Плацдармом для готовившегося похода должна была стать Закарпатская Украина (тогда именовавшаяся Карпатской Русью), которая в конце
1938 года отделилась от Чехословакии. Зимой 1938—1939 годов активизировались украинские националистические организации, имевшие давние связи с германскими нацистами. Экспансия Германии на восток вполне устраивала правящие круги стран Запада. Несмотря на то, что Франция и СССР были связаны договором о взаимопомощи, министр иностранных дел Ж. Боннэ во время встречи с Риббентропом в декабре 1938 года дал последнему понять о «незаинтересованности Франции в судьбах Востока».
В этой обстановке Сталин уделял все больше внимания международным делам, вопросам внешней политики, теперь он нередко сам участвовал в дипломатических переговорах на высшем уровне, был вынужден вести дружеские беседы с представителями и руководителями ведущих капиталистических стран, являвшихся заклятыми врагами коммунизма, и договариваться об укреплении отношений с ними.
Его беспокоило намерение стран Запада спровоцировать военный конфликт между Германией и СССР. В своем докладе на XVIII съезде Сталин обратил внимание на то, что те же самые страны, которые «уступили» Германии «Австрию, несмотря на наличие обязательств защищать ее самостоятельность, уступили Судетскую область, бросили на произвол судьбы Чехословакию, нарушив все и всякие обязательства, а потом стали крикливо лгать в печати о «слабости русской армии», о «разложении русской авиации», о «беспорядках» в Советском Союзе, толкая немцев дальше на восток, обещая им легкую добычу и приговаривая: вы только начните войну с большевиками, а дальше все пойдет хорошо. Нужно признать, что это тоже очень похоже на подталкивание, на поощрение агрессора... Деятели этой прессы до хрипоты кричали, что немцы идут на Советскую Украину, что они имеют теперь в руках так называемую Карпатскую Украину, насчитывающую около 700 тысяч населения, что немцы не далее как весной этого года присоединят Советскую Украину, имеющую более 30 миллионов, к так называемой Карпатской Украине.
Похоже на то, что этот подозрительный шум имел целью поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований».
По поводу политики «нейтралитета», или «невмешательства» стран Запада Сталин в отчетном докладе ЦК XVIII съезду говорил: «В политике невмешательства сквозит стремление, желание не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским Союзом, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, выступить на сцену со свежими силами — выступить, конечно, «в интересах мира» и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево и мило!»
Поскольку Советскому Союзу угрожало германо-польское нападение с запада и японское — с востока и нельзя было рассчитывать на чью-либо помощь, кроме Монгольской Народной Республики, созданной в 1921 году при активной помощи Красной Армии, цель советской внешней политики состояла в том, чтобы предотвратить эти нападения. Поэтому, с одной стороны, Сталин заявлял о намерении развертывать «серьезнейшую работу по усилению боевой готовности нашей Красной Армии, нашего Красного Военно-Морского Флота». С другой стороны, подчеркивал, что СССР выступает «за мир и укрепление деловых связей со всеми странами». При этом Сталин давал понять, что СССР не будет поддаваться на провокации западных стран.
Тем временем попытки Германии и Польши договориться об условиях военно-политического союза зашли в тупик, а вопрос о так называемом «Данцигском коридоре», который немцы рассчитывали получить в счет будущего раздела Украины, привел к напряженности в отношениях между двумя странами. В конце марта 1939 года в европейских столицах уже заговорили о возможности германо-польской войны. В этих условиях Польша стала искать поддержки на Западе, а Запад, в свою очередь, обратился за поддержкой к СССР.
Конец весны и лето 1939 года прошли в обстановке растущего обострения международной напряженности. В это же время японские войска напали на Монгольскую. Народную Республику. Японцы давно разрабатывали планы создания «Великой Монголии» под своим контролем. Новое образование должно было включить земли Внутренней Монголии, МНР, а также советской Бурятии и все земли вокруг озера Байкал. Монголия была объявлена в Токио «главной дорогой продвижения по евро-азиатскому континенту».
Еще 1 марта 1936 года Сталин в беседе с газетным магнатом США Роем Говардом на его вопрос: «Какова будет позиция Советского Союза в случае, если Япония решится на серьезное нападение против Монгольской республики?» ответил: «В случае, если Япония решится напасть на Монгольскую Народную Республику, покушаясь на ее независимость, нам придется помочь Монгольской Народной Республике... Мы поможем МНР так же, как мы помогли ей в 1921 году.» В ответ на уточняющий вопрос Р. Говарда: «Приведет ли, таким образом, японская попытка захватить Улан-Батор к позитивной акции СССР?» Сталин недвусмысленно заявил: «Да, приведет». Такое решительное заявление было подкреплено подписанным в марте 1936 года советско-монгольским протоколом о взаимопомощи.
Хотя первые атаки японцев 11 мая 1939 года были отражены советскими и монгольскими войсками, противник продолжал наращивать силы. В ответ в МНР были переброшены новые советские части под командованием комкора Г. К. Жукова. Тяжелые бои в пустынной местности на бере
гах реки Халхин-Гол, не прекращавшиеся с конца июня до конца августа 1939 года, увенчались окружением и сокрушительным разгромом 18 тысяч солдат и офицеров так называемых «императорских частей японской армии».
Через несколько месяцев после боев на Халхин-Голе Сталин принял Жукова и в ходе продолжительной беседы проанализировал последствия поражения японцев. Это была первая встреча со Сталиным будущего маршала, и он, по его словам, «долго не мог заснуть» после этой беседы. В своих воспоминаниях он писал: «Внешность И. В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление». Отвечая на вопросы Сталина, Г.К. Жуков выразил уверенность в том, что «японская сторона сделает для себя теперь более правильные выводы о силе и способности Красной Армии». Эти суждения оказались верными. Поражение на реке Халхин-Гол во многом повлияло на отказ Японии от планов экспансии в Сибирь и Центральную Азию и заставило ее развернуть агрессию в страны Юго- Восточной Азии и бассейна Тихого океана. Судя по всему, Сталин высоко оценил полководческие качества Жукова и назначил его командующим Киевским военным округом, поскольку после начала Второй мировой войны наиболее опасной границей представлялась западная, откуда могла начаться агрессия Германии против СССР.
Однако по широко популяризируемой версии В. Резуна, не Германия собиралась напасть на СССР, а СССР готовился к вероломному нападению на Германию, а затем — к походу против остальных стран Западной Европы. С этой целью Сталин якобы хотел втянуть Германию и весь мир в войну. Резун утверждает: «Второй мировой войны могло и не быть. Выбор был за Сталиным. У Сталина было две возможности. Первая. Независимо от позиции Британии, Франции или Польши официально объявить, что Советский Союз будет защищать польскую территорию, как свою собственную». Вторая возможность, по словам Резуна, сводилась к тому, чтобы «затянуть переговоры с Британией и Францией, и это было бы Гитлеру предупреждением... Но Сталин выбрал третий путь: Гитлер, нападай на Польшу, я тебе помогу».
На самом деле «возможностей», о которых писал В. Резун, не было вовсе. Переговоры с Западом, которые велись с весны 1939 года посредством дипломатических нот, а затем за столом переговоров в Москве, затянулись не по вине СССР, не принеся никаких реальных результатов. Анализируя обмен нотами между Западом и СССР, английский историк А. Тейлор обратил внимание на то, что в ходе дипломатической переписки 1939 года советские ответы Лондону приходили через 1—2 дня, в то время как на подготовку ответов Москве Лондону требовалось от одной до трех недель. Историк пришел к выводу: «Если эти даты что-нибудь значили, то только то, что англичане тянули, а русские хотели добиться результатов».
Но нежелание стран Запада договориться о действенном отпоре Гитлеру проявлялось не только в задержке ответов Советскому правительству, но и в их неконструктивной позиции. 9 мая Великобритания отвергла предложение СССР от 17 апреля заключить Пакт о взаимопомощи между СССР, Великобританией и Францией, к которому могли бы присоединиться Польша и ряд других европейских государств. Вместо этого правительство Чемберлена объявило о своих гарантиях Польше и Румынии в случае германского нападения и предложило, чтобы Советский Союз обязался оказать немедленно помощь этим странам. Это предложение А. Тейлор назвал «концепцией крана»: «помощь СССР включалась по воле Англии, а не Советского Союза». В то же время Великобритания отказалась дать гарантии прибалтийским странам. Комментируя этот отказ, Тейлор писал: «Это оставляло лазейку для германского нападения на Советскую Россию, в то время как западные страны сохраняли нейтралитет».
Переговоры между военными делегациями СССР, Франции и Великобритании, которые все же начались в Москве 12 августа 1939 года, подтверждали нежелание Запада достичь действе иного соглашения. Сами делегации долго добирались до Москвы медленно передвигавшимися пароходами и прибыли в Москву лишь 21 августа. Инструкции же английской делегации гласили: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах». В Германии не было никаких иллюзий относительно позиции Запада. Характеризуя истинные цели Великобритании на московских переговорах, посол Германии в Лондоне Дирксен писал в Берлин, что задача английской делегации сводится к тому, чтобы «установить боевую ценность советских сил, а не подписывать соглашение об операциях... Все атташе вермахта согласны, что в военных кругах Великобритании проявляют скептицизм по поводу предстоящих переговоров с советскими вооруженными силами». Поэтому вопреки утверждению Резуна, затяжка в московских переговорах не могла напугать Гитлера.
Не мог Сталин объявить и о том, что Советский Союз готов защищать польскую территорию как свою собственную хотя бы потому, что правительство Польши отказалось от военной помощи СССР. 18 августа 1939 года послы Англии и Франции посетили министра иностранных дел Польши Юзефа Бека и стали убеждать его согласиться на пропуск советских войск через польскую территорию. На это Ю. Бек 20 августа надменно ответил: «Я не допускаю, что могут быть какие-либо использования нашей территории иностранными войсками. У нас нет военного соглашения с СССР. Мы не хотим его».
Поскольку в то время Германия и СССР не имели обшей границы, такое заявление исключало реальную помощь Советского Союза Польше в случае нападения на нее Германии, и третий рейх мог беспрепятственно готовиться к вторжению в эту страну. Такая подготовка шла в Германии пол
ным ходом с 3 апреля 1939 года, и никто там не ждал разрешения Сталина, как уверяет Резун. 7 августа советская разведка сообщала, что «развертывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будет закончена между 15 и 20 августа. Начиная с 25 августа следует считаться с началом военной акции против Польши».
В то же время германская дипломатия стремилась избежать возможного вовлечения других стран в этот конфликт. Поэтому летом Германия провела целую серию тайных переговоров с представителями Запада с целью добиться «нового Мюнхена». В них участвовал и советник Германа Геринга, второго человека в рейхе, Герман Вольтат. С 7 августа 1939 года в переговорах принял участие сам Геринг. Составлялись планы прибытия в конце августа Геринга в Лондон и подписания там соглашения между Германией и Великобританией. Было очевидно, что Запад стремился «выйти из игры», направив германскую агрессию против СССР. Эти переговоры убедили Берлин в том, что Запад не готов к войне против Германии. В то же время сведения об этих переговорах поступали и советскому руководству, лишь усиливая его недоверие к своим партнерам по московским переговорам. 7 августа советская военная разведка доносила: «после визита Вольтата в Лондон Гитлер убежден в том, что в случае конфликта Англия останется нейтральной». В этой связи переговоры, которые Запад вел с СССР, представлялись советскому руководству ловушкой: связанная обязательствами о вооруженном отпоре германской армии, наша страна, в случае вторжения немцев в Польшу, осталась бы один на один с сильным агрессором.
С другой стороны, Германия старалась получить гарантии того, что СССР не выступит против ее вооруженных сил после того, как немцы захватят основную часть Польши и вторгнутся на Западную Украину и в Западную Белоруссию. Поэтому германская дипломатия стремилась добиться нормализации отношений с СССР. 17 апреля 1939 года статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Вайцзекер в беседе с советским послом А. Мерекаловым заявил, что Германия всегда хотела иметь с Россией торговые отношения, удовлетворяющие взаимные интересы. На следующий же день А. Мерекалов был вызван телеграммой Сталина в Москву и 21 апреля прибыл в Кремль.
В своей книге «Гитлер и Сталин перед схваткой» Лев Безыменский привел запись Мерекалова: «Цель визита в Кремль была неведома до момента прибытия на уже начавшееся заседание Политбюро... После обоюдных приветствий Сталин первым делом неожиданно спросил: «Пойдут на нас немцы или не пойдут?». Мерекалов высказал предположение о том, что «курс, выбранный Гитлером, неизбежно влечет за собой в ближайшие два-три года военный конфликт». Мерекалов считал, что после решения задач на Западе и в Польше «неизбежен поход на СССР» с «использованием экономического потенциала этих стран». По мнению Льва Безыменского,
«Мерекалов ждал войны в 1942—1943 годах, что совпадало с мнением Сталина... С апреля 1939 года... сталинская внешняя политика должна подчиниться новому императиву: императиву выигрыша времени».
С целью предотвратить советско-германский конфликт, летом 1939 года активизировались переговоры по развитию экономических отношений между СССР и Германией. С конца июля эти переговоры переросли в обмен мнениями об улучшении внешнеполитических отношений. В начале августа уровень этих переговоров повысился, темп контактов ускорился, а германская сторона предложила подписать договор о ненападении. 20 августа Адольф Гитлер лично обратился к Сталину с просьбой принять министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа для подписания договора о ненападении.
Многие авторы обвиняют Сталина в том, что он заключил «аморальный» договор с гитлеровской Германией. Однако эти обвинения игнорируют реалии того времени. После получения послания Гитлера у Сталина было три варианта, напоминавшие те, что были у правительства Ленина в 1917—1918 годы в период переговоров в Бресте: 1) заявить о своем решительном неприятии любых сделок с Германией и тем самым взять курс на войну с этой страной; 2) заявить о своем отвращении к любым соглашениям с империалистическими державами, но в военные действия не вступать; 3) подписать договор о мирных отношениях с Германией. Учитывая существенные различия, произошедшие за 20 лет в мире и в положении Советской страны, рассмотрим, как выглядели эти три варианта в 1939 году.
1. Отказ от договора о ненападении с Германией и продолжение попыток достичь соглашения с западными странами о совместных действиях против Германии.
Сталин имел достоверные сведения о том, что военный конфликт может начаться со дня на день. Неоднократно выраженное стремление германских руководителей подписать договор с СССР как можно быстрее и не позднее 23 августа свидетельствовало об одном: до начала войны оставались считанные часы. (На военном совещании у Гитлера был назначен день начала войны — 26 августа. Лишь затем дата была перенесена на 1 сентября.) В этом случае германская армия могла в считанные недели оказаться на западной границе СССР и возникала реальная угроза войны с Германией. Как и платформа «революционной войны», выдвинутая «левыми коммунистами» в 1918 году, этот вариант действий ставил судьбу СССР в зависимость от внешних факторов.
Несмотря на впечатляющие достижения оборонной промышленности в создании отдельных видов военной техники. Красная Армия все еще отставала от армий ряда передовых стран мира по качеству многих видов вооружений. Эффектные достижения советской авиации не позволили вовремя заметить ее слабостей, проявившихся во время боевых операций наших самолетов входе гражданской войны в Испании (1936—1939). Как при
знавал авиаконструктор А.С. Яковлев, «в воздушных боях наши истребители, несмотря на хорошую маневренность, оказались хуже немецких, уступая им в скорости и особенно в калибре оружия и дальности стрельбы. Бомбардировщики «СБ» не могли летать без прикрытия истребителей, а последние уступали немецким и не могли обеспечить эффективной защиты. После фейерверка рекордов это было неприятной, даже необъяснимой неожиданностью. Но это был реальный факт: мы явно отставали в области авиации от нашего потенциального противника — гитлеровского фашизма. Нашумевшие рекорды и самолеты-гиганты никак не могли заменить того, что требовалось в условиях надвигавшейся войны... Сталин очень болезненно относился к нашим неудачам в Испании».
Аналогичная картина наблюдалась и в других видах вооружений. Хотя по сравнению с 1932—1934 годами в 1935— 1937-х производство самолетов, артиллерийских орудий, винтовок увеличилось в 1,5 раза, в области вооружений имелись серьезные недостатки. Образованная по решению Политбюро специальная комиссия во главе с А. А. Ждановым и новым председателем Госплана Н.А. Вознесенским, проверявшая состояние вооруженных сил, отметила, что материальная часть советской авиации «в своем развитии отстает по скоростям, мощностям моторов, вооружению и прочности самолетов от авиации передовых армий других стран». В таком состоянии находилась и бронетанковая техника. Значительная ее часть устарела. Было указано и на несоответствие требованиям современной войны и в других видах боевой техники и вооружений. Эти и многие другие факты свидетельствовали о том, что страна не была еще готова к полномасштабной войне. В этих условиях начало войны с Германией почти фатально обрекало СССР на военное поражение.
2. Отказ от любых соглашений с империалистическими державами и объявление о нежелании вести войну с ними.
Этот вариант подобен тому решению, которое принял Троцкий в Бресте: никаких соглашений ни с Германией, ни с западными державами не подписывать, но в военных действиях против Германии участия не принимать. Вероятно, подобные действия позволили бы отсрочить вступление СССР в войну, но практически неизбежная агрессия Германии началась бы с рубежей, расположенных в основном по польско-советской границе, установленной Рижским договором 1921 года. Стратегическое преимущество Германии в этом случае было бы неоспоримым.
3. Согласие на подписание договора о ненападении.
В своей речи 3 июля 1941 года Сталин пытался убедить советских людей в том, что СССР, заключив с Германией пакт о ненападении, вовсе не попал в расставленную ему ловушку, а получил определенные выгоды: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы на
пасть на нашу страну, вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».
Очевидно, что в 1939 году советское руководство избрало вариант действий, подобный тому, на котором настаивал В.И.Ленин в 1918 году (а И.В. Сталин его активно в этом поддерживал). Как и тогда, было решено расширять «щель во времени» и оттягивать начало войны, стремясь добиться военного превосходства над Германией. При этом, видимо, Сталин и другие руководители страны не всегда учитывали то обстоятельство, что Германия не считалась с их расчетами и собиралась начать войну раньше, чем СССР к ней сможет подготовиться.
Ответ Сталина Гитлеру был готов через два часа после того, как посол Германии Шуленбург зачитал послание германского фюрера. В своем послании от 21 августа Сталин писал: «Канцлеру Германского государства господину А. Гитлеру. Я благодарю Вас за письмо. Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами. Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом». Сталин соглашался «на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа». При этом Сталин выдвинул условие подписания договора — активизировать германо-советские экономические связи. Заключению договора о ненападении предшествовало советско-германское торгово-кредитное соглашение (19 августа).
23 августа 1939 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп прибыл в Москву и после краткого визита в германское посольство направился в Кремль. В переговорах участвовали Риббентроп, посол Шуленбург, И. В. Сталин, В.М. Молотов, а также два переводчика от каждой стороны. Первым высказался Риббентроп. «Затем, — вспоминал он, — заговорил Сталин. Кратко, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно и показывало, как мне казалось, желание компромисса и взаимопонимания с Германией... Сталине первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба. Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом и великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву. Ход моих переговоров и бесед со Сталиным дал мне ясное представление о силе и власти этого человека, одно мановение руки которого становилось приказом для самой отдаленной деревни, затерянной где-нибудь в необъятных просторах России, — человека, который сумел сплотить двухсотмиллионное население своей империи сильнее, чем какой-либо царь прежде».
Сталин напомнил германскому министру о своем заявлении в отчет-Ном докладе съезду партии и объяснил, что он сделал его «сознательно, чтобы намекнуть о своем желании взаимопонимания с Германией». Риб
бентроп позже вспоминал: «Ответ Сталина был столь позитивен, что после первой принципиальной беседы, в ходе которой мы конкретизировали взаимную готовность к заключению пакта о ненападении, мы сразу же смогли договориться о материальной стороне разграничения наших обоюдных интересов и особенно по вопросу о германо-польском кризисе. На переговорах царила благоприятная атмосфера, хотя русские известны как дипломаты упорные». (Упорство советской стороны потребовало от Риббентропа связаться лично с Гитлером, чтобы уточнить отдельные пункты договора и секретные приложения к нему.)
Анализируя рабочие варианты текста договора, находящиеся в архиве, Лев Безыменский пришел к выводу о том, что Сталин долго и много работал над этим документом. Л. Безыменский пишет: «Характер сталинской правки позволяет предположить, что она вносилась в текст в ночь с 23 на 24 августа, когда Риббентроп находился в Москве».
В ночь с 23 на 24 августа 1939 года после переговоров, длившихся без перерыва несколько часов, советско-германский договор был подписан. По словам Риббентропа, «в том же самом служебном помещении (это был служебный кабинет Молотова) был сервирован небольшой ужин на четыре персоны. В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере». Этот тост был так запечатлен в официальной записи беседы немецкой стороной: «Я знаю, как сильно германская нация любит своего Вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье». На прощание Сталин заявил Риббентропу, что Советское правительство относится к новому пакту очень серьезно, что Сталин может дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера».
Сталин всячески демонстрировал германскому партнеру по переговорам готовность СССР выполнять свои обязательства. Провозгласив тост в честь Гитлера, Сталин объявлял о фактическом признании его не только «канцлером Германии» (как было сказано в послании Сталина от 20 августа), а в качестве «Фюрера германской нации», т.е. в соответствии с его официальным титулом. (В последующем Сталин обращался к нему в посланиях как к «главе Германского государства».) Этим тостом Сталин показывал, что СССР, который задолго до прихода нацистов к власти вел активную антигитлеровскую кампанию, был теперь готов отказаться от вмешательства во внутренние дела Германии, признав выбор народом Германии Гитлера в качестве своего фюрера. Очевидно, что таким образом Сталин требовал от германской стороны такой же взаимности. Кроме того, было очевидно, что таким жестом Сталин показывал уважение к своему сильному противнику. Характеризуя отношение Сталина к Гитлеру, Молотов вспоминал: «Он видел, что все-таки Гитлер организовал немецкий народ за короткое время. Была большая коммунистическая партия, и ее не стало — смылись! А Гитлер вел за собой народ... Сталин
как человек хладнокровный при обсуждении большой стратегии, он очень серьезно относился к этому делу».
В то же время Сталин не был уверен в том, что Германия будет долго соблюдать свои обязательства по договору. Об этом свидетельствовали его замечания, которые произвели огромное впечатление на Риббентропа во время его второго визита в Москву в конце сентября 1939 года, когда был подписан германо-советский договор о дружбе и границе. Когда германский министр сказал, что отныне «немцы и русские больше никогда не должны скрестить оружие», «Сталин с минуту подумал, а потом ответил буквально следующее: «Пожалуй, это все-таки должно было быть так!» Слова Сталина показались столь необычными Риббентропу, который ожидал от него лишь «обычной дипломатической фразы», что он заставил переводчика «еще раз перевести эти слова». Впоследствии Гитлер, которому Риббентроп передал эти слова, пришел к выводу, что, хотя Сталин желал сохранения мира между СССР и Германией, он не верил в его прочность и считал, что «столкновение раньше или позже будет неизбежным».
Поразило Риббентропа и другое высказывание Сталина. Когда Риббентроп расценил договор как шаг к боевому союзу двух стран против западных держав, Сталин ответил: «Я никогда не допущу ослабления Германии!» Риббентроп писал: «Меня особенно поразила прозвучавшая в словах Сталина огромная уверенность насчет боеспособности Красной Армии». Хотя Риббентроп не смогло конца разгадать смысл сталинской фразы, он верно понял: Сталин считал, что судьбу Германии будет решать Красная Армия.
Глава 12
ВЫИГРЫШ В ПРОСТРАНСТВЕ
Исходя из неизбежности германо-советского конфликта, Сталин пытался не только выиграть время, но и отодвинуть границу «сфер влияния» Германии от жизненно важных центров СССР. Как и в период брестских переговоров, существенное значение имел и выигрыш в пространстве. Как вспоминал Риббентроп, «уже в ходе первой части переговоров Сталин заявил, что желает установления определенных сфер интересов».
Согласно секретному дополнительному протоколу к советско-германскому договору о ненападении, Литва входила в «сферу влияния» Германии, а Финляндия, Эстония и Латвия — в «сферу влияния» СССР. (А по секретному протоколу к договору о дружбе и границе между Германией и СССР от 28 сентября 1939 года все эти государства вошли в «сферу советского влияния».) Вторая статья протокола разделяла Польшу на две «сферы влияния» «приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан». Одновременно СССР заявлял о своей заинтересованности в Бессарабии, а Германия — о «полной политической незаинтересованности в этих территориях». Как пояснял Риббентроп, «под «сферой интересов» (или «сферой влияния») понималось, что заинтересованное государство ведет с правительствами принадлежащих к этой сфере стран касающиеся только его самого переговоры, а другое государство заявляет о своей категорической незаинтересованности». Последующие события показали, что в толковании понятия «сферы интересов» осталось много неясного. Так, Германия выразила беспокойство, когда СССР объявил о своей готовности ввести свои войска в Бессарабию, хотя согласно протоколу она не была заинтересована в этой стране. Накануне войны в 1941 году Германия ввела свои войска в Финляндию, которая была отнесена к советской «сфере влияния».
Многие авторы называют преступным договор Молотова—Риббентропа, в соответствии с которым якобы был совершен раздел независимых стран между СССР и Германией. Однако сам по себе секретный протокол к договору о ненападении не предусматривал присоединение Западной Украины, Западной Белоруссии, трех прибалтийских республик и Бессарабии к СССР. Хотя протокол к договору обеспечил невмешательство Германии в соответствующие действия СССР, увеличение советской территории стало следствием целого ряда событий с сентября 1939 года по август 1940 года, а не вытекало непосредственно из секретных протоколов. В то же время очевидно, что, заключая договор с Германией, Сталин и Молотов заботились об интересах страны, а они необязательно совпадали с интересами стран, входивших в сферы влияния СССР и Германии.
Следует учесть, что, хотя международное законодательство охраняло права всех стран без исключения, на практике в условиях непрекращавшихся локальных конфликтов и мировых войн, суверенитет многих государств систематически нарушался (и продолжает нарушаться). Так, Англия, энергично защищавшая суверенные права Польши в 1939 году, забыла о своих принципах, когда в ходе войны возникла опасность Суэцкому каналу, и оккупировала Египет вопреки протестам египетского правительства. Аналогичным образом в 1941 году Советский Союз и Англия приняли решение ввести свои войска в Иран, когда возникла угроза установления там прогерманского режима. В 1942 году США высадились в Марокко, не испросив на то разрешение у марокканского султана и правительства Виши (в ту пору Марокко было французским протекторатом), с ко
