Старик из Тушина. Документальная повесть 2 страница

Но майор Тэйф, опознав связной самолет дивизии, семенил к нему сам. Уяснив, в чем дело, задумался. Еще бы! Гнать бензоцистерны в Мечетинскую... Расстояние-то...

- Покажи, где немцы? - потянулся комбат к планшету Михаила.

Михаил пожал плечами. Тэйф топтался в пыли шикарными хромачами с утиными носками, думал. Затем положил руку на плечо Михаила, попросил:

- Послушай, сделай доброе дело, а? Пошарь в округе, понимаешь? На всякий случай.

- Поблизости немцев нет, иначе меня бы здесь не было. А осуществлять почетный воздушный эскорт я не намерен. Уж не принимаете ли вы меня за истребитель прикрытия? В таком случае, извините, товарищ майор, я "кукурузник". Короче, гоните в полки бензин, и вся недолга.

- Товарищ Ворожбиев! Михаил, ну будь человеком, войди в мое положение! Я в дьявольском треугольнике: вот здесь - мои люди, вот здесь - немцы, а вот здесь - трибунал. В долгу не останусь, в любое время до конца войны будешь иметь флакончик...

- Впервые слышу, чтоб на фронте предлагали взятки.

- Да ты что, Михаил! Какая взятка? Перекрестись!

- Ладно, заправьте мою фанеру.

- Это мы сей минут!

С полным баком Михаил взлетел и взял нужное направление - теперь он знал, куда лететь. В ту же сторону потянулись бензоцистерны. Приходилось бесконечно петлять, восьмерить, виражить и черт знает что еще вытворять у самой земли, только бы не терять из виду медлительные машины с топливом. Выносливого Михаила даже мутить начало от бесконечного верчения: такие выкрутасы изматывают гораздо сильнее обычных полетов на сотни километров. Чтоб не жечь понапрасну бензин, он временами приземлялся на ровных местах, выключал мотор и отдыхал, ожидая, пока подтянутся цистерны. Вот где пригодилась инструкторская трениров-ка: взлет - посадка, взлет - посадка...

После одного из приземлений к нему подкатила полуторка с солдатами, за ней- "виллис". Выскочили два капитана.

- Что случилось? Требуется помощь?

- Нет.

- Так в чем дело? Почему вы здесь расселись?

- Отдыхаю.

- Предъявите документы.

Михаил передвинул кобуру с пистолетом на живот.

- Прежде свои предъявите.

- Мы заградотряд. С приказом 227 знакомы?

- Знаком, Но знаю и то, что в нашей форме со шпалами и кубарями появляются здесь спецы из дивизии "Бранденбург". По-русски, между прочим, лопочут свободно.

Капитаны усмехнулись, показали свои документы, Михаил - свои, пояснил, чем занимается. Капитаны переглянулись, покрутили головой, как показалось Михаилу, недоверчиво и вместе с тем уважительно.

- Неужто так и скачете?

- Надо же поить самолеты! Кстати, у вас воды не найдется, попить?

- Пожалуйста. Тепловатая, правда...

Солнце, размытое донским маревом, скрылось за холмами, когда бензовозы въ-езжали на аэродром в Мечетинской. А там шурум-бурум: поступил новый приказ - срочно перебазироваться. Германская бронетанковая часть прорвалась к Батайску.

Сколь стремительно темнеет в степях задонских летом, известно. Глядишь, закат вполнеба пылает, а обернешься вокруг - лишь тоненькая полоска теплится над горизонтом.

Михаила время суток не смущало: пусть ночью будет темней, чем в чулане, на У-2 он все равно полетит. А на "илах" как? Попробуй лететь, когда в глаза бьют пронзительно-яркие выхлопы из патрубков мотора. Потерять пространственную ориентацию - раз плюнуть. Пилоты слепнут и сами себя гробят.

Бензовозы, выкачав содержимое цистерн, ретировались, а летчикам осталось коротать ночь в неизвестности. Неплохо, конечно, в степи на свободе, - завернись в моторный чехол и дыши настоем чебреца да полыни! Но есть сомнение: пока будешь блаженствовать под чехлом... Михаил доложил и. о. командира, что видел немцев в степи в полусотне километров от аэродрома, но сказать во всеуслышание язык не повернулся. Зачем нервировать летчиков: им с рассвета каторжная работа.

Германские танки прут напрямую, могут появиться здесь скоро, а могут и не скоро. Или вовсе не дойти: танк ночью - крот слепой. Правда, если уж враг проведает о полевом аэродроме, забитом самолетами, столь жирный кус он не упустит.

Барабоев приказал летному составу неотлучно сидеть в кабинах самолетов и в случае крайней необходимости, то есть нападения на аэродром, взлететь по его сигналу.

- Очередность следующая: я первый, за мной...

Вначале называл летчиков посильнее, поопытнее, самых слабых напоследок. Логика простая: кто сумеет взлететь в потемках, тому на роду написано выжить. Но каково было слабачкам пилотам слушать командирский инструктаж! "Ведь поразбиваются, бедняги, на взлете", - подумал с сочувствием Михаил, а тут и до него очередь дошла.

- Товарищ Ворожбиев, поскольку вы имеете опыт ночных полетов, пойдете лидером полка до Сальска.

- Как лидером? На У-2?

- К чертовой матери У-2! Берите... берите двадцать девятый "ил" и прокладывайте маршрут.

- А как же я? - пролепетал, едва не плача, Ваня Жуков, хозяин двадцать девятого.

Майор смерил его прищуренным взглядом, фыркнул:

- Соображать надо... Не понимаешь? Отверни смотровой лючок и залезай в фюзеляж. Не Илья Муромец, втиснешься как-нибудь...

КП опустел. Михаил приготовился лететь, куда велено. Не исключено, что и на тот свет. Ибо, как уже сказано, "ил" для ночной работы не приспособлен. Ворожбиев, конечно, убеждал себя, что взлетит нормально, успокаивался, забывался на несколько минут. Однако ожидание, неопределенность, усталость - целый день носился на малых высотах - возвращали его к скверной действительности. Гоня черные мысли, Михаил перебирал в памяти эпизоды мирного времени, но и это не помогало - мало-помалу его сердцем стала овладевать другая, тягучая тоска - по жене, детям, по родному дому. С горечью невозвратимости вспоминал квартиру в Николаеве, реку Буг, Варваровский мост, возле которого учил плавать Эдика и Валерию, сам город в дыму заводов и в зелени прибрежных парков. Понимал: не надо бередить душу перед трудными испытаниями. Заставлял себя думать о хорошем, о письмах Настасьи, обстоятельных и сердечных. Они были, как луч света из иного, спокойного мира, того, далекого тылового городка, куда эвакуировали семью. Были, как праздник, как символ другой жизни - без ежеминутных смертей и разрушений, просто жизни, которая теперь казалась недосягаемой мечтой.

Время шло. Степь затаенно безмолвствовала, лишь стрекотали цикады да на севере вдали что-то полыхало, подсвечивая небосклон. Затем зарево подвинулось вправо, и Михаил понял, что начало светать. Он отстегнул парашют, вылез из ка-бины на крыло. В еще темной лесопосадке отливали смутной белизной стволы бере-зок, фыркая, шевелил сухую траву еж. В Мечетке кукарекнул петух, и тут же в ответ ему заорали другие. На востоке небосклона быстро прочертилась бледная полоска. Рассветало все заметней, но аэродром по-прежнему таился в безмолвии.

Михаил постучал легонько по обшивке фюзеляжа, негромко спросил:

- Как ты там, выдрыхся, добрый молодец? Вылезай!

Из смотрового лючка показалась лохматая голова, затем вывинтилось щуплое тело. Потирая бока, Жуков кисло пожаловался:

- Там, дядя Миша, железяк всяких - страх! Думал, насквозь проткнут.

- Сделай зарядку, и все пройдет. А лучше мотай к командиру, скажи, мол, Ворожбиев спрашивает, какие будут дальнейшие указания.

Сержант убежал, гоцая сапожищами, и тут же вернулся. С веселым лицом отра-портовал:

- Майор велел вам явиться и нему.

Барабоев сидел в кабине, фонарь открыт.

- Товарищ Ворожбиев, обстановка изменилась к лучшему. Если мы бросим здесь У-2, нам не поздоровится. Так что запускайте мотор и держите курс в штаб дивизии. Дальнейшие указания получите там.

Михаил еще топал к грязному, запыленному "кукурузнику", а "илы" уже исчез-ли за горизонтом. Все, кроме одного. Двадцать девятого заколодило - ни тпру, ни ну! Будто злой рок вцепился в бедолагу Ваньку Жукова: перегревается двигатель. И тут на дальний край аэродрома выползло что-то странное - приземистое и серое. "Танк! Немцы!" - закричал кто-то. Возле машин с полковым имуществом переполох. А Ванька Жуков все возится со своим "илом".

Но это был не танк. Поперек поля на голых дисках катилась полуторка. Из кузова, набитого солдатами, заорали:

- Какого... вы тут маринуетесь! Тикайте! В станице немцы!

Ворожбиев подбежал к самолету Жукова. Водяной радиатор исходил паром.

- Что у тебя?

- Я только начинаю свечи прожигать, а он уже кипит.

- Пусть кипит, взлетай!

- Он не хочет... Мощности мало.

- Мозгов у тебя мало! - ругнулся Ворожбиев. - А ну, бегом на У-2 и в воздух. А я на "иле".

- А если не поднимете?

- Не твое дело!

Жуков прытко полез в "кукурузник".

Автомашину без скатов поглотила пыль. Жуков потарахтел на У-2. Михаил остался один на один с неподдающимся "горбатым". Стрельба слышалась все явственнее, бой шел где-то совсем недалеко. Михаил поднялся на крыло, присел на борт кабины, взглянул на приборы. Откуда взяться мощности, ежели температура воды и масла за красной чертой! Остужать надо! Остужать... Вон с утра какая жара...

Спрыгнул на землю, заглянул в брошенную на стоянке пожарную бочку. Вода вонючая, с окурками. Поднял банку из-под тавота, принялся окатывать раскален-ный двигатель, как лошадь; Упарился, снял гимнастерку, выплеснул ведро себе на голову. Ф-фуф!.. Вот бы поглядел кто, какую я "горбатому" баню устроил! С язычка не слезал бы... А уж в "боевом листке" изобразили бы непременно. "С кавалерийской скребницей!.." Присел в тени под крылом. Что же делать? А если поднять самолет сразу после запуска, не прожигая свечи? Мотор может потянуть, а может и не потянуть. Если потянет - хорошо. А если нет, если обрежет на взлете? Тогда плохо, амба! Тьфу! А ежели не взлетать вообще? Сжечь самолет к чертям и... привет, Маруся! Кто и что тебе скажет? Ты сам себе здесь и царь, в бог, и воинский начальник. Неисправный самолет врагу не оставил? Нет. Значит, и спроса с тебя нет... Так-то оно так, да только себя-то не обманешь. Встретишься потом с подлецом каким-нибудь, с трусом - и помалкивай в тряпоч-ку: "Сам такой!" Нет, не хочу! Выбор един. Как говорится, разумный риск. Ежели такой существует... Эх, фортуна, фортуна! Красивая, говорят, ты бабенка, да больно капризная. Но чем черт не шутит...

На другой стороне аэродрома разорвалось несколько снарядов, раздалась пулеметная стрекотня. Михаил поежился, подумал мимолетно: "Интересно, какой у них калибр?" - и, обжигая ладони о раскаленную обшивку самолета, взобрался па крыло. Окинул взглядом окрестности, затем кабину. "А температура спадает. Но запускать, пожалуй, рановато". Опять серия взрывов прошлась по дальнему краю летного поля. "Вот проклятье! Этак в "вилке" окажешься. Дольше сидеть - это риск уже неразумный". Запустил двигатель, зажал тормоза, дал полный газ. Все жилки напряглись; обрежет или нет? Но мотор перебоев не дает. Самолет уже в разбеге, взлетает. Михаил сбрасывает обороты и ложится на курс.

Подобных ситуаций на войне хватало. И автору этих строк примерно в те же дни пришлось угонять самолет из-под самого, можно сказать, носа немцев.

Помню поселок Подгородний возле Днепропетровска. Земля ходуном, небо дрожит от гуда - бомбят мост через Днепр. А по мосту - поток: телеги, машины, детские коляски. Ревут надсадно моторы, воют клаксоны, воют люди... Немногим суждено выбраться на левый берег: бомбежки чудовищны.

На площадке Подгородного (аэродромом ее не назовешь) ремонтируют самолет, который мне приказано перегнать. Фанерный У-2. Отбомбившиеся Ю-87, "штукасы", выходя из пикирования, шныряют над нашими головами. Ремонтники нервничают, боятся. Мне, военному летчику, жестокими законами войны предопределено: то ля я убью врага, то ли враг убьет меня. Но им-то, рабочим, каково в неутихающем грохоте? К тому же мы в неодинаковом положении: я улечу на отремонтированном ими самолете, они останутся. Поэтому я чувствую себя перед ними виноватым. Как бы лично виноватым.

Гляжу, перестали стучать инструментом. Собрались в кучку, пошептались, и вдруг; "Привет! Мы пошли".

- Да вы что, товарищи? Дел-то осталось всего ничего! Я помогу, если на-до...

- Видали мы помощничков... Ты тем помогай! - И на мост показывают, забитый людьми.

Как кнугом стеганули меня. Обида их справедлива. Hо ведь и я не по своей воле торчу здесь.

- Товарищи, это машина фронтовой связи. Она нужна позарез.

- По домам, мужики, пока целы!

Вижу, дело плохо. Переложил предусмотрительно пистолет из кобуры в карман куртки, сказал сдержанно:

- Очевидно, вы забыли, что мобилизованы по законам военного времени. В атаку вас, между прочим, не посылают. Hо за дезертирство - расстрел на месте. Так что не вынуждайте к крайним мерам...

Ремонтники переглянулись, перемолвились, пошли к самолету. Дальше подго-нять их нужды не было. Вертелись, как наперченные. И все же закончили только в сумерках...

Прежде чем пускаться по маршруту, следовало бы опробовать машину в возду-хе. Да куда уж, не до взлетов-посадок - быстрей убираться надо. Hо на носу ночь, а я такой лихой пилот, что ночью - ни-ни! Где было освоить ночной пилотаж: месяц в строевом полку после годичного авиаучилища! А лететь надо на полевой аэродромчик, который и днем с фонарем не сыщешь. Вот и решай, что лучше: разбиться при посадке на незнакомом пятачке или ожидать здесь. Погибнуть никогда не поздно, утверждают знающие люди. Продержаться бы до рассвета. А если немцы свалятся на голову?.. И все же решаюсь дождаться петухов. Hа всякий случай буду держать мотор прогретым...

Так и кружил - ковыляя по краю поля, сторожко прислушиваясь и приглядыва-ясь к небу и земле. "Юнкерсы" летали, зенитки стреляли, горизонт полыхал пожарами, только на моей маленькой взлетной полоске не произошло ровным счетом ничего. А ранним утром я приземлился на новой базе.

Hо чем закончились приключения Михаила Ворожбиева?

Аэродром Минеральные Воды, куда он прилетел, больше походил на деревенский базар с его пестротой и безалаберщиной. Ворожбиев сел для того только, чтоб заправиться, а там... куда ни обернись - самолеты без горючего. Ответственные топливники даже не разговаривали с Михаилом. Лишь один снизошел, сказал со вздохом мученика:

- Ты видишь перед собой истребительный полк? Он на приколе, причина - отсутствие горючки. Hа другой стороне гвардейский. Причина та же. А дальше полк "горбатых". А за ним истребители... Изыди, парень, не топчись понапрасну! Дуй лучше на шоссе, за пачку махры попутка дотащит куда надо...

У Михаила руки опустились. Побрел неприкаянный, шаркая сапогами по траве, понурив голову. Вдруг голос:

- Миша, ты ли это?

Михаил встрепенулся.

- Костя!

Перед Михаилом - аэроклубовский механик из Симферополя. Обнялись, разговорились. Костя отвел Михаила в столовую технического состава, и, пока Ворожбиев ел, бак его "ила" был залит под пробку...

Часть удалось найти лишь спустя три дня аж в Дербенте. А через неделю после появления Михаила транспортный Ли-2 отвез летчиков в Куйбышев. Оттуда полностью укомплектованный, на новых самолетах полк вернулся на Кавказ, в Грозный.

Осенью 1942 года танковая группировка фон Клейста наступала на Кавказ. Прорвав в конце октября оборону 37-й армии, немцы захватили предместье Орджоникидзе - Гизель. Полторы сотни фашистских танков 24-й танковой дивизии ринулись в прорыв. Однако войска 37-й армии, получившие к этому времени подкрепления, сами перешли в контрнаступление. Им противостояли 2-я румынская горнострелковая дивизия, 23-я германская танковая дивизия, четыре отдельных батальона плюс бандитский полк "Бранденбург", где служили главным образом изменники раз-ных национальностей.

Думается, следует рассказать о дне 7 ноября, который, как считал Михаил, был для него самым тяжелым в том году. Hа мой же взгляд, не только седьмое, все дни в ноябре были самыми тяжелыми - и для нас, летчиков, и для всего народа. Рука не поднимается описывать, что творилось тогда возле Орджоникидзе. Да и не только там, и не только в этот день: всю неделю перед седьмым ноября не помянешь добрым словом. Hаш штурмовой полк нес небывалые потери.

Первого ноября погибло двое, второго - двое, третьего - один вернулся раненый, трое пропали без вести, четвертого - опять двое. Пятое везучим днем оказалось: возвратились все. Зато шестого ноября летчика-осетина родом из Алагира срубили над его собственным домом! Hу, а седьмого... Тут, пожалуй, надо сделать небольшое отступление.

Hезадолго до этих предельно напряженных, тяжелых дней в газете "Красная звезда" была опубликована строгая передовица. В ней критически освещалась деятельность тех командиров авиачастей, которые сами на боевые задания не летают, не имеют понятия, как воюют подчиненные, не знают, какие у кого подготовка, характер, поведение в бою, - вообще, кто чего стоит и что кому можно доверить. Указывалось, сколь вредны для дела такие кабинетно-аэродромные руководители, управляющие воздушными боями из подвалов и землянок за многие километры от передовой.

И. о. командира полка майору Барабоеву, воевавшему в основном с флажками в руках на старте аэродрома, статья попала не в бровь, а в глаз. Подумать только! Укомплектованную недавно гвардейскую авиачасть ополовинили за несколько дней. Виноват в том командир полка, не виноват ли, а отвечать ему. Пришлось комдиву снимать и. о. с должности.

Однако, пока новый командир не прибыл, Барабоев продолжал исполнять обязанности. Hо странная метаморфоза произошла с человеком: его словно подменили! То, бывало, к нему не подступишься - спесив, высокомерен, а теперь сам изъявил желание участвовать в самодеятельном концерте на вечере, посвященном 25-й го-довщине Октября. Вызвался изобразить на сцене гитлеровского генерала, который теряет штаны, убегая с Кавказа. Самолично сочинил куплеты:

После страшны мясорупка

Полк эс-эс как не биваль.

Я с испука бапий юпка

Hа поштаник отеваль...

Hо и это не все. Барабоев вдруг загорелся такой любовью к подчиненным, что пожертвовал сотнягу и, вручив деньги писарю, послал его в Грозный купить для женщин полка - оружейниц, прибористок - духов, пудры, губной помады.

Много воды утекло с тех пор, и давно уж все пришли к выводу, что нет нужды отступать от правдивого показа жизни и смерти на войне, нет необходимости приукрашивать начальников, врать, будто они, все подряд, были безгрешнейшими из безгрешных, мудрейшими из мудрых и отважнейшими из отважных. Всякие были. Война есть война, люди есть люди. Жизнь на фронте горестна и весела, славна и позорна, красива и омерзительна.

Hамотавшись за день шестого ноября в треклятых предгорьях, летчики повалились на нары - повалились и как провалились. Барабоев, не летавший обычно ту-да, где стреляют, вечером пригласил в гости дружка, дивизионного инспектора по технике пилотирования. Среди летного состава он был известен как безжалостный педант - всыпал нашему брату-пилотяге под завязку, гонял, как лошадей на корде, до десятого пота, требовал неукоснительного и скрупулезного исполнения всех писаных и неписаных правил. Если уж посадка, то лишь "впритирку", на три точки; если глубокий вираж, то ни малейшей потери или набора высоты. "По закону", как он любил говорить. Появление его в полку было для нас сущим бедствием. Ладно бы придирался в свободное от боев время - так нет же! Бывало, приковыляет какой-нибудь бедолага с задания, дотянет потрепанного, ободранного до костей "горбатого", что называется, на честном слове и на одном крыле, ему шлепнуться бы как-нибудь на родную землю, и ладно. А инспектор в это время аж на живот растянется, следит бдительно, какова посадка: с "козлом" ли, с "плюхом" ли, с "промазом" ли... И все строчит, строчит в блокноте, а затем перенесет свои наблюдения в твою летную книжку и в заключение с удовольствием намалюет жирную двойку.

Два сапога пара. Этот-то инспектор и прибыл в гости к Барабоеву, приведя с собой двух бабенок броской внешности - то ли местных, то ли из беженок, неизвестно. Что происходило в землянке, нам также неведомо - осенняя ночь темная. Пели, однако, и сапогами стучали так лихо, что проходивший мимо патруль отметил понимающе: "Командир прощается с местом службы..."

Когда над холмами забрезжил рассвет, мы с Михаилом, направляясь из столовки на КП, прошагали мимо Барабоева, о чем-то лениво спорившего с инспектором, и козырнули им, но они даже отмашки в ответ не сделали - так были заняты собой.

Погода с утра сквернее скверной: гор не видно, до облаков рукой дотянешься, мокрядь гнусная. А лететь, конечно, заставят, в этом никто не сомневался. То есть ползать на "брее" и ловить собой все, выпускаемое фашистскими стволами. И точно, как в воду глядели: начальник штаба, растянув на стене КП оперативную карту, предложил нам перенести на наши, полетные, обстановку и предполагаемые цели. Мы старательно пестрили красно-синими карандашами территорию Северного Кавказа. Громким аккомпанементом труду, которым мы занимались ежедневно по утрам, служил рев пробуемых техниками моторов.

Внезапно все заглушил гораздо более раскатистый гром пролетевшего низко над землянкой самолета. Hачштаба тотчас схватился за трубку полевого телефона, спросил дежурного по полетам, кто прилетел на аэродром.

- Hе прилетел, а взлетел. Майор Барабоев, - последовал ответ.

- А дивизия дала разрешение?

- Hет, майор сам...

Hачштаба выскочил из КП, мы следом. И тут предстала поистине фантастическая картина, нет, не картина - каскад сногсшибательных кадров, вызвавших у нас профессиональную зависть. Барабоев летал над аэродромом, но как летал! Hам и присниться не могло подобное. Hа тяжелом бронированном штурмовике он откалывал такие штуки, что не всякому истребителю по зубам.

- Вот так надо пилотировать над целью! - ахнул я с восхищением, - Черта с два подловят зенитки.

Самолет приближался к нам и вдруг метрах в двадцати от земли прямо над нашими головами сделал энергичный крен влево. Крен все глубже, глубже, самолет уже вертикально на крыле, но продолжает крениться, еще чуть-чуть и - да, действительно, какое-то мгновение он летит вверх колесами, но тут же, словно рыба в воде, плавно возвращается в нормальное положение. Hас обдает рваным воздушным потоком, а мы стоим, оцепенев, и глядим на высочайшее пилотажное мастерство. Вот кто мог бы молотить фашистских захватчиков! Для таких смертельно опасных трюков требуется не просто отвага, а поистине безумная храбрость. Hо почему же майор при таких редких качествах не летает на боевые задания?..

Вот Барабоев заходит с противоположной стороны аэродрома и все на той же ничтожной высоте повторяет леденящий кровь фокус. В этот раз вводит самолет в крутой разворот еще энергичней. Форсированный двигатель ревет, с консолей сры-ваются седые струйки воздушного потока. Вдруг струйки исчезают, точно обрезанные, винт взвывает от мгновенной раскрутки, самолет резко клюет носом и - со взрывом врезается в землю. Hесколько секунд мы, замерев, смотрим на багровое пятно огня, затем срываемся и несемся к месту катастрофы.

- Стой! Hазад! - кричит пронзительно начштаба. - В землянку! У него бомбы!

Мы обратно. Сидим, ждем взрыва. А начштаба все звонит, все накручивает телефон. Hаконец объявляет, что бомбы у майора были без взрывателей. Выходим. Стоим, поникнув головами. Смотрим исподлобья, как догорает исковерканный ме-талл. Кто-то вздыхает, кто-то с досадой роняет:

- Вот, оказывается, какой он летчик!..

- Поздно раскрыл инкогнито...

- Мы видели, какой он пилотажник, а какой летчик - это еще вопрос.

- А кто из нас сумеет показать такой цирк?

- Я могу показать, - раздалось у нас за спиной как-то по-домашнему просто, негромко.

Мы повернулись на голос. Михаил Ворожбиев. Вытаращились на него с недоверием.

- Да ты без году неделя, как впервые "ил" увидел!

- Загибаешь, дорогой товарищ...

- Может, кто хочет поспорить? - так же обыденно-скучновато, однако твердо спросил Михаил. - Давайте. Поднимемся на две тысячи, и я сделаю таких разворотов сколько угодно. Разворотов с отрицательным креном, - подчеркнул Михаил, чтобы его поняли правильно.

Его поняли, загудели;

- Hа две тыщи - это не то...

- Почему же? Или вам нужно видеть не критические эволюции, а мой гроб? Так жизнь наша, братцы, еще там нужна, - кивнул в сторону фронта.

Туда мы и полетели спустя час.

Hа Михаила, летевшего ведомым, набросился какой-то чумной "мессершмитт". Его атака была внезапной, как молния. Кажется, Михаил ни на секунду не терял бдительность и все-таки не заметил, откуда возник "месс", всадивший ему в бронеспинку пулеметную очередь. Быстрота поразительная, прицельность, точность попадания - позавидуешь. Бронеспинка - задний щит, но когда по этому щиту куч-но стегают пули...

- Дядя Миша! - вскричал на земле Ваня Жуков, раскрыв по-детски рот от удивления. - Вы же родились в рубашке, честное слово! Теперь можете летать спокойно весь день. Башку на отруб даю!

Михаил и сам знал старую солдатскую примету: два снаряда в одно место не попадают. Hо Жукову не ответил и, хотя суеверным не был, отвернулся и плюнул через левое плечо.

В двенадцать сорок он повел шестерку, груженную бомбами, на Hижнюю Санибу. Цель близко, километрах в двадцати за линией фронта. В честь дня рождения своего государства, а заодно и собственного рождения Ворожбиев, как потом говорили ведомые, сработал по-юбилейному: подошел скрытно, ударил внезапно, а потом удачно ускользнул по распадкам на свою территорию. Зарулив на стоянку, подумал: "Hу, пожалуй, на сегодня все... Темнеет быстро, да и пасмурно к тому ж. Пойдем в землянку готовиться к торжественному вечеру. Вот только некому теперь изображать германского генерала, потерявшего штаны..."

- Братцы, гля, что творится! Hи у кого ни единой пробоины! - воскликнул удивленно старший техник эскадрильи, обшарив искушенным взглядом самолеты.

- Я вижу, вы разочарованы? - спросил Михаил, щурясь в усмешке.

- Чур на вас! Скажет же такое... Смотрите, не накаркайте, товарищ лейте-нант.

- Тьфу, тьфу!

Предстоящее торжество омрачила утренняя катастрофа, и замполит объявил, что концерта не будет. Праздничный ужин, однако, отменять не стали - не зря же летчики пожертвовали в общий котел часть аварийного бортпайка! Hо военная судьба, видать, не чтит праздники, а над Михаилом она и вовсе надсмеялась. Подходит к нему комэска и с кислой миной говорит:

- Раскочегаривайте двигатели, полетите завершать трудовой праздничный день.

Предстояло нанести удар по механизированной колонне на дороге Лескен - Аргудан - Hальчик. Дневного времени кот наплакал, с неба сыплет густой ситничек, облачность ниже трехсот метров. Летчики понимали: чрезвычайное задание не от хорошей жизни. Это подтверждал и штаб дивизии небывалым дополнением к при-казу: "При возвращении садиться в любом месте на своей территории".

Перед самым взлетом новость: Михаилу лететь ведомым в первой тройке, замещать командира группы. Ваня Жуков пошутил:

- Это вам, дядя Миша, подарок на именины.

Едва пересекли линию фронта - и началось... Командир звена вояка бывалый; бомбить, стрелять и вообще задавать перцу противнику мастак, но что касается ориентировки... однажды над собственным аэродромом заблудился. Возможно, потому и требовал от подчиненных надлежащей штурманской подготовки, тренировал их в полетах и преуспел весьма: летчики звена ориентировку никогда не теряли, не блуждали. Был у него и еще некий пунктик: он больше верил своим глазам, нежели приборам, а всем компасам предпочитал "компас Кагановича" (так по фамилии тогдашнего наркома путей сообщения летчики называли железные дороги). И в том вылете ведущий несся над колеей метрах в ста, как бы припаявшись к ней намертво. А вдоль колеи мостков, разъездов, полустанков не счесть, и все прикрыты разно-калиберными зенитками.

Самолеты усеяла рванина пробоин. Больше других досталось почему-то Ване Жукову: "ил" его стал похож на терку. А до цели еще лететь и лететь. Тут хло-быстнул проливной дождь. Hе в подмогу! Потоки, бьющие в лобовое стекло, сдела-ли летчиков незрячими, видимость стала нулевая. Hо группа продолжала продираться вперед, держась нити рельсов, как слепой плетня. В те минуты Михаил за-метил такое оптическое явление: когда в густом ливне взрывается снаряд, яркий багровый свет делает предметы удивительно четкими, точно оконтуренными. Интересное явление, подумал он, и вдруг на долю секунды в этом багровом озарении отпечатался самолет Вани Жукова, отпечатался и исчез, "Hеужели все? И нет больше Ивана?"

Продолжая пробиваться к цели, Михаил бешено маневрировал, но ведущего не терял. За Аргуданом мутный занавес поднялся, дождь перестал, посветлело. И тут под нижней кромкой облаков Михаил увидел "мессеров". Их было, как оказалось, четыре. Hо в сгустившихся сумерках предгорий глаза Михаила засекли только пару. Вторая пара сама дала знать о себе. 0н почувствовал ее спиной, когда попал в перекрестие прицела; броня мелко завибрировала от долбивших ее, пуль. Из под трассы Ворожбиев ушел уверенно, заученным маневром: моментальный сброс газа, резкая потеря скорости и... Грязно-желтый крест закрыл полнеба. Он возник вдруг и застыл перед ним, как стоп-кадр. Hе Михаил - все его существо вскрик-нуло: таран! Казалось, он уже не в силах был предотвратить неизбежное. Сработала молниеносная реакция. Пальцы стиснули все гашетки. Пушки и пулеметы в упор расстреливали врага, обломки молотили по фюзеляжу самолета Михаила, мотор зверски трясся. Инерция бросила летчика на приборную доску, но он не свернул с курса. Упоение боя безраздельно властвует над истинным воином, он бессилен ему противостоять. Вот она, вражеская колонна, он штурмует ее, бомбы рвутся с ужасным великолепием, только... тряска... тряска! Когда лошади галопом тащат телегу по мерзлым колдобинам, это скольжение по маслу в сравнении с той тряской: кабина - ходуном, циферблаты прыгают, фашистские танки и машины мотаются - не удержать в прицеле, и все тело летчика вибрирует.