии за атомные исследования московской синагоге, где незадолго до того состоялась массовая демонстрация солидарности с послом Израиля.

Подобные заявления и действия зачастую истолковывались как противопоставление этнических уз советскому патриотизму. Сведения о «проявлениях еврейского национализма» собирались и комментировались соответствующим образом в МГБ и в ЦК ВКП(б). Реакцией на эти сообщения стало решение ограничить число евреев на руководящих управленческих постах и добиться большей пропорциональности в представительстве различных этнических групп. Многие евреи, занимавшие важные должности, были перемешены на менее ответственные посты. При этом зачастую отправляли в отставку тех, кто был чужд националистическим настроениям до своего отстранения с высокого поста, но быстро заражался этими настроениями после опалы.

Был нанесен удар и по ЕАК, в котором увидели главный источник распространения националистических настроений. 20 ноября 1948 года решением Политбюро ЕАК был распущен. Вскоре были арестованы все руководители и активисты ЕАК — дипломат Лозовский, писатель И. Фефер, детский поэт Л. Квитко, академик Лина Штерн. Арестованы были также отец бывшего мужа Светланы Аллилуевой — И. Г. Морозов и жена Молотова — член ЦК ВКП(б) Полина Жемчужина. Хотя Молотов развелся со своей женой в 1948 году (они снова возобновили семейные отношения после освобождения Жемчужины из ссылки в 1953 году), его положение резко пошатнулось в руководстве страны.

Одновременно кампания против пресмыкательства перед заграницей переросла в атаку против еврейского национализма под лозунгом борьбы против космополитизма. Присутствовавший на собрании в Союзе писателей 9—10 февраля 1949 года заведующий отделом агитации и пропаганды ЦКВКП(б)Д.Т. Шепилов сообщал в докладной записке Г.М. Маленкову: «На собрании был уличен космополит Альтман в том, что он с лакейской услужливостью занимался распространением абонементов Еврейского театра среди писателей Москвы, Киева и других городов. На собрании

был приведен крайне показательный факт, свидетельствующий о стремлении еврейских националистов всячески популяризировать «мировую еврейскую литературу». В распространенном в последнее время «Словнике» нового издания Большой Советской Энциклопедии самым тщательным образом собраны все даже десятистепенные еврейские писатели, сюда включены многие буржуазные еврейские писатели США, Англии и других стран. В то же самое время в проекте «Словника» замалчиваются многие крупные русские писатели и писатели союзных республик».

Шепилов сообщал Маленкову и о признаниях критика Я. Варшавского, содержавшихся в зачитанном на собрании его письме. Шепилов указывал, что «антипатриотическая группа критиков пыталась организационно оформиться (возможно и оформилась) на идейной платформе, глубоко враждебной нашим советским порядкам, нашей социалистической культуре. Об особых сборищах антипатриотической группы в «Арагви» я сообщил т. Абакумову».

Однако несмотря на подобную информацию, как признавал Е. Громов, «критиков-космополитов не арестовывали, если они, подобно Альтману, не проходили по другим делам». Широкая кампания против «космополитов» не привела к огульным нападкам на творческих лиц еврейской национальности. В. Кожинов отмечал: «В 1949—1952 годах —то есть вроде бы во время разгула «антисемитизма» — лауреатами Сталинской премии по литературе стали евреи А.Л. Барто, Б.Я. Брайнина, М.Д. Вольпин, Б.Л. Горбатов, Е.А. Долматовский, Э.Г. Казакевич, Л.А. Кассиль, С.И. Кирсанов (Корчак), Л.В. Никулин, В.Н. Орлов (Шапиро), М.Л. Поляковский, А.Н. Рыбаков (Аронов), П.Л. Рыжей, Л.Д. Тубельский, И.А. Халифман, А.Б. Чаковский, Л.Р. Шейнин, А.П. Штейн, Я.Е. Эльсберг, —притом они составляли около трети общего числа удостоенных Сталинских премий в эти годы авторов, пишущих на русском языке! Не слишком ли много высоко превознесенных литераторов-евреев для диктатора-«антисемита»?!»

В. Кожинов приводит и свидетельства столь же щедрого премирования евреев-кинематографистов: «В 1949—1952 годах Сталинских премий удостоились вместе с Роммом целый ряд кинорежиссеров еврейского происхождения — Р.Л. Кармен, Л.Д. Луков, Ю.Я. Райзман, А.М. Роом, Г.Л. Рошаль,А.Б. Столпер,А.М. Файнциммер,Ф.М. Эрмлер...Это были самые прославляемые деятели кино. Притом рядом с ними работали намного более значительные Довженко, Пудовкин, Эйзенштейн (последнего подчас ошибочно считают евреем), но их критиковали гораздо больше и суровее, нежели перечисленных кинорежиссеров еврейского происхождения! И в конце концов показателен тот факт, что эти трое наиболее выдающиеся получили за все время их деятельности всего по 2 Сталинские премии, между тем как Эрмлер — 4, Ромм — 5, Райзман — 6! Как можно, зная это, говорить о притеснении евреев как евреев? Ведь выходит, что «великие» — ук

раинец Довженко, русский Пудовкин и обрусевший прибалтийский немец Эйзенштейн — были менее поощряемы, чем их коллеги-евреи».

Версия о сталинских репрессиях против еврейского народа, в которых они приравниваются по масштабам к нацистским, игнорирует подлинные факты. В совместном израильско-российском издании «Еврейский антифашистский комитет. 1941 —1948», выпущенном в 1996 году, говорится, что «с 1948 по 1952 г. были арестованы и преданы суду более ста ученых, писателей, поэтов, журналистов, артистов, государственных, партийных и хозяйственных работников». В то же время ряд дел по обвинению в антигосударственной деятельности и еврейском национализме были прекращены. Так, в августе 1950 года была арестована группа юношей и девушек, детей репрессированных евреев, основавших «Союз борьбы за дело революции», в который вошли 16 человек. Члены «Союза» предлагали убить Маленкова, которого считали главным антисемитом. Однако Абакумов счел, что арестованные способны «только на болтовню... Серьезных террористических намерений у них не было».

Как писал В. Кожинов,«18 ноября 1950 года за резкие «антисоветские высказывания был арестован врач Я.Г. Этингер. Допрашивавший его старший следователь по особо важным делам подполковник М.Д. Рюмин обвинил его в убийстве в 1945 году секретаря ЦК А.С. Щербакова, а также других высокопоставленных пациентов. Но Абакумов, к которому был затем доставлен Этингер, после допроса последнего заявил, что «ничего, совершенно ничего связанного с террором, здесь нет».

Однако вскоре Рюмин добился признания своей правоты, обратившись к Маленкову. Очевидно, что к этому времени, как это обычно бывает в коллективе, сотрудничество Маленкова, Берии и Абакумова после разгрома «ленинградской группы» сменилось соперничеством. Как указывал Судоплатов, весной 1951 года секретарь Маленкова Суханов принял в приемной ЦК Рюмина, которому помог составить письмо Сталину с обвинениями против своего шефа Абакумова. Последний обвинялся в том, что не дал ход делу по «заговору сионистов». Рюмин сообщал, что по вине Абакумова Этингер умер во время допроса в тюрьме. Возможно, против министра были выдвинуты и другие обвинения. Так, Судоплатов при встрече со Сталиным в конце февраля 1953 года, напоминал ему об ответственности Абакумова за внезапную отмену тщательно подготовленной диверсии против американских складов с горючим с Инсбруке, в Австрии.

В результате этой диверсии могла быть сорвана операция по снабжению Западного Берлина по «воздушному мосту» во время берлинского кризиса 1948—1949 годов. В конце июля 1951 года Абакумов был арестован, и некоторое время пост министра государственной безопасности оставался вакантным. Очевидно, что предложение об отставке и аресте Абакумова мог внести лишь влиятельный член Политбюро, каким был Маленков, и соответствующее решение было принято лишь с согласия Сталина.

Исполнявший обязанности министра госбезопасности Огольцов начал расследование «дела о заговоре Абакумова», в ходе которого были арестованы видные руководители МГБ. Среди них было немало лиц еврейской национальности. Был арестован, в частности, Майрановский, который возглавлял токсикологическую лабораторию МГБ, в которой готовились яды.

В 1951 году из архива Сталина было извлечено письмо Лидии Тимашук, заведующей кабинетом электрокардиографии кремлевской больницы. Еще 29 августа 1948 года, за 2 дня до смерти Жданова, она написала заявление, в котором утверждала, что Жданова лечили, игнорируя показания его кардиограммы о наличии инфаркта миокарда. В своем заявлении она указывала, что Егоров и Виноградов «предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда». 30 августа министр госбезопасности Абакумов направил заявление Тимашук Сталину, а тот написал резолюцию «В архив». (По словам Судоплатова, «реакция Сталина» на письмо Тимашук «выразилось в презрительном «чепуха».)

В своем закрытом докладе Хрущев так изложил историю письма Тимашук: «На самом деле не было никакого «дела», кроме заявления женщины-врача Тимашук, на которую, по всей вероятности, кто-то повлиял или же просто приказал (кстати, она была неофициальным сотрудником органов государственной безопасности) написать Сталину письмо, в котором она заявляла, что врачи якобы применяли недозволенные методы. Для Сталина было достаточно такого письма, чтобы прийти к немедленному заключению, что в Советском Союзе имеются врачи-вредители. Он дал указание арестовать группу видных советских медицинских специалистов. Он лично посоветовал, как следует вести следствие и какие методы применять при допросах арестованных. Он сказал, что академика Виноградова следует заковать в кандалы, а другого избить».

О лживости этой версии свидетельствует хотя бы то, что письмо Тимашук, направленное Сталиным в архив, пролежало там почти три года. Следует также учесть, как подчеркивал Судоплатов, что «Тимашук никого не обвиняла в заговоре. В письме она лишь сигнализировала об имевших место недостатках и упущениях в обеспечении лечением руководителей партии и государства». Судоплатов считал, что «по этой причине текст письма так до сих пор и не опубликован, в нем излагаются, по существу, взаимные претензии лечебного персонала друг другу, как правило, склочного характера». Публикация текста доказала бы также несостоятельность постоянных утверждений о том, что Лидия Тимашук руководствовалась антисемитскими мотивами. Дело в том, что среди врачей, которых она обвиняла, не было ни одного еврея.

Заявление Тимашук попало в руки Власика, который, по его словам, «обеспечивал лечение членов правительства и отвечал за благонадежность профессуры... Была создана авторитетная комиссия из профессоров под

председательством профессора Егорова П.И. После вскрытия тела т. Жданова комиссией было установлено, что лечение Жданова было правильным, а заявление медсестры Тимашук было ошибочно и совершенно безграмотно, о чем и было доложено на Политбюро». Однако этому заявлению Власика противоречат сведения о том, что при вскрытии тела Жданова были обнаружены следы инфарктов, не зарегистрированные в истории болезни. Видимо, по этой причине, пишет Власик, «все же через несколько дней мне было поручено Сталиным провести тщательную проверку всех профессоров, лечивших Жданова, и взять их под агентурную разработку, что мною и было выполнено. Никаких данных, порочащих профессоров, не было, о чем я и доложил Сталину. Но, несмотря на это, «дело врачей» было передано на дальнейшую разработку во Второе управление МГБ». Расследование по этому «делу» не продвигалось, но арест Этингера, его гибель в тюрьме, а затем арест Абакумова заставили органы госбезопасности вновь к нему вернуться.

Только в 1951 году письмо Л. Тимашук было извлечено из архива и использовано для доказательства версии о заговоре врачей с целью ликвидации ряда видных государственных деятелей страны. Вскоре были арестованы несколько ведущих врачей Лечсанупра Кремля (как евреев, так и неевреев). Такой поворот событий наносил удар по Н.И. Власику, утверждавшему, что обвинения Л. Тимашук в неверном лечении Жданова были необоснованными.

Эти события переплелись с давними интригами в сфере органов безопасности. Уже давно влиятельный глава правительственной охраны Н.И. Власик находился в конфронтации с Л. П. Берией. Судя по его рассказу, Власик приложил руку к дискредитации Берии в глазах Сталина. Власик вспоминал: «Должен сказать, что был период, когда Сталин, недовольный руководством Берии, лишил его своего доверия. Произошло это вскоре после войны. Сталин стал выражать недовольство в отношении руководства Берии в МГБ, приводил примеры провалов в агентурной работе и спрашивал меня, кто повинен в плохой работе органов государственной безопасности и как работали во время войны ставленники Берии Меркулов и Кобулов. Я сказал, что считаю, что агентурная работа была вообще заброшена, так как Меркулов и Кобулов выполняли задания Берии по другим министерствам, за которые он отвечал перед Комитетом Обороны. Также сказал все, что знал о недостатках в работе Меркулова и Кобулова. В результате этого разговора Берия был отстранен от руководства МГБ. Сталин тут же, при мне, позвонил Маленкову и распорядился освободить Берия от руководства М ГБ, оставив его на руководящей работе в М ВД. Меркулов и Кобулов в скором времени были также сняты с работы. Этот разговор со Сталиным происходил в присутствии только Поскребышева. Каким-то путем все стало известно Берии». Хотя не исключено, что Власик преувеличивает значение собственной персоны в гаком повороте собы

тий, факты свидетельствуют о том, что с 1946 года курировать МГБ стал А.А. Кузнецов, а не Л.П. Берия.

В 1947 году Власик получил сведения о «бесхозяйственности и расхищении государственного имущества» на государственной даче Берии и об этом «доложил Сталину». Сталин дал распоряжение принять дачу на баланс Главного управления охраны. «Во время приема дачи на баланс» люди Власика обвинили начальника личной охраны Берии Саркисова в том, что тот продавал в Москве лимоны и мандарины, выращенные на южной госдаче, по спекулятивным ценам. Власик предложил привлечь Саркисова к уголовной ответственности, но за того вступился Берия.

В ответ работниками МВД (которое курировал Берия) был арестован комендант ближней дачи Федосеев. Власик рассказывал, что в ходе следствия, «которое вел Серов под руководством Берии... у Федосеева было взято показание на меня, что будто я хотел отравить Сталина. Сталин усомнился в этом и лично проверил это, вызвав Федосеева на допрос, где тот заявил, что это ложь, которую его заставили подписать побоями. Он пожаловался Сталину, что его избивали. После этого дело взяли из МВД от Берии и передали в МГБ лично Абакумову. Берия вместе с Серовым стал подбирать на меня материалы, не брезгуя ложными и клеветническими донесениями».

К этому времени отношение Сталина к Берии вновь изменилось в лучшую сторону. По словам Власика, «это произошло в 1950 году во время отдыха Сталина на юге. Берия приехал к нему с докладом о выполнении задания по Первому комитету при Совете министров и продемонстрировал фильм о законченных испытаниях отечественной атомной бомбы. Это явилось переломным моментом в отношении Сталина к Берии. После двухлетнего, довольно пренебрежительного отношения к Берии, которого он не скрывал, Сталин вновь вернул ему свое прежнее расположение. Тов. Сталин подчеркивал, что только участие Берии могло принести такие блестящие результаты».

Осознав, что Берия снова в фаворе, а над ним сгущаются тучи в связи с расследованием по письму Лидии Тимашук, Власик нанес контрудар по кругам, близким к Берии. «Во время последней поездки Сталина в Грузию в 1951 году, когда мы жили в Боржоми и Цхалтубо, ко мне поступили сведения от замминистра путей сообщения Грузии, сопровождавшего наш состав, о неблагополучном положении в Грузии, — писал Власик. — При поступлении в вузы требовалась взятка в размере 10 тысяч рублей, и вообще о процветании взяточничества в Грузии. Я доложил об этом Сталину. Он вызвал министра госбезопасности Грузии, который подтвердил, что такие факты действительно имели место и виновные были привлечены к ответственности. По возвращении в Москву было созвано Политбюро, на котором Сталин информировал членов правительства о положении в Грузии, в частности о взяточничестве. В результате расследования вышеизло

женныс факты подтвердились. Первый секретарь ЦК партии Грузии Чарквиани был снят с работы и другие виновные тоже понесли наказание». Как отмечает Судоплатов, Чарквиани сменил давний враг Берии Мгеладзе.

Начавшись как чисто уголовное дело в связи с фактами взяточничества в Грузинской ССР, расследование обросло обвинениями лиц мегрельской народности в заговорщических связях с зарубежными странами. Поскольку сам Л.П. Берия принадлежал к этой народности Грузии, расследование выявило связи между ним и арестованными. При этом Судоплатов, как и многие, утверждает, что «мегрельское дело» было задумано Сталиным, чтобы убрать Берию. Зачастую ссылаются на фразу, которую яко бы сказал Сталин о том, что в этом деле надо искать «главного мегрела». Однако этим версиям противоречит то обстоятельство, что самому Берии было поручено возглавить комиссию по расследованию «мегрельского национализма». 6 ноября 1951 года в разгар расследования Л. П. Берия, сделал доклад на торжественном собрании в Москве о 34-й годовщине Октябрьской революции, и наконец при жизни Сталина положение Берии осталось прочным. Из этого скорее всего следует, что усилия Власика поколебать положение Берии не увенчались успехом, но очевидно, если бы этим делом занялся лично Сталин, то не понадобилось бы много времени, чтобы «главный мегрел» был бы обнаружен и Берия оказался бы в опале. В то же время Берия знал о роли Власика в провоцировании расследований в Грузии. Власик писал: «Берия никогда не мог мне этого простить. Это еще больше восстановило его против меня, и он стал ждать удобного случая, чтобы скомпрометировать меня перед Сталиным».

«В мае 1952 года, — вспоминал Власик, — мне заявили, что в Управлении охраны не все благополучно. (На самом деле очевидно раньше. — Прим. авт.) Сталин предложил создать комиссию для проверки работы возглавляемого мною Управления охраны под председательством Маленкова, который настоял на том, чтобы ввести в комиссию Берию. С первого заседания было видно, что руководит комиссией не Маленков, а Берия». По словам Власика, подсчеты расходов на содержание дачи были произвольно завышены. «Получилась баснословная сумма, которую и доложили т. Сталину, не дав ни мне, ни моему заместителю объяснить, каким образом получилась эта сумма, ее ошибочность».

По мнению же члена этой комиссии генерала В.С. Рясного, Н.И. Власик вопиющим образом злоупотреблял своим служебным положением, и Сталин был возмущен, когда его ознакомили с итогами работы комиссии. Как вспоминал Рясной, «Сталин потом сам смотрел все выкладки... «Это что, я столько съел, столько износил одежды? — шумел Сталин. — Я одни ботинки который год ношу! А тут еще одна селедка у Власика десять тысяч рублей стоит!» По словам Рясного, Сталин «поразился тому, что селедка, которую ему подавали на стол, стоила на бумаге в тысячу раз дороже обычной. «Это что же за селедка такая! — возмутился Иосиф Виссарионо

вич. — Пусть Власик посидит и подумает, что почем в нашем государстве». 29 апреля 1952 года ветеран охранной службы был отстранен от должности, а 16 декабря 1952 года арестован.

В злоупотреблении служебным положением был обвинен и постоянный помощник Сталина Поскребышев, который также был уволен со своего поста. (Не исключено, что отставка Поскребышева стала следствием интриг против него после того, как на XIX съезде партии он выступил с критикой работы правоохранительных органов, в частности он говорил о плохой борьбе с расхитителями социалистической собственности в Киевской и Запорожской областях Украины, а также в Киргизии.) Если это было следствием умело устроенной интриги, то она достигла своей цели: Сталин остался без тех, на кого привык полагаться в повседневных делах с конца 1920-х — начала 1930-х годов. Однако нельзя наверняка утверждать, что отстранение Власика и Поскребышева имело общую причину и ставило своей целью убрать тех, кто мог остановить появление в окружении Сталина нежелательных людей. Точно так же нельзя объяснить «антиеврейским» заговором аресты в руководстве МГБ, «дело врачей», «дело ЕАК». Тем более нет оснований приплетать к этим делам «мегрельское дело», «ленинградское дело», «дело Шахурина—Новикова», «дело адмиралов», «дело Яковлева», «дело Жукова» и другие и объяснять возникновение этих дел «паранойей Сталина».

Совершенно очевидно, что эти «дела» были рождены разными причинами: поведение наших военных в оккупированных зонах Германии и Австрии, причины аварий самолетов и другой военной техники во время войны, деятельность ЕАК в США и западных союзных республиках, кардиограммы и методы лечения Жданова, взяточничество некоторых мегрелов, махинации на правительственных дачах и т.д. В подавляющем числе «дел» предмет правонарушения, который стал первопричиной возникновения судебного разбирательства, был налицо: трофейное имущество действительно расхищалось в личных целях, имели место случаи приема на вооружение недоброкачественной военной техники, итоги выполнения плана были на самом деле подтасованы, а результаты выборов на ленинградской партконференции на самом деле были сфальсифицированы. Можно даже предположить, что врачи, лечившие Жданова, на самом деле совершили не столь уж редкую для медицины ошибку и не заметили инфаркт.

Однако имели ли эти «дела» политическую природу и могли ли они быть расценены как проявления государственной измены? История расследования этих дел показывает, что в ряде случаев Сталин отказывался увидеть в них проявление измены (дела Жукова, адмирала Кузнецова, Новикова—Шахурина, Власика и т.д.). В то же время очевидно, что некоторые дела были неоправданно расценены как политические. Однако Сталин был далеко не единственным человеком в стране, который видел политическую подоплеку в уголовных делах или административных проступках. По

литические обвинения выдвигались против лии, замешанных в различного рода правонарушениях, прежде всего теми, кто был заинтересован в устранении своих противников или конкурентов.

Шпиономания, усиленная в обстановке «холодной войны», благоприятствовала деятельности случайных людей, вроде автора «заговора врачей» Рюмина, который до своего назначения в МГБ работал счетоводом в архангельской продкооперации. (По словам Рясного, Рюмин, поступив на службу в МГБ в Архангельской области, «арестовал в Архангельске какого-то врача, еврея, и тот дал показания, что в Москве действует подпольная организация врачей») По словам Судоплатова, Рюмин утверждал, что ключевой фигурой в «заговоре врачей» является Майрановский, шеф токсикологической лаборатории МГБ. Таким образом, получалось, что видные деятели МГБ были организаторами убийств советских руководителей. По настоянию Рюмина, который после ареста Абакумова возглавил следственный отдел и стал заместителем министра, был арестован замминистра госбезопасности Питовранов. Однако деятельность Рюмина вскоре была пресечена, и уже в конце 1952 года Питовранов был освобожден и возвращен на прежнюю должность. Вскоре после освобождения Питовранова, как отмечал Судоплатов, «12 ноября 1952 года Сталин приказал уволить Рюмина из МГБ как не справившегося с работой в резерв ЦК партии. Рюмин был назначен на должность бухгалтера».

Нездоровая обстановка в МГБ стала причиной создания в середине 1951 года по распоряжению Сталина комиссии ЦК ВКП(б) по реорганизации этого министерства. Ее возглавил С.Д. Игнатьев, курировавший МГБ и МВД. Вскоре Игнатьев был назначен министром госбезопасности. К тому же после отстранения Власика охрану Сталина возглавил лично Игнатьев. По словам Судоплатова, «в отсутствие Абакумова и ленинградской группы Маленков и Игнатьев в союзе с Хрущевым образовали новый центр власти в руководстве». Судоплатов напрасно не упомянул и Берию, который тоже принадлежал к этому союзу.

Профессионал высокого класса, Судоплатов писал об Игнатьеве: «Всякий раз, встречаясь с Игнатьевым, я поражался, насколько этот человек некомпетентен... Стоило ему прочесть любой документ, как он тут же по падал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты». Как и в конце 1936 года, во главе органов безопасности оказался непрофессионал. Это не могло не внести еще большую путаницу в затягивавшееся рас следование громких дел.

По мнению Судоплатова, несмотря на сообщение ТАСС о «заговоре врачей» в начале января 1953 года, «дело» представляло собой «лишь голую схему «заговора», которую Рюмин «не мог наполнить... убедительны ми деталями, позволявшими этому вымыслу выглядеть правдоподобным». Судоплатов отвергает как несостоятельные распространенные ныне и популяризируемые Радзинским и другими авторами версии о якобы под

готовленном плане «депортации евреев из Москвы». Несмотря на склонность говорить о притеснениях евреев в СССР при Сталине, Судоплатов, будучи весьма информированным человеком, признавал, что он «никогда... не слышал» о таком плане. Он указывал, что «если подобный план действительно существовал, то ссылки на него можно было бы легко найти в архивах органов госбезопасности и Московского комитета партии, потому что по своим масштабам он наверняка требовал большой предварительной подготовки. Операция по высылке —дело довольно трудное, особенно если ее подготовить скрытно. В этом случае должна была существовать какая-то директива, одобренная правительством по крайней мере за месяц до начала проведения такой акции. Поэтому я считаю, что речь идет о слухе».

Судоплатов полагал, что основанная на сфальсифицированной версии «кампания, раздувавшаяся вокруг сионистского заговора», стала явно выходить из-под контроля ее организаторов... «В конце февраля 1953 года я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность. Интуиция подсказала мне, что вся антисемитская кампания вот-вот захлебнется и ее организаторы станут нежелательными свидетелями и будут подвергнуты аресту». В этом случае могло серьезно пошатнуться положение Маленкова, Хрущева и Берии, которые поощряли Игнатьева к раздуванию «дела врачей». Видимо, для того чтобы скрыть свою роль в этом деле, Хрущев после смерти Сталина постарался представить дело так, будто инициатором «заговора врачей» был Сталин, и именно он вынуждал Игнатьева допрашивать врачей.

Воспоминаниям Хрущева (ненадежность которых можно доказывать бесконечно) противоречат высказывания сестры-хозяйки В.В. Истоминой, которые приводила С. Аллилуева. По словам С. Аллилуевой, «дело врачей» происходило в последнюю зиму... жизни» Сталина. «Валентина Васильевна рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их «нечестность», что этого не может быть... все присутствующие, как обычно в таких случаях, лишь молчали».

Вопреки версиям о том, что Сталин готовил широкомасштабные репрессии внутри страны, а для этого проводил реорганизацию МГБ, факты свидетельствуют о том, что с конца 1952 года до последних дней своей жизни Сталин уделял первостепенное внимание разведке министерства, а не ее карательным органам. 9 ноября 1952 года бюро президиума ЦК КПСС создало комиссию по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб МГБ СССР. В декабре 1952 года был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР».

Судя по воспоминаниям очевидцев, на одном из заседаний комиссии Сталин высказал немало замечаний о работе разведки. Сталин подчерки

вал: «В разведке иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров» Он призывал к гибкости в методах работы: «Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам представляет... В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать в обход. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы». Он требовал от разведчиков самокритичности: «Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки... Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки». Подчеркивал важность учета реальных возможностей каждого разведчика: «Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально». Все эти замечания свидетельствуют о трезвом реализме Сталина и никак не подтверждают мнения о том, что под конец жизни он был психически больным или даже невменяемым человеком. Логично предположить, что он требовал бы такого же трезвого реализма, гибкости в методах, высокого профессионализма и самокритичности и от работников контрразведки, а не сочинения вымышленных заговоров, рожденных шпиономанией.

Помимо общих методических замечаний, Сталин обращал внимание разведки на главные задачи в период «холодной войны» и специфические методы работы в эти годы: «Главный наш враг — Америка. Но основной удар надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия». Он напоминал: «Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, — это будет ненадежный агент».

Хотя Судоплатов не был приглашен на это совещание в Кремле, он приводил высказывания Сталина из выступления Маленкова на совещании в МГБ. По словам Маленкова, Сталин подчеркнул: «Работа против нашего главного противника невозможна без создания мощного агентурно-диверсионного аппарата за рубежом». Создание «мощной разведывательной агентурной сети за рубежом» предлагалось осуществить, опираясь на активные контрразведывательные операции внутри страны.

Позже, в конце февраля 1953 года, Судоплатов был вызван на ближнюю дачу, где Сталин лично изложил ему этот план. Судя по рассказу Судоплатова, Сталин не изменил манеры ведения деловых совещаний. Он все так же поощрял острые споры, так же быстро выносил решения и так же сохранил способность суммировать свои выводы в четких, лаконичных формулировках. Однако Судоплатову бросилось в глаза плохое физическое состояние Сталина: «То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего

старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее».

Глава 33

ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

 

Совершенно очевидно, что война потребовала от Сталина такого напряжения, что это не могло не привести к резкому ухудшению его здоровья. Об этом свидетельствуют зарисовки мемуаристов, начиная с Чадаева, запечатлевшие облик Сталина 22 июня 1941 года, включая Бережкова, Гарримана, Джиласа, Монтгомери и других, кончая воспоминаниями Судоплатова, описавшего Сталина в конце февраля 1953 года.

Так как здоровье Сталина было запретной темой, то источником для версий о его болезнях служили лишь различные слухи. Судоплатов ссылался на слухи о «двух инсультах». Утверждалось, что Сталин «один перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия». Есть сведения о тяжелых заболеваниях, перенесенных Сталиным в 1946 и в 1948 годах. В послевоенные годы Сталин постоянно страдал от повышенного давления и по совету врачей даже избавился от своей вечной привычки курить. Однако внезапные приступы головокружения не прекращались. По свидетельству А. Рыбина, однажды он «чуть не упал от головокружения. Туков успел поддержать. Порой с трудом поднимался по лестнице в свой кремлевский кабинет. И как-то невольно пожаловался Орлову: «Чертова старость дает о себе знать».

Хотя во время пышного празднования 70-летия Сталина в бесчисленном потоке приветствий в его адрес постоянно выражалась уверенность в том, что он будет долго руководить страной, сам Сталин все чаще говорил, что он скоро сойдет с политической сцены. Он говорил об этом на Ялтинской конференции. Во время встречи с Тито и другими югославскими руководителями в мае 1946 года Сталин повторял: «Я долго не проживу... Физиологические законы не отменишь». Молотов говорил Чуеву, что «после войны Сталин собирался уходить на пенсию», так как «был переутомлен». Он говорил, что это стало сказываться на его работоспособно

ста. Многие документы оставались подолгу не подписанными. «Он был Председателем Совета Министров, а на заседаниях Совета Министров председательствовал не он, а Вознесенский. После Вознесенского Маленков».

Спад работоспособности Сталина трудно было не заметить. За семь с лишним послевоенных лет он выступил публично лишь два раза — на собрании избирателей 9 февраля 1946 года и на заседании XIX съезда 14 октября 1952 года, да и то с короткой речью. Он даже не выступил и с ожидавшейся от него ответной речью на многочисленные поздравления в его адрес во время празднования 70-летия 21 декабря 1949 года В отличие от предвоенных лет, Сталин не участвовал в проведении широких встреч с трудящимися различных отраслей производства. Состояние здоровья Сталина, очевидно, привело к тому, что съезд партии, который должен был, в соответствии с уставом, состояться вскоре после окончания войны, Oт кладывался из года в год и был созван лишь в октябре 1952 года. Видимо, по этой же причине пленумы ЦК созывались крайне редко. Единственными официальными мероприятиями, которые проводились регулярно, были ежегодные сессии Верховного Совета СССР. Главным событием на них было утверждение государственного бюджета. Хотя Сталин, как правило, на них присутствовал, но он никогда не выступал. Регулярно Сталин посещал и торжественные траурные собрания в годовщину смерти Ленина.

Теперь Сталин не всегда бывал в Москве во время торжественных собрании, парадов и демонстраций в честь годовщин Октябрьской революции, так как в это время он обычно отдыхал на юге, но зато он не пропускал первомайские парады и демонстрации. Москвичи могли видеть Сталина, приветствующего их с трибуны Мавзолея. Мне было почти 15 лет, когда я увидел Сталина последний раз на Мавзолее Ленина 1 мая 1952 года. Сталин прошелся по трибуне, приветственно подняв руку в ответ на восторженные аплодисменты собравшихся на трибунах людей. Ни большое, расстояние, ни восторг при виде Сталина не помешали мне заметить некоторым смятением, что он не очень похож на изображения на газетных фотографиях и в кинохронике: его лицо казалось более старым, усы были опущены вниз, а движения были замедленными.

Старея, Сталин все чаще задумывался о том, что ждет страну после его смерти. По словам Молотова, первые его мысли были о возможности мировой войны: «Что с вами будет без меня, если война? — спрашивал он уже после войны. — Вы не интересуетесь военным делом. Никто не интересуется, не знает военного дела. Что с вами будет? Империалисты вас передушат». Очевидно, Сталин опасался, что его коллеги не способны верно оценивать реалии текущего столетия и мыслить соответствующими категориями.

Видимо, не только возможность вооруженного конфликта и подготовка к нему занимали мысли Сталина. С первых дней своей учебы он привык верить в силу идей. Он начал свою революционную деятельность в ту пору,

когда у партии не было иного оружия, кроме идей социалистического преобразования общества, изложенных в произведениях Карла Маркса, Фридриха Энгельса и их последователей. Успехи партии, к которой он принадлежал, Сталин объяснял прежде всего силой марксистских идей, опиравшихся на научное знание общественных процессов. Поэтому, размышляя о своей скорой кончине, он думал о том, как вооружить своих единомышленников во всем мире произведениями, столь же эффективными по своему воздействию на умы людей, как «Манифест коммунистической партии» и «Капитал», но отвечавшими реалиям середины XX века.

Такую роль, видимо, должен был сыграть учебник политической экономии, в работе над которым принял участие Сталин. Он писал: «Учебник нужен не только для нашей советской молодежи. Он особенно нужен для коммунистов всех стран и для людей, сочувствующих коммунистам... Они хотят знать все это и многое другое не для простого любопытства, а для того, чтобы учиться у нас и использовать наш опыт для своей страны».

В то же время Сталин остро осознавал необходимость идейного перевооружения и партии коммунистов. Ему стало ясно, что идейный багаж большинства советских коммунистов существенно отличается от того, которым обладал он. Сталин увидел опасность в том, что созданная при его участии система управления страной и достигнутые ею успехи приучили членов партии, в том числе ее руководителей, преувеличивать значение субъективного решения, пренебрегать объективной реальностью, игнорировать научную теорию, в том числе и марксистскую. Победа революции в стране, которая в соответствии с марксистской теорией не могла стать первой страной социалистической революции, торжество его курса на построение социализма в одной стране, опять-таки вопреки марксистской теории, лишь способствовало пренебрежению не только к работам Маркса и Энгельса, но и к объективным факторам и учету закономерностей в общественном развитии. Еще в своей работе «Основы ленинизма» Сталин высмеял «узкий практицизм» и «безголовое делячество», однако постоянная вовлеченность в многочисленные практические дела не всегда позволяла ему самому оценивать теоретически принимавшиеся им прагматические решения. Его окружение состояло в основном из практиков, не готовых осмысливать свои действия с теоретической точки зрения, а потому склонных скорее «выбивать» нужные результаты любой ценой, чем учитывать объективную реальность и законы исторического развития.

К руководству страной, которая считалась воплощением марксистских идей, приходили люди, по сути далекие от марксизма. Сталин писал: «К нам как руководящему ядру каждый год подходят тысячи новых молодых кадров, они горят желанием помочь нам, горят желанием показать себя, но не имеют достаточного марксистского воспитания, не знают многих, нам хорошо известных истин и вынуждены блуждать в потемках.

Они ошеломлены колоссальными достижениями Советской власти, им кружат голову необычайные успехи советскою строя, и они начинают воображать, что Советская власть «все может», что ей «все нипочем», что она может уничтожить законы науки, сформировать новые законы. Как нам быть с этими товарищами? Я думаю, что систематическое повторение так называемых «общеизвестных» истин, терпеливое их разъяснение является одним из лучших средств марксистского воспитания этих товарищей».

В то же время вряд ли Сталин не видел, что, несмотря на впечатляющие достижения, советский строй еще далек от того идеала, который описывали в своих трудах основоположники марксизма. То социалистическое общество, о построении основ которого было объявлено им еще в 1936 году, обладало многими экономическими механизмами, присущими капиталистическому обществу. Хотя их действие было ограничено в СССР, их наличие создавало известные условия для обогащения за счет товарно-денежных отношений, как и при капитализме. Ситуация, вызвавшая необходимость денежной реформы 1947 года, ряд громких дел о расхищении трофейного имущества и взяточничестве, хищения на государственных дачах, в том числе и на «ближней» даче, лишний раз свидетельствовали о том, что в социалистической формации сохраняется почва для спекуляции и использования служебного положения для личного обогащения. Поэтому, с одной стороны, Сталин хотел обратить внимание на зависимость социалистической экономики от экономических законов, присущих товарно-денежным отношениям, а с другой — теоретически обосновать необходимость ограничения сферы действия этих законов по мере развития советского общества.

Совершенно очевидно, что Сталин не пытался повторить Маркса в новых исторических условиях и единолично создать собственный учебник по политэкономии. Сталин вообще считал, что написание такого учебника не под силу одному человеку, а потому он едко высмеял экономиста Л.Д. Ярошенко, который объявил о своей готовности написать такой учебник собственными силами, «дав ему для этого двух помощников». Верный своему методу коллективного творчества при решении сложных задач, он поручил подготовить такой учебник коллективу авторов, составленному из видных экономистов страны. Проект и критические замечания к нему были подвергнуты развернутой дискуссии, состоявшейся в ноябре 1951 года.

Высказав ряд собственных замечаний по содержанию учебника, Сталин в то же время не согласился с разносной критикой проекта, сочтя несправедливым утверждение о том, что «проект не удался». Он предложил лишь серьезно отредактировать проект усилиями не только «сторонников большинства участников дискуссии, но и противников большинства, ярых критиков проекта учебника». Свою же роль в подготовке задуманного им учебного пособия Сталин свел к написанию замечаний к про

екту учебника, а также ответов на вопросы, заданные ему рядом экономистов. Их содержание вошло в брошюру «Экономические проблемы социализма в СССР», которая стала его последней теоретической работой.

Прежде всего Сталин поставил вопрос об обязательности признания законов науки в экономической политике, так как видел в таких законах «отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей». Он категорически отрицал утверждение об особой роли «Советской власти в деле построения социализма, которая якобы дает ей возможность уничтожить существующие законы экономического развития и «сформировать» новые». Сталин объяснял достижения Советской власти лишь тем, что она «опиралась на экономический закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил». Он подчеркивал, что «закон планомерного развития народного хозяйства дает возможность нашим планирующим органам правильно планировать общественное производство. Но возможность нельзя смешивать с действительностью. Это — две разные вещи».

Подчеркивая необходимость «марксистского воспитания» коммунистов страны, Сталин вместе с тем давал понять, что под марксизмом он понимает науку об общественном развитии, отражающую объективную реальность, а не собрание вечных и безупречных формул. По этой причине он объявил неверным положение Ф. Энгельса о том, что ликвидация товарного производства должна стать первым условием социалистической революции.

Сохранение товарного производства в СССР не мешало Сталину считать общественные отношения в нашей стране социалистическими. Для того чтобы доказать, что построенный в СССР строй является социалистическим, несмотря на сохранение товарного производства, Сталин предлагал пересмотреть арсенал понятий, которыми пользовались советские марксисты для анализа советского хозяйства. Сталин предлагал «откинуть и некоторые другие понятия, взятые из «Капитала» Маркса, где Маркс занимался анализом капитализма, и искусственно приклеиваемые к нашим социалистическим отношениям. Я имею в виду, между прочим, такие понятия, как «необходимый» и «прибавочный» труд, «необходимый» и «прибавочный» продукт, «необходимое» и «прибавочное» время... Мы могли терпеть это несоответствие до известного времени, но теперь пришло время, когда мы должны, наконец, ликвидировать это несоответствие».

Сталин утверждал, что законы товарного производства действуют при социализме, но их действие носит ограниченный характер. Он доказывал это на примере закона стоимости при социализме. С одной стороны, подчеркивал, что этот закон воздействует не только на сферу товарного обращения, но и на производство, поскольку «потребительские продукты, необходимые для покрытия затрат рабочей силы в процессе производства,

производятся у нас и реализуются как товары, подлежащие действию закона стоимости». И констатировал, что «наши хозяйственники и плановики, за немногими исключениями, плохо знакомы с действиями закона стоимости, не изучают их и не умеют учитывать их в своих расчетах. Этим собственно и объясняется та неразбериха, которая все еще царит у нас в вопросе о политике цен». Он приводил примеры вопиющего произвола в установлении цен хозяйственными и плановыми органами страны.

С другой стороны, Сталин подчеркивал, что в СССР, в отличие от капиталистических стран, «сфера действия закона стоимости... строго ограничена и поставлена в рамки». Поэтому он осуждал анонимных товарищей, которые считали, что закон стоимости должен при социализме играть роль «как регулятор отношений между различными отраслями производства, как регулятор распределения труда между отраслями производства». Он заявлял, что «закон стоимости может быть регулятором производства лишь при капитализме, при наличии частной собственности на средства производства, при наличии конкуренции, анархии производства, кризисов производства». Сталин осуждал «товарищей», которые «забывают, что сфера действия закона стоимости ограничена у нас наличием общественной собственности на средства производства, действием закона планомерного развития народного хозяйства, следовательно ограничена также нашими годовыми и пятилетними планами, являющимися приблизительным отражением требований этого закона». (В своем ответе А.Н. Ноткину И.В. Сталин решительно отрицал регулирующее воздействие закона стоимости на цены «средств производства», хотя и признавал, что «закон стоимости воздействует на образование цен сельскохозяйственного сырья и является одним из факторов этого дела».) Именно потому, что сфера действия закона стоимости ограничена при социализме, утверждал Сталин, Советское государство поощряет преимущественное развитие тяжелой промышленности, «являющейся часто менее рентабельной, а иногда и вовсе нерентабельной», а не легкой. Из этого положения Сталин делал вывод, что в советском хозяйстве рентабельность оценивается «не с точки зрения отдельных предприятий или отраслей производства и не в разрезе одного года, а с точки зрения всего народного хозяйства и в разрезе, скажем, 10— 15 лет». (В то же время в своем ответе А.Н. Ноткину И.В. Сталин подчеркивал: «Было бы неправильно делать из этого вывод, что рентабельность отдельных предприятий и отраслей производства не имеет особой ценности и не заслуживает того, чтобы обратить на нее серьезное внимание... Она должна быть учитываема как при планировании строительства, так и при планировании производства. Это — азбука нашей хозяйственной деятельности».)

Хотя вопреки положениям основоположников марксизма социализм в СССР не привел к уничтожению товарного производства и его законов, характерных для капитализма, для Сталина было очевидно, что строй,

восторжествовавший в СССР, являлся социалистическим, так как принципиально отличается от капиталистического в тех существенных ограничениях, которые накладывались на законы товарного производства, в том числе и на закон стоимости. Аналогичным образом Сталин вносил существенные коррективы и в марксистские оценки о стирании граней между городом и деревней, между физическим и умственным трудом, что, согласно положениям Маркса и Энгельса, считалось важнейшим и условиями торжества коммунистического строя.

С одной стороны, Сталин утверждал, что в соответствии с марксистской теорией в советской стране уничтожен антагонизм между городом и деревней, между физическим и умственным трудом. (Правда, при этом он отбрасывал как ошибочное положение Энгельса о том, что стирание грани между городом и деревней должно повести к «гибели больших городов».) Однако он замечал, что ликвидация «противоположности» не означает устранения «существенных различий».

Сталин обращал внимание на то, что сохраняющееся различие между сельским хозяйством и промышленностью не только сводится к разнице в условиях труда, но и к наличию в сельском хозяйстве не общенародной, а групповой собственности. Сталин замечал, что «это обстоятельство ведет к сохранению товарного обращения, что только с исчезновением этого различия между промышленностью и сельским хозяйством может исчезнуть товарное производство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Следовательно, нельзя отрицать, что исчезновение этого существенного различия между сельским хозяйством и промышленностью должно иметь для нас первостепенное значение».

Аналогичным образом Сталин ставил вопрос о ликвидации существенных различий между физическим и умственным трудом, в то же время считая, что это произойдет лишь в отдаленном будущем. «Что было бы, — замечал Сталин, — если бы не отдельные группы рабочих, а большинство рабочих подняло свой культурно-технический уровень до уровня инженерно-технического персонала? Наша промышленность была бы поднята на высоту, недосягаемую для промышленности других стран. Следовательно, нельзя отрицать, что уничтожение существенного различия между умственным и физическим трудом путем поднятия культурно-технического уровня рабочих до уровня технического персонала не может не иметь для нас первостепенного значения».

Вместе с тем Сталин оговаривал, что ликвидация существенных различий между городом и деревней, между физическим и умственным трудом не приведет к полной ликвидации всяких различий между ними. При этом он предлагал пересмотреть собственную формулировку, которая не учитывала этого обстоятельства.

В своих ответах А. Н. Ноткину и Л.Д. Ярошенко Сталин высказывался и по вопросу о противоречиях между производительными силами и произ

водственными отношениями при социализме. Он отвергал утверждение А.Н. Ноткина о том, что при социализме и коммунизме может быть достигнуто «полное соответствие производственных отношений характеру производительных сил». Отвечая Л.Д. Ярошенко, Сталин писал еще более категорично: «Было бы неправильно... думать, что не существует никаких противоречий между нашими производительными силами и производственными отношениями. Противоречия безусловно есть и будут, поскольку развитие производственных отношений отстает и будет отставать от развития производительных сил».

Внося поправки в марксистскую теорию в соответствии с реальной советской практикой, Сталин в то же время в своей формулировке «основного экономического закона социализма» исходил не из реального исторического опыта СССР, а из теоретического представления об идеальных условиях развития социализма. Сформулированный впервые в марксистской теории «основной экономический закон социализма» звучал так: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники». Полемизируя с Ярошенко, который раскритиковал сталинскую формулировку за то, что она «исходит не из примата производства, а из примата потребления», Сталин заявлял, что у Ярошенко «производство из средства превращается в цель, а обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей общества — исключается. Получается, рост производства для роста производства, производство как самоцель, а человек с его потребностями исчезает из поля зрения товарища Ярошенко».

Поставив во главу угла своей теоретической формулы человека и его потребности, Сталин фактически игнорировал историческую реальность, в которой развивался советский социалистический строй. Совершенно очевидно, что задача социалистического общества, провозглашенная Сталиным, на протяжении всего существования советского строя в значительной степени подчинялась решению другой, более насущной задачи — сохранению независимости страны и выживания народов СССР в борьбе против агрессоров. В своем выступлении 9 февраля 1946 года Сталин, оценивая все предшествующее развитие СССР, подчеркивал прежде всего то, что быстрый подъем советского хозяйства помог стране победить в Великой Отечественной войне, а не способствовал удовлетворению потребностей всего общества. Послевоенны