Программа восстановления и развития страны, разоренной войной 3 страница

Встреча началась вечером 10 февраля в кремлевском кабинете Сталина. Вначале Молотов перечислил все действия Болгарии и Югославии, не согласованные с СССР. После того как Молотов зачитал абзац из болгаро-югославского договора о готовности сторон выступить «против любой агрессии, с какой бы стороны она ни исходила», Сталин заметил: «Но ведь это же превентивная война, это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная громкая фраза, которая только дает пищу врагу». Обрушился Сталин и на Димитрова: «Вы зарвались как комсомолец. Вы хотели удивить мир — как будто Вы все еще секретарь Коминтерна. Вы и югославы не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице. Вы ставите нас перед совершившимися фактами!» Молотов суммировал: «А все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома». Еще раз осудив план ввода в Албанию югославской дивизии, Сталин сказал: «Если Албания будет подвергнута нападению, пусть тогда албанское правительство обращается к нам за помощью». В то же время на этот раз Сталин не только не осудил планы создания болгаро-югославской федерации, но, еще раз подвергнув критике несогласован

ность заявлений о такой федерации с правительством СССР, ответил Димитрову на его вопрос о дальнейшем развитии экономических отношений: «Об этом мы будем говорить с объединенным болгаро-югославским правительством».

11 февраля были подписаны соглашения СССР с Болгарией и СССР с Югославией о консультациях по внешнеполитическим вопросам. Казалось бы, все спорные вопросы были разрешены, но члены югославской делегации, уезжая из Москвы, были возмущены высказанными в их адрес замечаниями, и у них возникли подозрения в отношении дальнейших шагов СССР. Поддержка Сталиным идеи федерации Болгарии и Югославии интерпретировалась Карделем как попытка «забросить к нам троянского коня, после чего он отстранил бы Тито, а затем и наш ЦК». Таким образом, было очевидно, что югославские лидеры выступали за балканскую федерацию лишь при условии, что они станут во главе ее и получат под свой контроль страны Юго-Восточной и Центральной Европы.

1 марта 1948 года в Белграде было созвано расширенное заседание политбюро, на котором Кардель возмущенно рассказывал о том, что «Сталин говорил грубо, как с комсомольцами», «через болгар в основном критиковал нас». Кардель осудил попытки СССР остановить вмешательство Югославии в дела Албании, сказав: «Албанию надо прочно удерживать, ибо мы много вложили в нее, и она для нас важна... Следует потребовать, чтобы советские советники в Албании находились в составе нашей группы... Мы имеем право контролировать то, что делают албанцы, какие соглашения они заключают... Если Албания хочет заключать какие-либо соглашения, то она должна согласовывать их с нами».

Это заявление было поддержано другими членами политбюро. На заседании Тито выступил против подписанных соглашений о создании советско-югославских акционерных обществ, назвав их «позорными и неравноправными». Отметив, что «русские выступают за немедленное создание федерации» Болгарии и Югославии, Тито объявил, что сейчас он против этого. Он заявил: «Югославия подтвердила свой путь к социализму. Русские по-иному смотрят на свою роль. На вопрос надо смотреть с идеологической точки зрения. Правы мы или они? Мы правы... Мы не пешки на шахматной доске... Мы должны ориентироваться только на собственные силы».

Несогласный с мнением большинства член политбюро С. Жуйович подробнейшим образом проинформировал посла А.И. Лаврентьева об этом заседании. Он сообщал, что в репликах и отдельных замечаниях члены политбюро подвергли острой критике и внутреннюю политику Советского правительства. Выступавшие говорили, что «восстановление русских традиций — это проявление великодержавного шовинизма. Празднование 800-летия Москвы отражает эту линию. Навязывается только русское во всех областях жизни... Недавнее постановление ЦК ВКП(б) о музыке — это возврат только к русскому классицизму, это отрицание других народов».

Член политбюро Гошняк заявил, что «политика СССР — это препятствие к развитию международной революции». Тито ответил на это репликой: «Точно» Член политбюро Кидрич утверждал, что русские «будут противиться строительству социализма, поскольку в СССР происходит перерождение». 7 марта Молотов попросил Лаврентьева поблагодарить Жуйовича и сказать ему, что «он делает хорошее дело как для Советского Союза, так и для народа Югославии, разоблачая мнимых друзей Советского Союза из югославского ЦК».

Доверие к информации Жуйовича усиливалось потому, что к этому времени посольство СССР уже не раз информировало Москву о том, что югославское руководство стремится подчеркнуть свою особую позицию по многим идейно-политическим вопросам. В сообщениях посольства отмечалось, что югославские лидеры принижают роль Красной Армии в победе над Германией за счет преувеличения роли югославских партизан, явно желая занять гегемонистское положение на Балканах. Лаврентьев обвинял руководителей Югославии в «национальной ограниченности» и указывал на неумеренное восхваление Тито.

Входе новой встречи А.И. Лаврентьева с С. Жуйовичем последний предложил вызвать делегацию югославского руководства в Москву, там Жуйович был готов публично выступить с разоблачением их истинной позиции, проявившейся на закрытом заседании политбюро 1 марта. (Во встрече принял участие и премьер-министр республики Боснии и Герцеговины Р. Чолакович.) Ища причины отхода Тито и его сторонников от СССР, Жуйович высказал предположение: «Уж не договорились ли между собой Тито и англо-американцы, к чему может быть, приложил руку В. Велебит?» (Последний был главой военной миссии ФНОЮ в Лондоне во время войны, а затем послом Югославии в Италии и Великобритании. Жуйович считал, что Велебит стал агентом США и Англии.) В новых сообщениях в Москву Жуйович именовал Тито, Ранковича, Карделя, Джиласа и других «перерожденцами». Он уверял, что Тито и его сторонники не решатся высказать свои антисоветские суждения перед членами КПЮ, так как знают, что будут отвергнуты коммунистами страны.

Тем временем правительство Югославии распорядилось прекратить передачу информации по экономическим вопросам советским специалистам, работавших в этой стране. Увидев в этом решении проявление недоверия к СССР, советское правительство распорядилось 18 марта 1948 года отозвать всех советских советников и специалистов из Югославии.

Почти одновременно 20 марта 1948 года США, Великобритания и Франция выступили за пересмотр мирного договора с Италией на основе передачи этой стране Свободной территории Триест. МИД Югославии 21 марта поставил СССР в известность о том, что собирается направить ноту протеста против этого предложения. На самом деле югославская нота была послана 22 марта, не дожидаясь согласования с Москвой. Таким об

разом, вновь, и на сей раз вопреки подписанному в феврале договору о консультациях, Югославия выступила с внешнеполитической инициативой в своих отношениях с Западом, не выслушав мнения Москвы. (Как и в предыдущих случаях, через некоторое время Югославия признала ошибочным свое решение направить ноту странам Запада без согласования с Москвой.)

Совершенно очевидно, что с конца 1947-го по начало 1948 года югославские лидеры предприняли без согласования с Москвой и вопреки ее намерениям ряд шагов на международной арене, которые были опасными для судеб мира. Всякий раз лидеры Югославии признавали ошибочность своих действий, но затем вновь поступали, исходя из своих интересов и не считаясь с тем, как это отразится на сохранении мира. В то же время было очевидно, что, если бы советское правительство стало публично заявлять о том, что Югославия бросает вызов «западному империализму», а СССР сдерживает ее в таких действиях, это привело бы к тому, что всему миру стало ясно, насколько СССР опасается ядерного конфликта. Это обстоятельство лишь спровоцировало бы наиболее агрессивные круги США и других стран Запада. Поэтому наиболее острые обвинения, выдвинутые Сталиным и Молотовым в их письме 27 марта, направленном «товарищу Тито и остальным членам ЦК Компартии Югославии», касались вопросов не внешней, а внутренней политики Югославии и идейно-теоретических проблем. В то же время полемика по этому кругу проблем неизбежно способствовала эскалации конфликта, так как шла по знакомому для марксистов всего мира руслу: стороны наклеивали друг на друга обидные ярлыки, обвиняя во всевозможных «отклонениях» от марксизма-ленинизма, а стало быть, в самой страшной для них крамоле.

Используя информацию Жуйовича, Сталин и Молотов отвергали обвинения членов политбюро КПЮ, высказанные Ими 1 марта против СССР, как «антисоветские». В письме подчеркивалось, что «эти антисоветские заявления обычно прикрываются левацкой фразеологией о том, что «социализм в СССР перестал быть революционным». Письмо обращало внимание на то, что эти обвинения высказаны не в открытой полемике, а келейно, хотя официально руководство КПЮ говорит о своей солидарности с ВКП(б). «Именно поэтому, — говорилось в письме, — такая критика превращается в клевету, в попытку дискредитировать ВКП(б) — в попытку взорвать советскую систему». Авторы письма находили сходство в методах борьбы против ВКП(б) Тито и Троцкого. При этом подчеркивалось: «Как известно, Троцкий был выродком, и впоследствии, после разоблачения, он открыто переселился в лагерь заклятых врагов ВКП(б) и Советского Союза. Мы считаем, что политическая карьера Троцкого достаточно поучительна».

Письмо обвиняло руководство КПЮ в нарушении норм партийной Демократии, в идейно-политическом оппортунизме и заимствовании те

оретических положений Бернштейна, Фолмара, Бухарина. Заявление Тито о том, что у партии не может быть иной программы, отличной от программы Народного фронта Югославии, трактовалось как стремление растворить партию в Народном фронте, и делался вывод о сходстве этой позиции с предложениями меньшевиков времен дореволюционного подполья.

Наконец, в письме говорилось: «Нам непонятно, почему английский шпион Велебит продолжает оставаться в системе мининдел Югославии в качестве первого заместителя министра. Югославские товарищи знают, что Велебит является английским шпионом... Как известно, буржуазные правительства считают вполне допустимым иметь в своем составе шпионов великих империалистических держав, милость которых они хотят себе обеспечить, и согласны, таким образом, поставить себя под контроль этих держав. Мы считаем такую практику абсолютно недопустимой для марксистов. Как бы то ни было, Советское правительство не может поставить свою переписку с югославским правительством под контроль английского шпиона».

На сей раз в Загребе 12—13 апреля 1948 года состоялся пленум ЦК КПЮ, на котором Тито и другие отвергли обвинения Сталина и Молотова как следствие дезинформации и превратной интерпретации. Против И.Тито и поддерживавшего его большинства членов ЦК выступил лишь С. Жуйович, а недавно исключенный из политбюро А. Хебранг направил письмо в ЦК в поддержку Сталина. Тито же обвинил Хебранга и Жуйовича в том, что они оклеветали КПЮ в глазах Сталина. Была создана специальная комиссия для расследования «антипартийной, антигосударственной деятельности С. Жуйовича и А. Хебранга». Письмо, направленное 13 апреля в Москву, отражало позицию большинства ЦК КПЮ.

Полемика между Сталиным и Молотовым, с одной стороны, и Тито и Карделем — с другой продолжалась в течение мая. В ходе переписки Сталин и Молотов предложили обсудить спорные вопросы на заседании Информбюро. 19 мая 1948 года в Белград было направлено письмо ЦКВКП(б), подписанное секретарем ЦК ВКП(б) М.А. Сусловым. В нем настаивалось на прибытии делегации КПЮ во главе с И. Тито на заседание Информбюро, которое предполагалось провести на Украине с участием И. Сталина. Однако пленум ЦК КПЮ отказался от участия в таком заседании. В это время руководитель польских коммунистов В. Гомулка пытался добиться компромисса, призывая ЦК ВКП(б) не доводить дело до разрыва, а ЦК КП Ю послать делегацию на Информбюро.

Тем временем Жуйович и Хебранг были сняты с занимаемых ими постов, а затем арестованы. При этом Жуйовичу инкриминировалась попытка «осуществить внутренний путч в ЦК КПЮ», а Хебранг был объявлен «усташско-гестаповским шпионом». Узнав об аресте Жуйовича и Хебранга, Сталин поручил 9 июня 1948 года Молотову передать следующее: «ЦК

ВКП(б) стало известно, что югославское правительство объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы это понимаем так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) заявляет, что если Политбюро ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы расследование дела Хебранга и Жуйовича о так называемой неправильной информации ЦК ВКП(б) происходило с участием представителей ЦК ВКП(б). Ждем немедленного ответа». В своем ответе ЦК КПЮ отвергал обвинения и отрицал намерение уничтожить Жуйовича и Хебранга и отказывал ЦК ВКП(б) в участии в расследовании дела двух бывших руководителей Югославии. Затем последовал обмен несколькими письмами по этому вопросу.

19 июня 1948 года Информбюро вновь пригласило ЦК КПЮ для участия в обсуждении югославского вопроса в Бухаресте, но 20 июня руководство КПЮ отказалось от участия в заседании Информбюро. Состоявшееся в конце июня заседание Информбюро на основе доклада А. А. Жданова приняло резолюцию «О положении в Коммунистической партии Югославии». В ней содержался призыв к «здоровым силам КПЮ, верным марксизму-ленинизму» «сменить нынешних руководителей КПЮ и выдвинуть новое интернационалистское руководство КПЮ». Это заявление было опубликовано в «Правде» 29 июня 1948 года, а уже вечером все радиостанции Белграда передавали заявление пленума КПЮ, осуждавшее резолюцию Информбюро,

Пропаганда в поддержку Тито сопровождалась репрессиями против сторонников решения Информбюро. Таких в партии нашлось более 55 тысяч. Все они (то есть около 12% всех коммунистов) были исключены из партии, а 16 312 из них были арестованы и заключены в специальные лагеря.

Хотя Жуйовичу была сохранена жизнь, он долго находился в тюрьме. Уже в 1948 году было объявлено, что Хебранг повесился в тюрьме. В августе 1948 года был убит якобы при попытке перейти румыно-югославскую границу еще один противник Тито — начальник генерального штаба Югославии Арсо Йованович. Оппозиция Тито и его сторонникам показывала, что антисталинский курс руководства КПЮ не пользовался столь единодушной поддержкой, как изображали это Хрущев и югославские лидеры. В то же время репрессии помогли Тито закрепить свою победу внутри КПЮ.

Конфликт, который долго тлел, вырвался наружу и постепенно привел к разрыву всех союзнических отношений СССР и других просоветских стран с Югославией. Вскоре конфликт стал причиной пограничных стычек на югославской границе и превратился в источник международной напряженности. Логика борьбы между СССР и Югославией привела к тому, что была разрушена стабильность в том поясе безопасности из просоветских стран, который сложился после мая 1945 года. Москва опасалась, что

пример Тито мог стать заразительным. Возможности использования Югославии и ее примера для размывания «пояса безопасности СССР» активно рассматривались и на Западе. Эти мысли были суммированы в директиве Совета национальной безопасности СНБ-58, утвержденной Трумэном 14 сентября 1949 года: «Задача состоит в том, чтобы облегчить рост еретического коммунизма, не нанеся в то же время серьезного ущерба нашим шансам заменить этот промежуточный тоталитаризм терпимыми режимами, входящими в западный мир». Авторы директивы исходили из того, что подобные тенденции «серьезно ослабят советский блок. Такую слабость Соединенные Штаты должны использовать... двинув как острие клина для подрыва авторитета СССР создание группы антимосковских коммунистических государств».

Зная об этих планах, советское руководство все в большей степени атаковало Тито, объявив его и других руководителей Югославии агентами иностранных разведок. Тем временем руководители компартий стран Центральной и Юго-Восточной Европы предпринимали усилия с целью «разоблачить» явных и тайных сторонников Тито в этих странах.

Эскалация конфликта с Югославией сопровождалась арестами Кочи Дзодзе и его сторонников в Албании. Были обвинены в сотрудничестве с Тито ряд руководителей Венгрии (во главе с министром иностранных дел Ласло Райком), Болгарии (во главе с заместителем премьер-министра Трайчо Костовым), Чехословакии (во главе с генеральным секретарем компартии Рудольфом Сланским). В Польше за «националистический уклон» был осужден, а затем приговорен к тюремному заключению В. Гомулка. В значительной степени эти и другие процессы были следствием обычной борьбы за власть, сведения личных счетов и повальной подозрительности в пособничестве международному империализму, разраставшейся по мере эскалации «холодной войны». Поэтому разумная забота о безопасности Советской страны перерождалась в необоснованные и жестокие репрессии против видных руководителей стран, ставших новыми союзниками СССР.

Глава 27

НА ИДЕОЛОГИЧЕСКОМ ФРОНТЕ

 

«Холодная война» оказала существенное влияние и на внутреннюю обстановку в СССР. Хотя советское правительство продолжало говорить о необходимости сохранения сотрудничества между великими державами, сложившегося в годы мировой войны, советская пропаганда постепенно переходила от критики отдельных «поджигателей войны» к осуждению политики США и других стран Запада, ко все более развернутой критике капиталистических порядков. Эта кампания усиливалась по мере того, как Запад развернул широкомасштабную психологическую войну против СССР, которая рассматривалась как важное условие победы над нашей страной. В директиве СНБ 20/4 говорилось: «Если Соединенные Штаты используют потенциальные возможности психологической войны и подрывной деятельности, СССР встанет перед лицом увеличения недовольства и подпольной оппозиции в зоне, находящейся под советским контролем».

С 1947 года начались постоянные пропагандистские радиопередачи «Голоса Америки» на территорию СССР на русском языке, а с 1948 года на русском языке для советских радиослушателей стала вещать радиостанция «Би-би-си». В политических радиопередачах доминировали следующие темы: 1) СССР представляет собой угрозу всеобщему миру; 2) Советский строй внутренне непрочен, его хозяйство находится на грани краха, в стране растет недовольство властью и формируется оппозиция;

В упомянутом выше докладе К. Клиффорда от 24 сентября 1946 года подчеркивалось: «В самых широких масштабах, какие потерпит Советское правительство, мы должны доставлять в страну книги, журналы, газеты и кинофильмы, вести радиопередачи на СССР». К этому времени советские люди уже привыкли к тому, что в СССР можно было купить в киоске и почитать журнал «Америка» и газету «Британский союзник», которые стали издаваться в США и Англии на русском языке после начала Великой Отечественной войны. В стране все больше появлялось американских и английских фильмов. Издательства выпускали немало книг англо-американских авторов, а на театральных сценах часто ставили их пьесы. Бойкие джазовые мелодии из Америки становились все более популярными, и по радио постоянно звучали американские песенки в переводах. Киносказки про

заграничных Золушек, добившихся без особого труда успеха, яркие фотоизображения безбедной жизни, веселые мелодии и песенки соединялись с впечатлениями о разнообразных потребительских товарах, которые доставлялись в нашу страну из СШA в качестве союзнической Помощи. У многих советских людей складывалось представление о сказочно богатой Америке и безоблачно счастливой жизни в этой стране.

Эти представления соединялись с непосредственными впечатлениями миллионов советских воинов, которые возвращались из своих заграничных походов с «трофейными» вещами и рассказами о процветавшей Европе, не знавшей ни сурового климата, ни суровой истории. Сопоставление бытовых условий в этих странах с условиями в советской стране было особенно невыгодным для нее после тяжелых разрушений войны.

Запад возлагал особые надежды на то, что в новых исторических условиях пребывание советских войск заграницей окажет такое же воздействие на умонастроения солдат и офицеров, какое оказало пребывание русских войск в Западной Европе в 1813—1815 годы и привело к возникновению движения декабристов. Правда, авторы подобных аналогий между войной 1812— 1815 годов и войной 1941—1945 годов не учитывали ряда существенных исторических различий между этими войнами. В 1813—1815 годы русские армии вошли в страны, освобожденные от крепостного права и имевшие многие политические свободы,а в 1944—1945 годы советские войска освобождали страны, находившиеся под властью либо собственных фашистских режимов, либо немецких оккупантов. Они видели людей, работавших на положении рабов в Германии, лагеря смерти и душегубки, они слышали рассказы о массовых расстрелах мирных жителей. Если верить авторам подобных аналогий получалось, что советские воины должны были вдохновиться порядками третьего рейха и взять их на вооружение в качестве альтернативы советской власти.

К тому же, как и после побед 1812—1815 годов, победа в Великой Отечественной войне вызвала подъем патриотических настроений в стране, охвативших людей самого разного социального положения и политических воззрений. Академик П.Л. Капица, которого никогда нельзя было считать выразителем официальной точки зрения, в январе 1946 года в письме Сталину обратил его внимание на книгу Л. Гумилевского «Русские инженеры», в которой были собраны примеры замечательных открытий русских ученых и техников, намного опередивших западных коллег. Капица подчеркивал: «Из книги ясно: 1) Большое число крупнейших инженерных начинаний зарождалось у нас. 2) Мы сами почти никогда не умели их развить (кроме как в области строительства). 3) Часто причина неиспользования новаторства в том, что обычно мы недооценивали свое и переоценивали иностранное». Как писал Судоплатов, Капица попросил его отпечатать эту книгу типографским способом специально для него и Ста

лина в двух экземплярах. Сталин ответил Капице: «Что касается книги Л. Гумилевского «Русские инженеры», то она очень интересна и будет издана в скором времени».

В. Кожинов предположил, что знакомство Сталина с этой книгой во многом повлияло на развернутую затем в стране кампанию по выявлению приоритета русской науки и техники в целом ряде направлений.

С начала «холодной войны» Сталин постоянно обращал особое внимание на воспитание советских людей в духе самоуважения и избавления их от чувства неполноценности перед иностранцами и заграницей. Это проявилось в ходе обсуждения работы журнала «Ленинград» на заседании оргбюро 9 августа 1946 года, когда Сталин заявил редактору этого журнала Б. Лихареву: «У вас перед заграничными писателями ходят на цыпочках. Достойно ли советскому человеку на цыпочках ходить перед заграницей? Вы поощряете этим низкопоклонные чувства, это большой грех». На замечание Лихарева о том, что в журнале «напечатано много переводных произведений», Сталин ответил: «Вы этим вкус чрезмерного уважения к • иностранцам прививаете. Прививаете такое чувство, что мы люди второго сорта, а там люди первого сорта, что неправильно. Вы ученики, они учителя. По сути дела неправильно это».

Высказывая резко свои взгляды, Сталин, как обычно, хотел, чтобы его собеседники также решительно отстаивали свое мнение, а потому, когда Лихарев робко пробормотал, что он «только хотел отметить...», Сталин прервал его замечанием: «Говорите позубастее. Вы что, смешались или вообще согласны с критикой?». По этой причине Сталин более активно поддерживал беседу с поэтом А. Прокофьевым, который возражал Сталину, защищая, в частности, от нападок творчество Анны Ахматовой.

Сталин не стал возражать Прокофьеву по существу его замечаний, но перевел разговор в другую плоскость, критикуя Ахматову за отрыв от современности. Вот фрагмент стенограммы встречи:

«Сталин: Анна Ахматова, кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?

Прокофьев: В сочинениях послевоенного периода можно найти ряд хороших стихов. Это стихотворение «Первая дальнобойная» о Ленинграде.

Сталин: 1—2—3 стихотворения и обчелся, больше нет.

Прокофьев: Стихов на актуальную тему мало, но она поэтесса со старыми устоями, уже утвердившимися мнениями и уже не сможет, Иосиф Виссарионович, дать что-то новое.

Сталин: Тогда пусть печатается в другом месте, почему в «Звезде»?

Прокофьев: Должен сказать, что-то, что мы отвергли в «Звезде», печаталось в «Знамени».

Сталин: Мы и до «Знамени» доберемся, доберемся до всех».

Оценки Сталина были рьяно подхвачены его коллегами по Политбюро и развиты в целом ряде постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам разви

тая культуры, принятых в 1946—1948 годы. В них подвергалась осуждению практика популяризации зарубежных «буржуазных» авторов, сурово клеймились отечественные произведения, в которых увидели очернение советской действительности, или проповедь идей, чуждых советской жизни, или использование художественных форм, малопонятных широким массам советского народа. Так, постановление об опере «Великая дружба» В. Мурадели от 10 февраля 1948 года осуждало композиторов Д. Шостаковича, С. Прокофьева, А. Хачатуряна, В. Шебалина, Г. Попова, Н. Мясковского за сочинения, в которых «особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам. Характерными признаками являются отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии... отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков. Эта музыка сильно отдает духом современной модернистской буржуазной музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание музыкального искусства, его тупик».

Постановления по вопросам культуры превратились в основополагающие политические документы, которые обсуждались всюду на партийных собраниях и постоянно комментировались в средствах массовой информации. При этом осудить творчество Ахматовой, Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна спешили люди, никогда в жизни не читавшие стихов упомянутой поэтессы и не слышавшие музыкальных произведений этих композиторов. Упрощенные оценки, резкие обвинения в идейно-политическом отступничестве, обидные ярлыки и оскорбительные выпады в адрес видных писателей, композиторов, кинематографистов, которые пестрели в докладе А.А.Жданова 1946 года, текстах постановлений ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», фильме «Большая жизнь», опере «Великая дружба», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», постоянно использовались в печати для атак на этих деятелей культуры.

Некоторые критики спешили атаковать и тех, кто не был упомянут в этих постановлениях, но в ком видели последователей аналогичных воззрений. Однако зачастую Сталин сдерживал таких ретивых исполнителей идеологической кампании. Так, критике с подобных позиций был подвергнут роман И. Г. Эренбурга«Буря». Однако критическая атака была прекращена, как только писатель огласил телеграмму, полученную им от Сталина: «Поздравляю хорошим романом точка Сталин». Позже по личному настоянию Сталину за этот роман Илья Эренбург был награжден Сталинской премией первой степени. Были прекращены нападки на «либеральную концовку» пьесы К. Симонова «Чужая тень», в которой «пресмыкав

шийся перед заграницей» ученый Трубников был оставлен на работе решением правительства, как только узнали, что эту концовку предложил Сталин вместо прежде написанного финала, в котором «низкопоклонствовавшего» перед иностранцами Трубникова снимали с работы.

Сталин осаживал и тех, кто атаковал писателей за их «беспартийность». К. Симонов вспоминал, как на заседании Комитета по Сталинским премиям Сталин, защитил от нападок Б. Лавренева, которого критиковали зато, что он — беспартийный. «Правильно ли его критикуют? Неправильно, — заявил Сталин. — Все время используют цитату: «Долой литераторов беспартийных». А смысла ее не понимают... Мы, когда были в оппозиции, выступали против беспартийности, объявляли войну беспартийности, создавая свой лагерь. А придя к власти, мы уже отвечаем за все общество, за блок коммунистов и беспартийных... Мы, когда были в оппозиции, были против преувеличения роли национальной культуры... А сейчас мы за национальную культуру».

Сдерживал Сталин и критиков, сурово осуждавших малейшие отступления от героизации и идеализации советского человека. К. Симонов вспоминал, как на заседании комитета по Сталинским премиям Сталин стал защищать популярный в ту пору роман А. Коптяевой, в котором жена уходит от «положительного» мужа: «Вот тут нам говорят, что в романе неверные отношения между Иваном Ивановичем и его женой. Но ведь что получается там у нее в романе? Получается так, как бывает в жизни. Он большой человек, у него своя большая работа. Он ей говорит: «Мне некогда». Он относится к ней не как к человеку и товарищу, а только как к украшению в жизни. А ей встречается другой человек, который задевает эту слабую струнку, это слабое место, и она идет туда, к нему, к этому человеку. Такое бывает в жизни, так и у нас, больших людей, бывает. И это верно изображено в романе. И быт Якутии хорошо, правдиво описан. Все говорят о треугольниках, что тут в романе много треугольников. Ну и что же? Такое бывает».

Позже выступления Сталина в послевоенные годы по вопросам культуры и последовавшие действия в отношении отдельных деятелей культуры постоянно приводили в качестве примеров жестокого и грубого подавления свободы творчества. Конечно, свои пожелания в адрес деятелей культуры можно было изложить, не прибегая к политическим ярлыкам и резким окрикам. В то же время ясно, что, критикуя ряд произведений культуры, Сталин вовсе не хотел политического, а тем более физического уничтожения их авторов. Цель его критики состояла в том, чтобы нацелить лучшие таланты страны на поддержание духа советского народа в условиях, когда страна только что пережила жесточайшую войну в своей истории, а над ней нависла угроза еще более разрушительной войны. Поэтому наряду с разносами он одновременно поощрял творчество деятелей культуры.