Короткая ночь долгой войны 4 страница

- Ну, - говорю, - тили-бом-бом? - и выпиваю залпом. Ни зеленый лук, ни яйца, ни колбаса не спасают, я падаю на бок, кашляю до слез, задыхаюсь, а Корж смотрит на мои дерганья, смотрит и тоже начинает дергаться. Конопатое лицо его и шея в грязных потеках бледнеют, пальцы, сжимающие стакан с зельем, мелко дрожат. Он жует губами, мотает головой.

- Что с тобой, Гурич? Пей, не тяни!

Он болезненно кривится, по всему телу его проходит вроде судорога, он выплескивает пойло через плечо и трет руки, словно обжегся.

- Извини, старшой... Не могу, хоть убей! Хочешь верь, хочешь нет: взгляну на стакан и вижу фашистскую морду. И знаешь, у меня опять тут, в верху живота, чтото происходит, клянусь честью! Не буду пить, пропади она пропадом!

- А я наоборот: может, утешимся, Гурич?

- Бутылка - плохой утешитель, - указует Корж поучительно.

Я смеюсь, подзадориваю:

- А я все же выпью для дела. Какого? Решил использовать твой опыт: задать храпака и сочинить во сне гениальные «стихири»...

Корж морщится в натянутой усмешке и смотрит в небо.

- Нешто опять «месса» узрел, Хрисогон Гурич? - продолжаю посмеиваться я, но ему явно не до смеха.

...В сумерках он отлучается к дальнему грейдеру, что курился днем пылью и дымом, приводит с собой солдата артиллериста и пару лошадей. Вытаскиваем самолет на ровное место. Солдат уезжает к себе в батарею, и Корж принимается заклеивать перкалем дыры в плоскостях. Я сажусь на бугорке подальше от едкой вони эмалита, рисую при лунном свете в блокноте карту района полетов. Рисую по памяти. Но и хорошо, и едва знакомые места настойчиво возвращают меня к себе кадрами минувшего. Пусть они омрачены печальными событиями и переживаниями, все равно я испытываю нечто вроде ностальгии.

Покойная бабка Настя говаривала: «Чарка счастья горька, если пьешь ее в одиночестве». Война ежечасно сиротит тысячи людей, а случай лишь одному из тысячи приносит щедрый дар, просветляющий мрачные будни.

Из вчерашнего дня я унес с собой прозрачную и грустную, как осенняя вода, память о Тоне. А может, неспроста она явилась мне? Кто знает...

...На рассвете взлетаем и часа через два приземляемся в Большой Мартыновке. Да, особая группа здесь. Иду докладывать Майданову, Корж со мной.

- А-а! Явились не запылились... Где вас черти носили?

- Всякое было... По переправам мотались, то-се, искали, а вы аж вот куда!..

- «Месс» прихватил нас вчера, - пояснил Корж.

- Ты, конечно, дыхнул на него - и он отвязался,- заметил Майданов убежден­но.

Корж больше не рисковал открывать рта, обиженно выслушал распоряжение заправиться и лететь в Сальск.

- Как наша пострадавшая? - спросил я, стараясь не выказывать острого беспокойства.

- Колокольцева? Хе! Ушла с последней группой на задание как ни в чем не бывало. Она местная, ей и карты все в руки...

- Вот видите, товарищ командир, а вы даже попрощаться нам не разрешили, мол, не навек расстаемся... - сказал я с укором и досадой,

- Правильно. Не навек.

- А я что? Пристегнут к вам навеки? Парашютистов больше нет, зачем я вам нужен? Направьте меня в отдел кадров армии, мне давно пора стрелять!

- Ладно, пока лети, куда приказано, а там посмотрим...

...За восемь дней я переучился на новую матчасть, летаю на штурмовике Ил-2. Наступила победная зима 1943 года, мы в непрерывном движении на Запад, и я не знаю, где особая группа Майданова, не знаю, вернулась ли Тоня из вражеского тыла, не знаю... Я многого не знаю, кроме того, что она жива. Это не самообман, нет - это уверенность: жива Тоня!

Когда человек умирает, близкое ему сердце обязательно уронит невидимые капли крови. И ни черному буйству войны, ни отупляющим страданиям не заглушить их жертвенный звон.

Этот скорбный сигнал в моем сердце не прозвучал.

 

ВЕЧНАЯ ВСПЫШКА

 

Странно... А может быть, и не странно, что случайные события, внезапные стечения обстоятельств, встречи ни путях-перепутьях войны столь глубоко и круто переиначивали мою жизнь: порой корежили так, что кости трещали, но бывало, и одухотворяли. Причем вовсе не обязательно, чтоб события были масштабными, а встречные люди - знаменитыми. В судьбе моей, в моем становлении как человека и солдата существенную роль сыграл Кирилл Иванчин: не выдающийся полководец, не звезда науки, не популярный общественный деятель, да и по чину невелика шишка - всего-навсего сержант. Но именно он, его жизненный путь, стремительный, как вспышка зарницы, обдавшая неожиданным светом черные тучи лихолетья, сняли слепоту с моих глаз, и я, терзаемый раскаянием, понял, что даже искренние заблуждения бывают больнее тяжелых ран.

...В октябре 1942 года фашистские бомберы совершили "звездный" налет на Старые промыслы возле Грозного. Стойкий ветер с Каспия погнал густой едкий дым в долину, где базировалась авиация. Черная копоть жирными хлопьями осела на самолеты, строения, деревья. Мы ходили ощупью по смрадной гари аэродрома, но больше лежали в землянках ночами и днями и при каганце и мучились головной болью. Окажись среди нас, чумазых, самый черный негр, его бы сочли альбиносом. Какие уж полеты на задания, ежели ни зги не видать!

А в это время мой комэска Максим Щиробать пригнал из тыла отремонтированный самолет. Летного опыта ему не занимать, точку базирования как-то нашел, но попробуй уловить землю во тьме-тьмущей! Остается одно: посадить на запасной аэродром, а где его взять? Запасные тоже закрыты, возвращаться же - топлива в баке на донышке.

Щиробать - парубок хоть куда, бедовый, из казаков кубанских. Завзятый был вояка, в бою врагам зад не показывал и за словом в карман не лез: успевал меж атаками отмачивать такое, что радисты, бывало, на переднем крае гоготали до рези в животе. Но здесь, на собственном аэродроме... "Пришлось, как татю, в теми кромешной пробираться". В результате умопомрачительной посадки повреждено шасси, расквашен нос и выбит зуб. Спустился Максим с самолета, отер подшлемником кровь на подбородке, мрачно прошепелявил: "Выплюнув с зубами воск, Икар сказал смежая веки: "Я вижу, в этом роде войск порядку не бывать вовеки..."

"Порядок" наступил, когда ветер подул с Кубани и немцы поперли на Орджони­кидзе. Орджоникидзе - ключ к местности, далее на юг - Терское ущелье, а там, за Крестовым перевалом, Грузия, оперативный простор, нефть Баку, Иран, Индия и прочая и прочая... Щиробать, правда, утверждал, что Индия ни при чем, дескать, старый хрыч генерал Клейст сунул в Эльхотовские ворота 24-ю танковую, 2-ю горнострелковую румынскую дивизию, да еще четыре отдельных батальона, да плюс знаменитый полк "Бранденбург" потому лишь, что пронюхал о прославленных алагирских грушах, вкуснее которых в мире нет... Ужасно захотелось отведать их. Не только груши, прекрасна - глаз не оторвешь - земля вдоль Терека и Сунжи. Прекрасна для туристов, разумеется. А когда склоны гор усеяны частоколом зенитных стволов, когда узкие ущелья, где не то что самолету-воробью развернуться трудно, кишат вражескими ватагами, а сверху тебя давят громады облаков и подкарауливают асы "Мельдерса", тут не до любования красотами природы. Над этими "Эльхотовскими воротами" самый раз приколотить вывеску с Дантова ада: "Оставь надежду всяк сюда входящий".

Над целью поистине кромешный ад, немцы прикрывают свои "панцерны" так, что мрачные тучи над головой, кажется, пятнаются брызгами крови...

Сегодня с утра мы поливаем танки из ВАПов. Что такое ВАП, спрашиваете? Выливной авиационный прибор, как мрачно шутят летчики, "Верный аминь пилотам", то бишь нам. Судите сами. Под крыльями на замках подвешивают нечто громоздкое, похожее на трехметровые отрезки толстых канализационных труб. Спереди- заглушка, сзади- открываемая нажатием кнопки крышка, ни дна бы ей, ни покрышки вместе с тем, кто выдумал такое чудовище. Ежели бы, скажем, подвязали под крыльями по взрослому слону, думаю, аэродинамические качества самолета были бы гораздо выше...

Сии трубы заполняются белым фосфором с водой, после чего системы поднимаются в воздух и берут курс на вражеские танки. О противозенитном маневре забудь, воздушный бой и в мыслях не держи. Кумулятивные противотанковые бомбы появились у нас примерно полгода спустя, как и зажигательные ампулы КС, потому и летали с этими колодами, этими чурбанами, моля бога, чтобы помог как-нибудь удержать самолет в горизонтальном положении. А куда денешься?

Двигатель - на максимале, высота на глазок эдак метров пятнадцать, больше - ни ни! Строжайше запрещено. Превысишь - фосфор не долетит до земли, сгорит в воздухе, "панцернам" не придется даже отряхиваться. Итог-само собой разумеющийся: с тебя - стружку, тебе - выговор и повторный вылет на ту же цель в наказание за неэффективный удар.

Зато по нас ударят весьма эффективно, при том отнюдь не алагирскими прославленными грушами... И то сказать, лишь отпетый лентяй не бабахнет по цели, которая цепляет его за голову.

Сегодня не повезло первому Косте Агурееву, снаряд попал в правый ВАП. Вода моментально вытекла, повалил густой белый дым - фосфор стал гореть в приборе. Тут уж раздумывать не приходится, избавляйся от ВАПов. Костя сделал все, как нужно для аварийного сброса, но система не сработала, одна труба зависла торчмя, как телеграфный столб, задела за землю и... нет Кости.

В следующем вылете, когда мы опять шастали у самой земли, шальным снарядом, а их бесновалось в воздухе тьма-темь, срезало лопасть винта у Николая Спорина. Лопасть молнией фыркнула над моей головой и угодила в кабину летевшего позади Степана Гаркуши. И Николай и Степан на базу не вернулись.

К концу месяца мы потеряли треть состава части, а незадолго до Октябрьских праздников, словно по каким-то дьявольским проискам то ли злобному колдовству в угоду немцам, взрываются в воздухе, сгорают, врезаются в землю еще пять человек. Неделя - и половины полка как не бывало.

Приковыляли мы вечером в столовку смурые, сели ужинать, а в горло ничего не лезет. Все-то грамотные, быстренько прикинули каждый про себя: еще неделя такой войны - и от нас нуль останется, уйдем вслед за нашими друзьями боевыми. А ведь еще вчера мы спали рядом, вместе обедали. Сегодня столы без людей и на­ры пустые, лишь кое-где чернеют обрубками свернутые тощие матрацы...

Ковыряемся нехотя в тарелках, молчим. В это время появляется командир полка.

- Вот что, Максим, - говорит комэска Щиробатю,- сейчас звонили из дивизии, завтра перегонщики доставят нам шесть самолетов. Естественно, от нас потребуют интенсивной боевой работы, а летать некому. Надо вводить в строй молодое по­полнение.

- Есть. Своих проверю в течение завтрашнего дня, - заверил Максим, вставая и застегивая ворот гимнастерки.

Пополнение, о котором заговорил комполка, прибыло недели три тому назад из Актюбинского авиаучилища - несколько сержантов, которых на фронте прозвали насмешливо "скороспелками". Их распределили по эскадрильям и на том закончили. Не до возни с ними, когда война с рассвета дотемна. Уничтожение танков Клейста не терпело отлагательств, а сержанты подождут.

Когда их распределяли по эскадрильям, в мое звено попал тот самый Кирилл Иванчин, о котором я упоминал выше. К этому времени мне довелось уже навоеваться по горло, почувствовать разные тонкости, так сказать, "змеиной мудрости войны". И сам убивал врагов, и меня сбивали - в общем, имел смелость относить себя ничтоже сумнящеся к тем образцам летчиков, которых создал в собственном воображении. Для копирования живых примеров хватало: кому не хотелось быть та­ким, как Чкалов, Громов, Серов или Грицевец? Кроме блестящих летных мастеров, они были и настоящими мужчинами, есть на кого посмотреть - богатыри! А увидали бы вы этого Кирилла из пополнения, которого подсунули мне! Боже ж ты мой, и где такого выкопали! Рост - два вершка от горшка, плечи скошенные, как у некоторых девиц, и вообще, как ни крути его - заморыш, глядеть тошно. Может ли в таком теле быть здоровый дух? Идет - едва ногами переступает, вид - точно выдержал сейчас бой с эскадрильей "мессершмиттов", и почему-то все время озирается через плечо то вправо, то влево, Я подумал было - тренируется, отрабатывает осмотрительность: не зря же им вдалбливали инструкторы, что голова летчика должна вращаться на триста шестьдесят. градусов! Но все равно мало радости иметь такого подчиненного, это лишь воришки оглядываются ежесекундно, опасаясь, что их схватят и крепко накостыляют по шее.

Выходим как-то из столовки, Кирилл вдруг - бряк! - растянулся на ровном месте во весь свой ничтожный рост, запахал носом, и лежит, не вскакивает, не отряхивается, только повернул голову и смотрит на меня снизу виновато и растерянно.

-Тьфу, размазня! - шумнул я на него. - Ты что, спишь на ходу? Разлегся, как кот на печи... - Кирилл встает, счищает пыль с локтей, колен, поеживается.

- Разве таким должен быть настоящий воздушный боец? - продолжаю воспитывать его. Летчик обязан вертеться юлой, мгновенно схватывать все, слышать, видеть, думать и действовать одновременно, а ты? Вялый верблюд - вот ты кто, тебя на первом же вылете срежут, разиню! Как вообще пропустили тебя в авиацию? Небось учился на колы, а таких в вузы не берут, известное дело... Вот и лезут туда, где мундиры с золотыми пуговицами, хе-хе! Да только ошибочка, видишь ли, мундиры у нас - во! - показываю на свои, замызганные шаровары, заправленные в кирзачи с голенищами на ногу гиппопотама...

- Не-е-е... - робко, с запинкой протянул Кирилл. - Я ничего учился, у меня золотая каемка...

- Чего-чего? - щурюсь я недоверчиво, подозревая, что этот чудик разыгрывает меня. Но нет, раскрывает планшет, достает что-то завернутое в измятую газету, разворачивает, протягивает мне. - Гм... Чудеса в решете... Аттестат круглого отличника, окантованный золотой полоской. Ну и ну!

Казалось бы, радуйся: толковый парень попался, а мне не по себе, меня что-то неприятно задевает. Спускаемся под землю на КП, в двери останавливаюсь, хмыкаю про себя в предвкушении задуманного развлечения.

- Эх вы, живете здесь, в подполье, "как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют...".

- Заткнись, эстет, со своими стишками!

- Да это вовсе не его...

- Духовно пассивные субъекты, - продолжаю я. - Вас совершенно не интересует, кто находится среди нас.

- Если ты о себе, то мы предпочитаем оставаться духовно пассивными...

- Невежды! Речь идет о выдающемся явлении. Каком? Вот, познакомьтесь. - протягиваю аттестат.

Вначале рассматривают внимательно, серьезно, затем Максим, сам не промах насчет розыгрышей, принимается за Кирилла по-своему. С величайшим изумлением на лице восклицает;

- Впервые, станишники, вижу такое! Я ведь тоже некогда ходил в школу, и мы очень даже лихо учились, а вот таких каемок никогда и в глаза не видел...

- Уму непостижимо! - подхватывают другие.

- Как ты умудрился целую десятилетку закончить?

- Слышь, признайся по совести, кто тебе сварганил эту бумагу?

- Я получил ее в Ильинском возле Кущевки, честное слово, - залопотал Ки­рилл.

- А-а-а, знаменитое место. Это у вас там речка Буза имеется, которая ниоткуда не вытекает и никуда не впадает, - качает головой Максим, знаток тех мест.

-Речка не Буза называется, а Эльбуза, - поправляет Кирилл, вытирая рукавом взмокший лоб. - Эльбуза действительно загадка - сколько ни старались, никто так и не нашел, откуда она берется и куда девается.

- Видать, твой папаша хуторская шишка, а? Признайся, как он выцарапал тебе золотую каемку?

- Не-е-е... Мой папаша давно умер. Вот мама - работает в колхозе. А еще у меня есть брат Коля, меньшой. И сестра Аня, сестра Вера, сестра Дуня, сестра...

- Ух ты!

-...сестра Галя и сестра Маня.

- Вот это выводок! - смеются кругом, хлопают Кирилла по спине. - Ну и как они, твои Ани-Мани, на тебя похожи?

- Не-е-е... Я один такой, потому что в бесхлебный год родился, все с голоду в кулак трубили, откуда ж мне на рост сил было брать?

- Зачем же ты, такой дюже образованный, полез туда, где убивают? Подался бы в академию, там поспокойней, - продолжал подтрунивать я.

А Кирилл - простодушно:

- Я мог бы, да только не хотел. Помню, еще пацаном как увижу самолет, так меня к нему. и тянет, и тянет...

- Угу, - говорю, - тянет...

- Не верите? Однажды осенью были маневры возле нашей деревни и за огородами приземлился связной У-2. Я впервые увидел самолет так близко, целый день ходил возле него, хоть бы потрогать рукой, а не насмелился. Только под вечер дошло, что надо сделать: сунул в мешок пять кроликов - больше у меня ничего не было, и поднес к самолету. Говорю: "Дяденька летчик, прокатите меня чуток, а я вам за это - вот кроликов, они породистые, шиншилла!" А он как крикнет: "Брысь, чертова пацанва! Покоя от вас нет, шастаете под ногами. Уши надеру!" "Понятно, - подумал я. - Пять шиншилл, конечно, маловато". Побежал, призанял еще столько ангорской породы у дружка Паши. "Вот вам, - говорю, - дяденька, десять... Вы только поднимете меня в воздух, туда... А назад я как нибудь сам..." Тут он меня как треснет по затылку - сразу на земле оказался я... Года на три отбил охоту в небо соваться. А потом опять на меня нашло.

Максим усмехнулся, как, впрочем, и остальные, по-доброму. Было в бесхит­ростном рассказе Кирилла близкое всем нам и всеми пережитое. Кого с детства не тянуло в небо? Доброжелательный интерес придал Кириллу смелости, и он продолжал погудку:

- После десятилетки мои одноклассники договорились всем скопом податься в аэроклуб, и я с ними увязался. Смеялись они надо мной, а оказалось? Никто по здоровью не прошел, а я - здесь, я - вот он, по всем статьям! - выпятил Кирилл свою воробьиную грудь. Зрелище настолько нелепое, что даже "козлятники" прекратили грохать костями, уставились на него вопросительно. Меня задело не так его бахвальство, как сочувствие присутствующих.

- Еще бы! - сказал я насмешливо, подливая масла в огонь. - Медкомиссию не проведешь, сразу дотумкала, с кем имеет дело: на кубанских галушках-пампушках вырос лыцарь...

- Ну, это не обязательно... - подал реплику кто-то.- Богатыри не от харчей добротных появляются; бывает, и тюря вскармливает настоящего витязя.

С этого случая и началась повседневная потеха. Полк, а вернее, то, что осталось от гвардейского полка, разделилось на два лагеря: один якобы выступал за Кирилла, другой якобы - против, а в итоге влетало самому Кириллу, как всякому козлу отпущения. Ведь еще покойный Дон Жуан сказал: "Не страшен открытый удар врага, страшна коварная защита друга". На КП не скучали, ходячий анекдот всегда был под рукой. Все, кому хотелось, потешались над ним, разыгрывали. Но ведь и летчиков можно понять: скребет когтями у всех на душе, гибнут товарищи, как мухи, а тут отвлечься можно на минуту, пары спустить, как говорится... К тому же объект безгласный: буркнет что-то в ответ нечленораздельное и помалкивает.

Эта его безответность и претила мне, и возмущала больше всего, "Да будь же ты мужиком! - хотелось крикнуть ому. - Отбрей хоть одного, чтоб другие рты не размыкали! Эх, пентюх, курица мокрая!.."

...Приказав вводить в строй молодое пополнение, командир полка ушел. Через минуту заходит комиссар. Посмотрел на наши постные физиономии, подумал чуть и говорит:

- Все летчики марш на танцы!

- 0-ох, только танцев нам и не хватает... Веселье под аккомпанемент мясорубки... Но армия есть армия, а тем более - фронт. Приказы но обсуждаются.

Встаем, отправляемся на танцы.

Неподалеку вместительный склад авиабомб. Часть из них мы высыпали на "панцерны" Клейста, и в сарае появилось свободное место. Зажгли коптилку из снаряднойгильзыи в приятном соседстве с разнокалиберными бомбами приступили к исполнению танцевальной программы. Один из технарей - способный малый- так шибко наяривал на баяне фокстроты и разные румбы, что звон стоял в ушах. Самое время для нашего брата удрать под шумок в общежитие, но комиссар тут как тут. Явились мы в чем летали: меховые штаны, куртки, стоим шуруем по земле подошвами озорства ради. Пыль столбом, свет коптилки померк, и дышать стало нечем. Разумеется, под рукой были и дамы - иначе, что за бал? Несколько полковых оружейниц, что чистили и заряжали пушки-пулеметы, подвешивали бомбы, две-три официантки БАО, симпатичная медсестра Дуся. Ничего девушки, но куда им до чернобровой Клавочки- синоптички. Всем взяла чертовка: и лицом, и статью, и ножками точеными, и всем прикладом... По утрам на КП читала нам метеокарты, прогноз погоды на день. Врала, как водится, но какая красотка не врет? А мы считали ее - первой в гарнизоне. Любой готов был приударить за ней, но она держалась ужасно гордо и признавала, как ходили слухи, исключительно чистую любовь и гармонию каких-то духовных голосов. Кто рискнет пригласить такую на танец, не оказавшись в дураках? Один лишь Максим, конечно, первый парень в полку. Он не только воевать был сердит, но и отплясывать мастак. Я сам не раз удивлялся выкрутасам, которые выделывали его жилистые ноги.

Сделал он с Клавочкой круг, другой, но тут она раскашлялась, зачихала, наглотавшись пыли вдосталь, что-то сказала Максиму и стала в сторонке отдышаться.Там, подстенкой, лежала бомба, немала и невелика, так с полтонны.

Клавочка присела на нее, вынула платочек и взялась наводить марафет, вытирать пыль с лица. На стабилизаторе этой бомбы оказался Кирилл, пришел, конечно, по приказу комиссара, иначе чего ему здесь сидеть? Сказать, что он танцевал, как корова на льду, значит нанести оскорбление корове. Чего уж говорить о затейливых антраша или мудреных пируэтах - этот телепень вообще не умел шевельнуть рукой-ногой. И это называется летчик, у кого координация движений, как правило, доведена до совершенства, который владеет своим телом не хуже балерины.

Клавочка подвинулась к нему и что-то сказала, должно быть пожаловалась на ужасную пыль. Невиннолицый Кирилл ответил несмело и отвернулся. Известно -овечий характер. Клавочка опять обратилась к нему, заговорила. Мы стояли у выхода, Максим скрутил "козью ногу" длиной с локоть, дымил махрой. Я возьми и брякни:

- Вы только поглядите, как наш Кирилл женихается, охмуривает плутовку Клавочку? А она-то, а? Кокетничает с ним напропалую.

Максим шутя насупился, погрозил им пальцем. Батюшки, что тут поднялось! По бомбе словно электроток пустили, Кирилла подбросило, на Клавочку глазами хлоп, на Максима хлоп, два пальца за ремень по-солдатски, расправил складки на куцей шинельке и "строевым" - на выход!

"Тьфу! Ну что за ничтожный человечишка! Чего вытягивается перед начальством, чего лязгает зубами? Мы же отдыхаем, веселимся по приказу, на кой черт нужно кому твое козыряние? Нет, что-то здесь не так - видать, неспроста выделывает он разные фигли-мигли, простачком, скромником прикидывается, однако себе на уме. Шалишь, меня на мякине не проведешь..."

Не успевает он протиснуться сквозь кучу танцующих, как вдруг вдогон бросается Клавочка, хватает за руку, говорит ему в лицо что-то резкое, злое и, как бы припечатывая сказанное, топает требовательно ногой. В глазах ее черный огонь, полные губы плотно сжаты. Кирилл смотрит на нее растерянно, топчется на месте. Вдруг она опускает расслабленно плечи, приклоняется к нему и, слегка подталкивая, заставляет шагать под музыку. И Кирилл шагает! Ноги его, точно тряпичные, заплетаются, цепляются бестолково одна за другую, со стороны кажется - он умышленно топчет сапожки партнерши, а она, непонятно почему, терпит. В глазах у него отчаянье, лицо пунцовое, он похож на бычка, которого гонят на бойню. Умора, и только! Мы с интересом наблюдаем за происходящим. Парочка, гусь и гагарочка, добирается кое-как до выхода. Тут Клавочка отстраняется от Кирилла, щелкает вызывающе каблучками. В зрачках ее мстительные искорки. Вытягивается так, что грудь взлетает до подбородка, и с откровенной издевкой козыряет:

- Товарищ командир эскадрильи, разрешите вашему подчиненному отлучиться со мной по естественным надобностям!

У Максима "козья нога" выпаливается изо рта, а Клавочка под руку с обалдевшим Кириллом гордо шествует к двери. На пороге останавливается, кривит пренебрежительно губы и тоже грозит Максиму пальцем, как он ей минуту назад, только, как мне кажется, не шутя...

Мы смотрим вслед паре, какая муха укусила Клавочку? Не иначе - красотка свихнулась.

Наш первый утренний вылет оказался удачным: никого не убили, не ранили, только самолеты пощелкивали осколками, а "ил" Максима подсекли основательно.

Пока латают пробоины, комэска использует свободное время, берет двухместный "уил" и зовет Кирилла на проверку в воздухе - приказ комполка надо выполнять.

После двух полетов по кругу Максим вылезает из кабины, машет рукой: "Давай сам!" Кирилл выруливает на взлетную. Я выхожу из КП, стою, сунув важно руки в карманы, наблюдаю, как будет летать мой новый пилот. Он тем временем закончил "коробочку", но на посадку заходить не торопится. Прохлопал, конечно, рохля, придется идти на второй круг. Однако почему-то газ не дает, продолжает планировать.Ухты! Чокнулся он, что ли? Угол заложил, как на крутом пикировании. А-а... Вот в чем дело! Это деятель решил удивить нас, стариков, "вороньей посадкой". Ну-ну! Такое умеют лишь опытнейшие летчики и то делают, когда заставляет нужда. А здесь какая нужда? Посадочная площадка не ограничена, приземляйся нормально,не мудри. Кирилл несется уже над полем, вдруг вместо "вороньей посадки" ка-ак долбанет колесами в землю! Мать моя мамочка! Не просто "козла", а козлища двухметроворостого отколол негодник, а за козлищем еще, еще и еще... Штук шесть, отодрал! Я за голову схватился; "козел" -простейшая ошибка, ее любой курсант авиаучилища умеет исправлять, иначе его не пустят в воздух. А этот что? Вот когда мне стало все ясно: этот жучок умышленно прикидывается никудышным летчиком, показывает, что у него слабая техника пилотирования, знает: такого беспомощного в бой но пошлют, будут тренировать до упаду. Хитро-о-о... Значит, нас будут ежедневно убивать по нескольку человек: а этот околачиваться на аэродроме в ожидании более спокойных времен? Ну, черта с два! Я тебе покажу как колбасить, пройда, ты у меня не сажать, ты притирать будешь машину в сантиметре от посадочною знака! А попробуешь, я сам тебя к земле притру!.." Разозлился донельзя. Кричу Максиму:

- Товарищ комэска, дайте лично мне этого грамотея, я с ним слетаю!

Максим кивает согласно, но тут взвивается ракета; срочный вылет по готовности. Мой самолет готов, "инспекторские" проверки побоку, лети!

Возвращаюсь, спрашиваю Максима, что будем делать с "козлодером". Максим пожимает плечом.

- Знаешь, я слетал с ним еще раз и скажу тебе - претензий к нему у меня нет. Видать, просто переволновался, бывает. Сам знаешь, когда долго ждешь чего-то, ум за разум заходит, теряешь моментами над собой контроль.

- Как бы не так! Я раскусил его, тот еще типчик!

- Не говори, бывает, и дикое яблоко может прославиться, ежели попадет в руки Адама или Ньютона... А Иванчин у нас на глазах, чуть что - за ушко да на солнышко. В общем, я включил его в боевой расчет. Летим восьмеркой, ты - "нянькой".

Что ж, быть "нянькой" - моя, командира звена, обязанность. В свое время и меня опекали на первых порах - обычное дело. Новому человеку трудно с ходу ориентироваться в сложной обстановке на земле и в небе в районе боевых действий, знакомом лишь теоретически. Что бывалый вояка уловит с полуслова, этому нужно втолковывать и зорко следить, чтоб не оторвался от строя, разумно маневрировал в зоне зенитного огня, а в случае атаки вражеских истребителей прикрыть его, отсечь противника. В кутерьме воздушного боя, когда не различаешь, где небо, где земля, немудрено отстать от группы, а тем паче - заблудиться в горах. Не доведешь домой - пропадет. Все летчики проходят через это, один быстрее осваивается, схватывает суть дела, другой прокорпит не один месяц, ежели, конечно, чудом уцелеет...

Объясняя подробно Кириллу, что и как делать на боевом рубеже, умышленно нагромождаю всяческих страстей-мордастей, хочу допечь его, хочу увидеть, как он замандражит. Если он такой, каким я его считаю, шакальи повадки проявятся обязательно. Однако ничего похожего не замечаю. Подопечный в меру напряжен, сосредоточен, смотрит мне в глаза с доверием и надеждой. Как и должно. В заключение изрекаю, как заклинание:

- На подходе к цели увидишь рыжие клубы дыма - это так встречают крупные зенитные калибры. Старайся нырнуть в рыжий шар, другой снаряд в том месте не разорвется. Как человеку ученому, тебе известно это по теории вероятности... И еще запомни: если тебя подсекут "мессы", беда на моей совести, но я ее не допущу. А ежели окажешься поживой зениток, я, извини, ни при чем.

В семнадцать часов взлетаем восьмеркой, я - замыкающий, слева от меня - Кирилл. У нас по шесть стокилограммовых бомб, по восемь реактивных снарядов и полный запас для двух пушек и стольких же пулеметов.

День тусклый, серый, землю покрывает дымка, видимость неважнецкая. На высоте полутора километров сплошные облака, естественно, пристреляны немецкими зенитчиками с точностью до сантиметра. К ним не липни! Летим ниже, я сегодня - третий раз, Кирилл - впервые. С востока нас догоняют вечерние сумерки, навстречу нам выдвигается... Нет, лучше не думать, что несет в себе бледный свет, мерцающий на западе. Зашевелилось клейстовское сборище, как заметило восьмерку "горбатых", не нравится наша утюжка...